Затем спустилась на мшистую болотную землю и скрылась в зарослях.
Лежа навзничь, я следил за игрой солнечных бликов в листве. Чуть выше по ветке мохнатой серой молнией промчался крохотный зверек, спустился по стволу, взбежал на сук, где лежал я, и с полсекунды разглядывал меня блестящими бусинками черных глаз, нервно подергивая длинным безволосым хвостом и не издавал ни звука.
– Привет тебе, сородич млекопитающий! – провозгласил я. – Насколько я знаю, ты в некотором смысле наш дедушка.
Зверек стрелой метнулся вверх по стволу, скрывшись среди листвы.
Закинув руки за голову, я дожидался возвращения Ани. Она ускользнула из ядерного колодца, приняв свой истинный облик, и поглотила сжигавший нашу плоть жар, а затем, воспользовавшись принадлежавшим Сетху искривителем, вытащила нас в это время и место. И снова приняла человеческое обличье – не получая ни единой царапинки и даже приобретя новое платье взамен своего комбинезона.
Мне невольно пришла на ум древняя поговорка: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». Богиня, высокоразвитое существо, произошедшее от людей, но настолько превзошедшее предков, что не нуждается в физическом теле, – именно она может с наслаждением рыскать по доисторическим болотам, выслеживая стаю тираннозавров. Смерть для нее ровным счетом ничего не значит.
Я – другое дело. Я умирал и возрождался к жизни неоднократно – но только когда этого желали творцы. Я – их произведение, они создали меня. Я – человек во всем, я смертен. И никогда не знаю, вернут ли меня к жизни.
Миллионы лет спустя буддисты будут утверждать, что все живые существа включены в великий круговорот жизни, умирая и возрождаясь снова и снова. Единственный способ вырваться из этого круга страданий – достичь нирваны, полного небытия, добиться столь же полного и окончательного бегства от мира, как падение в черную дыру и исчезновение из вселенной навечно.
Нирвана не по мне. Я отрекся не от всех стремлений. Я люблю богиню и отчаянно жажду ответной любви. Она твердит, что любит меня, но в те жуткие неизмеримые мгновения, когда она покинула меня, падавшего в бесконечный огненный колодец, я заново осознал, что она не человек, не такой человек, как я, несмотря на внешность.
Меня не покидал страх, что я утрачу ее. Или, хуже того, что Ане надоест моя человеческая ограниченность и она бросит меня навсегда.
15
Мы провели на болоте три дня, пока я оправлялся от ран и набирался сил. Пожалуй, мы были единственными людьми на всей планете; впрочем, назвать Аню просто человеком можно лишь с большой натяжкой.
В болоте было невыносимо жарко и сыро. Почва чавкала при ходьбе; на каждом шагу приходилось пробиваться сквозь заросли гигантского папоротника и каких-то листьев, похожих на лопухи, огромных – побольше слоновьих ушей, – влажно липших к телу. Повсюду змеились лианы, опутывая деревья и стелясь под ноги коварными ловушками.
Но хуже жары был смрад. Запахи разложения окружали нас со всех сторон; болото источало дух смерти. Духота угнетала меня, сырость высасывала силы.
Как в ловушке, увязли мы среди мокрой зелени. Джунгли подступали к нам, будто живые, выпивали воздух из наших легких, заслоняли собой весь мир. Взор проникал вперед лишь на два-три ярда. Дальше все терялось за плотной стеной растительности, если мы не шли по илистому руслу потока. Но даже тогда листва переплеталась настолько, что мы могли бы не заметить стадо бронтозавров, проходившее от нас в двух шагах.
Есть было почти нечего. Растения, сплошь незнакомые, казались совершенно несъедобными. Несколько раз я видел в темных водах серебристых рыбок, но слишком крохотных и юрких, чтобы пытаться их поймать. Мы обходились лягушками и мохнатыми личинками насекомых, отвратительными на вид, но достаточно питательными, чтобы не протянуть ноги.
Каждый вечер шел дождь, бурными потоками низвергаясь с мрачных небес. Тучи громоздились горами на протяжении всего удушливого дня, всасывая влагу из гнилого воздуха, как губки. Я отсырел насквозь; кожа от влажности начала преть, пошла складками и приобрела белесый оттенок. Даже Аня после трехдневного пребывания в этой парной выглядела замарашкой.
Небо было обложено тучами почти постоянно. Однажды ночью оно ненадолго прояснилось настолько, что стали видны звезды. Я тотчас же об этом пожалел. Аня спала, а я пытался отыскать на небосводе очертания знакомых созвездий. Но взамен узрел лишь все ту же угрюмую багровую звезду, зависшую высоко над горизонтом и будто подглядывавшую за нами.
Я поискал взглядом созвездие Ориона, своего тезку среди звезд, но не нашел. Затем вдруг узнал Большую Медведицу, и сердце мое мучительно сжалось. Она сильно переменилась, совершенно утратив сходство с тем ковшом, который я знал по иным эпохам. Ее большой прямоугольный «черпак» сплющился и заострился, больше напоминая совок, чем ковшик. Рукоятка его была круто изломана.
Нас отделяла от знакомых мне эпох такая бездна миллионов лет, что даже вечные звезды переменились. При виде искаженного ковша Большой Медведицы я вдруг почувствовал себя ужасно одиноким и заброшенным, и душа моя наполнилась такой неизбывной печалью, какой я еще не знал.
Никаких млекопитающих мы не видели, кроме похожего на землеройку серого пушистого зверька, обитавшего в кронах деревьев. Зато рептилии были повсюду.
Однажды утром Аня наполняла ковшик, стоя на берегу грязной протоки, когда из воды выскочил притаившийся там гигантский крокодил. Его массивное зеленое тело совершенно сливалось с зеленью тростника и камыша, а над водой виднелись лишь выпуклые глазки и ноздри. Ане пришлось бежать изо всех сил и карабкаться на ближайшее дерево, чтобы уйти от его зубов; хищник оказался весьма проворен, и он едва не догнал ее.
В болоте водились черепахи, длиннохвостые ящерицы размером со свинью и множество змей, плававших по воде и ползавших по деревьям.
Однако по-настоящему этот мир все-таки принадлежал динозаврам. Далеко не все они были гигантами. На второй день Аня, воспользовавшись толстым суком в качестве дубины, попыталась убить двуногого динозавра величиной с курицу-переростка. Он удрал от нее, свистя, как чайник. Привыкнув увиливать от своих рослых собратьев, он без труда увернулся и от ударов Ани.
Со своего наблюдательного пункта на ветке я видел как-то раз под вечер ковылявшую вразвалочку рептилию, покрытую роговым панцирем, как броненосец, но ростом чуть ли не с пони. Волочившийся за ней короткий хвост был утыкан крепкими шипами, как булава.
Вокруг постоянно роились насекомые, но, как ни странно, нас они не беспокоили. Поначалу меня это удивляло, но потом я сообразил, что здесь настолько мало млекопитающих, что вряд ли хоть одно насекомое способно проявить интерес к теплой крови.
На третью ночь я сказал Ане, что достаточно окреп, чтобы тронуться в путь.
– Ты уверен?
– Да. Пора убираться из этой чертовой бани.
– А куда идти?
Я пожал плечами. Вечерний ливень только-только отшумел. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, под импровизированным навесом из гигантских листьев, которые я наспех скрепил вместе. Это не помогло – струи дождя пробивали навес насквозь и все равно промочили нас. Последние капли сбегали с бесчисленных листьев, наполняя зеленый мир звуками симфонии звонкой капели. Красивый хитон Ани превратился в мокрую серую тряпку. Мой кожаный жилет и набедренная повязка липли к телу и казались мне клейкими зловонными обносками.
– Куда угодно. Все лучше, чем торчать здесь, – ответил я.
Моя богиня кивнула, соглашаясь.
– И как можно дальше отсюда, – добавил я.
– Тебя тревожит Сетх?
– А тебя нет?
– Пожалуй, должен бы. Но я не могу отделаться от мысли, что он не станет утруждаться из-за нас. Мы здесь все равно что в мышеловке, так стоит ли тратить силы, чтобы искать нас и убивать? Мы умрем здесь, любимый, в этом жалком, затерянном в глубине тысячелетий времени, и никто нас не спасет.
Сумерки бросили на очаровательное лицо Ани мрачную тень, голос ее охрип от уныния. Я бы с удовольствием прожил нормальную человеческую жизнь с моей подругой в каменном веке, но прохладные райские леса – совсем не то, что гнилые, вонючие джунгли. Хотя соплеменники и предали нас, в Раю мы жили бы среди людей. А здесь мы совершенно одни, не с кем и словом перемолвиться.
– Мы еще не покойники, – заметил я. – И я вовсе не намерен помогать Сетху нас уничтожить.
– Да с какой стати ему утруждаться?
– А с такой, что здесь для него критическая точка. Он знает, куда был нацелен искривитель, знает, что мы здесь. Как только ему удастся починить аппаратуру, он отправится нас искать, чтобы мы, часом, не расстроили его планы в этой точке континуума.
Аня понимала, что мои рассуждения не лишены логики, но все равно не горела желанием переходить к действиям.
– Лучше убраться подальше от этого проклятого болота, – добавил я. – Не годится здесь сидеть. Давай тронемся завтра утром, с первыми лучами солнца. Пойдем в гору, там будет и прохладнее, и суше.
В ее глазах вдруг зажглись искры восторга.
– Можно пойти той же дорогой, что и утконосые динозавры! Они наверняка направлялись на возвышенность.
– А тираннозавры следом, – пробормотал я.
– Да, – откликнулась Аня, и былой энтузиазм зазвенел в ее голосе. – Интересно посмотреть, догнали ли они утконосых.
– Порой ты бываешь невероятно кровожадной.
– Жесткость свойственна человеческой натуре, Орион. Я еще чувствую упоение охотой. А ты нет?
– Только когда я охотник, а не дичь.
– Ты мой охотник, – промолвила она.
– И нашел то, что искал. – Я притянул Аню к себе.
– Быть жертвой не так уж страшно, – прошептала она мне на ухо. – Иногда.
16
Наутро мы пустились в путь – прочь от болот, к прохладным, чистым холмам. Подсознательно я надеялся отыскать более привычный пейзаж: цветы и траву, собак, кроликов и диких кабанов. Я знал, что людей здесь нет, но все равно мечтал о знакомых образах.
Тем не менее мы очутились в мире, населенном практически одними динозаврами. В пасмурном небе без малейших усилий парили гигантские птерозавры. В кустах копошились крохотные четвероногие динозаврики. Повсюду маячили их крупные собратья, смахивавшие на ожившие горы, деликатно похрустывавшие листьями папоротников и кустов, в изобилии росших вокруг.
Цветов нигде не было и в помине – во всяком случае, ничего знакомого я не нашел. На макушках некоторых бочкообразных растений торчали перистые вайи. от греч. baion – пальмовая ветвь – листья папоротников
А вообще унизанные шипами и червеобразными отростками рыхлые, мясистые растения внушали омерзение и отвращение, как порождения чужой планеты.
Не было даже знакомых мне деревьев, не считая изредка встречавшихся высоких стройных кипарисов и мангров, плотной стеной окружавших любое мало-мальски заметное озерцо или ручей, впиваясь в мокрую землю скрюченными хитросплетениями корней, будто сотнями крепких одеревеневших пальцев. Пожалуй, знакомыми выглядели еще и пальмы, хотя некоторые просто поражали своими размерами. Их голые чешуйчатые стволы вздымались на недосягаемую высоту, где перистые широкие листья овевал влажный теплый ветер. Нигде ни травинки, ни зернышка – лишь шуршавший камыш да уродливый рогоз. Порой они покрывали водоемы настолько плотно, что их поверхность казалась почвой, и обнаружить ошибку было можно, лишь провалившись по колено или даже глубже.
Ночевали мы на деревьях, хотя, насколько я мог судить, динозавры спали в ночные часы, как и мы. Но мы были совершенно беззащитны перед свирепыми тварями вроде тираннозавров, от которых могли лишь убегать и прятаться – а потому не хотели испытывать судьбу.
За первые дни пути мы не видели ни одного тираннозавра, хотя их трехпалые следы попадались довольно часто. Аня требовала, чтобы мы двигались по их следу, который шел параллельно более глубоким отпечаткам, оставленным утконосыми динозаврами. Порой когтистые лапы ступали поверх следов утконосых.
Вокруг хватало и других хищников. Например, стремительных двуногих тварей ростом значительно выше меня. На бегу они вытягивали хвосты параллельно земле и алчно хватали передними конечностями мелких динозавров, а те жалобно пищали и свистели, когда клыки и зубы карнозавров рвали их плоть.
Как только поблизости появлялся плотоядный ящер, мы с Аней ложились на землю. Не имея никаких средств защиты, кроме собственной наблюдательности и ума, мы не могли поступать иначе. Они к нам даже не подходили – то ли не видели, то ли решали, что мы несъедобны, уж и не знаю. А выяснять мне как-то не хотелось.
Однажды мы видели полдюжины трицератопсов, крупный представитель рогатых динозавров, имевший на черепе три роговидных образования
осторожно утолявших жажду у берега речушки. Каждый из них, размером с четверку взрослых носорогов, был вооружен тремя длинными рогами и массивным костяным воротником, росшим из затылка. Неуклюжие, угловатые твари ужасно нервничали. И было от чего: с противоположного берега в речушку с плеском вбежала пара двуногих карнозавров – не тираннозавров, но все равно больших, зубастых и злобных.
Посмотрев в ту сторону, трицератопсы сбились в кучу, выстроившись плечом к плечу, опустив головы и направив свои длинные рога на хищников, будто ряд пик или грозный частокол. Карнозавры с фырканьем и ворчанием потоптались на месте, оценивая ситуацию. Затем развернулись и устремились прочь.
Я был близок к разочарованию. Мне вовсе не хотелось наблюдать жестокую, кровопролитную битву динозавров – просто кто бы ни победил, мы непременно смогли бы поживиться остатками мяса. Используя свои примитивные сети и палицы, мы могли охотиться лишь на мелких динозавров и мохнатых зверьков, так что изрядный кусок мяса нам бы не повредил.
На вторую ночь пути я проснулся от ощущения опасности. Царила непроглядная темень. Мы с Аней полулежали в развилке дерева. На ночлег мы расположились на самой большой высоте, где ветки еще выдерживали нас.
Мы были не одни. Я уловил исходившую от кого-то – или от чего-то – угрозу, но ничего не видел в кромешной тьме. По ночам здесь было тихо, не считая звучавшего постоянно и ставшего привычным неумолчного зудения насекомых. В меловом периоде не было ни воя волков, ни рыка львов – по ночам бодрствовали лишь предки полевых мышей и белок, но эти старались не производить никакого шума.
В облачном покрове вдруг образовался просвет. Луна то ли уже закатилась, то ли еще не всходила, но землю озарил багровый свет звезды, впервые увиденной мной в неолите. В ее кровавом сиянии блеснули два злобных глаза, смотревшие на меня, не мигая.
Помимо воли мое тело перешло в сверхускоренный режим. И как раз вовремя – змея метнулась ко мне, разинув пасть, готовая вонзить в меня ядовитые зубы.
Я видел ее обвившееся вокруг ветви тело, видел, как пасть ее разверзлась, видел истекавшие ядом зубы, видел, как она вздыбилась и метнулась ко мне – все это разыгрывалось перед моими глазами в замедленном темпе. Лишенные век глазки с ненавистью взирали на меня.
Выбросив вперед правую руку, я поймал змею. Она была настолько велика, что мои пальцы охватили ее лишь наполовину. Ее длинное мускулистое тело, двигаясь по инерции, едва не сбило меня с ветки на далекую землю, утопавшую во мраке. Но я уцепился за ветку ногами и свободной рукой, хотя и ударился спиной о ствол с такой силой, что невольно зарычал.
Прижимая большим пальцем нижнюю челюсть гадины, я отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки. Извиваясь, сворачиваясь кольцами, она пыталась вырваться. Проснувшаяся Аня мгновенно оценила ситуацию и схватилась за дубинку.
Я с трудом встал на одно колено, опасаясь, что бившаяся змея свалит меня с ветки.
– Ложись! – приказал я Ане.
Как только она подчинилась, я перехватил гадину поудобнее и изо всей силы ударил о ствол. Ее голова стукнулась о дерево с сильным, приятным слуху треском. Я снова и снова колотил ее о дерево. Змея перестала извиваться, а скоро и шевелиться вообще, безвольно повиснув у меня в руке. Я отшвырнул труп гадины прочь. Он полетел вниз, ломая ветки, и наконец грохнулся о землю.
– Весточка от Сетха? – приподняв голову, спросила Аня. Голос ее упал почти до шепота.
Я пожал плечами, хотя в темноте она моего движения не видела.
– Кто знает? Тут масса змей. Наверно, они охотятся на ночных млекопитающих, которые живут на деревьях. Может, мы просто забрались не на то дерево?
Аня подобралась ко мне поближе, и я ощутил, как она дрожит. С той ночи мы спали по очереди.
Теперь я понял, почему всем людям досталось три инстинктивных страха: страх темноты, страх высоты и страх перед змеями.
17
Держа путь в гору, все дальше от болот, мы с Аней постепенно начали обзаводиться примитивными орудиями труда. Кремень нигде не попадался, но зато я подобрал булыжник себе по руке и каждый вечер трудился над ним, обтесывая о другие камни, чтобы сделать лезвие более-менее острым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Лежа навзничь, я следил за игрой солнечных бликов в листве. Чуть выше по ветке мохнатой серой молнией промчался крохотный зверек, спустился по стволу, взбежал на сук, где лежал я, и с полсекунды разглядывал меня блестящими бусинками черных глаз, нервно подергивая длинным безволосым хвостом и не издавал ни звука.
– Привет тебе, сородич млекопитающий! – провозгласил я. – Насколько я знаю, ты в некотором смысле наш дедушка.
Зверек стрелой метнулся вверх по стволу, скрывшись среди листвы.
Закинув руки за голову, я дожидался возвращения Ани. Она ускользнула из ядерного колодца, приняв свой истинный облик, и поглотила сжигавший нашу плоть жар, а затем, воспользовавшись принадлежавшим Сетху искривителем, вытащила нас в это время и место. И снова приняла человеческое обличье – не получая ни единой царапинки и даже приобретя новое платье взамен своего комбинезона.
Мне невольно пришла на ум древняя поговорка: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». Богиня, высокоразвитое существо, произошедшее от людей, но настолько превзошедшее предков, что не нуждается в физическом теле, – именно она может с наслаждением рыскать по доисторическим болотам, выслеживая стаю тираннозавров. Смерть для нее ровным счетом ничего не значит.
Я – другое дело. Я умирал и возрождался к жизни неоднократно – но только когда этого желали творцы. Я – их произведение, они создали меня. Я – человек во всем, я смертен. И никогда не знаю, вернут ли меня к жизни.
Миллионы лет спустя буддисты будут утверждать, что все живые существа включены в великий круговорот жизни, умирая и возрождаясь снова и снова. Единственный способ вырваться из этого круга страданий – достичь нирваны, полного небытия, добиться столь же полного и окончательного бегства от мира, как падение в черную дыру и исчезновение из вселенной навечно.
Нирвана не по мне. Я отрекся не от всех стремлений. Я люблю богиню и отчаянно жажду ответной любви. Она твердит, что любит меня, но в те жуткие неизмеримые мгновения, когда она покинула меня, падавшего в бесконечный огненный колодец, я заново осознал, что она не человек, не такой человек, как я, несмотря на внешность.
Меня не покидал страх, что я утрачу ее. Или, хуже того, что Ане надоест моя человеческая ограниченность и она бросит меня навсегда.
15
Мы провели на болоте три дня, пока я оправлялся от ран и набирался сил. Пожалуй, мы были единственными людьми на всей планете; впрочем, назвать Аню просто человеком можно лишь с большой натяжкой.
В болоте было невыносимо жарко и сыро. Почва чавкала при ходьбе; на каждом шагу приходилось пробиваться сквозь заросли гигантского папоротника и каких-то листьев, похожих на лопухи, огромных – побольше слоновьих ушей, – влажно липших к телу. Повсюду змеились лианы, опутывая деревья и стелясь под ноги коварными ловушками.
Но хуже жары был смрад. Запахи разложения окружали нас со всех сторон; болото источало дух смерти. Духота угнетала меня, сырость высасывала силы.
Как в ловушке, увязли мы среди мокрой зелени. Джунгли подступали к нам, будто живые, выпивали воздух из наших легких, заслоняли собой весь мир. Взор проникал вперед лишь на два-три ярда. Дальше все терялось за плотной стеной растительности, если мы не шли по илистому руслу потока. Но даже тогда листва переплеталась настолько, что мы могли бы не заметить стадо бронтозавров, проходившее от нас в двух шагах.
Есть было почти нечего. Растения, сплошь незнакомые, казались совершенно несъедобными. Несколько раз я видел в темных водах серебристых рыбок, но слишком крохотных и юрких, чтобы пытаться их поймать. Мы обходились лягушками и мохнатыми личинками насекомых, отвратительными на вид, но достаточно питательными, чтобы не протянуть ноги.
Каждый вечер шел дождь, бурными потоками низвергаясь с мрачных небес. Тучи громоздились горами на протяжении всего удушливого дня, всасывая влагу из гнилого воздуха, как губки. Я отсырел насквозь; кожа от влажности начала преть, пошла складками и приобрела белесый оттенок. Даже Аня после трехдневного пребывания в этой парной выглядела замарашкой.
Небо было обложено тучами почти постоянно. Однажды ночью оно ненадолго прояснилось настолько, что стали видны звезды. Я тотчас же об этом пожалел. Аня спала, а я пытался отыскать на небосводе очертания знакомых созвездий. Но взамен узрел лишь все ту же угрюмую багровую звезду, зависшую высоко над горизонтом и будто подглядывавшую за нами.
Я поискал взглядом созвездие Ориона, своего тезку среди звезд, но не нашел. Затем вдруг узнал Большую Медведицу, и сердце мое мучительно сжалось. Она сильно переменилась, совершенно утратив сходство с тем ковшом, который я знал по иным эпохам. Ее большой прямоугольный «черпак» сплющился и заострился, больше напоминая совок, чем ковшик. Рукоятка его была круто изломана.
Нас отделяла от знакомых мне эпох такая бездна миллионов лет, что даже вечные звезды переменились. При виде искаженного ковша Большой Медведицы я вдруг почувствовал себя ужасно одиноким и заброшенным, и душа моя наполнилась такой неизбывной печалью, какой я еще не знал.
Никаких млекопитающих мы не видели, кроме похожего на землеройку серого пушистого зверька, обитавшего в кронах деревьев. Зато рептилии были повсюду.
Однажды утром Аня наполняла ковшик, стоя на берегу грязной протоки, когда из воды выскочил притаившийся там гигантский крокодил. Его массивное зеленое тело совершенно сливалось с зеленью тростника и камыша, а над водой виднелись лишь выпуклые глазки и ноздри. Ане пришлось бежать изо всех сил и карабкаться на ближайшее дерево, чтобы уйти от его зубов; хищник оказался весьма проворен, и он едва не догнал ее.
В болоте водились черепахи, длиннохвостые ящерицы размером со свинью и множество змей, плававших по воде и ползавших по деревьям.
Однако по-настоящему этот мир все-таки принадлежал динозаврам. Далеко не все они были гигантами. На второй день Аня, воспользовавшись толстым суком в качестве дубины, попыталась убить двуногого динозавра величиной с курицу-переростка. Он удрал от нее, свистя, как чайник. Привыкнув увиливать от своих рослых собратьев, он без труда увернулся и от ударов Ани.
Со своего наблюдательного пункта на ветке я видел как-то раз под вечер ковылявшую вразвалочку рептилию, покрытую роговым панцирем, как броненосец, но ростом чуть ли не с пони. Волочившийся за ней короткий хвост был утыкан крепкими шипами, как булава.
Вокруг постоянно роились насекомые, но, как ни странно, нас они не беспокоили. Поначалу меня это удивляло, но потом я сообразил, что здесь настолько мало млекопитающих, что вряд ли хоть одно насекомое способно проявить интерес к теплой крови.
На третью ночь я сказал Ане, что достаточно окреп, чтобы тронуться в путь.
– Ты уверен?
– Да. Пора убираться из этой чертовой бани.
– А куда идти?
Я пожал плечами. Вечерний ливень только-только отшумел. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, под импровизированным навесом из гигантских листьев, которые я наспех скрепил вместе. Это не помогло – струи дождя пробивали навес насквозь и все равно промочили нас. Последние капли сбегали с бесчисленных листьев, наполняя зеленый мир звуками симфонии звонкой капели. Красивый хитон Ани превратился в мокрую серую тряпку. Мой кожаный жилет и набедренная повязка липли к телу и казались мне клейкими зловонными обносками.
– Куда угодно. Все лучше, чем торчать здесь, – ответил я.
Моя богиня кивнула, соглашаясь.
– И как можно дальше отсюда, – добавил я.
– Тебя тревожит Сетх?
– А тебя нет?
– Пожалуй, должен бы. Но я не могу отделаться от мысли, что он не станет утруждаться из-за нас. Мы здесь все равно что в мышеловке, так стоит ли тратить силы, чтобы искать нас и убивать? Мы умрем здесь, любимый, в этом жалком, затерянном в глубине тысячелетий времени, и никто нас не спасет.
Сумерки бросили на очаровательное лицо Ани мрачную тень, голос ее охрип от уныния. Я бы с удовольствием прожил нормальную человеческую жизнь с моей подругой в каменном веке, но прохладные райские леса – совсем не то, что гнилые, вонючие джунгли. Хотя соплеменники и предали нас, в Раю мы жили бы среди людей. А здесь мы совершенно одни, не с кем и словом перемолвиться.
– Мы еще не покойники, – заметил я. – И я вовсе не намерен помогать Сетху нас уничтожить.
– Да с какой стати ему утруждаться?
– А с такой, что здесь для него критическая точка. Он знает, куда был нацелен искривитель, знает, что мы здесь. Как только ему удастся починить аппаратуру, он отправится нас искать, чтобы мы, часом, не расстроили его планы в этой точке континуума.
Аня понимала, что мои рассуждения не лишены логики, но все равно не горела желанием переходить к действиям.
– Лучше убраться подальше от этого проклятого болота, – добавил я. – Не годится здесь сидеть. Давай тронемся завтра утром, с первыми лучами солнца. Пойдем в гору, там будет и прохладнее, и суше.
В ее глазах вдруг зажглись искры восторга.
– Можно пойти той же дорогой, что и утконосые динозавры! Они наверняка направлялись на возвышенность.
– А тираннозавры следом, – пробормотал я.
– Да, – откликнулась Аня, и былой энтузиазм зазвенел в ее голосе. – Интересно посмотреть, догнали ли они утконосых.
– Порой ты бываешь невероятно кровожадной.
– Жесткость свойственна человеческой натуре, Орион. Я еще чувствую упоение охотой. А ты нет?
– Только когда я охотник, а не дичь.
– Ты мой охотник, – промолвила она.
– И нашел то, что искал. – Я притянул Аню к себе.
– Быть жертвой не так уж страшно, – прошептала она мне на ухо. – Иногда.
16
Наутро мы пустились в путь – прочь от болот, к прохладным, чистым холмам. Подсознательно я надеялся отыскать более привычный пейзаж: цветы и траву, собак, кроликов и диких кабанов. Я знал, что людей здесь нет, но все равно мечтал о знакомых образах.
Тем не менее мы очутились в мире, населенном практически одними динозаврами. В пасмурном небе без малейших усилий парили гигантские птерозавры. В кустах копошились крохотные четвероногие динозаврики. Повсюду маячили их крупные собратья, смахивавшие на ожившие горы, деликатно похрустывавшие листьями папоротников и кустов, в изобилии росших вокруг.
Цветов нигде не было и в помине – во всяком случае, ничего знакомого я не нашел. На макушках некоторых бочкообразных растений торчали перистые вайи. от греч. baion – пальмовая ветвь – листья папоротников
А вообще унизанные шипами и червеобразными отростками рыхлые, мясистые растения внушали омерзение и отвращение, как порождения чужой планеты.
Не было даже знакомых мне деревьев, не считая изредка встречавшихся высоких стройных кипарисов и мангров, плотной стеной окружавших любое мало-мальски заметное озерцо или ручей, впиваясь в мокрую землю скрюченными хитросплетениями корней, будто сотнями крепких одеревеневших пальцев. Пожалуй, знакомыми выглядели еще и пальмы, хотя некоторые просто поражали своими размерами. Их голые чешуйчатые стволы вздымались на недосягаемую высоту, где перистые широкие листья овевал влажный теплый ветер. Нигде ни травинки, ни зернышка – лишь шуршавший камыш да уродливый рогоз. Порой они покрывали водоемы настолько плотно, что их поверхность казалась почвой, и обнаружить ошибку было можно, лишь провалившись по колено или даже глубже.
Ночевали мы на деревьях, хотя, насколько я мог судить, динозавры спали в ночные часы, как и мы. Но мы были совершенно беззащитны перед свирепыми тварями вроде тираннозавров, от которых могли лишь убегать и прятаться – а потому не хотели испытывать судьбу.
За первые дни пути мы не видели ни одного тираннозавра, хотя их трехпалые следы попадались довольно часто. Аня требовала, чтобы мы двигались по их следу, который шел параллельно более глубоким отпечаткам, оставленным утконосыми динозаврами. Порой когтистые лапы ступали поверх следов утконосых.
Вокруг хватало и других хищников. Например, стремительных двуногих тварей ростом значительно выше меня. На бегу они вытягивали хвосты параллельно земле и алчно хватали передними конечностями мелких динозавров, а те жалобно пищали и свистели, когда клыки и зубы карнозавров рвали их плоть.
Как только поблизости появлялся плотоядный ящер, мы с Аней ложились на землю. Не имея никаких средств защиты, кроме собственной наблюдательности и ума, мы не могли поступать иначе. Они к нам даже не подходили – то ли не видели, то ли решали, что мы несъедобны, уж и не знаю. А выяснять мне как-то не хотелось.
Однажды мы видели полдюжины трицератопсов, крупный представитель рогатых динозавров, имевший на черепе три роговидных образования
осторожно утолявших жажду у берега речушки. Каждый из них, размером с четверку взрослых носорогов, был вооружен тремя длинными рогами и массивным костяным воротником, росшим из затылка. Неуклюжие, угловатые твари ужасно нервничали. И было от чего: с противоположного берега в речушку с плеском вбежала пара двуногих карнозавров – не тираннозавров, но все равно больших, зубастых и злобных.
Посмотрев в ту сторону, трицератопсы сбились в кучу, выстроившись плечом к плечу, опустив головы и направив свои длинные рога на хищников, будто ряд пик или грозный частокол. Карнозавры с фырканьем и ворчанием потоптались на месте, оценивая ситуацию. Затем развернулись и устремились прочь.
Я был близок к разочарованию. Мне вовсе не хотелось наблюдать жестокую, кровопролитную битву динозавров – просто кто бы ни победил, мы непременно смогли бы поживиться остатками мяса. Используя свои примитивные сети и палицы, мы могли охотиться лишь на мелких динозавров и мохнатых зверьков, так что изрядный кусок мяса нам бы не повредил.
На вторую ночь пути я проснулся от ощущения опасности. Царила непроглядная темень. Мы с Аней полулежали в развилке дерева. На ночлег мы расположились на самой большой высоте, где ветки еще выдерживали нас.
Мы были не одни. Я уловил исходившую от кого-то – или от чего-то – угрозу, но ничего не видел в кромешной тьме. По ночам здесь было тихо, не считая звучавшего постоянно и ставшего привычным неумолчного зудения насекомых. В меловом периоде не было ни воя волков, ни рыка львов – по ночам бодрствовали лишь предки полевых мышей и белок, но эти старались не производить никакого шума.
В облачном покрове вдруг образовался просвет. Луна то ли уже закатилась, то ли еще не всходила, но землю озарил багровый свет звезды, впервые увиденной мной в неолите. В ее кровавом сиянии блеснули два злобных глаза, смотревшие на меня, не мигая.
Помимо воли мое тело перешло в сверхускоренный режим. И как раз вовремя – змея метнулась ко мне, разинув пасть, готовая вонзить в меня ядовитые зубы.
Я видел ее обвившееся вокруг ветви тело, видел, как пасть ее разверзлась, видел истекавшие ядом зубы, видел, как она вздыбилась и метнулась ко мне – все это разыгрывалось перед моими глазами в замедленном темпе. Лишенные век глазки с ненавистью взирали на меня.
Выбросив вперед правую руку, я поймал змею. Она была настолько велика, что мои пальцы охватили ее лишь наполовину. Ее длинное мускулистое тело, двигаясь по инерции, едва не сбило меня с ветки на далекую землю, утопавшую во мраке. Но я уцепился за ветку ногами и свободной рукой, хотя и ударился спиной о ствол с такой силой, что невольно зарычал.
Прижимая большим пальцем нижнюю челюсть гадины, я отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки. Извиваясь, сворачиваясь кольцами, она пыталась вырваться. Проснувшаяся Аня мгновенно оценила ситуацию и схватилась за дубинку.
Я с трудом встал на одно колено, опасаясь, что бившаяся змея свалит меня с ветки.
– Ложись! – приказал я Ане.
Как только она подчинилась, я перехватил гадину поудобнее и изо всей силы ударил о ствол. Ее голова стукнулась о дерево с сильным, приятным слуху треском. Я снова и снова колотил ее о дерево. Змея перестала извиваться, а скоро и шевелиться вообще, безвольно повиснув у меня в руке. Я отшвырнул труп гадины прочь. Он полетел вниз, ломая ветки, и наконец грохнулся о землю.
– Весточка от Сетха? – приподняв голову, спросила Аня. Голос ее упал почти до шепота.
Я пожал плечами, хотя в темноте она моего движения не видела.
– Кто знает? Тут масса змей. Наверно, они охотятся на ночных млекопитающих, которые живут на деревьях. Может, мы просто забрались не на то дерево?
Аня подобралась ко мне поближе, и я ощутил, как она дрожит. С той ночи мы спали по очереди.
Теперь я понял, почему всем людям досталось три инстинктивных страха: страх темноты, страх высоты и страх перед змеями.
17
Держа путь в гору, все дальше от болот, мы с Аней постепенно начали обзаводиться примитивными орудиями труда. Кремень нигде не попадался, но зато я подобрал булыжник себе по руке и каждый вечер трудился над ним, обтесывая о другие камни, чтобы сделать лезвие более-менее острым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33