Гатак ходил около, хлопая по сапогу кнутовищем.
К нему обратился Танай:
– А скажи, княжий слуга: если мы с женой честно, изо всех сил будем работать, отпустит нас царь домой или нет?
В глазах молодого оргокенца светились добродушие и доверчивость.
Подручный Дуланака подскочил к нему и весь словно ощетинился.
– Что? – закричал он во все горло, брызгая слюной. – Что ты сказал? Как назвал меня? Слугой?.. Для кого я слуга, а для тебя господин!..
Танай без страха смотрел, как петушится княжеский холуй, не понимая, почему он сердится.
– Ну, пусть «господин»!
Тот размахнулся было, намереваясь полоснуть крестьянина по щеке кнутом, но его остановила Липа.
– Не надо бить! – вскрикнула она, хватаясь белыми руками за засаленный рукав надсмотрщика. – Он ничего плохого не сделал, это же муж мой!
Гатак в изумлении выпучил глаза на молодую румяную женщину, так смело вступившуюся за своего мужа. Медленно опустил кнут, как бы в раздумье.
– Ага, это муж твой?
Он отступил на шаг и, откинув голову назад, оглядел женщину прищуренными глазами. Та повернулась к мужу, довольная, что защитила его от незаслуженного наказания.
– Не сердись, Танай, на этого князя, – сказала она поспешно, видя, что лицо мужа наливается кровью. – Он не понял тебя. Не надо ссоры.
Гатак вдруг громко расхохотался. Ничего не говоря, повернулся на пятках и зашагал дальше, помахивая бичом.
Танай смотрел вслед стражу. Незнакомое чувство стеснило грудь, руки сами крепче сжали заступ.
– Зачем ты говорила с ним? – резко спросил он жену.
– Но он же хотел ударить тебя!
– Пусть бы ударил!
Танай опустил заступ и начал с остервенением бросать комья земли, подмерзшей за ночь.
Вечером утомленных работой невольников погнали обратно в овечьи загоны.
– Холодно ночевать здесь… – покрякивали оргокенцы.
– Ничего, с бабами согреетесь, – отвечали со смехом стражи.
Танай с женой пробрались в угол, где они уже ночевали одну ночь. Здесь лежали остатки соломы и много мягкого сухого навозу.
Уселись на землю около костра, разведенного соседями.
Липа достала из сумы лепешки.
– Не пуста еще сумка наша? – спросил муж.
– На утро осталось три лепешки – и все.
Подошел воин с мечом. Посмотрел на супругов, негромко сказал Липе:
– Иди получи на завтрашний день крупы на кашу.
– Что? – спросил Танай. – Крупы на кашу?.. Я сам пойду получу.
– Нет, сказано, чтобы жены получали, а мужья сидели здесь. А то еще сбежите, черти такие, – пробурчал воин.
– А мне не трудно сходить, – отозвалась женщина. – Ты ешь, Танай, я сейчас вернусь.
Танай хотел что-то сказать, но не успел. Положил кусок лепешки и поднялся на ноги. Хотел догнать Липу. Она уже пробиралась между людьми, сидящими за ужином. Ее сопровождал воин. Поднялось еще несколько женщин. Все они вышли через ворота овчарни.
Нехорошее предчувствие кольнуло сердце Таная, он сел на кучу навоза в мрачном раздумье. Все происшедшее стало казаться ему гораздо более серьезным и печальным, чем вначале. Нужно как-то изменить создавшееся положение, бежать с женою из-под стражи обратно в свою деревню.
Наступила ночь. Костер угасал. Большинство людей уже закончило свой скудный ужин и полегло спать.
Странная животная покорность, какое-то безразличие к своей доле чувствовались в их поведении. Они не умели сразу обдумать свое несчастье, понять его во всей глубине. Молодые даже шутили, смеялись. Говорили, что они теперь на положении овец и вместо разговоров должны блеять.
– Мэ-э – протянул один, другие негромко засмеялись.
– Спите вы! Завтра рано вставать на работу! – сердито окрикнул кто-то из пожилых.
«Где же она?» – спрашивал себя Танай с возрастающей тревогой. Все уже легли спать, а женщины еще не вернулись. Он вскочил на ноги и стал пробираться к выходу.
– Эй, открой! – он ударил кулаком в плетеную загородку.
– Чего тебе? – послышался сонный голос стражника.
– Открой, мне надо!
– Пустяки! В загоне навозу много. Добавляй еще!
– Открой, говорю! – закричал Танай.
Сердце его тревожно стучало. Теперь ему стало ясно, что жену вызвали по какой-то иной причине.
Заскрипели деревянные запоры. Кто-то с ругательствами разматывал веревку, служившую вместо замка. В щели загородки мелькал свет, видимо от факела. Ворота приоткрылись. Перед Танаем предстали пять человек в пластинчатых панцирях, с бородатыми сердитыми физиономиями. Один светил факелом.
– Чего тебе не спится?
– Где жена моя? Куда ее девали?
Воины переглянулись. К выходу подбежали другие заключенные с вопросами:
– А дочь моя где? Пошла будто за приварком, а не вернулась!
– И мою жену вызвали, говорили, кашу варить на завтра!
– А ну, назад! – рявкнул в ответ страж. – Что вы, сбесились, что ли? Никуда не денутся ваши бабы! Тоже нашли о чем беспокоиться!
Зевая во весь рот, старший хотел закрыть ворота, но Танай уцепился за конец веревки и не пускал.
– Я хочу видеть свою жену!.. Где жена моя?.. Я не раб, а свободный сколот!
Старший, выйдя из терпения, не стал говорить лишних слов. С размаху ударил Таная тяжелым кулаком в лицо. Тот на мгновение потерял сознание, упал на землю. Но тут же вскочил и в слепой ярости бросился к воротам. Страж обматывал запоры веревкой, зевая и заранее готовясь улечься у костра, вздремнуть до третьей смены. Но сильные руки вырвали щеколду из гнезда. Ворота распахнулись, старший воин получил такой удар в подбородок, что, не успев охнуть, свалился с ног.
Остальные охранники успели отойти не далее трех шагов. Треск сухого плетня и звук удара заставили их оглянуться.
– Ты что, Харак? – спросил один.
– Где моя жена?! – неистово закричал Танай, неожиданно появляясь перед ними. – Куда вы девали мою жену?
Двое воинов хотели схватить его, но он оттолкнул их. Из ворот стали выбегать другие заключенные, ободренные примером Таная.
– К оружию! Рабы бунтуют! – завопили стражники.
Все сразу пришло в движение. От костров и юрт бежали вооруженные люди. Таная повалили на землю и били ногами. Подбежали княжеские надсмотрщики.
– В чем дело?
– Да вот этот бешеный оргокенец жену свою требует! Видно, спать один не привык!
– Связать его!.. Проклятый изменник! Он не хочет понять, что он теперь раб, а рабам не полагается иметь жен!.. Завтра мы покончим с ним! Он трижды заслужил пытку и смерть!..
Порядок был восстановлен. У костров сидели стражники, жевали лепешки и переговаривались, возмущаясь строптивостью и буйством оргокенцев. Костры мигали. Повалил сырой снег.

3

Неаполь стал крепостью, готовящейся к осаде. Улицы кишмя кишели вооруженными людьми. В ворота въезжали караваны с хлебом, брели гурты скота. Сооружение дополнительной стены двигалось медленно, хотя на земляных работах трудились сотни людей. Палак лично объезжал с князьями вокруг города. Ему показалось, что крестьяне, пригнанные сюда со всех окрестных и многих дальних селений, мало вынимают земли лопатами, слабо бьют кирками.
– Сейчас надо работать до упаду! – заметил он в сердцах. – Эй, Дуланак!
– Я здесь, государь!
– Рабочие не голодны?
– Нет, Палак-сай, они получают ежедневно ячменные лепешки, просо, даже мясо.
– Почему же они так лениво шевелятся? Ведь они сколоты, и война с чужеземцами должна их так же волновать, как и меня. Понтийцы хотят отнять у нас свободу и независимость. Митридат протягивает руку к нашим землям. Могилы предков в опасности. Каждый сколот-хлебороб должен трудом помочь мне одолеть врага!
– Истина в твоих словах, государь!
– Так почему же медленно проводятся работы? Не все же крестьяне тайком метят стать на сторону врага, как это хотели сделать презренные оргокенцы под Херсонесом!.. Кстати – Оргокены наказаны?
– Наказаны, Палак-сай! – ответил Дуланак. – А оргокенцы вон, работают!
Он указал нагайкой. Царь повернулся в седле. Оргокенцы работали не хуже других, но Палак бросил в их сторону взгляд, полный надменности, сказал досадливо:
– С этими, Дуланак, нужно обращаться со строгостью!.. Погляди, они не работают, а еле двигаются, как сонные!
– Слушаюсь, государь!
Дуланак поотстал от царской кавалькады. Рыжий конь плясал под ним и пытался вставать на дыбы. Подбежал Сорак со стражами, готовый подержать лошадь за повод, если князь вздумает спрыгнуть с седла. Дуланак в сердцах ударил его плетью. Неуклюжий Гатак, отставший от других, остановился. Видя немилость на лице князя, оба надсмотрщика, а за ними все стражники упали на колени в ожидании своей участи.
– Из-за вашего нерадения царь мною недоволен! Я вас самих заставлю рыть землю!
– Скажи, в чем вина наша, мы искупим ее.
– Вам ведомо, что оргокенцы – рабы? Рабством наказаны за измену!
– Ведомо, князь.
– Почему же они работают плохо? Или вас нужно учить, как рабов заставляют работать?
Лица подчиненных сразу прояснели. Они поняли, что их проделки с женами и дочерьми заключенных не дошли до ушей князя.
– Не гневайся, князь, – повеселевшими голосами заявили они, – больше этого не будет! Мы заставим их не ходить, а бегать! Они узнают, что значит быть царскими рабами!
– Смотрите, чтобы мне не пришлось повторять!
Князь с места поднял коня в галоп и, обдав грязью надсмотрщиков, помчался догонять царя.
Те посмотрели один на другого, словно уговариваясь в чем-то. Потом враз повернулись к нерадивым рабам и решительно стали разматывать сыромятные бичи.

4

В Херсонесе было голодно по-прежнему. Жители бродили по окрестностям в поисках дохлых скифских коней, охотились за козами в предгорьях Таврских гор. Пробовали пробраться на Равнину к хлеборобам, но нарвались на засаду тавров. Возвратились с двумя убитыми.
Понтийские матросы исподтишка торговали своим пайком, но уже остерегались брать громоздкие вещи, которые начальство могло легко обнаружить, а требовали за сухари и солонину звонкую монету. Жители торговали между собою кусками дохлятины, ссорились и обманывали друг друга.
– Скоро ли Диофант пришлет нам хлеб?
– Когда же наши дети перестанут умирать от истощения?
– Хлеба! Хлеба!
На площади толпился голодный, озлобленный люд. Здесь обсуждали новости, передавали слухи о походе Диофанта, от которого зависела жизнь полиса. Одни говорили, что понтийцы окружены скифами, другие – что рать Диофанта разгромлена и бежит обратно.
А ночи становились холоднее, чаще бушевали снежные бури. Печально, по-кладбищенски, выглядел древний город.
Сторожевые заметили приближающихся всадников. Поднялся переполох. Отцы семейств выбегали из дверей своих домов, поспешно, на ходу, пристегивая к поясам мечи.
Всадники оказались гонцами от Диофанта. Их возглавлял сотник Дорилай. После короткого совещания Дорилая с членами совета была объявлена экклезия.
На трибуну вслед за отцами города взошел высокий сухощавый Дорилай. Его сплюснутое с боков лицо и большой нос напоминали острие боевого топора. На его плохо выбритом подбородке виднелись старые рубцы – отметки былых сражений. Он выглядел настоящим солдатом, твердым как кремень, верным как сторожевой пес, и не признавал ничего выше своего долга. Диофант остановил свой выбор именно на нем, когда перед ним возник вопрос о том, кому ехать в Херсонес. Стратег знал, что Дорилай немногословен, но на своем настоит и не смутится ни от каких доводов, которые могут быть приведены словоохотливыми херсонесцами.
Сотник еще до собрания изложил архонтам цель своего приезда, а сейчас бесстрастным тоном, шевеля одними губами, повторил на площади требования Диофанта.
Горожане затаив дыхание слушали ломаную речь понтийца, стараясь не упустить ни одного слова.
Дорилай говорил, что преславный воевода царя Митридата Диофант, не щадя сил своих, стремится защитить Херсонес и его граждан от натиска варварских орд царя Палака. Но на подмогу скифам движутся многие тысячи роксоланских всадников, возглавленные царем Тасием. Варвары поклялись вновь осадить город, разрушить его, а его жителей перебить или продать в рабство…
Сипловатый от простуды голос сотника разносился по площади, силой и монотонностью напоминая лязг и скрежет заржавленной якорной цепи. Казалось, каждое его слово приближает тот миг, когда Священный город, подобно кораблю, покидающему спасительную гавань, поднимет двузубые якоря и попадет во власть безжалостной стихии. Куда занесут его изменчивые ветры и непреодолимые морские течения?.. Лица херсонесцев становились все более строгими и сосредоточенными. Архонты стояли на виду у народа, молчаливые и непроницаемые, уставив взоры в настил трибуны.
Оратор коротко рассказал, как бесстрашно отразили варваров понтийские войска, но затем из-за снежной метели свернули с первоначального направления на Неаполь и обратили острия своих копий против Керкинитиды. Он намекнул, что в Керкинитиде – хлеб, и если божественной Фемиде будет угодно сказать последнее слово в пользу Диофанта, херсонесцы скоро получат продовольствие. Диофант полон решимости защитить и накормить граждан священного полиса, но он требует решительного участия города в войне.
Волна невнятного говора прокатилась по человеческому морю.
– Какого еще участия ему нужно?.. Мы три месяца отбивались от скифов! – крикнул кто-то.
– Разве наши сыны не участвовали в походе?
– Синопеец, видно, испугался!
– Он требует, – пояснил Миний, – чтобы мы выдали ему все средние и легкие катапульты с достаточным запасом ядер и погрузили их на корабли, готовящиеся немедленно отплыть в Керкинитиду.
– Это ослабит город! Если тавры нападут, чем отбиваться?
– Ему что, он погрузит войско на корабли да и уплывет. А мы?..
Более рассудительные возражали:
– Куда он уплывет среди зимы?.. Никуда не уплывет!
– Говори, Миний: что еще?
– Еще он требует, чтобы все боеспособные мужчины и рабы в полном вооружении и в панцирях также отплыли на этих кораблях. Для обороны города от горцев он считает достаточными отряды из престарелых граждан, части рабов и группы эфебов первого года учения…
– Это невозможно! – послышались возмущенные голоса. – Тавры спустятся с гор, разграбят город и вырежут наши семьи!
– Подождите с возражениями, потом решать будете!.. Еще стратег требует присылки теплой одежды и обуви на все войско!..
– Он хочет, чтобы мы весь город перевезли в Керкинитиду!
– Слушайте далее, – повысил голос Миний, – не дерите глотки без нужды! Это не все. Диофант требует также направить к нему на корабле нашу святую Деву!.. Она своим присутствием на поле боя будет вдохновлять воинов!..
Наступило мертвое молчание. Многим показалось, что они ослышались. Граждане переспрашивали друг друга: «Повтори, что он сказал?» Наиболее робким почудилось, что земля заколебалась под их ногами. И тут же, как по сигналу, тысячи ртов раскрылись и по площади прокатилось оглушительное:
– Отказать!..
– Отказать!..
Херсонесцы в этом единодушном крике выразили свое крайнее возмущение наглым требованием понтийского полководца. Отдать ему ксоан Девы, который уже сотни лет не покидал город!..
– Отказать! – подтвердило собрание свое решение.
Эхо голосов многотысячной толпы отозвалось на северной стороне залива.
Решение было окончательное и пересмотру не подлежало.
Когда крики утихли, Миний опять выступил.
– Вопрос решен, – торжественно провозгласил он, – ибо слово народа воплощает в себе великий священный закон нашей демократии!.. Итак, мы отказали Диофанту в его просьбе!.. Теперь я напомню вам, что воины Митридата воюют в степи ради нашей свободы, имея перед собою страшного врага – скифов – и ожидая еще более страшного – роксоланов! Если варвары соединятся, то могут и одолеть Диофанта. Благо им помогают холода и метели. Южные народы плохо переносят наши вьюги, да и одеты они не по времени года. В случае поражения понтийской рати варвары, подобно стае голодных волков, кинутся на Херсонес и разрушат его до основания. Мы не сможем долго сопротивляться: мы изнурены осадой, голодом, среди нас много больных и раненых. Хлеба у нас нет… Скажите: можем ли мы выдержать еще одну многомесячную осаду, да еще без всякой надежды получить помощь извне?
– Нет, не можем!
– Не можем. И я так думаю. И совет тоже. Мы пожалели теплые вещи, отказали Диофанту в помощи людьми… Придут враги – возьмут все это без нашего согласия. Нас перебьют, а детей и жен наших продадут в рабство… Может так случиться?
– Может, – соглашались херсонесцы. – Но богиню из города вывозить нельзя!
– Нельзя, говорите? Да если варвары возьмут город, так они и богиню похитят и возвратят ее таврам!
Крики возмущения были ему ответом. Кто-то задорно крикнул эпистату:
– Почему нарушаешь демократию, Миний? Ты же не тиран чтобы идти против решения народа!
– Решение состоялось, – поддержали другие. – Чего еще надо?
– А то, – спокойно ответил Миний, – что мы должны положить все силы, но обеспечить Диофанту победу!.. Стратег велел передать вам, всему народу херсонесскому, что, если его просьбу не уважите, если не согласитесь выполнить всех его требований или выполните их плохо, он, Диофант, ничего плохого вам не сделает, ибо уважает демократию и независимость полиса, но зато не пришлет вам ни одного мешка хлеба, умирайте с голоду!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82