- На лесозаготовки.
- Так, так... Вот какое дело, Василий: есть у нас в фильме эпизод: в город из деревни приезжает парень. Приезжает в поисках лучшей судьбы. Находит знакомых. А знакомство такое... шапочное: городская семья выезжала летом отдохнуть в деревню, жила в его доме. Это понятно?
- Понятно.
- Отлично. Дальше: городская семья недовольна приездом парня - лишняя волокита, неудобства... и так далее. Парень неглупый, догадывается об этом, вообще начинает понимать, что городская судьба - дело нелегкое. Это его, так сказать, первые шаги. Ясно?
- А как же так: сами жили - ничего, а как к ним приехали - не нравится.
- Ну... бывает. Кстати, они не так уж и показывают, что недовольны его приездом. Тут все сложнее. - Режиссер помолчал, глядя на Чудика. - Это непонятно?
- Понятно - темнят.
- Темнят, да. Попробуем?.. Слова на ходу придумаем. А?
- А как?
- Входите в дверь - перед вами буду не я, а те ваши городские знакомые, хозяин. Дальше - посмотрим. Ведите себя как Бог на душу положит. Помните только, что вы не Василий, Вася, а тот самый деревенский парень. Назовем его Иван. Давайте!
Чудик вышел из номера... и вошел снова.
- Здравствуйте.
- Надо постучаться, - поправил режиссер. - Еще раз.
Чудик вышел и постучал в дверь.
- Да!
Чудик вошел. Остановился у порога. Долго молчали, глядя друг на друга.
- А где "здравствуйте"?
- Я же здоровался.
- Мы же снова начали.
- Снова, да?
- Снова.
Чудик вышел и постучался.
- Да!
- Здравствуйте!
- О, Иван! Входите, входите, - "обрадовался" режиссер. - Проходите же! Каким ветром?
Чудик заулыбался.
- Привет! - Подошел, обнял режиссера, похлопал его по спине. - Как житуха?
- А чего ты радуешься? - спросил режиссер серьезно.
- Тебя увидел. Ты же тоже обрадовался.
- Да, но разве ты не чувствуешь, что я притворно обрадовался?
- А чего тебе притворяться-то? Я еще не сказал, что буду жить у вас. Может, я только на часок.
Режиссер наморщил лоб, внимательно посмотрел в глаза Чудику.
- Пожалуй, - сказал он. - Давай еще раз. Я поторопился, верно.
Чудик опять вышел и постучался. Все повторилось.
- Ну, как житуха? - спросил Чудик, улыбаясь.
- Да так себе... А ты что, по делам в город?
- Нет, совсем.
- Как "совсем"?
- Хочу артистом стать.
Режиссер захохотал.
Чудик выбился из игры.
- Опять снова?
- Нет, продолжай. Только - серьезно. Не артистом, а... ну, в общем, работать на трикотажную фабрику. Так ты, значит, совсем в город?
- Ага.
- Ну и как?
- Что?
- А где жить будешь?
- У тебя. Вы же у меня жили - теперь я у вас поживу.
Режиссер в раздумье походил по номеру.
- Что-то не выходит у нас... Сразу быка за рога взяли, так не годится, сказал он. - Тоньше надо. Хитрее. Давай оба притворяться: я - недоволен, что ты приехал, но как будто обрадован; ты заметил, что я недоволен, но не показываешь виду, тоже радуешься. Попробуем?
- Попробуем. Мне глянется такая работа, честное слово. Если меня увидят в кино в нашей деревне, это будет огромный удар по клубу - его просто разнесут по бревнышку.
- Почему "разнесут"?
- От удивления. Меня же на руках вынесут!..
- Мда... Ну, давайте пробовать. А то как бы меня потом тоже не вынесли из одного дома. От удивления.
Чудик вышел в коридор, постучался, вошел, поздоровался. Все это проделал уверенно, с удовольствием.
- Ваня! Как ты здесь?! - воскликнул режиссер.
- А тебя как зовут?
- Ну допустим... Николай Петрович.
- Давай снова, - скомандовал Чудик. - Говори: "Ваня, ты как здесь?!"
- Ваня, ты как здесь?!
- Нет, ты вот так хлопни себя руками и скажи: "Ваня, ты как здесь?!" Чудик показал, как надо сделать. - Вот так.
Режиссер потрогал в раздумье подбородок и согласился.
- Хорошо. Ваня, ты как здесь?! - хлопнул руками.
Чудик сиял.
- Здорово, Петрович! Как житуха?
- Стоп! Я не вижу, что ты догадываешься о моем настоящем чувстве. Я же недоволен! Хотя... Ну, хорошо. Пойдем дальше. Ты все-таки следи за мной повнимательней. Ваня, ты как здесь?
- Хочу перебраться в город.
- Совсем?
- Ага. Хочу попробовать на фабрику устроиться...
- А жить где будешь? - сполз с "радостного" тона Николай Петрович.
- У тебя, - Чудика не покидала радость. - Телевизор будем вместе смотреть.
- Да, но у меня тесновато, Иван...
- Проживем! В тесноте - не в обиде.
- Но я уже недоволен, Иван... то есть Вася! - вышел из терпения режиссер. - Разве ты не видишь? Я уже мрачнее тучи, а ты все улыбаешься.
- Ну и хрен с тобой, что ты недоволен. Ничего не случится, если я поживу у тебя с полмесяца. Устроюсь на работу - переберусь в общежитие.
- Но тогда надо другой фильм делать! Понимаешь?
- Давай другой делать. Вот я приезжаю, так?
- Ты родом откуда? - перебил режиссер.
- Из деревни...
- А хотел бы действительно в городе остаться?
- Черт ее... не думал про это. Нет. Мне у нас лучше глянется. Не подхожу я к этому парню-то?
- Как тебе сказать... - Режиссеру больно было огорчать Васю. - У нас другой парень написан. Вот есть сценарий... - Он хотел взять со стола сценарий, шагнул уже к столу, но вдруг повернулся. - А как бы ты сделал? Ну, вот ты приехал в город...
- Да нет, если уж написано, то зачем? Вы же не будете из-за меня переписывать.
- Ну а если бы?
- Что?
- Приехал ты к знакомым...
- Ну, приехал... "Здрассте!" - "Здрассте!" - "Ты как здесь?" - "Хочу на фабрику устроиться"...
- Ну?
- Ну и все.
- А они недовольны, что тебе придется некоторое время у них жить.
- А что тут такого, я никак не пойму? Ну, пожил бы пару недель...
- Нет, ну, вот они такие люди, что - недовольны. Прямо не говорят, а недовольны. Как тут быть?
- Я бы спросил: "Вам што, не глянется, што я пока поживу у вас?"
- А они: "Да нет, Иван, что ты! Пожалуйста, располагайся!" А сами недовольны, ты видишь. Как тут быть?
- Не знаю. А как там написано? - Чудик кивнул на сценарий.
- Да тут... иначе. Ну а притвориться бы ты не смог? Ну-ка, давай попробуем! Они плохие люди, черт с ними, но тебе действительно негде жить. Не ехать же обратно в деревню. Давай с самого начала. Помни только...
Зазвонил телефон. Режиссер взял трубку.
- Ну... ну... Да почему же?! Я же говорил!.. Я показывал какие! Тьфу!.. Сейчас я спущусь. Иду, Вася, подожди минут пять... Там путаница вышла... Черти! - Режиссер вышел.
Чудик закурил.
Вбежала красивая женщина с портфелем. На ходу спросила:
- Ну, как у вас?
- Никак.
- Что?
- Не выходит.
- Режиссер просил подождать?
- Ага.
Женщина порылась в столике сценариев, взяла один...
- Может, вам сценарий пока дать почитать? Почитайте пока. Вот тут закладочка - ваш эпизод. - Она сунула Чудику сценарий, а сама с другим убежала. И никакого у нее интереса больше к нему не было.
Чудик положил сценарий на стол, взял цветной карандаш и на чистом листке бумаги крупно написал:
"Нет, не выйдет у нас. С пр. Василий".
Домой Чудик пришел часу в шестом. Шел и ясно себе представил, как он сейчас весело расскажет, как он чуть было не стал киноартистом. Как все будут от души смеяться. (Немое изображение: Чудик рассказывает брату, его жене, детям, показывает, как они репетировали с режиссером; все покатываются со смеху, даже маленький в разрисованной колясочке.)
Чудик дорогой улыбался сам себе.
Едва он ступил на крыльцо братниного дома, как услышал: брат Дмитрий ругается с женой. Собственно, ругалась одна Софья Ивановна, а брат Дмитрий только повторял:
- Да ну, что тут!.. Да ладно... Сонь... Ладно уж...
- Чтоб завтра же этого дурака не было здесь! - кричала Софья Ивановна. Завтра же пусть уезжает! Чтоб духу его тут не было!..
- Да ладно тебе!.. Сонь...
- Не "ладно"! Не "ладно"! Пусть не дожидается - выкину его чемодан к чертовой матери, и все!
Чудик поспешил сойти с крыльца... А дальше не знал, что делать. Ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить? И хотелось куда-нибудь уйти подальше от людей, которые ненавидят его или смеются.
- Да почему же я такой есть-то? - горько шептал он, сидя в сарайчике. Надо бы догадаться: не поймет ведь она, не поймет народного творчества!
Он просидел в сарайчике дотемна. И сердце все болело. Потом пришел брат Дмитрий. Не удивился - как будто знал, что брат Василий давно уж сидит в сарайчике.
- Вот... - сказал он. - Это... опять расшумелась. Коляску-то не надо бы уж.
- Я думал, ей поглянется. Поеду я, братка.
Брат Дмитрий вздохнул... И ничего не сказал.
Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки и побежал по теплой, мокрой земле - в одной руке чемодан, в другой ботинки. Подпрыгивал и пел громко:
Тополя, тополя-а...
С одного края небо уже очистилось, голубело, и близко где-то было солнышко. И дождик редел, шлепал крупными каплями в лужу; в них вздувались и лопались пузыри.
В одном месте Чудик поскользнулся, чуть не упал.
Звали его - Василий Егорович Князев. Было ему тридцать лет от роду...
Миль пардон, мадам!
Сельсовет. Непомерно большие, мягкие кресла, большой стол, большие диаграммы, плакаты на стенах...
В кресле, почти утонув в нем, ежится Бронька Пупков. Над ним - строгий предсельсовета, в новенькой военной гимнастерке, при ордене Красной Звезды и трех медалях.
- Ну, так што будем делать-то? Бронислав?..
Бронька морщится.
- Ну, што, што?
- Долго будем историю искажать?
- Та-а...
- Не "та-а", не "та-а"... Ты скажи прямо: прекратишь это или нет?
-Та-а чего там!..
- Ничего! Ты дурак или умный? Для чего тебе это надо?
- Ну, все, прекратили. Ты у нас один - умница. Еще дураком обзывает...
- Кто же ты!
- Если ты председатель сельсовета, так тебе можно оскорблять личность? Врежу счас пепельницей... за оскорбление...
- Ты историю оскорбляешь!.. Я же тебя счас посадить могу...
- Скажет. Интересно, по какой статье?
- За искажение истории...
- Нет такой статьи.
- Найдем!
- Один такой - нашел... Найдет он. Сам загудишь раньше меня.
- Ну што делать с этой дубиной!.. Неохота ведь сажать-то...
- Не сажай.
- Ты даешь слово, что прекратишь эту свою глупость?
- Даю, даю.
- Смотри, Бронислав!..
- Смотрю.
Когда городские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят:
- А вон, Бронька Пупков... он у нас мастак по этим делам. С ним не соскучитесь. - И как-то странно улыбаются.
Бронька (Бронислав) Пупков - еще крепкий, ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был на фронте, но покалеченная правая рука - отстрелено два пальца - не с фронта: парнем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время), начал долбить прикладом лед у берега. Ружье держал за ствол, два пальца закрывали дуло. Затвор берданки был на предохранителе, сорвался - и один палец отлетел напрочь, другой болтался на коже. Бронька сам оторвал его. Оба пальца - указательный и средний - принес домой и схоронил в огороде. И даже сказал такие слова:
- Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра.
Хотел крест поставить, отец не дал. Бронька много скандалил на своем веку, дрался, его часто и нешуточно бивали, он отлеживался, вставал и опять носился по деревне на своем оглушительном мотопеде ("педике") - зла ни на кого не таил. Легко жил.
Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они приходили, он был готов - хоть на неделю, хоть на месяц. Места здешние он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый.
Городские не скупились на водку, иногда давали деньжат, а если не давали, то и так ничего.
- На сколь? - деловито спрашивал Бронька.
- Дня на три.
- Все будет как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы.
Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские люди уважительные, с ними не манило подраться, даже когда выпивали. Он любил рассказывать им всякие охотничьи истории.
В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька приступав к главному своему рассказу.
Этого дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил крепился... И когда он наступал, желанный, с утра сладко ныло под сердцем и Бронька торжественно молчал.
- Что это с вами? - спрашивали.
- Так, - отвечал он. - Где будем отвальную соображать? На бережку?
- Можно на бережку.
...Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки, раскладывали костерок. Пока варилась щерба из кабачков, пропускали по первой, беседовали.
Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, закуривал...
- На фронте приходилось бывать? - интересовался он как бы между прочим. Люди старше сорока почти все были на фронте, но он спрашивал и молодых: ему надо было начинать рассказ.
- Это с фронта у вас? - в свою очередь спрашивали его, имея в виду раненую руку.
- Нет, я на фронте санитаром был. Да... Дела-делишки... - Бронька долго молчал. - Насчет покушения на Гитлера не слышали?
- Слышали.
- Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кокнуть?
- Да.
- Нет. Про другое.
- А какое еще? Разве еще было?
- Было. - Бронька подставлял свой алюминиевый стаканчик под бутылку. Прошу плеснуть. - Выпивал. - Было, дорогие товарищи, было. Кха! Вот настолько пуля от головы прошла. - Бронька показывал кончик мизинца.
- Когда это было?
- Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года. - Бронька опять надолго задумывался, точно вспоминал свое собственное, далекое и дорогое.
- А кто стрелял?
Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь.
- Где покушение-то было?
Бронька молчал.
Люди удивленно переглядывались.
- Я стрелял, - вдруг говорил он. Говорил негромко, еще некоторое время смотрел на огонь, потом поднимал глаза... И смотрел, точно хотел сказать: "Удивительно? Мне самому удивительно". И как-то грустно усмехался.
Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывал палочкой отскочившие угольки в костер... Вот этот-то момент и есть самый жгучий. Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови.
- Вы серьезно?
- А как вы думаете? Что я, не знаю, что бывает за искажение истории? Знаю.
- Да ну, ерунда какая-то...
- Где стреляли-то? Как?
- Из "браунинга". Вот так: нажал пальчиком - и пух! - Бронька смотрел серьезно и грустно - что люди такие недоверчивые. Недоверчивые люди терялись.
- А почему об этом никто не знает?
- Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто мраком. Поняли? А то вы не знаете... В этом-то вся трагедия, что много героев остаются под сукном.
- Это что-то смахивает на...
- Погоди? Как это было?
Бронька знал, что все равно захотят послушать. Всегда хотели.
- Разболтаете ведь?
Опять замешательство.
- Не разболтаем...
- Честное партийное?
- Да не разболтаем! Рассказывайте.
- Нет, честное партийное? А то у нас в деревне народ знаете какой...
- Да все будет в порядке! - Людям уже не терпелось послушать. Рассказывайте.
- Прошу плеснуть. - Бронька опять подставлял стаканчик. Он выглядел совершенно трезвым. - Было это, как я уже сказал, двадцать пятого июля сорок третьего года. Кха! Мы наступали. Когда наступают, санитарам больше работы. Я в тот день приволок в лазарет человек двенадцать... Принес одного тяжелого лейтенанта, положил в палату... А в палате был какой-то генерал. Генерал-майор. Рана у него была небольшая - в ногу задело, выше колена. Ему как раз перевязку делали. Увидел меня тот генерал и говорит:
- Погоди-ка, санитар, не уходи.
Ну, думаю, куда-нибудь надо ехать, хочет, чтобы я его поддерживал. Жду. С генералами жизнь намного интересней: сразу вся обстановка как на ладони.
Люди внимательно слушают.
Постреливает, попыхивает веселый огонек; сумерки крадутся из леса, наползают на воду; но середина реки, самая быстрина, еще блестит, сверкает, точно огромная длинная рыбина несется серединой реки, играя в сумраке серебристым телом своим.
- Ну, перевязали генерала... Доктор ему: "Вам надо полежать!" - "Да пошел ты!" - отвечает генерал. Это мы докторов-то тогда боялись, а генералы-то их не очень. Сели мы с генералом в машину, едем куда-то. Генерал меня расспрашивает. Откуда я родом? Где работал? Сколько классов образования? Я подробно все объясняю: родом оттуда-то (я здесь родился), работал, мол, в колхозе, но больше охотничал. "Это хорошо, - говорит генерал. - Стреляешь метко?" Да, говорю, чтоб зря не трепаться: на пятьдесят шагов свечку из винта погашу. А вот насчет классов, мол, не густо: отец сызмальства начал по тайге с собой таскать. "Ну, ничего, - говорит, - там высшего образования не потребуется. А вот если, - говорит, - ты нам погасишь одну зловредную свечку, которая раздула мировой пожар, то Родина тебя не забудет". Тонкий намек на толстые обстоятельства. Поняли?.. Но я пока не догадываюсь.
Приезжаем в большую землянку. Генерал всех выгнал, а сам все меня расспрашивает. За границей, спрашивает, никого родных нету? Откуда, мол! Вековечные сибирские... Мы от казаков происходим, которые тут недалеко Бой-Катунск рубили, крепость. Это еще при царе Петре было. Оттуда мы и пошли, почесть вся деревня...
- Откуда у вас такое имя - Бронислав?
- Поп с похмелья придумал. Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году.
1 2 3 4 5