Аннотация
Человечество в результате войны сделало Землю непригодной для обитания. Выжившим грозит полное вымирание. Но их спасают появившиеся невесть откуда чужие – сохраняют им жизнь, чтобы люди помогли освоить и заселить эту планету. Героине этого романа предстоит научить людей сотрудничать с чужаками, любить их, стать членами их сообщества …
Октавия Батлер
Рассвет
Памяти Майка Ходела, основателя движения «Читайте научную фантастику», человеку, благодаря которому радость и польза приобщения к печатному слову стала доступна и открылась многим.
1. УТРОБА

1
Она жива!
Все еще жива.
Жива… снова.
Как и прежде, Пробуждение было тяжелым. Наивысший предел разочарования. Глоток воздуха, избавляющий от ночного кошмара, в котором она умирала от удушья, дался ей с необычайным трудом. Лежа неподвижно, Лилит Йяпо раз за разом вдыхала воздух, и каждый раз ее тело вздрагивало от усилий. Сердце отчаянно колотилось, слишком быстро, слишком громко. Ее беспомощное тело свернулось клубком вокруг единственного отчаянно борющегося за существование органа, как у несмышленого зародыша. Постепенно в ее членах, в руках и ногах, начинало восстанавливаться кровообращение, принося с собой волны изводящей игольчатой боли.
Затем, когда тело снова приобрело способность двигаться и сердцебиение успокоилось, она приподнялась на локтях и огляделась по сторонам. Казалось, в комнате царит полумрак, чего прежде, ни в одно из Пробуждений, не было. Тут же она поправила себя. «Казалось» было не тем словом – вокруг на самом деле царил полумрак. Каждый раз после Пробуждения она думала, что реальность – это лишь то, что происходит с нею, что она видит и чувствует, чем бы это ни было. Неоднократно ей приходило в голову – сколько раз она задумывалась об этом? – что вполне могло случиться и так, что она сошла с ума, или находится под наркотиками, или бредит, лежа без памяти, больная, пораженная инфекцией или после полученного ранения. Хотя по большому счету ничего из этого не имело значения – не имело, пока она находилась в заключении, в плену, беспомощная, одинокая, представления не имеющая о своем положении.
Она поднялась и, еще неуверенно от слабости Пробуждения, села и, борясь с головокружением, еще раз оглянулась, осматривая комнату.
Стены помещения имели светлый окрас – белый или, может быть, слегка сероватый. Ее кровать была такой же, как и всегда: однородная монолитная платформа, чуть подающаяся при прикосновении и словно бы растущая из пола. Через комнату напротив в стене имелся дверной проход туда, где, по всей вероятности, имелись ванная и туалет. Как правило, ванная бывала всегда. Пару раз ванны не оказалось, и она, изнемогающая в своей кубической камере без окон и дверей, была вынуждена справлять нужду просто в углу.
Спустив ноги с кровати, она неуверенно встала и, проковыляв к дверному проему и заглянув в его однородный полумрак, с приятным чувством убедилась, что на сей раз ванная и туалет у нее имеются. На этот раз в ее распоряжении были не только унитаз и раковина, но и душ. Экая роскошь!
Что еще у нее есть?
Совсем немного. В комнате была еще одна платформа-возвышение, точно такая же, как и та, что служила ей кроватью, разве что немного повыше. Это возвышение должно служить, по всей видимости, столом, хотя о стульях никто не позаботился. На столе уже кое-что стояло. Один знакомый предмет. Тарелка с едой – как правило, это бывала каша-размазня или волокнистое тушеное овощное рагу со странным привкусом. Тарелка тоже была съедобной – но, раз попробовав откусить кусочек, она больше никогда тарелку не ела, и как только опустошала ее от еды и ставила обратно на стол, тарелка немедленно распадалась на мелкие фрагменты, обращаясь в ничто.
Кроме тарелки на столе на этот раз имелось еще кое-что. Плохо различая «это» в потемках, она наклонилась и потрогала рукой.
Одежда! Аккуратно сложенная стопка одежды. Торопливо подхватив невиданное диво, она впопыхах рассыпала стопку, потом собрала снова и торопливо принялась одеваться. Длинная, по бедра, светлая рубаха и широкие прямые брюки до щиколоток из светлой, невероятно легкой и поразительно мягкой ткани, которую она поначалу приняла за шелк, но потом, по причинам, которые не могла как следует объяснить, отвергла эту догадку. Она запахнула рубаху, и та сама собой осталась закрытой, хотя, как только она прикоснулась к паре планок у ворота и потянула их в стороны, немедленно снова легко разошлась. Это навело ее на мысль о застежке-липучке «велкро», хотя ничего похожего на рубахе не обнаружилось. Первый раз после Пробуждения ей дали одежду. Сколько раз она умоляла своих пленителей о самой простой одежде, которой смогла бы прикрыть наготу, но все безрезультатно. Теперь же, одевшись, она почувствовала себя в гораздо большей безопасности, чем когда бы то ни было с момента первого Пробуждения в этой темнице. Чувство безопасности было ложным, и она понимала это, но с некоторых пор научилась ценить любое, даже самое незначительное положительное изменение в своем положении, какое только было возможно в этом ужасно однообразном и тягучем как смола существовании.
Опробуя застежку своей новой рубахи, она случайно наткнулась на шрам, вертикально протянувшийся через ее живот. Этот шрам появился у нее где-то между вторым и третьим Пробуждениями, и теперь она с испугом принялась ощупывать себя, трепеща и теряясь в догадках по поводу того, что с ней случилось. Что такое она могла приобрести или может быть потерять и когда это произошло? А кроме этого, что с ней случилось еще? Представить невозможно. Ведь она больше не принадлежит себе самой. Ничто больше не принадлежало ей, даже ее плоть, которую могли разрезать и зашить в любой момент без ее ведома.
В прежние Пробуждения она с ума сходила от злости по поводу того, что испытывала к своим мучителям чувство, очень сильно похожее на благодарность, за то, что они позволяли ей находиться погруженной в сон все то время, пока они проводили с ней свои эксперименты, какими бы эти эксперименты ни были – а кроме того также и за то, что дело свое они выполняли мастерски, ведь после она не испытывала никаких неудобств и не чувствовала боли.
Она ощупала шрам и потерла его, вновь и вновь изучая его очертания. Затем наконец покорно уселась на свое ложе и тупо съела невкусную еду до последней крупинки, скорее для того чтобы испытать новые вкусовые ощущения, чем по причине хотя бы малейшего чувства голода. Покончив с едой, она принялась за одно из своих прежних, самый старых и традиционных занятий – поиск малейшей щели, каверны или изъяна в стенах комнаты, какой-то пустоты за стеной, любого признака, намека на то, что в этом месте может иметься выход из тюрьмы.
Она занималась этим каждый раз после очередного Пробуждения. Так, после первого Пробуждения, ее окликнули именно во время таких вот поисков. Не отвечая на заданный вопрос, она некоторое время продолжала требовательно кричать, потом долго плакала, а после ругалась до тех пор, пока не охрипла. Но и после этого она еще долго колотила кулаками в стену, пока ладони ее не начали кровоточить и чудовищно не распухли.
В ответ на ее возмущенные крики не прозвучало ничего, она не услышала даже шепота. Ее пленители разговаривали с ней только тогда, когда хотели этого сами. И ни разу они не показали ей своего лица. Все это время она находилась в своей убогой каморке, и голос нисходил к ней сверху, словно свет с потолка. Нигде не было видно каких-либо признаков динамиков или громкоговорителей, точно так же, как нигде не было видно каких-либо признаков источника света – также как и вентиляции, хотя воздух все время оставался свежим. Иногда она представляла себя сидящей в огромной коробке, точно крыса. Быть может стоящие над ней люди сию минуту смотрят на нее сверху сквозь потолок, на самом деле являющийся стеклом, прозрачным в одну сторону. Быть может для этой цели используются какие-то специальные видеоустройства.
Но зачем и кому это нужно?
Ответа у нее не было. Она спросила об этом у своих хозяев, когда те наконец начали разговаривать с ней. Но они не пожелали давать ей ответ. Они задавали ей вопросы. Вначале очень простые.
Сколько ей сейчас лет?
Двадцать шесть, сказала она про себя. Может ли быть так, что ей до сих пор двадцать шесть? Сколько лет она уже находится в заключении? Никто не давал ей ответа.
Но ведь она была замужем?
Да, у нее был муж, но он давно умер, очень давно, задолго до того, как она угодила к ним в руки, задолго до того, как оказалась в этой тюрьме.
И у нее были дети?
О, Господи, конечно, у нее был сын. Один единственный сын, и он тоже умер, одновременно со своим отцом. У нее был единственный сын. И он тоже умер. Точно так же, как и многие другие. На том свете теперь должно быть не протолкнуться от тесноты.
Были ли у нее родственники от одних и тех же родителей, ее родителей?
Именно так они и выразились: от одних с ней родителей, а не брат или сестра.
Оба ее брата и сестра скорее всего тоже мертвы, что, впрочем, относится и к остальным членам ее семьи. Мать умерла давно, отец – тоже скорее всего мертв, всевозможные тетки, дяди, кузины, двоюродные сестры, племянники и племянницы… все они мертвы. Скорее всего.
Кем она была прежде?
Никем. В последние несколько лет вся ее жизнь была посвящена мужу и сыну. После несчастья, злополучной автокатастрофы, унесшей жизни их обоих, она вернулась в колледж, с тем, чтобы там решить, чем ей занять остаток своей жизни.
Помнит ли она войну?
Идиотский вопрос. Может ли кто-нибудь, переживший войну, забыть о ней? Горстка людей попыталась решить судьбу всего мира и уничтожила его в едином великолепном аутодафе – человечество в одночасье покончило жизнь самоубийством. Что ж, сильные мира сего почти достигли своей цели. Каким-то образом, благодаря необычайному везению, ей удалось уцелеть – ценой заключения в один Бог знает какой тюрьме, которую содержат какие-то дьявольски изощренные злодеи. В ответ на их вопросы она сказала, что будет говорить только если они пообещают выпустить ее из мгновенно ставшей ненавистной камеры. Они ответили молчанием.
Но они все же желали услышать от нее ответы на свои вопросы, и тогда она предложила им сделку. Обмен вопрос на вопрос: Кто вы такие? Почему держите меня здесь? Ответ за ответ. И снова они отказались.
Тогда и она отказалась разговаривать с ними, игнорировала их тесты, на физическое и умственное развитие, которым они пытались ее подвергнуть. Чего они добивались от нее, она даже представить не могла. Она понимала, что всецело находится в их власти, что в любой момент может подвергнуться насилию и даже пыткам, чему-то еще более ужасному, и дрожала от страха. Возможно, когда ее своенравие превысит какие-то пределы, боль станет ей наказанием. Но она все равно шла на риск, пыталась торговаться, чтобы добиться от них хоть чего-нибудь, а единственным ее товаром было добровольное сотрудничество.
Никто не торопился заключать с ней сделку, но и наказывать тоже не спешил. В результате всех ее усилий они просто перестали с ней разговаривать. Совсем.
Еда продолжала появляться чудесным образом, пока она спала. В ванной в изобилии текла проточная вода. Тусклый свет никогда не гас. Но кроме этого вокруг царила тишина, единственными звуками, нарушающими ее, были те, что издавала она сама. Ничего не менялось, все оставалось как было, набивая невыносимую оскомину. Не к чему было приложить ум. В самой комнате имелись только два возвышения – то, что служило ей кроватью, и то, что было столом. И то и другое вздымались прямо из пола, словно вырастая, и стояли неподвижно и невозмутимо, какими бы ругательствами она их не осыпала. Любые пятна и грязь, попадающие на стол и кровать, постепенно бледнели и исчезали сами собой, довольно быстро. Она провела бесконечные тщетные часы за тем, что всяческими способами пыталась сломать стол и кровать. Это было одним из занятий, которые помогали ей убить время и сохранить в относительной целостности рассудок. Другим было упорное стремление дотянуться до потолка. Она не могла допрыгнуть до потолка, даже встав на самый высокий предмет из имеющихся в комнате, на стол. На пробу она бросала вверх миски с едой – свое единственное оружие. От удара пища разбрызгивалась по потолку во все стороны, из чего она делала вывод, что тот был по крайней мере твердый и монолитный, а не ложный, иллюзорный, или нечто, состряпанное на основе фокуса с зеркалами. Но толщина потолка могла быть любой. Потолок мог не уступать по прочности стенам и полу. Из чего потолок состоял? Да из чего угодно, из стекла или пластика, с одинаковым успехом.
Она так и не смогла этого выяснить.
Составив для себя комплекс физических упражнений, она выполняла его неуклонно каждый день, когда считала, что новый день наконец наступил – ведь она никогда не могла с уверенностью отделить начало одного дня от другого, сказать, что сейчас, день или ночь. Как бы там ни было, свои упражнения она выполняла после каждого периода продолжительного сна.
Спала она глубоко и помногу и была благодарна за это своему телу, предоставляющему ей возможность отправляться в мир грез, оторвавшись от скуки и вечно грызущего страха. Эти краткие и легкие, совершенно безболезненные обычные пробуждения со временем превратились у нее в такие же раздражающие и досадные события, как и Пробуждения более значительные.
Значительные Пробуждения от чего? От наркотического сна? Если нет, то что это было? Война прошла для нее без каких-либо последствий: она не была ранена и не пострадала; медицинская помощь не была ей нужна, да и сама она никогда не требовала ее. Хотя все шло к тому, что со временем ей мог понадобиться врач. Психиатр.
Она спела по очереди все песни, которые помнила, и подробно вспоминала книги, которые читала, фильмы и телевизионные шоу, которые смотрела, семейные и любовные мыльные оперы, фрагменты своей собственной жизни, которая казалась ей такой бесконечно обыденной, тогда, когда ее судьба все еще находилась в ее руках. Она выдумывала истории и вела сама с собой диалоги на несколько ролей, отстаивая противоположные стороны по поводу проблем, которые когда-то казались ей важными и волнующими, в общем занималась всем чем угодно, лишь бы только не свихнуться окончательно.
Время медленно утекало. Она проявляла выдержку и отказывалась разговаривать со своими хозяевами, разве что только иногда принималась осыпать их ругательствами. Больше она не пыталась склонить их к взаимовыгодному обмену информацией. Иногда она спрашивала себя, что толку в ее упрямстве. Чего она лишится, если вдруг возьмет да и ответит на один из заданных ей вопросов? Что ей тут терять, кроме своего запредельно жалкого положения, одиночества, и вечной тишины? Она спорила об этом сама с собой, но продолжала проявлять упрямство.
В конце концов наступили дни, когда она уже не могла вести разговоры про себя, когда говорила вслух сама с собой без конца и не могла остановиться, когда ей вдруг стало совершенно понятно, что любая мысль прозвучавшая у нее в голове, непременно должна быть повторена вслух. Отчаянными усилиями она старалась заставить себя замолчать, но непонятным образом слова лились и лились из нее без конца. В ужасе она решила, что сходит с ума; это приближалось уже давно, но вот наконец нарыв прорвался. Она принялась безутешно рыдать.
И вот, когда она, сидя на полу и раскачиваясь взад и вперед, проливая слезы по поводу того, что так обидно съезжает с катушек и, возможно – она уже не могла сказать сейчас точно – продолжая безостановочно говорить на смежные с этим темы, в воздух ее комнаты что-то было подмешано – может быть это был какой-то газ. Все поплыло у нее перед глазами, и она без сил опрокинулась на спину, погрузившись в сон, перешедший в то, что впоследствии она называла своим Вторым Долгим Сном.
После второго Пробуждения, происшедшего неизвестно через какое время, может быть через несколько часов, может быть дней, а может и лет, ее пленители снова принялись изводить ее вопросами, теми же самыми, что и в прошлый раз, как ни в чем не бывало и с таким спокойствием, словно бы и не задавали их ей никогда раньше. На этот раз она отвечала им с самого начала. Она врала когда хотела, но неизменно давала ответ на каждый заданный ей вопрос. Долгий сон пошел ей на пользу и исцелил ее душу. Пробудившись, она уже не испытывала такого непереносимого как раньше желания вслух причитать о своих бедах и переживаниях, безостановочно проливать слезы и, усевшись в прострации на полу, напролет час за часом тупо раскачиваться взад вперед. Она излечилась почти полностью, но боль памяти осталась в ней, просто ушла в глубину. Она все прекрасно помнила, периоды своего молчания, своевольного и, потом, вынужденного, и невыносимое одиночество.
1 2 3 4 5 6