Когда герцог Монмутский помогал Элизе выйти из кареты перед этим самым домом, та подумала, что эпитет подобран исключительно метко. Сейчас, когда господин Слёйс жёг тысячи свечей и свет их лился через подозрительно перекошенные оконные рамы, невольно напрашивалось сравнение с женщиной на восьмом месяце, которая пытается скрыть свой секрет при помощи портновских ухищрений.
Дамы и господа в одежде парижского покроя входили в беременный дом почти непрерывной чередой. Господин Слёйс, запоздало вошедший в роль радушного хозяина, каждые несколько секунд утирал взопревший лоб, словно боялся, что дополнительный вес стольких гостей, словно удар кувалдой, окончательно загонит здание в мокрый суглинок.
Элиза вошла внутрь, вытерпела, что господин Слёйс приложился к её руке, и огляделась, весело игнорируя ядовитые взгляды благочестивых голландских матрон и разряженных француженок. Она ясно увидела, что господин Слёйс прибег к помощи горных инженеров. Потолочные балки, хоть и спрятанные под гирляндами и фестонами барочной лепнины, были невероятно толсты, а поддерживающие их столбы, пусть рифлёные и с капителями на римский манер, – обхватом с грот-мачту. И всё же в очертаниях потолка мерещилась беременная округлость…
– Не говорите, что хотите купить свинец, – скажите, что желали бы облегчить его бремя… а ещё лучше, что хотели бы насильственно переложить его на плечи турок… или что-нибудь в таком роде, – рассеянно шепнула Элиза на ухо Монмуту, когда они заканчивали танцевать первую гальярду. Герцог повернулся с некоторой досадой, но все-таки зашагал к Слёйсу. Элиза на миг пожалела, что принизила его умственные способности или, во всяком случае, воспитание. Однако ей было не до чувств Монмута из-за внезапно накатившей тревоги. Дом, со всей своей лепниной и свечами, напомнил ей гарцские рудники доктора: дыру в земле, которой не дают рухнуть лишь постоянные ухищрения и подпорки.
Вес свинца передавался доскам пола, от них – балкам, от балок – поперечинам, от поперечин – столбам, а от столбов – бревенчатым сваям, держащимся за счёт сцепления с суглинком, в который они вбиты. Итог бухгалтерии таков: если сцепление достаточно прочно, то, что над ним, – здание; если нет – медленный оползень.
– Удивительно, мадемуазель: студёные ветра Гааги лишь добавляли вам румянца, а здесь, в тёплом помещении, вы вся в мурашках и обнимаете себя за плечи…
– Зябкие мысли, мсье д'Аво.
– Немудрено – ваш кавалер отбывает в Венгрию. Вам нужны новые друзья – быть может, из тех, кто живёт в более теплом климате?
Нет. Безумие. Я принадлежу Амстердаму. Это признал даже Джек, который меня любит.
Из угла, полускрытого коловращением людей и табачного дыма, донёсся громогласный хохот господина Слёйса. Элиза взглянула туда и увидела, как Монмут обхаживает хозяина – возможно, произносит те самые слова, которые подсказала она. Слёйс слушал, шалый от радости, что сбудет с рук ненавистное бремя, и страха, что сделка почему-нибудь сорвётся. Тем временем рынок бурлил: Аарон де ла Вега играл на понижение. В итоге Монмут вторгнется в Англию. Сегодня всё стронулось. Не время застывать на месте.
У одного из танцующих на шляпе было страусовое перо, и Элизе вспомнился Джек. Когда они ехали через Германию, при ней были только её перья, его сабля и их общая смекалка, и все-таки она чувствовала себя куда безопаснее, чем теперь. Что надо, чтобы вновь почувствовать себя в безопасности?
– Хорошо иметь друзей в тёплых краях, – рассеянно отвечала она, – однако я там никому не нужна. Вам прекрасно известно, что я не знатного и даже не благородного происхождения. Для голландцев я чересчур диковинна, для французов – слишком заурядна.
– Королевская фаворитка родилась в тюрьме, а теперь она маркиза, – напомнил д'Аво. – Как видите, важны только ум и красота.
– Увы, ум подводит, а красота вянет. Я не хочу жить в доме на сваях, который с каждым днём немного погружается в болото, – сказала Элиза. – Мне надо за что-то зацепиться. Найти незыблемое основание.
– И где же на земле сыщется подобное чудо?
– Деньги, – отвечала Элиза. – Здесь я могу сделать деньги.
– Деньги, о которых вы говорите, не более чем химера, порождённая воображением нескольких тысяч евреев и голодранцев, орущих друг на друга посреди площади Дам.
– И все же мало-помалу я смогу обратить их в золото.
– Неужели это все, к чему вы стремитесь? Не забывайте, мадемуазель, золото имеет цену лишь постольку, поскольку некоторые люди говорят, что оно ею обладает. Позвольте рассказать вам кое-что из современной истории: мой король отправился в место под названия Оранж… слышали про такое?
– Княжество на юге Франции, неподалёку от Авиньона, – земли Вильгельма, насколько я понимаю.
– Мой король отправился в Оранж – вотчину принца Вильгельма – три года назад. Каким бы воителем ни воображал себя Вильгельм, король вошёл в его земли без боя. Он поднялся на городскую стену, отколупнул крошечный кусок отвалившейся кладки – не больше вашего мизинца, мадемуазель, – и бросил на землю. Потом ушёл. Через несколько дней полки короля сровняли стены и укрепления Оранжа с землёй, и Франция проглотила княжество так же легко, как господин Слёйс – дольку спелого апельсина.
– Зачем вы рассказали это историю, если не из желания объяснить, откуда в Амстердаме столько беженцев из Оранжа и за что Вильгельм так ненавидит вашего короля?
– Завтра король может взять кусок гауды и бросить его псам.
– Вы хотите сказать, Амстердам падёт, а мое золото станет добычей пьяной солдатни?
– Ваше золото – и вы, мадемуазель.
– Я понимаю это куда лучше, нежели вы думаете, мсье, но не понимаю другого: зачем вы притворяетесь, будто вам интересна моя судьба. В Гааге вы увидели во мне смазливую девчонку, которая умеет кататься на коньках и потому способна привлечь внимание Монмута, причинить Марии боль и внести раздор в семейство Вильгельма. Тогда всё вышло по-вашему. Однако чем я могу быть полезна вам теперь?
– Живите интересной и прекрасной жизнью… и время от времени беседуйте со мной.
Элиза рассмеялась – громко, от души, вызвав неодобрительные взгляды женщин, которые никогда не смеялись так или не смеялись вообще.
– Вы хотите, чтобы я стала вашей шпионкой?
– Нет, мадемуазель. Я хочу, чтобы вы были моим другом, – просто и почти грустно проговорил д'Аво.
Элиза растерялась. В этот миг д'Аво ловко развернулся на каблуках и схватил её под локоть. Элизе ничего не оставалось, кроме как пойти с ним, и постепенно стало ясно, что они направляются к Этьенну д'Аркашону. А тем временем в самом дымном и тёмном углу комнаты все смеялся и смеялся господин Слёйс.

Париж
весна 1685

С тобой, как вижу, уже что-то приключилось. На твоей одежде грязь топи Уныния. Но топь – только начало скорбей, которые ожидают идущих этим путём. Послушайся меня, ведь я намного старше тебя.
Джон Беньян, «Путешествие пилигрима» Перевод издательства «Свет с востока».



Джек сидел по шею в навозе от белых, красноглазых коней герцога д'Аркашона, стараясь не корчиться от того, что целые легионы жирных личинок объедают мёртвую кожу и мясо по краям раны. Рана чесалась, но не болела, только пульсировала. Джек не знал, сколько дней здесь пробыл; слушая колокола и глядя, как пятна солнечного света пробираются по конюшне, он догадывался, что сейчас около пяти часов дня. Послышались приближающиеся шаги, затем скрежет ключа в замке. Если бы его удерживал в конюшне один этот замок, Джек давно сбежал бы, однако он был прикован за ошейник к колонне белого камня, и цепь длиной в несколько ярдов позволяла ему самое большее зарыться в тёплый навоз.
Засов отворился, и в клин света вступил Джон Черчилль. По сравнению с Джеком он был не то что не в дерьме – как раз наоборот! На нём был украшенный самоцветами тюрбан из блестящей парчи, что-то вроде халата, тоже очень богатое, и старые стоптанные сапоги; кроме того, он был вооружён до зубов – ятаганом, пистолетами и гранатами.
Черчилль с порога произнёс:
– Заткнись, Джек, я иду на бал-маскарад.
– Где Турок?
– Я поставил его в стойло. – Черчилль указал глазами на соседнюю конюшню. У герцога было много конюшен; эта, самая маленькая и неказистая, служила только для перековки лошадей.
– Значит, бал, на который вы собрались, будет здесь.
– Да, в особняке д'Аркашона.
– И кем вы будете? Турком? Или берберийским корсаром?
– Я похож на турка? – с надеждой спросил Черчилль. – Насколько я понимаю, ты лично их видел.
– Нет. Лучше назовитесь корсаром.
– По крайней мере этих я видел лично.
– Ну, если бы вы не путались с любовницей короля, он бы не отправил вас в Африку.
– Да, было такое дело. В смысле, он отправил меня в Африку, но я вернулся.
– И теперь он в могиле, а у вас с Аркашоном будет тема для разговора.
– О чём ты? – мрачно спросил Черчилль.
– Вы оба хорошо знаете берберийских корсаров.
Черчилль опешил – мелкое удовольствие и незначительная победа для Джека.
– Ты хорошо осведомлен. Хотел бы я знать, всему свету известно, что герцог Аркашон имеет дело с Берберией, или это ты такой особенный?
– А что, похоже?
– Говорят, что Эммердёр – король бродяг.
– Тогда почему герцог не поселил меня в лучших своих покоях?
– Потому что я немало постарался, чтобы твоя личность осталась неизвестной.
– А я-то гадал, почему до сих пор жив.
– Если бы они узнали, кто ты, тебя бы несколько дней кряду рвали железными клещами на площади Дофина.
– Отличное место – вид оттуда красивый.
– Это всё, что ты хочешь сказать в благодарность?
Молчание. По всему особняку со скрипом открывались двери, словно мобилизуясь для бала. Джек слышал, как бочонки катят через двор, и (поскольку к дерьму уже принюхался) ловил аромат жаркого на вертелах и пирожных, вынимаемых из печей.
– Мог бы по крайней мере ответить на мой вопрос, – сказал Черчилль. – Все ли знают, что герцог тесно связан с Берберией?
– Здесь не помешала бы встречная любезность.
– Я не могу тебя выпустить.
– Я вообще-то думал о трубочке.
– Забавно; я тоже. – Черчилль подошёл к двери конюшни и, знаком подозвав мальчика, потребовал des pipes en teire, du tabac blonde и du feu Глиняные трубки, светлый табак и огонь (фр.).

.
– Так король Луй тоже будет на маскараде у герцога?
– По слухам, он готовит костюм в Версале, в большой тайне. Говорят, что-то невероятно дерзкое. Все французские дамы трепещут.
– Разве это не постоянное их состояние?
– Мне знать не положено. Я женился на строгой, некоторые бы даже сказали суровой английской девушке по имени Сара.
– И кем же нарядится она? Монахиней?
– О, она в Лондоне. Я тут с дипломатической миссией. Тайной.
– Вы стоите передо мной в таком наряде и уверяете, будто миссия тайная?
Черчилль расхохотался.
– Вы меня за недоумка держите? – продолжал Джек. Боль в ноге раздражала непомерно, а от того, что он часто дёргал головой, отгоняя мух, ошейник до крови натёр кожу.
– Ты до сих пор жив только из-за своего теперешнего недоумия, Джек. Известно, что Эммердёр умен, как лис. Из-за невероятной глупости твоих поступков никто пока не додумался, что ты – это он.
– И как во Франции наказывают недоумков, отчебучивших ужасную глупость?
– Ну, вообще-то тебя собирались прикончить. Однако мне, кажется, удалось их убедить, что, поскольку ты не просто сельский дурачок, а английский сельский дурачок, вся история на самом деле комична.
– Комична? Не нахожу.
– Герцог Бурбонский задал званый обед. Пригласил известного литератора. Обиделся на него. Когда тот отвернулся, герцог в шутку высыпал ему в вино содержимое своей табакерки. Литератор выпил и умер – обхохочешься.
– Какой дурак станет пить вино с табаком?
– Речь не об этом, речь о том, что французская знать находит смешным, – и как я спас твою жизнь. Не отвлекайся!
– Давайте отбросим вопрос «как» и спросим «зачем»; зачем вы спасли мне жизнь, ваше благородие?
– Когда человека рвут на части клещами, неизвестно, что он сболтнёт.
– А-а.
– Когда мы последний раз виделись, ты был обычный бродяга. Если бы выяснилось, что мы – старые знакомые, ничего особенного не случилось бы. Теперь ты – легендарный побродяга, герой авантюрных романов, о котором говорят в салонах. Если станет известно о наших давних связях, мне это будет весьма некстати.
– Что же вы не дали тому малому меня заколоть?
– Наверное, надо было, – скорбно произнёс Черчилль. – Я не сообразил. Очень странно. Если бы я придержал руку и дал событиям развиваться своим чередом, тебя бы уже не было. Однако что-то меня дёрнуло…
– Бес противоречия?
– Твой старый приятель? Да, видать, он спрыгнул с твоего плеча на моё. Как последний недоумок, я спас тебе жизнь.
– Ну, вы показали себя в высшей степени благородным и доблестным недоумком. Убьёте меня сейчас?
– Непосредственно – нет. Ты теперь каторжник. Твоя партия выходит из Марселя завтра утром. Дорожка неблизкая.
– Знаю.
Черчилль сел на скамейку, стащил один сапог, затем второй, вынул из-за голенищ мягкие турецкие туфли и натянул на ноги. Потом бросил сапоги Джеку; они плюхнулись в навоз, на время разогнав мух. Тут как раз подошёл мальчик с двумя набитыми трубками и свечой. Через некоторое время мужчины уже довольно пускали дым.
– Я знаю о берберийских связях герцога от беглой рабыни, которая считает эту информацию частью глубоко охраняемой личной тайны, – сказал наконец Джек.
– Спасибо, – произнес Черчилль. – Кстати, как нога?
– Кто-то пырнул её шпагой, а в остальном замечательно.
– Тебе надо на что-то опираться… – Черчилль вышел наружу и через мгновение вернулся с Джековым костылём. Некоторое время он держал костыль на руках, взвешивая. – Что-то немного тяжеловат с этого края – иноземный, что ли?
– Да.
– Турецкий?
– Хватит со мной шутки шутить, Черчилль.
Черчилль развернул костыль и, как копьё, метнул в навозную кучу.
– Куда бы ты ни собрался, вали поскорей и не задерживайся во Франции. В двух днях пути отсюда по Марсельской дороге начинаются владения графа де Жуани.
– Это ещё кто?
– Тип, которого ты сбил с лошади. Несмотря на мои прежние утешительные заверения, он не находит тебя комичным, и если ты войдёшь на его земли…
– Клещи.
– Именно. Так вот для страховки. Я отправил хорошего знакомого на постоялый двор к северу от Жуани. Он должен смотреть на Марсельскую дорогу и, если увидит, что тебя по ней гонят, проследить, чтобы дальше этой гостиницы ты живым не ушёл.
– Как он меня узнает?
– К этому времени ты будешь раздет догола, и твой самый главный признак – отлично виден.
– Вижу, вы всерьёз опасаетесь, что я доставлю вам неприятности.
– Я, как уже сказал, здесь с дипломатической миссией. Очень важной.
– Решаете, как разделить Англию между Луем и Папой Римским?
Черчилль некоторое время попыхивал трубкой, красиво, но не очень убедительно разыгрывая спокойствие, потом произнёс:
– Я знал, что рано или поздно мы до этого дойдём: ты скажешь, что я предал родину и веру. Поэтому я был готов и не отсеку тебе башку прямо на месте.
Джек рассмеялся. Нога сильно болела, да и свербела тоже.
– Хоть и не по собственному выбору, я много лет состоял при его величестве, – начал Черчилль. Джек сперва оторопел, потом вспомнил, что «его величество» сейчас означает не Карла II, а Якова II, прежде герцога Йоркского. – Наверное, я мог бы тебе поведать, каково быть протестантом и патриотом в кабале у франколюбивого короля-католика, но жизнь коротка, и я намерен как можно меньшую часть её провести в тёмных конюшнях, оправдываясь перед выпачканными в дерьме вагабондами. Довольно сказать, что для Англии будет лучше, если я выполню эту миссию.
– Предположим, я сбегу до Жуани… что помешает мне рассказывать всем и каждому о давних связях между Шафто и Черчиллями?
– Никто из важных людей тебе не поверит, Джек, если ты не скажешь это под пыткой… только если тебя растянут на дыбе у какого-нибудь важного господина, ты станешь опасен. И потом, не забывай про наследство Шафто. – Черчилль вытащил кошель и позвенел монетами.
– Я обратил внимание, что вы забрали моего коня, а денег не заплатили. Фи, какой моветон.
– Деньги за него здесь – и, кстати, очень приличная сумма, – сказал Черчилль и спрятал кошель в карман.
– Эй, куда!
– Нагому каторжнику кошель не к лицу, а французские монеты такие большие, что даже в твою задницу не влезут. Когда я вернусь в Англию, то прослежу, чтобы эти деньги пошли на благо твоим сыновьям.
– Пошли им на благо или пошли им? Меня смущает некоторая двусмысленность обещания.
Черчилль снова расхохотался, на этот раз так задорно, что Джеку и вправду захотелось его убить. Он встал, взял у Джека докуренную трубку и, поскольку не хотел стать виновником пожара в герцогской конюшне, подошёл к небольшому кузнечному горну для подков и выбил обе трубки туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33