На меду. Ужас.
Губы Тенаха дрогнули, но смех он мужественно сдержал.
- Так вот почему ты валяешься, не вставая!
- Да, но не только. Сила мне в этом бою не поможет, скорее помешает.
Вот гибкость - другое дело. Да силы у меня и не будет.
- Ты все-таки не передумал?
- Нет, и не передумаю. Не будет мне удачи, если я принесу жертву. Я
еще не успею закончить жертвоприношение, как зло овладеет мной.
- Пожалуй, ты прав, - признал Тенах. - Можно мне тоже пирога? Или ты
собираешься съесть его в одиночку?
- Да ни в коем случае, - засмеялся я. - Благодетель ты мой!
Тенах и Ахатани ели пирог с удовольствием. Я им мрачно завидовал.
Пирога было еще очень, очень много.
- Запей, легче будет, - Ахатани протянула мне кружку. Я скривился, но
безропотно глотнул.
- О Боги, какое гнусное хлебово! - восхитился Тенах. - Что это?!
Я устало вздохнул - в который уже раз.
- Полынь, волчий след, черноцвет и корень дождь-травы. Для
возбуждения аппетита, - слово "аппетит" я произнес с особым отвращением. -
А также драконова трава, сорокажильник и еще какая-то гадость, чтоб не
впустую есть, а вес набирать. Еще пирога, Тенах?
- Если можно, с собой, - ухмыльнулся Тенах. - Сил нет смотреть, как
ты мучаешься.
Тенах отбыл с пирогом под мышкой, а я сидел в поперечном шпагате и
обедал до ужина. Ужин мог заставить и мертвого ощутить голод. Но не меня.
Все же я его съел. В жизни ничего труднее не делал.
- Все, - решительно сказал я при виде добавки. - Я должен спать, а не
помирать. Бедные драконы. У меня скоро вырастет чешуя.
- Только огнем не плюйся, - улыбнулась Ахатани. - А то мне до утра
придется чинить простыни.
Улыбка у нее вышла невеселая.
- Что случилось, зайчонок? - растерянно спросил я.
Ахатани отвернулась.
- Пойдем в дом, холодно становится, - тихо сказала она.
Я встал и последовал за ней. Она молча закрыла дверь, молча постелила
мне постель. Я поймал ее, когда она собиралась выйти, и посадил рядом с
собой.
- Ахатани, что случилось? Мне просто не по себе, когда ты такая
грустная.
- Да? - без всякого выражения ответила она.
- Да.
Она молчала, и я не торопил ее.
- Я тебе нравлюсь? - неожиданно спросила она.
- Слов нет сказать, как нравишься, - искренне ответил я. Мне не
стоило произносить эти слова, но она застала меня врасплох, и я даже
подумать не успел, что следовало ответить по-другому.
- Но ты... - она смутилась. - Я хочу сказать... когда ты в первый
день ко мне и не притронулся, я думала, ты просто жалеешь меня. Ждешь,
пока я привыкну.
- Это правда, - подтвердил я.
- Но я привыкла, - твердо ответила Ахатани. - Сразу. И ты это отлично
знаешь.
В голове моей лихорадочно носились мысли и среди них не было ни одной
подходящей. Очень трудно думать на очень сытый желудок.
- Потом я думала, это из-за того, что ты должен сделать.
Я изумленно вытаращился на нее. Ей я о предстоящей битве не говорил
ни слова.
- Тенах сказал, там будет опасно.
- Милое преуменьшение. Если жив останусь, непременно повешу Тенаха на
его длинном языке, - пообещал я.
- Значит, там опасно.
- Да, - подтвердил я. - И мне надо набраться сил.
- Но я вижу, что силы ты не копишь, а тратишь. Не тренируешься и... и
вообще. И все-таки ты избегаешь меня. Я не прошу ничего, я не хочу тебе
навязываться, только...
Я поцеловал ее. Она мотнула головой, и поцелуй скользнул по ее виску.
- Не надо. Это очень грустно, что ты меня жалеешь.
- А жалость не такая плохая штука, - улыбнулся я. - Но ты ошибаешься.
За что тебя жалеть? Разве ты косая, кривая, горбатая? Век такой красоты не
видел.
("И лучше бы и не видел совсем, - добавил я мысленно. - Мне было бы
легче".)
- Я тебе мешаю? - почти беззвучно спросила она. Я в душе проклял свое
легкомыслие, с которым я надеялся, что останусь ей чужим.
- Ты мне очень нужна, Атани. Очень. Но я не имею права.
- Почему?
- Да потому, что я могу умереть! - заорал я, доведенный до отчаянья
ее кроткой настойчивостью. - Тенах мне все рассказал о теперешних брачных
обычаях. Сроки вдовства теперь знаешь, какие?! Хотел бы я посмотреть на
того обалдуя, который их устанавливал! Я бы ему то его орудие, которое ему
все равно без пользы, живо в глотку заправил, пусть подавится! Если я умру
или разведусь с тобой, ты десять лет не имеешь право выходить замуж!
Десять! Ты хоть понимаешь, что это такое?! А если я с тобой не спал,
очистительный срок три месяца, и ты свободна.
- Тебе так хочется, чтоб я овдовела и через три месяца вышла замуж? -
спросила она каким-то странным голосом.
- Нет, - честно признался я. - Не хочу. Зубами скриплю от одной
мысли. Но какое право я имею оставить тебя на десять лет одинокой и
беззащитной? Вот если я вернусь...
Ахатани повернулась ко мне. Плечи ее дрожали, из глаз текли слезы, но
губы ее улыбались.
- Ты уже вернулся, - сказала она, смеясь и плача, и обняла меня. И
моя решимость воздержаться развеялась как дым. И ее любовь освятила мою
силу.

Наутро я встал в очень уравновешенном расположении духа. Иначе и не
скажешь. Ощущение счастья и прочего блаженства точно уравновешивалось
сознанием вины. Так что когда Тенах явился с очередным докладом о
невозможности поспеть к сроку, я его облаял так, как никого и никогда в
жизни. Тенах ушел совершенно озверевший, и озверение равномерно
распределилось по шеям горе-строителей. В полдень последнего дня Тенах
сообщил мне, что дамба готова, и русло пустое.
- Хорошо бы оно еще высохнуть успело, - вместо благодарности я начал
критиковать. - Ладно, обойдемся тем, что есть. Попробуем, во всяком
случае.
Мне следовало проститься с Ахатани, как положено. И сказать
что-нибудь подобающее Тенаху. Но у меня ничего не получалось. Все эти дни
я мог ждать боя, ужасной гибели и вообще самого гнусного. Занятие,
конечно, не из приятных. Но теперь я не мог даже ждать. Неотвратимое
надвинулось.
- Тебе страшно? - спросил проницательный Тенах.
- Страшно, - ответил я. - Наверное. Я даже не знаю.
- Тебя проводить? - спросила Ахатани.
- Ни в коем случае. Даже и близко не подходите. И если я не вернусь,
тоже. Тем более не подходите.
Вот и все прощание. Я ушел в дом и сидел там до вечера. Тенах и
Ахатани меня не тревожили. Я съел яичницу и два яблока. Хватит с меня.
Иначе я просто не доеду до сухого русла.
Сумерки я встретил уже в седле. Темнота сгустилась быстро. Я трижды
произнес полузабытые слова заклятия. Кусты больше не загораживали мне
путь. Они исчезли. Вместо них меж деревьев вырастала из земли и ветвилась
ночь. Я пустил коня в галоп. Мне нужно добраться до места раньше, чем
исчезнут и деревья, иначе я заблужусь среди лунных стволов.
Пока все шло хорошо. Мой вороной уверенно рассекал грудью ночь, как
волну, и мрак вновь смыкался за моей спиной. Лунный свет, еще невидимый,
прятался в земле, и напитавшись им, деревья становились все легче, их
кроны все прозрачней и призрачней. В их мерцании я увидел опустевшее
русло. Влага еще не ушла из него, но прибрежный песок был сухим. Деревья
трепетали, растворяясь в небе, и когда я достиг русла, последнее дерево
исчезло. Их больше не было. Только сплошной лунный свет в месте, где нет
дорог.
Я спрыгнул с коня. Мне уже не было страшно. У меня не дрожали руки.
Мне не было даже безразлично. Моя душа и тело не знали, как им ответить на
то, что окружало меня - и не отвечали.
Я мучительно припоминал, что должен делать дальше. Никакого
результата. Я стиснул зубы, закрыл глаза и попытался представить себе
страницы книги, от которой Наставник оторвал меня столько лет назад. Потом
открыл глаза. На сей раз память не подвела.
Я вынул из ножен свой первый в жизни клинок - тонкий, узкий, легкий.
Такой легкий, что я чуть от усердия не поранился, выхватив его привычным
для тяжелого меча усилия. Этот же показался почти невесомым. Я поднял его
над головой. Лунный свет заструился по клинку, омывая его, и клинок
заструился навстречу мне. В моих руках была рукоять и только, и нежное
течение стали влилось в лунный свет, и лунный свет слился с ним. А потом
лунные лучи вонзились в сухой песок, и стальной луч вернулся на свою
рукоять.
Я медлил, словно мог что-то изменить, словно кто-то мог прийти мне на
помощь. Потом опустил клинок. Потом произнес слова Зова.
Ветра не было, но лунный свет взвихрил песок и бросил его на лезвие.
И с восторгом ужаса услышал я стальной лунный звон, тихий, но отчетливый.
Мой клинок смеялся.
Я перевел дыхание. Конечно, этот смех не обязательно предвещает
победу, но плачь точно возвестил бы мне мою смерть.
Я повторил слова призыва. На сей раз даже песок не шелохнулся. Ничто
не дрогнуло вокруг меня. Но я чувствовал, что мой зов достиг цели. То,
чего нет пришло.
Теперь стоило торопиться. Невоплощенное, оно опасно для меня. Нельзя
убить то, чего нет. Мне предстояло воплотить его. Конечно, я мог бы взять
для этой цели жертву, как советовал Тенах, но сама мысль отдать чью-то
плоть тому, чего нет, претила мне. У меня была только одна плоть. Моя
собственная.
Быстро, пока то, чего нет, не ушло или не набросилось, пока я сам не
успел осознать весь ужас того, что я делаю, я приступил к Разделению
Плоти.
Я произнес связывающее заклинание, и хотя по-прежнему ничего не
видел, но почувствовал: оно подействовало.
- Создайся плотью от плоти моей, - я говорил очень быстро, чтоб боль
не помешала мне, - возьми дыханье от дыханья моего, наполни свои жилы
кровью от крови моей, встань передо мною клинок к клинку моему.
И тут грянула боль. Во мне разрывалась гроза, и мои жилы вспыхнули
синими молниями. На человеческом языке просто нет слов для такой боли. Еще
мгновение - и боль вышла за пределы сознания, еще миг - и она стала
слишком огромной, чтоб я мог ее воспринять.
Я упал на колени и вновь поднялся. Кровавая чернота, сдавившая мои
глаза, медленно отступала. То, чего нет, стояло передо мной в
позаимствованной у меня плоти.
Отчаянье едва не охватило меня, когда я невольно опустил глаза и
увидел собственные руки.
Кости тому, чего нет, не отдают, и они остались при мне. Но мне
решительно не хватало мускулов для такого костяка. Он выпирал из-под кожи,
он был тяжел для меня. Хорошо еще, что я пришил штаны к рубахе, не то
сражаться бы мне с голым задом. Но одежда все равно была мне слишком
просторна, я в ней путался, она сковывала и без того неловкие движения. И
моя лунная сталь, мой невесомо легкий клинок словно налился свинцовой
тяжестью. В голове у меня звенело, словно от потери крови. Хотя почему
"словно"?
А то, чего нет, воплотилось. Он стоял передо мной и смеялся. Он не
нуждался в костях - отданная ему плоть и без них не падала, он сам был ее
опорой. Его бескостные руки... меня озноб пробирал от их вида. У него,
похоже, зачесалось правое ухо, и он почесал его левой рукой, ибо в правой
был меч. Почесал, заведя ее назад. Омерзительное зрелище.
Но самое страшное то, что я не успел сказать заключительные слова:
"Дай мне себя убить". А теперь уже поздно. Он сделал выпад, и я едва
уклонился. Если его клинок напьется моей крови раньше, чем мой - его, я
обречен. Я должен успеть первым.
Превозмогая жуткую слабость, я пытался достать его, а он уходил от
удара, парировал, завязывался в узлы, расплетался, омерзительно изгибался.
Он откровенно издевался надо мной. Поздно. Слишком поздно Тенах призвал
меня. Слишком много сил успело набрать то, чего нет.
Он убьет меня.
Сам не знаю, как это я сделал такой неуклюжий выпад. Моя бывшая плоть
загоготала и нанесла ответный удар. Вместо того, чтоб уйти от него или
нормально отпарировать, я сделал что-то странное. Не помню своего
движения. Никогда не вспомню. Своим клинком я неловко ударил по его мечу,
а сам, споткнувшись, ухватился за его мерзкое, извивающееся тело и
толкнул. И лезвие его меча рассекло его ногу.
Кровь хлестанула из раны с невероятной силой. Я остолбенел. Рана
совсем неглубокая. Этого не может быть!
Но кровь щедро лилась в песок, и моя бывшая плоть вопила и
извивалась, то и дело напарываясь на свое собственное оружие, не в силах
уйти от него.
Единожды напившись крови, его меч не мог остановиться. Его уже
невозможно было повернуть против меня. То, чего нет, придушенно выло, и я
содрогнулся, зная, что если бы я поранился своим клинком, со мной
произошло бы тоже самое.
Почти бесформенное извивающееся тело надвинулось на меня, обдавая
меня быстро чернеющей кровью. Может, оно надеялось обмануть свой меч?
Израненное, изорванное в клочья, оно не умирало. Страшные раны оказались
для него мучительны, но не гибельны. Все верно: его призрачный меч мог
нести смерть мне, но не ему. Разъяренное болью, оскальзываясь на крови,
оно еще пыталось добраться до меня. Я едва увернулся, когда извивающаяся
нога поставила мне подножку. И тогда я поднял свой слишком тяжелый для
меня лунный клинок и вонзил в него.
Я рубил и колол, еще и еще. Только холодное железо, выкованное
человеческими руками, может принести смерть таким, как он. Я должен был
убить его наверняка.
Это было отвратительно.
А потом он умер.
И тут я понял, что силы мои на исходе. И если я сейчас не пущу их в
ход, то я не смогу сделать этого никогда, и умру здесь, в измененном мире,
в пространстве моих заклинаний, среди лунного света, рядом с грудой
кровавого мяса.
И последним усилием воли, последним усилием сознания я вытолкнул себя
в реальный мир.

Я лежал на песке. Солнце поднялось высоко и било в глаза, но у меня
не хватало сил их закрыть. Это там, в лунном мире я еще мог стоять и
ходить и даже драться. Здесь, обескровленный, я умирал. Что ж, дело
сделано, можно и умереть. Только одно беспокоило меня: я не слышал шума
воды. Вроде я сказал Тенаху, что дамбу надо потом разрушить... или нет?
Я слышал голоса. Может, это возвращается в русло вода? Или я брежу?
Голоса звучали неразборчиво, гулко и глухо одновременно.
Потом рядом со мной возникли ноги. Я не мог перевести взгляд, чтобы
обозреть остальное, но ноги я видел отчетливо. Плетеные сандалии,
завязанные "узлом счастья". Это, несомненно, Тенах. Что он тут делает?! Я
же сказал, чтобы меня не искали.
- Бродяга, - с досадой произнес Тенах и побрел дальше.
Из острого солнечного блеска вынырнуло лицо Ахатани. Она склонилась
ко мне.
- Ты можешь подняться, милый? - спросила она.
Тенах снова подошел ко мне. Он долго всматривался. Наконец лицо его
исказил ужас узнавания.
- Вода... - прошептал я.
- Пить, милый? - и Ахатани приложила к моим губам флягу. Я с усилием
сделал два глотка.
- Нет... дамба... раз... рушить...
- Сделаем, - успокоил меня Тенах.
- Сей... час... - настаивал я.
- Сейчас нам надо забрать тебя домой. Где твой конь?
Боже, ведь я забыл его там, в лунном мире.
- Пасется за кустами, - ответила Ахатани. - Я его там видела.
Значит, не забыл. Вытащил его за собой. Ничегошеньки не помню.
- Приведи его сюда, попробуем усадить его в седло.
Тенах покачал головой.
- Не доедет, - он старательно избегал меня взглядом. - Лучше сделаем
какую-нибудь волокушу.
- Долго, - возразила Ахатани.
Я попытался привстать и потерял сознание. Не знаю сделали ли они
волокушу, навьючили на коня или просто несли меня. Дорога домой исчезла из
моей памяти.
В чувство меня привел адский холод. Меня раздевали. Я хотел сказать,
что мне холодно, что я не хочу, но тут Тенах взял меня на руки и отнес в
баню. Тепло обняло меня, как солнечный свет обнимает туман. И я был
туманом. Я исчезал, испарялся. Чьи-то пальцы углублялись в туман, пытались
удержать его.
Потом смутно помню прикосновение простыней к своей коже. И дальше
снова ничего.
Понятия не имею, как мне все-таки удалось выжить. Здоровый очень
наверное. Был. Когда я пришел в себя окончательно, то обнаружил, что
перина почти не прогибается подо мной. Мои руки - руки обтянутого кожей
скелета - лежали поверх одеяла. Рядом со мной сидел Тенах с прежней
гримасой ужаса на усталом лице и поил меня с ложечки какой-то целебной
пакостью.
- Улыбнись, Тенах, - прошептал я. - Иначе сквознячком тебя протянет,
и останешься с такой рожей на всю жизнь. Вся паства разбежится.
Тенах от неожиданности вздрогнул, лекарство пролилось на одеяло,
расплываясь темным пятном.
Вошла Ахатани, такая же бледная и усталая, как и Тенах, с темными
кругами под глазами.
1 2 3 4 5