-- негодуя, воскликнул: "Но ведь ты же наш человек ,
Тюхин!.."
Тьфу!.. Дай дух перевести...
Ну, так на чем мы?.. Ах, да -- но это еще не все, не все, друг мой! Однажды
ночью на "коломбине", пялясь в инфернальную тьму за окном, я вдруг с какой-то
вспышечной, ослепительной ясностью осознал, что все случившееся со мной в
пост-армейской жизни -- это вовсе не случайность, не прихоть Рока, не игра
чьей-то не шибко здоровой, а подчас прямо-таки извращенной фантазии, я понял,
Тюхин, что это головоломное мое возвращение в молодость, в милые сердцу наши с
тобой шестидесятые -- это знак , это мягкий, но решительный шлепок руки
Провидения по моему дурацкому затылку, Тюхин! И если ответ на этот вопрос --
так что же, о что же, что же все это? -- мне неведом, то на вопрос зачем? -- на
этот вопрос, Тюхин, я могу ответить четко, как на политзанятиях: строго
засекреченным способом я переброшен (вариант: передислоцирован) в воинскую
часть п/п 13-13 для выполнения спецзадания, суть которого, Тюхин, заключается в
том, чтобы со свойственным мне талантом, ярко, вдохновенно, предельно правдиво
описать (не путать ударения!) на бумаге самый главный, самый
впечатляющий, самый счастливый , кривоухмылец ты злокачественный, этап
своей не очень в общем-то замечательной жизни! Речь идет о двух с гаком годах
нашей с тобой действительной службы, Тюхин. И чтоб -- от первого дня -- до
последнего, в деталях, в до слезы в носу трогательных подробностях -- о
спасибо, спасибо тебе за идею, вечное тебе спасибо Кондрат Всуев, комиссар и
человек! -- чтоб, как в жизни, как в песне, как в жизни-песне -- от дверей
Сестрорецкого райвоенкомата (помнишь, ты, гад, изловчившись, харкнул на них!) и
дальше, дальше! Как привезли нас на Финляндский, как засунули нас в автобусы и
три часа катали по Питеру, запутывая следы, дезориентируя провожающих, как
потом снова привезли на Финляндский и снова засунули в поезд, но теперь уже в
другой -- на Приозерск и дальше, дальше, но этого ты, пьяница проклятый, уже не
помнишь, разумеется. Как торчали потом два месяца в карантине, в лесу в
тринадцати -- обрати внимание, Витька! -- километрах от населенного
пункта с нечеловеческим наименованием Куохоокоонмякки, где под ноябрьские и
приняли присягу -- помнишь: "Я, гражданин Союза Советских..." ...Господи, аж
комок в горле... Как ехали потом -- через Питер, через Псков, через Вильнюс, а
как доехали, бля, до Бреста, тут и поняли: значит, точно -- за кордон, хорошо
хоть не в Монголию! Эх, гудбай, родина-Россия, ариведерчи, белые березы!..
Помнишь, жидомасон, серенький, мышиный какой-то рассветец за Познанью?
Сральники в вагонах были закрыты, на станциях нас, шпану, категорически не
выпускали и вот эшелон тормознул у тридевятого столба и по вагонам разнеслось:
"Все, кому невтерпежь, а-аправиться!" О, какой это был порыв, ты помнишь,
Тюхин? Но и тут начальник эшелона товарищ полковник Беднев не растерялся.
"Эшело-он, ра-ассредото-оочиться!" громовым голосом скомандовал он и через
минуту две тысячи соколиков уселись орлами на частнособственнической пахоте. И
было утро, и ошарашенный поляк на всхолмье, сорвавший зачем-то с головы картуз,
не знал что и делать -- то ли на чем свет стоит крыть нас по-русски в Бога и в
душу, то ли дзенковать по-польски свою Матку Боску ченстоховску!
"Ничего-ничего, органика основа урожая!" -- шурша газеткой, заметил оказавшийся
рядом со мной рядовой Т., а когда залезали в вагон, он оглянулся и,
присвистнув, воскликнул: "О поле, поле, кто тебя?.." Вот после этого мы с ним и
скорешились, Тюхин... И вот уже Германия, которую мы и видели-то разве что из
окна боевой машины да с караульной вышки... Ты помнишь свой первый в жизни
караул, Тюхин? "Стой, кто идет!.. Разводящий, ко мне! Остальные, на месте!"
Помнишь рассвет за капустным полем, ежики в ежевике, первая пичужка -- Господи,
да неужто наш русский воробей?! -- и такая тоска, такая тоска на душе,
когда только представишь себе, сколько их впереди, таких же бессонных
рассветов! И такие мысли, такие слова, Тюхин, -- даже Борьке нельзя их
доверить, одной лишь бумаге -- она, как известно, все стерпит... А старшина
Сундуков! Помнишь, как ты с разбегу столкнулся с ним в коридоре? Как он
рявкнул: "Хвамылия!" И ты, как завороженный, вперясь в его лобную бородавку,
пролепетал: "Никак нет, не Хвамылия, я рядовой М.!" "Ну ту, шу ты "эм" -- это и
невууруженным глазум выдно!" -- зловеще проскрежетал старшина и вдруг взял тебя
за бляху и крутанул ее: "Р-раз!" И еще разок: "Два-с". И еще: "Тры-с!.."
Тринадцать нарядов вне очереди накрутил он тебе, кособрюхому! И это было
начало, только начало -- помнишь?! А как провожали демобилизованных! Как они
неловко становились на одно колено и целовали красное знамя, и глаза у них
после этого становились красные ... А как мы, идиоты, все гадали перед
сном: подсыпают или не подсыпают? Ну, разумеется, подсыпают, только вот куда: в
суп, в чай?.. И почему тогда совершенно почему-то не действует?.. А как ты на
учениях принес шифровку в штабной фургон! Там у них была такая карта Европы,
вся в кружочках и крестиках, черных, синих, красных, вся в цифрах, бля,
помнишь, Витька? -- 5 -- клт (килотонн), 10 мгт (мегатонн)... А в кружочках с
крестиками города, на фиг: Мюнхен, Дюссельдорф, Прага, Париж... Эх!.. Но зато,
как наш батя, полковник Федоров, водил колонну по автобанам, как он матом,
елки, по рации, на весь земной шар!.. Та-ти-ти-та!.. Короче, схватываешь: обо
всем, что было, от первого дня до последнего, и как на исповеди -- ты хоть раз
был на исповеди, нехристь? -- как на духу, дружок ты мой разъединственный,
распоследний, тюха ты этакий -- сечешь?.. И чтоб все -- и радости, и огорчения,
и ложки, и Матильдины мандавошки, кроссы, марш-броски, письма от мамы, занятия
строевой, чистка картофеля -- помнишь, подлец, как ты накормил родную бригаду
картофельным пюре? Ну как же -- терпеливо выколупывать глазки это не для нас,
не для Тюхиных, вот ты и подбил меня, провокатор, прокрутить все три тонны в
машине до полного их -- червоточин и глазков -- исчезновения, и картошечка,
Тюхин, получилась хоть и с виноград величиной, зато такая, бля, диэтически
чистая!.. "От лица командира батареи -- пять, бля, нарядов вне очереди!" "Есть,
бля, пять, на фиг, нарядов!"... А как вы с Борькой назюзюкались, когда
дневалили по офицерскому клубу! Как тебя Сундуков раздевал, как с тебя, трупа,
сапоги стягивал: "Ну хту ж так пьют, хту ж так пьют?! Зукусывать нада, рудувуй
Мы!"... Нет, и все же -- как наш батя водил колонны! Сто машин, как по ниточке,
со строго выдержанным интервалом, со скоростью 90 км в час -- класс, елки
зеленые! Йех, с ветерком! Ты в голове колонны, я, как всегда, в хвосте: "Дуэль,
Дуэль -- я Сатисфакция. Как слышите меня?.."
К слову сказать, товарищ Бдеев из санчасти еще не выписался, но, говорят, пошел
уже на поправку... Как поняли меня? Прием.
Короче, Тюхин, обстановка у нас тревожная, предгрозовая. Спим как в октябре
62-го, снимая только сапоги, с "калашниковым" в обнимку. Остатки боевой
техники, в том числе один тягач с ракетой, то есть, извиняюсь, с "изделием",
выкатили на плац. Разве что патроны пока что не раздают... А тут еще вчера на
построении подходит ко мне лейтенант Скворешкин и, тяжело вздохнувши, говорит
вполголоса: "А вы бы, рядовой М., шли бы лучше к себе на станцию." "Это, --
спрашиваю, -- почему? Это как это?" -- спрашиваю. А он глаза отводит и говорит:
"А вы бы, говорит, -- пошли бы, посмотрели на себя в зеркале..." Ну и пошел, и
посмотрел. Видок, конечно, не очень чтобы очень -- харя старая, голова седющая,
вся в шрамах, зубов нет, но ведь я и тогда, в юности, уж никак не красавцем
загремел под фанфары: гастрит, дуоденит, плоскостопие, истощение на почве
сексуальных излишеств, тахикардия, грыжа, лунатизм, прогрессирующее слабоумие
по причине алкоголизма... А-а, и продолжать тошно! Короче, уж не шибко я и
изменился за эти годы, а потому только плюнул в сердцах салаге-дневальному на
сапог и потопал к себе на "коломбину", а пока шел, вот о чем думал, Тюхин.
"Ничего случайного в жизни, конечно же, нет, -- шагая, думал я, -- и если я
вернулся в Армию, значит, так надо, елки зеленые ! Кому? вот это уже
другой, более сложный вопрос, но лично я думаю, -- сам с собою беседовал я,
по-старчески шаркая ногами, -- лично я полагаю и даже, в некотором смысле,
убежден в этом -- сие даже не знак , сие, Тюхин, ПРОВИДЕНЦИАЛЬНАЯ
МИССИЯ!.. Ю андестенд ми?.. И -- о нет, не упаднические стишки, каковых по
логике вещей следовало бы ожидать после моего падения с березы, но героический
эпос, эпохальную поэму (лучше в прозе) о службе и дружбе заповедано сотворить
мне, пребывающему в светлой своей молодости! Тем паче, что связи нет и делать
на "коломбине" вроде как и нечего. О, это шанс, шанс! Может быть, единственный
и неповторимый, солнышко ты мое ненаглядное -- а ну как после нее, после этой
моей Главной Книги, непроворный инвалид по фамилии Фарт подвысит шлагбаум и я,
Тюхин, войду наконец-то в большую литературу ! А то чушь какая-то
получается, минхерц: мы ведь с тобой, как наши, извиняюсь, эти самые -- они,
как известно, в половом акте участвуют тоже, но, увы, не вхожи ... Вот и
бьемся, Тюхин, как придурки об дверь!.. Эх!" -- думал я, всплескивая руками.
Что-то я заболтался тут с тобой, сколько у нас, на Ромкиных? Как, уже без
тринадцати 13?! Пора, пора, Тюхин, закругляться: минут через десять в фанерную
стенку фургона осторожно постучат и я, щелкнув задвижечкой, впущу их: рядового
Гибеля и еще троих гусей -- Петренко, Сидоренко и Гусмана -- новых моих
учеников, друг мой! В свободное от литературных занятий время, как правило,
перед обедом, я щедро делюсь с ними своим жизненным опытом, и скажу тебе
честно, Витек, более внимательных, более благодарных, елки зеленые, слушателей
у меня вроде и не было! Потрясенный монологом, который я произнес во время
мытья коридора, рядовой Гибель привел своих, разумеется, проверенных, товарищей
и вот они, в свободные, само собой, от службы часы, разинув рты, слушают мои
вдохновенные рассказы "о времени и о себе": о благословенных годах так
называемого "застоя", о Меченном, о Пердегласе, о талонах, гуманитарной помощи
и "секонд-хэндах"; о коварных гэкачепистах, строптивых хохлах, организованной
преступности и мелких рекетирах, о биржах, брокерах, маклерах, дилерах,
фермерах, крекерах, памперсах, сникерсах и, конечно же, о "баунти", которого я,
бля, так и не успел отведать; о монетаризме, парламентаризме, плюрализме и
харизме; об Алле Пугачевой и ее дочке Кристине -- не путать с Христиной
Адамовной! -- жене Преснякова-младшего, о некоем веселом композиторе, который
назвал одного великого деятеля "грибом", а другого не менее выдающегося
тележурналиста, и вовсе чуть ли не матом, и это не где-нибудь, а все в том же,
некогда почитаемом тобой, Тюхин, "Огоньке"; попутно пришлось просвятить их на
тему контрацепции и СПИДа и тут, господин Хихикалкин, я даже процитировал для
убедительности вашу похабиозную, псевдонародную частушечку:
Опосля Петровой Клахи
все про СПИД отпали страхи!
Опосля Наталии
Отпали гениталии!..
Да-а...
Ну что я тебе могу сказать -- вообщем-то, смеялись. Растерянно, правда, как-то,
с переглядочками, но смех, чего скрывать, был. Так что -- гордись, тебе ведь,
паяцу, только бы поерничать!
Между прочим, тут со мной опять, бляха муха!.. Короче, не давала мне все эти
дни покоя одна плодотворная идейка с антенной. "А что если, -- подумал я, --
зафигачить ее повыше, вон на тот вон тополь у спецхранилища!.." Ты меня, Тюхин,
знаешь: мне ведь ежели что втемяшится -- ни колом не вышибить, ни топором не
вырубить! Одним словом, надел на шею моток провода и опять, опять -- полез.
Ничего такого особенного с высоты, как ты догадываешься, я не увидел: та же
темень, туман, слышно, как в клубе крутят кино -- у нас теперь это удовольствие
каждый день, правда, фильма одна и та же -- "Применение индивидуальных средств
защиты в условиях ядерного, химического и бактериологического нападения".
Слышно еще, как тарахтит движок у КТП, как Филин на плацу орет, как в
"коломбине" храпит мой сменщик Митька Пойманов. И только это я привязал конец
антенны к ветке, слышу -- внизу голоса. Бухает дверь спецхранилища, под лампой
над входом топчутся трое, все те же -- товарищ Хапов, товарищ Кикимонов и
товарищ Копец, три наших последних высших военачальника, три подполковника. И
выходят они, Тюхин, через калитку со спецтерритории -- на калитке, между
прочим, табличка: "Стой! Опасно для жизни!" -- и, подсвечивая себе фонариками,
идут в мою сторону. "Ну, -- думаю, сейчас опять встанут под деревом и закурят!"
Хочешь -- верь, хочешь -- не верь, но так оно и случилось! И вот, что я
услышал, елки, бля, зеленые:
К и к и м о н о в ( волнуясь ). Что делать, что делать?! Просто голова
кругом, ума не приложу!.. Ужас, у-ужас!..
Х а п о в. Говоришь, и сумму назвал?
К и к и м о н о в. Копеечка в копеечку, Афанасий! И то, что я тебе давал, и
эти... ну, помнишь?..
Х а п о в. Помню, голуба, еще как помню...
К и к и м о н о в. Хорошо, хоть кто-то помнит... А ведь я еще жене шубу к
годовщине, инструмент беккеровский, ковер... Что будет, что будет?!
Х а п о в. Да полно тебе, Аркадий, паниковать, может, он тебя, на хрен, на
пушку берет?..
К и к и м о н о в ( чуть не плача ). Но ведь копеечка в копеечку. Откуда
такая точность, а?
Х а п о в. А ты что думаешь, Кузьмич?
К о п е ц ( задумчиво ). Уникальный случай... Субъект с ярко выраженной
патологией: скошенный подбородок, шишки на лбу, речевые дефекты. Вы обратили
внимание, какие у него глаза?
К и к и м о н о в. Он, мерзавец, при мне очков не снимал, а что -- страшные?
К о п е ц. Мертвые, как у покойника!
К и к и м о н о в. Ужас, ужас...
Воцаряется тишина. Хапов снимает фуражку и вытирает розовую лысину платком.
Х а п о в. Слышите, как храпит?
К и к и м о н о в ( вздрагивая ). Кто?.. Где?..
Х а п о в. Бром пей, Аркадий!
К о п е ц. Лучше спирт.
Х а п о в. Солдатик храпит на радиостанции. Слышите?.. Между прочим, на войне
бы за такое дело шлепнули, на хрен, без суда и следствия!
К о п е ц. Э-э!.. Связи-то все едино -- нет.
Х а п о в. А дисциплина?! Распустились, понимаешь! Вчера этот, ну который с
дерева стебанулся, подходит и говорит: "Вы, товарищ подполковник, курить лучше
бросьте, а то чего доброго, говорит, -- помрете еще в 78 году, как раз перед
чешскими событиями!" Ну не идиот ли?..
К о п е ц. Травма черепа, нервное потрясение.
К и к и м о н о в. Кошмар, просто кошмар! Денег фактически нет, продовольствие,
кажется, тоже на исходе... Так, Афанасий?
Х а п о в ( мрачно ). Вчера последнего кабанчика прикололи. Картошка,
капуста -- это еще, на хрен, есть, а хлеб -- йек!..
К и к и м о н о в. И что же прикажете делать?!
Х а п о в. Ждать, Аркадий, ждать...
К и к и м о н о в. А если не дождемся?
Х а п о в. Ну а я откуда знаю? Я тебе гадалка, на хрен, что ли?! Ты вон лучше у
этого, у прорицателя у своего спроси. Откуда он, кстати, взялся-то?
К о п е ц. С трубы пищеблока сняли.
Х а п о в. С трубы?! Как он туда попал?
К о п е ц. Говорит, не помнит. Шок. Амнезия, то есть потеря памяти. Весь
какой-то закопченный, обгорелый...
Х а п о в. Черт знает, что такое! Один -- на березе, другой, на хрен, на
трубе!..
К о п е ц. Клиника!
К и к и м о н о в. Поверите, я уже деревьев бояться стал! Даже сейчас вот такое
подлое ощущение, будто подниму голову, а он там, на ветке!
К о п е ц. Кто?
К и к и м о н о в. Да этот...
Ну и, как ты, должно быть, догадываешься, Тюхин, тут дорогой наш товарищ
подполковник Кикимонов, начальник финансовой части бригады, светя фонариком,
задирает повинную головушку и видит на вершине тополя странное человекоподобное
существо с круглыми, как у лемура, глазами!..
Чу! Шуршит бурьян, умело используя для маскировки складки местности, к
"коломбине" подползают мои юные вольнослушатели. Ого, кажется, нашего полку
прибыло!.. Эй ты, ушастенький, попку подбери! Задницу, говорю, подбери,
молодой, необученный, отстрелят!..
Засим -- ГБ энд СК. Твой -- В.М.
Глава шестая
От рядового М. -- члену редколлегии Т., лауреату премий
Письмо третье
Вдруг стало темно, но совсем не так, как от облака, когда оно закрывает солнце.
Дж.Свифт "Путешествие Гулливера"
Сэр!
Вы не поверите, но эпическое повествование, замыслом которого я поделился с
Вами в прошлом письме, претворяется в жизнь ! Да-да, друг мой! --
героически переборов свойственную нам обоим неуверенность в себе -- качество,
кстати сказать, присущее только истинным талантам -- я, с Божьей помощью,
приступил к воплощению задуманного. Ровно пять минут назад, потея от волнения,
я сел за рабочий столик радиооператора и написал первую фразу:
"Давным-давно, так давно, что и перезабылось уже все за давностью, в некотором
царстве, в несуществующем уже государстве, в одной сугубо секретной части
служил солдат-первогодок по имени Витюша Эмский..." Написавши
вышепроцитированное, я впал в такую буйную радость, что пошел вприсядку по
"коломбине", выкидывая коленца и приговаривая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Тюхин!.."
Тьфу!.. Дай дух перевести...
Ну, так на чем мы?.. Ах, да -- но это еще не все, не все, друг мой! Однажды
ночью на "коломбине", пялясь в инфернальную тьму за окном, я вдруг с какой-то
вспышечной, ослепительной ясностью осознал, что все случившееся со мной в
пост-армейской жизни -- это вовсе не случайность, не прихоть Рока, не игра
чьей-то не шибко здоровой, а подчас прямо-таки извращенной фантазии, я понял,
Тюхин, что это головоломное мое возвращение в молодость, в милые сердцу наши с
тобой шестидесятые -- это знак , это мягкий, но решительный шлепок руки
Провидения по моему дурацкому затылку, Тюхин! И если ответ на этот вопрос --
так что же, о что же, что же все это? -- мне неведом, то на вопрос зачем? -- на
этот вопрос, Тюхин, я могу ответить четко, как на политзанятиях: строго
засекреченным способом я переброшен (вариант: передислоцирован) в воинскую
часть п/п 13-13 для выполнения спецзадания, суть которого, Тюхин, заключается в
том, чтобы со свойственным мне талантом, ярко, вдохновенно, предельно правдиво
описать (не путать ударения!) на бумаге самый главный, самый
впечатляющий, самый счастливый , кривоухмылец ты злокачественный, этап
своей не очень в общем-то замечательной жизни! Речь идет о двух с гаком годах
нашей с тобой действительной службы, Тюхин. И чтоб -- от первого дня -- до
последнего, в деталях, в до слезы в носу трогательных подробностях -- о
спасибо, спасибо тебе за идею, вечное тебе спасибо Кондрат Всуев, комиссар и
человек! -- чтоб, как в жизни, как в песне, как в жизни-песне -- от дверей
Сестрорецкого райвоенкомата (помнишь, ты, гад, изловчившись, харкнул на них!) и
дальше, дальше! Как привезли нас на Финляндский, как засунули нас в автобусы и
три часа катали по Питеру, запутывая следы, дезориентируя провожающих, как
потом снова привезли на Финляндский и снова засунули в поезд, но теперь уже в
другой -- на Приозерск и дальше, дальше, но этого ты, пьяница проклятый, уже не
помнишь, разумеется. Как торчали потом два месяца в карантине, в лесу в
тринадцати -- обрати внимание, Витька! -- километрах от населенного
пункта с нечеловеческим наименованием Куохоокоонмякки, где под ноябрьские и
приняли присягу -- помнишь: "Я, гражданин Союза Советских..." ...Господи, аж
комок в горле... Как ехали потом -- через Питер, через Псков, через Вильнюс, а
как доехали, бля, до Бреста, тут и поняли: значит, точно -- за кордон, хорошо
хоть не в Монголию! Эх, гудбай, родина-Россия, ариведерчи, белые березы!..
Помнишь, жидомасон, серенький, мышиный какой-то рассветец за Познанью?
Сральники в вагонах были закрыты, на станциях нас, шпану, категорически не
выпускали и вот эшелон тормознул у тридевятого столба и по вагонам разнеслось:
"Все, кому невтерпежь, а-аправиться!" О, какой это был порыв, ты помнишь,
Тюхин? Но и тут начальник эшелона товарищ полковник Беднев не растерялся.
"Эшело-он, ра-ассредото-оочиться!" громовым голосом скомандовал он и через
минуту две тысячи соколиков уселись орлами на частнособственнической пахоте. И
было утро, и ошарашенный поляк на всхолмье, сорвавший зачем-то с головы картуз,
не знал что и делать -- то ли на чем свет стоит крыть нас по-русски в Бога и в
душу, то ли дзенковать по-польски свою Матку Боску ченстоховску!
"Ничего-ничего, органика основа урожая!" -- шурша газеткой, заметил оказавшийся
рядом со мной рядовой Т., а когда залезали в вагон, он оглянулся и,
присвистнув, воскликнул: "О поле, поле, кто тебя?.." Вот после этого мы с ним и
скорешились, Тюхин... И вот уже Германия, которую мы и видели-то разве что из
окна боевой машины да с караульной вышки... Ты помнишь свой первый в жизни
караул, Тюхин? "Стой, кто идет!.. Разводящий, ко мне! Остальные, на месте!"
Помнишь рассвет за капустным полем, ежики в ежевике, первая пичужка -- Господи,
да неужто наш русский воробей?! -- и такая тоска, такая тоска на душе,
когда только представишь себе, сколько их впереди, таких же бессонных
рассветов! И такие мысли, такие слова, Тюхин, -- даже Борьке нельзя их
доверить, одной лишь бумаге -- она, как известно, все стерпит... А старшина
Сундуков! Помнишь, как ты с разбегу столкнулся с ним в коридоре? Как он
рявкнул: "Хвамылия!" И ты, как завороженный, вперясь в его лобную бородавку,
пролепетал: "Никак нет, не Хвамылия, я рядовой М.!" "Ну ту, шу ты "эм" -- это и
невууруженным глазум выдно!" -- зловеще проскрежетал старшина и вдруг взял тебя
за бляху и крутанул ее: "Р-раз!" И еще разок: "Два-с". И еще: "Тры-с!.."
Тринадцать нарядов вне очереди накрутил он тебе, кособрюхому! И это было
начало, только начало -- помнишь?! А как провожали демобилизованных! Как они
неловко становились на одно колено и целовали красное знамя, и глаза у них
после этого становились красные ... А как мы, идиоты, все гадали перед
сном: подсыпают или не подсыпают? Ну, разумеется, подсыпают, только вот куда: в
суп, в чай?.. И почему тогда совершенно почему-то не действует?.. А как ты на
учениях принес шифровку в штабной фургон! Там у них была такая карта Европы,
вся в кружочках и крестиках, черных, синих, красных, вся в цифрах, бля,
помнишь, Витька? -- 5 -- клт (килотонн), 10 мгт (мегатонн)... А в кружочках с
крестиками города, на фиг: Мюнхен, Дюссельдорф, Прага, Париж... Эх!.. Но зато,
как наш батя, полковник Федоров, водил колонну по автобанам, как он матом,
елки, по рации, на весь земной шар!.. Та-ти-ти-та!.. Короче, схватываешь: обо
всем, что было, от первого дня до последнего, и как на исповеди -- ты хоть раз
был на исповеди, нехристь? -- как на духу, дружок ты мой разъединственный,
распоследний, тюха ты этакий -- сечешь?.. И чтоб все -- и радости, и огорчения,
и ложки, и Матильдины мандавошки, кроссы, марш-броски, письма от мамы, занятия
строевой, чистка картофеля -- помнишь, подлец, как ты накормил родную бригаду
картофельным пюре? Ну как же -- терпеливо выколупывать глазки это не для нас,
не для Тюхиных, вот ты и подбил меня, провокатор, прокрутить все три тонны в
машине до полного их -- червоточин и глазков -- исчезновения, и картошечка,
Тюхин, получилась хоть и с виноград величиной, зато такая, бля, диэтически
чистая!.. "От лица командира батареи -- пять, бля, нарядов вне очереди!" "Есть,
бля, пять, на фиг, нарядов!"... А как вы с Борькой назюзюкались, когда
дневалили по офицерскому клубу! Как тебя Сундуков раздевал, как с тебя, трупа,
сапоги стягивал: "Ну хту ж так пьют, хту ж так пьют?! Зукусывать нада, рудувуй
Мы!"... Нет, и все же -- как наш батя водил колонны! Сто машин, как по ниточке,
со строго выдержанным интервалом, со скоростью 90 км в час -- класс, елки
зеленые! Йех, с ветерком! Ты в голове колонны, я, как всегда, в хвосте: "Дуэль,
Дуэль -- я Сатисфакция. Как слышите меня?.."
К слову сказать, товарищ Бдеев из санчасти еще не выписался, но, говорят, пошел
уже на поправку... Как поняли меня? Прием.
Короче, Тюхин, обстановка у нас тревожная, предгрозовая. Спим как в октябре
62-го, снимая только сапоги, с "калашниковым" в обнимку. Остатки боевой
техники, в том числе один тягач с ракетой, то есть, извиняюсь, с "изделием",
выкатили на плац. Разве что патроны пока что не раздают... А тут еще вчера на
построении подходит ко мне лейтенант Скворешкин и, тяжело вздохнувши, говорит
вполголоса: "А вы бы, рядовой М., шли бы лучше к себе на станцию." "Это, --
спрашиваю, -- почему? Это как это?" -- спрашиваю. А он глаза отводит и говорит:
"А вы бы, говорит, -- пошли бы, посмотрели на себя в зеркале..." Ну и пошел, и
посмотрел. Видок, конечно, не очень чтобы очень -- харя старая, голова седющая,
вся в шрамах, зубов нет, но ведь я и тогда, в юности, уж никак не красавцем
загремел под фанфары: гастрит, дуоденит, плоскостопие, истощение на почве
сексуальных излишеств, тахикардия, грыжа, лунатизм, прогрессирующее слабоумие
по причине алкоголизма... А-а, и продолжать тошно! Короче, уж не шибко я и
изменился за эти годы, а потому только плюнул в сердцах салаге-дневальному на
сапог и потопал к себе на "коломбину", а пока шел, вот о чем думал, Тюхин.
"Ничего случайного в жизни, конечно же, нет, -- шагая, думал я, -- и если я
вернулся в Армию, значит, так надо, елки зеленые ! Кому? вот это уже
другой, более сложный вопрос, но лично я думаю, -- сам с собою беседовал я,
по-старчески шаркая ногами, -- лично я полагаю и даже, в некотором смысле,
убежден в этом -- сие даже не знак , сие, Тюхин, ПРОВИДЕНЦИАЛЬНАЯ
МИССИЯ!.. Ю андестенд ми?.. И -- о нет, не упаднические стишки, каковых по
логике вещей следовало бы ожидать после моего падения с березы, но героический
эпос, эпохальную поэму (лучше в прозе) о службе и дружбе заповедано сотворить
мне, пребывающему в светлой своей молодости! Тем паче, что связи нет и делать
на "коломбине" вроде как и нечего. О, это шанс, шанс! Может быть, единственный
и неповторимый, солнышко ты мое ненаглядное -- а ну как после нее, после этой
моей Главной Книги, непроворный инвалид по фамилии Фарт подвысит шлагбаум и я,
Тюхин, войду наконец-то в большую литературу ! А то чушь какая-то
получается, минхерц: мы ведь с тобой, как наши, извиняюсь, эти самые -- они,
как известно, в половом акте участвуют тоже, но, увы, не вхожи ... Вот и
бьемся, Тюхин, как придурки об дверь!.. Эх!" -- думал я, всплескивая руками.
Что-то я заболтался тут с тобой, сколько у нас, на Ромкиных? Как, уже без
тринадцати 13?! Пора, пора, Тюхин, закругляться: минут через десять в фанерную
стенку фургона осторожно постучат и я, щелкнув задвижечкой, впущу их: рядового
Гибеля и еще троих гусей -- Петренко, Сидоренко и Гусмана -- новых моих
учеников, друг мой! В свободное от литературных занятий время, как правило,
перед обедом, я щедро делюсь с ними своим жизненным опытом, и скажу тебе
честно, Витек, более внимательных, более благодарных, елки зеленые, слушателей
у меня вроде и не было! Потрясенный монологом, который я произнес во время
мытья коридора, рядовой Гибель привел своих, разумеется, проверенных, товарищей
и вот они, в свободные, само собой, от службы часы, разинув рты, слушают мои
вдохновенные рассказы "о времени и о себе": о благословенных годах так
называемого "застоя", о Меченном, о Пердегласе, о талонах, гуманитарной помощи
и "секонд-хэндах"; о коварных гэкачепистах, строптивых хохлах, организованной
преступности и мелких рекетирах, о биржах, брокерах, маклерах, дилерах,
фермерах, крекерах, памперсах, сникерсах и, конечно же, о "баунти", которого я,
бля, так и не успел отведать; о монетаризме, парламентаризме, плюрализме и
харизме; об Алле Пугачевой и ее дочке Кристине -- не путать с Христиной
Адамовной! -- жене Преснякова-младшего, о некоем веселом композиторе, который
назвал одного великого деятеля "грибом", а другого не менее выдающегося
тележурналиста, и вовсе чуть ли не матом, и это не где-нибудь, а все в том же,
некогда почитаемом тобой, Тюхин, "Огоньке"; попутно пришлось просвятить их на
тему контрацепции и СПИДа и тут, господин Хихикалкин, я даже процитировал для
убедительности вашу похабиозную, псевдонародную частушечку:
Опосля Петровой Клахи
все про СПИД отпали страхи!
Опосля Наталии
Отпали гениталии!..
Да-а...
Ну что я тебе могу сказать -- вообщем-то, смеялись. Растерянно, правда, как-то,
с переглядочками, но смех, чего скрывать, был. Так что -- гордись, тебе ведь,
паяцу, только бы поерничать!
Между прочим, тут со мной опять, бляха муха!.. Короче, не давала мне все эти
дни покоя одна плодотворная идейка с антенной. "А что если, -- подумал я, --
зафигачить ее повыше, вон на тот вон тополь у спецхранилища!.." Ты меня, Тюхин,
знаешь: мне ведь ежели что втемяшится -- ни колом не вышибить, ни топором не
вырубить! Одним словом, надел на шею моток провода и опять, опять -- полез.
Ничего такого особенного с высоты, как ты догадываешься, я не увидел: та же
темень, туман, слышно, как в клубе крутят кино -- у нас теперь это удовольствие
каждый день, правда, фильма одна и та же -- "Применение индивидуальных средств
защиты в условиях ядерного, химического и бактериологического нападения".
Слышно еще, как тарахтит движок у КТП, как Филин на плацу орет, как в
"коломбине" храпит мой сменщик Митька Пойманов. И только это я привязал конец
антенны к ветке, слышу -- внизу голоса. Бухает дверь спецхранилища, под лампой
над входом топчутся трое, все те же -- товарищ Хапов, товарищ Кикимонов и
товарищ Копец, три наших последних высших военачальника, три подполковника. И
выходят они, Тюхин, через калитку со спецтерритории -- на калитке, между
прочим, табличка: "Стой! Опасно для жизни!" -- и, подсвечивая себе фонариками,
идут в мою сторону. "Ну, -- думаю, сейчас опять встанут под деревом и закурят!"
Хочешь -- верь, хочешь -- не верь, но так оно и случилось! И вот, что я
услышал, елки, бля, зеленые:
К и к и м о н о в ( волнуясь ). Что делать, что делать?! Просто голова
кругом, ума не приложу!.. Ужас, у-ужас!..
Х а п о в. Говоришь, и сумму назвал?
К и к и м о н о в. Копеечка в копеечку, Афанасий! И то, что я тебе давал, и
эти... ну, помнишь?..
Х а п о в. Помню, голуба, еще как помню...
К и к и м о н о в. Хорошо, хоть кто-то помнит... А ведь я еще жене шубу к
годовщине, инструмент беккеровский, ковер... Что будет, что будет?!
Х а п о в. Да полно тебе, Аркадий, паниковать, может, он тебя, на хрен, на
пушку берет?..
К и к и м о н о в ( чуть не плача ). Но ведь копеечка в копеечку. Откуда
такая точность, а?
Х а п о в. А ты что думаешь, Кузьмич?
К о п е ц ( задумчиво ). Уникальный случай... Субъект с ярко выраженной
патологией: скошенный подбородок, шишки на лбу, речевые дефекты. Вы обратили
внимание, какие у него глаза?
К и к и м о н о в. Он, мерзавец, при мне очков не снимал, а что -- страшные?
К о п е ц. Мертвые, как у покойника!
К и к и м о н о в. Ужас, ужас...
Воцаряется тишина. Хапов снимает фуражку и вытирает розовую лысину платком.
Х а п о в. Слышите, как храпит?
К и к и м о н о в ( вздрагивая ). Кто?.. Где?..
Х а п о в. Бром пей, Аркадий!
К о п е ц. Лучше спирт.
Х а п о в. Солдатик храпит на радиостанции. Слышите?.. Между прочим, на войне
бы за такое дело шлепнули, на хрен, без суда и следствия!
К о п е ц. Э-э!.. Связи-то все едино -- нет.
Х а п о в. А дисциплина?! Распустились, понимаешь! Вчера этот, ну который с
дерева стебанулся, подходит и говорит: "Вы, товарищ подполковник, курить лучше
бросьте, а то чего доброго, говорит, -- помрете еще в 78 году, как раз перед
чешскими событиями!" Ну не идиот ли?..
К о п е ц. Травма черепа, нервное потрясение.
К и к и м о н о в. Кошмар, просто кошмар! Денег фактически нет, продовольствие,
кажется, тоже на исходе... Так, Афанасий?
Х а п о в ( мрачно ). Вчера последнего кабанчика прикололи. Картошка,
капуста -- это еще, на хрен, есть, а хлеб -- йек!..
К и к и м о н о в. И что же прикажете делать?!
Х а п о в. Ждать, Аркадий, ждать...
К и к и м о н о в. А если не дождемся?
Х а п о в. Ну а я откуда знаю? Я тебе гадалка, на хрен, что ли?! Ты вон лучше у
этого, у прорицателя у своего спроси. Откуда он, кстати, взялся-то?
К о п е ц. С трубы пищеблока сняли.
Х а п о в. С трубы?! Как он туда попал?
К о п е ц. Говорит, не помнит. Шок. Амнезия, то есть потеря памяти. Весь
какой-то закопченный, обгорелый...
Х а п о в. Черт знает, что такое! Один -- на березе, другой, на хрен, на
трубе!..
К о п е ц. Клиника!
К и к и м о н о в. Поверите, я уже деревьев бояться стал! Даже сейчас вот такое
подлое ощущение, будто подниму голову, а он там, на ветке!
К о п е ц. Кто?
К и к и м о н о в. Да этот...
Ну и, как ты, должно быть, догадываешься, Тюхин, тут дорогой наш товарищ
подполковник Кикимонов, начальник финансовой части бригады, светя фонариком,
задирает повинную головушку и видит на вершине тополя странное человекоподобное
существо с круглыми, как у лемура, глазами!..
Чу! Шуршит бурьян, умело используя для маскировки складки местности, к
"коломбине" подползают мои юные вольнослушатели. Ого, кажется, нашего полку
прибыло!.. Эй ты, ушастенький, попку подбери! Задницу, говорю, подбери,
молодой, необученный, отстрелят!..
Засим -- ГБ энд СК. Твой -- В.М.
Глава шестая
От рядового М. -- члену редколлегии Т., лауреату премий
Письмо третье
Вдруг стало темно, но совсем не так, как от облака, когда оно закрывает солнце.
Дж.Свифт "Путешествие Гулливера"
Сэр!
Вы не поверите, но эпическое повествование, замыслом которого я поделился с
Вами в прошлом письме, претворяется в жизнь ! Да-да, друг мой! --
героически переборов свойственную нам обоим неуверенность в себе -- качество,
кстати сказать, присущее только истинным талантам -- я, с Божьей помощью,
приступил к воплощению задуманного. Ровно пять минут назад, потея от волнения,
я сел за рабочий столик радиооператора и написал первую фразу:
"Давным-давно, так давно, что и перезабылось уже все за давностью, в некотором
царстве, в несуществующем уже государстве, в одной сугубо секретной части
служил солдат-первогодок по имени Витюша Эмский..." Написавши
вышепроцитированное, я впал в такую буйную радость, что пошел вприсядку по
"коломбине", выкидывая коленца и приговаривая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21