»
— Я умираю, русский, понял? Умираю. А тебе повезло. Джекпот тебе достался, русский.
— О чем вы говорите?
— Денег хочешь? Много денег? Будут тебе деньги! Аллахом клянусь — будут. Ты не убегай, русский… Не убежишь?
Димка отрицательно мотнул головой. Старик отпустил его руку и принялся стаскивать с пальца массивный перстень.
— Слушай, русский, найди моего сына…
«Никаких историй!!!»
Упоминание о деньгах — больших деньгах! — на некоторое время заставило Орешкина позабыть об опасности. Но при словах «найди моего сына…» инстинкт самосохранения попытался взять верх над жадностью.
— Я ничего не возьму! И не буду никому ничего передавать.
Димка даже попытался встать, но старик, продемонстрировав отличную сноровку, успел вцепиться Орешкину в руку.
— Не будь дураком, русский!
И добавил несколько слов на своем языке. Ругался? Наверное, ругался. Строптивого Димку ругал и просто так, потому что больно. А когда больно, всегда ругаются.
— Я не возьму!
— Миллион, русский, миллион тебе сын даст, понял? Только не жадничай! Больше не проси! Миллион! Миллион даст, Абдулла у меня умный. Он все поймет. Он шакалов порежет, а тебе — миллион, понял, русский? Миллион! Только перстень Абдулле отдай, русский, отдай! И скажи, чтобы ей не верил.
— Кому?
— Он знает! Скажи: отец велел ей не верить! Ни одному слову не верить! Ей нельзя верить!
Старик замер. Замолк на полуслове, невидяще глядя на Орешкина. Димка наклонился к нему:
— Вы…
Умолк. Понял. Задрожал. С лихорадочной поспешностью разлепил пальцы мертвеца и бросился вверх по ступенькам, сжимая в кулаке окровавленный перстень.
* * *
С самого детства Мустафа Батоев страдал из-за своего невысокого роста. Он был самым маленьким парнем во дворе, самым маленьким учеником в классе, самым низеньким студентом на курсе. А если добавить к этому наличие избыточного веса да косой правый глаз, то картина получится совершенно безрадостная. Друзья над Мустафой посмеивались, девушки в упор не замечали, а красавица Зина, по которой вздыхал едва ли не весь факультет, как-то заметила, что подобный внешний вид можно простить только Наполеону.
Батоев это высказывание запомнил.
Стиснул зубы, побледнел, но промолчал. Ушел с той вечеринки и до утра бродил по московским улицам.
«Наполеон? Хорошо. Раз ты настаиваешь — пожалуйста».
Ребенок, наделенный столь кошмарной внешностью, имеет все шансы вырасти закомплексованным неудачником, прикрывающим неуверенность громкими словами и рисованным поведением. Всю жизнь он будет доказывать самому себе, что чего-то стоит, любоваться мелкими победами и люто ненавидеть более успешных людей. Батоев же оказался слепленным из другого теста. Ему ничего не нужно было доказывать себе — только окружающим. Если мир не хочет смотреть на него как на равного, миру придется встать на колени и жалко взирать на Мустафу снизу вверх. Других вариантов и быть не может. Хитрый, как лиса, жестокий, как волк, и целеустремленный, как самонаводящаяся ракета, Батоев бросил вызов судьбе и победил. Он брался за самые сложные поручения и выполнял их с блеском. Он научился разбираться в людях и никогда не ошибался в поведении: кому-то — льстил, перед кем-то — заискивал, с кем-то — держался на равных. И в результате маленький студент, приехавший в Москву без гроша в кармане, поднялся настолько, что при желании смог бы купить всех бывших сокурсников оптом. Как Зину, которой пришлось дорого заплатить за легкомысленно нанесенное оскорбление.
Мустафа никому ничего не прощал.
Даже себе.
И любую, пусть даже самую мелкую неудачу Батоев переживал так, словно случилась катастрофа вселенских масштабов.
— Где? Куда он его дел?! Куда?!!
Мустафа приказал остановить машину на набережной, выскочил из бронированного «Хаммера» и пнул ногой колесо. Телохранители встали вокруг бушующего хозяина, но и они, и Хасан, ближайший помощник толстяка, старались не привлекать к себе внимания Батоева. Держались подальше и вели себя тихо-тихо, радуясь, что гнев Мустафы направлен не на них.
— Куда ты его дел, старый мерзавец? — Батоев с ненавистью посмотрел на четки, намотанные на руку. — Куда спрятал?
Короткий всхлип, еще один удар по неповинному джипу.
— Ненавижу!
Батоев обернулся. Маленькие глазки медленно обежали помощников, нащупывая жертву. На кого выплеснется бешенство хозяина? В такие моменты молчание становилось опасным, и Хасан решился подать голос:
— Может, сегодня старик не надел перстень?
— Он его не снимал. Никогда не снимал!!
— Но ведь мы его кончили, — буркнул помощник. И втянул голову в плечи — настолько страшно сверкнул глазами Мустафа.
— Да плевать я хотел на это! Плевать!! Мне нужен перстень! Мне нужен перстень старого хрена! Сейчас! Немедленно!!
Он опоздал совсем ненамного — старик умер перед самым появлением Батоева. Неостывшее еще тело нашли на грязной площадке, среди мусора, в настолько вонючем месте, что даже запах крови там почти не ощущался.
«Собаке — собачья смерть», — пробормотал кто-то из телохранителей.
Мустафа не ответил. Или не услышал. Увидев поверженного врага, он не смог сдержать улыбку, которая, впрочем, почти сразу же исчезла: труп — это еще не все. Батоеву было нужно другое. Он торопливо спустился к старику, осмотрел его руки, выругался и с лихорадочной поспешностью обыскал карманы убитого. А когда закончил, то… что это был за звук, никто не понял, но Хасан мог бы поклясться, что хозяин скрежетал зубами. Так скрежетал, что слышали даже оставшиеся наверху помощники. Потом Мустафа еще раз обыскал мертвеца, приподнял тело и тщательно осмотрел площадку. Рылся в мусоре. Снова ругался. Снова обыскивал. Замер, отрешенно глядя на старика, и позволил увести себя только при звуках сирены патрульных машин.
Потом он молчал, развалившись на заднем сиденье и вертя в руках прихваченные у мертвеца четки, а когда опасный район остался далеко позади, приказал остановиться и дал волю гневу.
— Облажались, твари! Предали!
Ничего не понимающий Хасан сделал несколько шагов назад. Что происходит? Старик мертв, все в порядке. Какой к чертям перстень? Своих мало?
— Все изгадили! Все!
Мустафа растоптал неосмотрительно зазвонивший телефон, разорвал ворот рубахи, словно мучился от удушья, и разбил один из фонарей любимого «Хаммера». Несколько случайных прохожих, шедших по набережной, осмотрительно обогнули участок, заставленный блестящими авто.
— Дети ослицы! Уроды!!
Припадок ярости длился сравнительно недолго, минут семь. То ли Батоев сумел излить весь гнев, то ли опомнился, осознал, что бесится у всех на виду, теряя лицо перед прохожими. Как бы то ни было, Мустафа пришел в себя, замолчал, облокотился на парапет набережной, процедил несколько слов и бросил в реку четки.
Хасан, которого нервировал прихваченный на месте преступления сувенир, перевел дух. И вновь напрягся: Батоев жестом велел ему приблизиться.
— Перед смертью старик с кем-то говорил, — негромко, но безапелляционно произнес Мустафа.
— Может, его ограбили? — робко предположил Хасан. — Мало ли вокруг отребья? Увидели умирающего и сняли с пальца перстень.
— Может, и ограбили, — кивнул Батоев. — Но почему, в таком случае, они оставили бумажник и часы?
— Не успели.
Мустафа помолчал, усмехнулся:
— Тебе придется найти воришку.
Хасан вздохнул:
— Понятно.
— Но я не думаю, что ты прав, — продолжил Батоев. — Я думаю, все гораздо хуже: старик с кем-то говорил перед смертью и сознательно отдал перстень.
— Почему хуже?
Ограбить умирающего мог любой бомж, сорвал с пальца перстень и был таков, ищи его теперь, прочесывай ломбарды и скупки. И совсем другое дело, если к старику поспешил на помощь приличный человек. Двор глухой, утро раннее — с вероятностью девяносто процентов можно сказать, что это житель одного из окрестных домов. Найти его — день работы.
— Почему второй вариант хуже?
— Потому что старик наверняка попросил доставить перстень сыну, — спокойно ответил Мустафа.
Но Хасан видел, чего стоило хозяину это спокойствие. Чувствовал, какая ярость кипит внутри Батоева.
— И если мое предположение оправдается, Абдулла может уже сегодня получить перстень.
Хасан тихонько вздохнул, мысленно досчитал до пяти и решился:
— Это плохо?
— Очень плохо, — подтвердил Мустафа. — Это значит, что мы напрасно грохнули старого ублюдка. Что мы крепко подставились, но ничего не получили. — Батоев выдержал паузу. — Хасан, я хочу, чтобы ты начал расследование. Я хочу, чтобы ты следил за действиями милиции. Я хочу, чтобы ты нашел урода, который унес мой перстень, до того, как он придет к Абдулле. Это понятно?
— Да.
В глазах Мустафы вспыхнул гнев.
— Я спрашиваю: это понятно?!
— Я сделаю все, чтобы найти перстень, — твердо ответил Хасан.
— Так-то лучше. Но все равно недостаточно. — Батоев закурил сигарету. — Мне не надо, чтобы ты что-то там делал. Мне надо, чтобы ты нашел.
* * *
Улицу перегородили полностью, не пройти, не проехать. Машины, участвовавшие в перестрелке: тягач, мусоровоз, похожие на решето джипы, разбитый всмятку «Мерседес». Помимо них — патрульные «Жигули», микроавтобусы экспертов, кареты «Скорой помощи». Количество сотрудников милиции просто не поддавалось счету — армия! Врачей чуть меньше. И масса журналистов, поспешивших на место шумной разборки. Щелкают затворы фотоаппаратов, толкают друг друга операторы, торопливые вопросы людям, вдруг кто чего видел? Вдруг наткнешься на свидетеля, до которого еще не добрались милиционеры? Вдруг именно твой кровавый репортаж станет лучшим?
Комментарий, который дал вышедший к репортерам офицер, вызвал ажиотаж. Милиционера окружили плотной стеной, требовали говорить громче, перебивая друг друга, задавали вопросы. Когда все закончилось, «говорящие головы» принялись позировать, требовали от операторов вместить в кадр расстрелянные автомобили, трупы. Побольше трупов. С лихорадочной поспешностью проговорили тексты сообщений и бросились к фургончикам перегонять картинки в редакции — приближалось время новостей. Работа кипела. Трупы ждали отправки в морг. Эксперты собирали гильзы.
Димка, не сумевший пробиться к комментировавшему происшествие милиционеру, угостил сигаретой стоявшего рядом мужика:
— Не слышал, кого шлепнули?
— Ибрагима Казибекова, — важно ответил тот.
— Ни фига себе… — пробормотал Орешкин. Даже Димка, не особо следящий за новостями, знал это имя — Ибрагим Казибеков. Его давно перестали называть бандитом, но все знали, что огромное состояние преуспевающего бизнесмена создано отнюдь не праведным путем. Впрочем, доказать что-либо можно только в суде, а с этим у Казибекова было все в порядке: свидетелей нет, доказательств нет, значит, чистый и честный. И все, нажитое непосильным трудом, — гостиницы, рестораны, сеть бензоколонок, ночные клубы — твое по праву. Владей, передавай по наследству.
— Большим человеком был, — продолжил мужик. — Миллионами ворочал, и что? Пуля в лоб, и до свидания. Вот и думай теперь, что лучше: миллионы или зарплата честная.
Сказал с таким видом, будто еще до полудня должен сделать нелегкий выбор: отказываться от богатства или нет?
— Менты, я слышал, говорили, что теперь в Москве большая буза начнется. У Ибрагима три сына, они за папашу всех рвать станут. Крови будет — море.
Нет, порой на улице можно встретить настоящих самородков. Не просто свидетелей, а глубоких аналитиков, способных мгновенно обрисовать вам всю подноготную происходящего. Мыслителей.
Следующие слова мужичонка произнес так, словно тщательно изучил оперативную обстановку в городе и пришел к выводу:
— Трудные времена начинаются. Усиление будет.
Димка растоптал сигарету, поежился, бездумно разглядывая искореженные машины. Перстень, лежащий в кармане куртки, заставлял нервничать. Казалось, его видит каждый встречный. И каждый знает, что именно с ним, с Дмитрием Орешкиным, говорил перед смертью могущественный Ибрагим Казибеков.
«А ведь узнают! — Димку прошиб пот. — Там же дома вокруг! Меня в окно могли видеть!» Ноги ослабли.
— Это, наверное, из-за автосервисов, — продолжил между тем мужичок. — У меня племянник в автосервисе работает. Говорил, что Казибеков к автосервисам подбирался. Под себя хотел подмять. А это же какие деньги, да?
— Да…
— Есть еще сигареты?
— Пожалуйста.
— Вот и подумай. В автосервисах небось своя мафия. Там ведь такие деньги крутые вертятся. А Казибеков наехал. Вот его и грохнули. Точно говорю — все дело в автосервисах. Или в бензоколонках — тот еще бизнес…
— Территорию он не поделил! — подал голос другой знаток.
— Какую еще территорию? — взвился мужичок.
— Знамо какую: московскую. Славяне ее себе вернуть хотели, а Ибрагим на дыбы. Вот его и шлепнули. Чтобы не зарывался, значит.
— А я говорю — автосервисы!
Димка, не сводя глаз с собеседников, сделал два шага назад. Толпа зевак послушно расступилась, выпустила Орешкина на волю и вновь сомкнула ряды.
— Славяне!
— Автосервисы!
Орешкин медленно брел к метро.
Была у Димки мысль выбросить перстень. Была.
Массивное кольцо оттягивало карман, жгло тело, леденило душу. Тяжесть его заставляла ноги подгибаться. А кровь на нем — чужая кровь — вызывала дикий страх. Пальцы дрожали, перед глазами плыло, казалось, выброси перстень — и все пройдет. Как рукой снимет. Потому что в этом случае ты ни при чем.
Но…
«Поздно, русский, поздно…»
Когда они придут, а, бредя к метро, Димка почти не сомневался в том, что его обязательно найдут, то лучше странный подарок отдать, чем рассказывать, в какую помойку его выбросил.
Да и о деньгах старик чего-то говорил…
* * *
Насилие всегда считалось одной из низших форм человеческих взаимоотношений. Если ты силен — дави на соперника, используй свой авторитет, репутацию, в какие-то моменты угрожай, в какие-то — иди на компромисс. Иногда, ради получения грандиозного приза, достаточно поступиться сущей мелочью. Другими словами — разговаривай.
Надо ведь хоть чем-то отличаться от животных.
Тех же, кто сразу пускает в ход кулаки, не любят. Лихая бесшабашность хороша в голливудских боевиках, но вызывает раздражение в реальной жизни. Об отморозках слагают легенды, но стараются их пристрелить при первой же возможности.
Батоева тупым громилой не считали. Напротив, в криминальном мире Москвы Мустафа пользовался заслуженной репутацией человека умного и расчетливого. Конечно, коллеги по нелегкой профессии понимали, что Батоев непредсказуем — они и сами были такими же, — но отморозок? Нет, это не о нем.
И потому, узнав о неожиданном и жестоком ударе по клану Казибековых, к Мустафе направили переговорщика — человека, которому одинаково доверяли и Батоев, и московские лидеры. Человека с незапятнанной репутацией.
— Хороший чай, — похвалил Розгин, поднося к губам пиалу.
— Освежает, — кивнул Мустафа.
— И замечательное послевкусие.
— Ты же знаешь — чаи моя слабость.
— Единственная.
Батоев тонко улыбнулся:
— Не могу позволить себе больше.
— Прекрасно тебя понимаю.
Павел Розгин был адвокатом. Умным, удачливым и весьма известным. Он специализировался на международном праве и консультировал едва ли не всех российских уголовников, собравшихся вести дела за рубежом. Стоили услуги Розгина чрезвычайно дорого, но он никогда не ошибался и помог сэкономить не один десяток честно украденных миллионов. К тому же Павел славился щепетильностью: он не воровал и не болтал. Он был полезен многим весомым людям, что защищало его гораздо лучше любых телохранителей. В общем, Розгин оказался едва ли не идеальным человеком для непростых переговоров внутри сообщества.
— Мустафа, — осторожно произнес адвокат, — ты понимаешь, зачем я приехал: люди удивлены твоим поведением.
— Они напряглись?
— Разумеется, — подтвердил Розгин. — Но пока воздерживаются от решений. Хотят послушать, что ты скажешь.
— Павел, — спокойно ответил Батоев, — пожалуйста, передай людям, что все произошедшее касается только меня и Казибековых. Шли переговоры, которые Ибрагим не афишировал. Сегодняшние события стали следствием возникшего между нами недопонимания.
— Ты ведь приходишься родственником Казибековым?
— Ибрагим мой двоюродный дядя.
— Он помог тебе подняться.
Мустафа помолчал.
— К чему этот разговор?
— Людей удивило то, что произошло, — объяснил адвокат. — Если бы известные события приключились два года назад, все бы восприняли их как само собой разумеющееся. Но сейчас все изменилось. Ибрагим отдал тебе очень хороший кусок, а сам ушел в легальный бизнес. Ваши интересы не пересекались. Тем не менее случилось то, что случилось. Пойми, Мустафа, ты можешь приобрести очень плохую репутацию. И поэтому в твоих интересах объяснить свои мотивы.
Никому не хочется жить на вулкане. Сегодня — Ибрагим Казибеков, завтра — кто-нибудь другой.
1 2 3 4 5
— Я умираю, русский, понял? Умираю. А тебе повезло. Джекпот тебе достался, русский.
— О чем вы говорите?
— Денег хочешь? Много денег? Будут тебе деньги! Аллахом клянусь — будут. Ты не убегай, русский… Не убежишь?
Димка отрицательно мотнул головой. Старик отпустил его руку и принялся стаскивать с пальца массивный перстень.
— Слушай, русский, найди моего сына…
«Никаких историй!!!»
Упоминание о деньгах — больших деньгах! — на некоторое время заставило Орешкина позабыть об опасности. Но при словах «найди моего сына…» инстинкт самосохранения попытался взять верх над жадностью.
— Я ничего не возьму! И не буду никому ничего передавать.
Димка даже попытался встать, но старик, продемонстрировав отличную сноровку, успел вцепиться Орешкину в руку.
— Не будь дураком, русский!
И добавил несколько слов на своем языке. Ругался? Наверное, ругался. Строптивого Димку ругал и просто так, потому что больно. А когда больно, всегда ругаются.
— Я не возьму!
— Миллион, русский, миллион тебе сын даст, понял? Только не жадничай! Больше не проси! Миллион! Миллион даст, Абдулла у меня умный. Он все поймет. Он шакалов порежет, а тебе — миллион, понял, русский? Миллион! Только перстень Абдулле отдай, русский, отдай! И скажи, чтобы ей не верил.
— Кому?
— Он знает! Скажи: отец велел ей не верить! Ни одному слову не верить! Ей нельзя верить!
Старик замер. Замолк на полуслове, невидяще глядя на Орешкина. Димка наклонился к нему:
— Вы…
Умолк. Понял. Задрожал. С лихорадочной поспешностью разлепил пальцы мертвеца и бросился вверх по ступенькам, сжимая в кулаке окровавленный перстень.
* * *
С самого детства Мустафа Батоев страдал из-за своего невысокого роста. Он был самым маленьким парнем во дворе, самым маленьким учеником в классе, самым низеньким студентом на курсе. А если добавить к этому наличие избыточного веса да косой правый глаз, то картина получится совершенно безрадостная. Друзья над Мустафой посмеивались, девушки в упор не замечали, а красавица Зина, по которой вздыхал едва ли не весь факультет, как-то заметила, что подобный внешний вид можно простить только Наполеону.
Батоев это высказывание запомнил.
Стиснул зубы, побледнел, но промолчал. Ушел с той вечеринки и до утра бродил по московским улицам.
«Наполеон? Хорошо. Раз ты настаиваешь — пожалуйста».
Ребенок, наделенный столь кошмарной внешностью, имеет все шансы вырасти закомплексованным неудачником, прикрывающим неуверенность громкими словами и рисованным поведением. Всю жизнь он будет доказывать самому себе, что чего-то стоит, любоваться мелкими победами и люто ненавидеть более успешных людей. Батоев же оказался слепленным из другого теста. Ему ничего не нужно было доказывать себе — только окружающим. Если мир не хочет смотреть на него как на равного, миру придется встать на колени и жалко взирать на Мустафу снизу вверх. Других вариантов и быть не может. Хитрый, как лиса, жестокий, как волк, и целеустремленный, как самонаводящаяся ракета, Батоев бросил вызов судьбе и победил. Он брался за самые сложные поручения и выполнял их с блеском. Он научился разбираться в людях и никогда не ошибался в поведении: кому-то — льстил, перед кем-то — заискивал, с кем-то — держался на равных. И в результате маленький студент, приехавший в Москву без гроша в кармане, поднялся настолько, что при желании смог бы купить всех бывших сокурсников оптом. Как Зину, которой пришлось дорого заплатить за легкомысленно нанесенное оскорбление.
Мустафа никому ничего не прощал.
Даже себе.
И любую, пусть даже самую мелкую неудачу Батоев переживал так, словно случилась катастрофа вселенских масштабов.
— Где? Куда он его дел?! Куда?!!
Мустафа приказал остановить машину на набережной, выскочил из бронированного «Хаммера» и пнул ногой колесо. Телохранители встали вокруг бушующего хозяина, но и они, и Хасан, ближайший помощник толстяка, старались не привлекать к себе внимания Батоева. Держались подальше и вели себя тихо-тихо, радуясь, что гнев Мустафы направлен не на них.
— Куда ты его дел, старый мерзавец? — Батоев с ненавистью посмотрел на четки, намотанные на руку. — Куда спрятал?
Короткий всхлип, еще один удар по неповинному джипу.
— Ненавижу!
Батоев обернулся. Маленькие глазки медленно обежали помощников, нащупывая жертву. На кого выплеснется бешенство хозяина? В такие моменты молчание становилось опасным, и Хасан решился подать голос:
— Может, сегодня старик не надел перстень?
— Он его не снимал. Никогда не снимал!!
— Но ведь мы его кончили, — буркнул помощник. И втянул голову в плечи — настолько страшно сверкнул глазами Мустафа.
— Да плевать я хотел на это! Плевать!! Мне нужен перстень! Мне нужен перстень старого хрена! Сейчас! Немедленно!!
Он опоздал совсем ненамного — старик умер перед самым появлением Батоева. Неостывшее еще тело нашли на грязной площадке, среди мусора, в настолько вонючем месте, что даже запах крови там почти не ощущался.
«Собаке — собачья смерть», — пробормотал кто-то из телохранителей.
Мустафа не ответил. Или не услышал. Увидев поверженного врага, он не смог сдержать улыбку, которая, впрочем, почти сразу же исчезла: труп — это еще не все. Батоеву было нужно другое. Он торопливо спустился к старику, осмотрел его руки, выругался и с лихорадочной поспешностью обыскал карманы убитого. А когда закончил, то… что это был за звук, никто не понял, но Хасан мог бы поклясться, что хозяин скрежетал зубами. Так скрежетал, что слышали даже оставшиеся наверху помощники. Потом Мустафа еще раз обыскал мертвеца, приподнял тело и тщательно осмотрел площадку. Рылся в мусоре. Снова ругался. Снова обыскивал. Замер, отрешенно глядя на старика, и позволил увести себя только при звуках сирены патрульных машин.
Потом он молчал, развалившись на заднем сиденье и вертя в руках прихваченные у мертвеца четки, а когда опасный район остался далеко позади, приказал остановиться и дал волю гневу.
— Облажались, твари! Предали!
Ничего не понимающий Хасан сделал несколько шагов назад. Что происходит? Старик мертв, все в порядке. Какой к чертям перстень? Своих мало?
— Все изгадили! Все!
Мустафа растоптал неосмотрительно зазвонивший телефон, разорвал ворот рубахи, словно мучился от удушья, и разбил один из фонарей любимого «Хаммера». Несколько случайных прохожих, шедших по набережной, осмотрительно обогнули участок, заставленный блестящими авто.
— Дети ослицы! Уроды!!
Припадок ярости длился сравнительно недолго, минут семь. То ли Батоев сумел излить весь гнев, то ли опомнился, осознал, что бесится у всех на виду, теряя лицо перед прохожими. Как бы то ни было, Мустафа пришел в себя, замолчал, облокотился на парапет набережной, процедил несколько слов и бросил в реку четки.
Хасан, которого нервировал прихваченный на месте преступления сувенир, перевел дух. И вновь напрягся: Батоев жестом велел ему приблизиться.
— Перед смертью старик с кем-то говорил, — негромко, но безапелляционно произнес Мустафа.
— Может, его ограбили? — робко предположил Хасан. — Мало ли вокруг отребья? Увидели умирающего и сняли с пальца перстень.
— Может, и ограбили, — кивнул Батоев. — Но почему, в таком случае, они оставили бумажник и часы?
— Не успели.
Мустафа помолчал, усмехнулся:
— Тебе придется найти воришку.
Хасан вздохнул:
— Понятно.
— Но я не думаю, что ты прав, — продолжил Батоев. — Я думаю, все гораздо хуже: старик с кем-то говорил перед смертью и сознательно отдал перстень.
— Почему хуже?
Ограбить умирающего мог любой бомж, сорвал с пальца перстень и был таков, ищи его теперь, прочесывай ломбарды и скупки. И совсем другое дело, если к старику поспешил на помощь приличный человек. Двор глухой, утро раннее — с вероятностью девяносто процентов можно сказать, что это житель одного из окрестных домов. Найти его — день работы.
— Почему второй вариант хуже?
— Потому что старик наверняка попросил доставить перстень сыну, — спокойно ответил Мустафа.
Но Хасан видел, чего стоило хозяину это спокойствие. Чувствовал, какая ярость кипит внутри Батоева.
— И если мое предположение оправдается, Абдулла может уже сегодня получить перстень.
Хасан тихонько вздохнул, мысленно досчитал до пяти и решился:
— Это плохо?
— Очень плохо, — подтвердил Мустафа. — Это значит, что мы напрасно грохнули старого ублюдка. Что мы крепко подставились, но ничего не получили. — Батоев выдержал паузу. — Хасан, я хочу, чтобы ты начал расследование. Я хочу, чтобы ты следил за действиями милиции. Я хочу, чтобы ты нашел урода, который унес мой перстень, до того, как он придет к Абдулле. Это понятно?
— Да.
В глазах Мустафы вспыхнул гнев.
— Я спрашиваю: это понятно?!
— Я сделаю все, чтобы найти перстень, — твердо ответил Хасан.
— Так-то лучше. Но все равно недостаточно. — Батоев закурил сигарету. — Мне не надо, чтобы ты что-то там делал. Мне надо, чтобы ты нашел.
* * *
Улицу перегородили полностью, не пройти, не проехать. Машины, участвовавшие в перестрелке: тягач, мусоровоз, похожие на решето джипы, разбитый всмятку «Мерседес». Помимо них — патрульные «Жигули», микроавтобусы экспертов, кареты «Скорой помощи». Количество сотрудников милиции просто не поддавалось счету — армия! Врачей чуть меньше. И масса журналистов, поспешивших на место шумной разборки. Щелкают затворы фотоаппаратов, толкают друг друга операторы, торопливые вопросы людям, вдруг кто чего видел? Вдруг наткнешься на свидетеля, до которого еще не добрались милиционеры? Вдруг именно твой кровавый репортаж станет лучшим?
Комментарий, который дал вышедший к репортерам офицер, вызвал ажиотаж. Милиционера окружили плотной стеной, требовали говорить громче, перебивая друг друга, задавали вопросы. Когда все закончилось, «говорящие головы» принялись позировать, требовали от операторов вместить в кадр расстрелянные автомобили, трупы. Побольше трупов. С лихорадочной поспешностью проговорили тексты сообщений и бросились к фургончикам перегонять картинки в редакции — приближалось время новостей. Работа кипела. Трупы ждали отправки в морг. Эксперты собирали гильзы.
Димка, не сумевший пробиться к комментировавшему происшествие милиционеру, угостил сигаретой стоявшего рядом мужика:
— Не слышал, кого шлепнули?
— Ибрагима Казибекова, — важно ответил тот.
— Ни фига себе… — пробормотал Орешкин. Даже Димка, не особо следящий за новостями, знал это имя — Ибрагим Казибеков. Его давно перестали называть бандитом, но все знали, что огромное состояние преуспевающего бизнесмена создано отнюдь не праведным путем. Впрочем, доказать что-либо можно только в суде, а с этим у Казибекова было все в порядке: свидетелей нет, доказательств нет, значит, чистый и честный. И все, нажитое непосильным трудом, — гостиницы, рестораны, сеть бензоколонок, ночные клубы — твое по праву. Владей, передавай по наследству.
— Большим человеком был, — продолжил мужик. — Миллионами ворочал, и что? Пуля в лоб, и до свидания. Вот и думай теперь, что лучше: миллионы или зарплата честная.
Сказал с таким видом, будто еще до полудня должен сделать нелегкий выбор: отказываться от богатства или нет?
— Менты, я слышал, говорили, что теперь в Москве большая буза начнется. У Ибрагима три сына, они за папашу всех рвать станут. Крови будет — море.
Нет, порой на улице можно встретить настоящих самородков. Не просто свидетелей, а глубоких аналитиков, способных мгновенно обрисовать вам всю подноготную происходящего. Мыслителей.
Следующие слова мужичонка произнес так, словно тщательно изучил оперативную обстановку в городе и пришел к выводу:
— Трудные времена начинаются. Усиление будет.
Димка растоптал сигарету, поежился, бездумно разглядывая искореженные машины. Перстень, лежащий в кармане куртки, заставлял нервничать. Казалось, его видит каждый встречный. И каждый знает, что именно с ним, с Дмитрием Орешкиным, говорил перед смертью могущественный Ибрагим Казибеков.
«А ведь узнают! — Димку прошиб пот. — Там же дома вокруг! Меня в окно могли видеть!» Ноги ослабли.
— Это, наверное, из-за автосервисов, — продолжил между тем мужичок. — У меня племянник в автосервисе работает. Говорил, что Казибеков к автосервисам подбирался. Под себя хотел подмять. А это же какие деньги, да?
— Да…
— Есть еще сигареты?
— Пожалуйста.
— Вот и подумай. В автосервисах небось своя мафия. Там ведь такие деньги крутые вертятся. А Казибеков наехал. Вот его и грохнули. Точно говорю — все дело в автосервисах. Или в бензоколонках — тот еще бизнес…
— Территорию он не поделил! — подал голос другой знаток.
— Какую еще территорию? — взвился мужичок.
— Знамо какую: московскую. Славяне ее себе вернуть хотели, а Ибрагим на дыбы. Вот его и шлепнули. Чтобы не зарывался, значит.
— А я говорю — автосервисы!
Димка, не сводя глаз с собеседников, сделал два шага назад. Толпа зевак послушно расступилась, выпустила Орешкина на волю и вновь сомкнула ряды.
— Славяне!
— Автосервисы!
Орешкин медленно брел к метро.
Была у Димки мысль выбросить перстень. Была.
Массивное кольцо оттягивало карман, жгло тело, леденило душу. Тяжесть его заставляла ноги подгибаться. А кровь на нем — чужая кровь — вызывала дикий страх. Пальцы дрожали, перед глазами плыло, казалось, выброси перстень — и все пройдет. Как рукой снимет. Потому что в этом случае ты ни при чем.
Но…
«Поздно, русский, поздно…»
Когда они придут, а, бредя к метро, Димка почти не сомневался в том, что его обязательно найдут, то лучше странный подарок отдать, чем рассказывать, в какую помойку его выбросил.
Да и о деньгах старик чего-то говорил…
* * *
Насилие всегда считалось одной из низших форм человеческих взаимоотношений. Если ты силен — дави на соперника, используй свой авторитет, репутацию, в какие-то моменты угрожай, в какие-то — иди на компромисс. Иногда, ради получения грандиозного приза, достаточно поступиться сущей мелочью. Другими словами — разговаривай.
Надо ведь хоть чем-то отличаться от животных.
Тех же, кто сразу пускает в ход кулаки, не любят. Лихая бесшабашность хороша в голливудских боевиках, но вызывает раздражение в реальной жизни. Об отморозках слагают легенды, но стараются их пристрелить при первой же возможности.
Батоева тупым громилой не считали. Напротив, в криминальном мире Москвы Мустафа пользовался заслуженной репутацией человека умного и расчетливого. Конечно, коллеги по нелегкой профессии понимали, что Батоев непредсказуем — они и сами были такими же, — но отморозок? Нет, это не о нем.
И потому, узнав о неожиданном и жестоком ударе по клану Казибековых, к Мустафе направили переговорщика — человека, которому одинаково доверяли и Батоев, и московские лидеры. Человека с незапятнанной репутацией.
— Хороший чай, — похвалил Розгин, поднося к губам пиалу.
— Освежает, — кивнул Мустафа.
— И замечательное послевкусие.
— Ты же знаешь — чаи моя слабость.
— Единственная.
Батоев тонко улыбнулся:
— Не могу позволить себе больше.
— Прекрасно тебя понимаю.
Павел Розгин был адвокатом. Умным, удачливым и весьма известным. Он специализировался на международном праве и консультировал едва ли не всех российских уголовников, собравшихся вести дела за рубежом. Стоили услуги Розгина чрезвычайно дорого, но он никогда не ошибался и помог сэкономить не один десяток честно украденных миллионов. К тому же Павел славился щепетильностью: он не воровал и не болтал. Он был полезен многим весомым людям, что защищало его гораздо лучше любых телохранителей. В общем, Розгин оказался едва ли не идеальным человеком для непростых переговоров внутри сообщества.
— Мустафа, — осторожно произнес адвокат, — ты понимаешь, зачем я приехал: люди удивлены твоим поведением.
— Они напряглись?
— Разумеется, — подтвердил Розгин. — Но пока воздерживаются от решений. Хотят послушать, что ты скажешь.
— Павел, — спокойно ответил Батоев, — пожалуйста, передай людям, что все произошедшее касается только меня и Казибековых. Шли переговоры, которые Ибрагим не афишировал. Сегодняшние события стали следствием возникшего между нами недопонимания.
— Ты ведь приходишься родственником Казибековым?
— Ибрагим мой двоюродный дядя.
— Он помог тебе подняться.
Мустафа помолчал.
— К чему этот разговор?
— Людей удивило то, что произошло, — объяснил адвокат. — Если бы известные события приключились два года назад, все бы восприняли их как само собой разумеющееся. Но сейчас все изменилось. Ибрагим отдал тебе очень хороший кусок, а сам ушел в легальный бизнес. Ваши интересы не пересекались. Тем не менее случилось то, что случилось. Пойми, Мустафа, ты можешь приобрести очень плохую репутацию. И поэтому в твоих интересах объяснить свои мотивы.
Никому не хочется жить на вулкане. Сегодня — Ибрагим Казибеков, завтра — кто-нибудь другой.
1 2 3 4 5