А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 




Вячеслав Пьецух
Письма из деревни


Пьецух Вячеслав
Письма из деревни

Вячеслав Пьецух
Письма из деревни
Письмо первое
Квалифицированный читатель, вероятно, будет в претензии: зачем, скажет он, автор стяжал название своих очерков у Александра Николаевича Энгельгардта, который на всю Россию прославился тем, что был замечательный писатель и агроном? А затем, что эти очерки - точно письма, по крайней мере в формальном отношении, и точно из деревни, причем весьма удаленной от столицы, если не сказать отчетливее - глухой. Что же делать, коли автор до восьми месяцев в году проводит в деревне Устье, Тверской губернии, Зубцовского района, Столипинского сельсовета, коли он тоже в своем роде писатель и агроном? С другой стороны, такое заимствование простительно потому, что наша литература насчитывает до пяти "Кавказских пленников", три "Обыкновенные истории", а "Рассказов без названия" даже не перечесть. Одним словом, "птичий грех" - это все-таки не то, что украсть у соседа беремя дров.
Письма эти будут не совсем чтобы о деревне, как "Письма об Испании" Боткина не то чтобы про Испанию, а "Письма из Сибири" Лунина вовсе не про Сибирь. Пусть на этот раз эпистолярный жанр послужит исследованию одного "странного сближения", быть может, самого странного в русской традиции: наша литература и наша жизнь. Под литературой подразумеваем корень из действительности, сдобренный мыслью, а жизнь возьмем в протяжении, от Энгельгардта до наших дней.
Эти две категории, действительно, настолько у нас смешались, что не всегда разберешь, где больше жизни, где больше литературы, то ли Иванов - механизатор и пьяница, то ли он скорее все-таки персонаж. Это неудивительно, поскольку русская жизнь, особенно на селе, довольно художественна, поскольку у нас часто живут, как пишут, а пишут неубедительно, как живут.
Такой пример из истории наших мест... Много лет тому назад несколько окрестных деревень надумали объединиться в колхоз, причем задолго до того, как Иосиф I решил восстановить крепостное право на пространстве от Бреста до Колымы. Дело, однако, не задалось и вот по какой анекдотической причине: земледельцы никак не могли прийти к общему мнению насчет названия своего колхоза - одни стояли за "Веселые бережки", другие - за "Новый быт". Примерно три года спустя мировой сход пришел-таки к компромиссу и колхоз назвали "Сознательный", под каковым именем он сравнительно благоденствует до сих пор. Так вот спрашивается: колхоз "Сознательный" - это больше литература или же больше жизнь? Сдается, ни то, ни другое, а только "странное сближение", хотя бы потому, что это название невозможно использовать в литературном произведении, так как квалифицированный читатель скажет: сочиняют господа писатели, на практике колхозам такие игривые названия не дают. Между тем если свернуть с трассы Москва - Рига на 204-м километре, миновать по пути деревни Берниково, Молозвино, Михальки, Борки и Мозгово, то, переехав по новому мосту через речку Держу, справа увидишь металлическую конструкцию с надписью "Колхоз "Сознательный"", на которой вечно висит чей-то цветной платок.
Все-таки сельская жизнь не стоит на месте, несмотря на известный крестьянский консерватизм, это видно хотя бы из того, что у Энгельгардта в его письмах "Из деревни" ничего сколько-нибудь анекдотического не найдешь. Напротив, горьки его наблюдения из сельского быта. Да и как иначе, если крестьянин того времени без малого полгода работал в поле и без малого полгода побирался по дальним деревням, клянча горбушки на сухари? Энгельгардт так и пишет: "У нас настоящие нищие встречаются редко - взять им нечего. Совершенно иное побирающийся "кусочками". Это крестьянин из окрестностей... В нынешнем году пошли в "кусочки" не только дети, бабы, старики, старухи, молодые парни и девки, но и многие хозяева. Есть нечего дома - понимаете ли вы это?"
Нет, нынешнему земледельцу этого не понять. Потому что независимо от того, собрал колхоз урожай, нет ли, у него на столе не то что хлеб не переводится, а он первосортным мясом питается каждый день. Тут, вероятно, дело не обошлось без тайны, на которые вообще таровата в России жизнь, ибо здешние колхозы третий год ничего земледельцу не платят, разве что изредка выдают по мешку макаронных изделий на едока. Впрочем, скотина у него своя, хотя бы она сидела на ворованном комбикорме, овощи тоже свои, покупное - только хлеб, соль, сахар, спички, горячительное, табак. Но ведь это довольствие тоже надо на что-то приобрести, а на что ты его приобретешь, если колхоз третий год ничего не платит? Тем не менее в каждом доме есть хлеб, соль, сахар, спички, горячительное, табак. Тайна, одним словом, другого объяснения не найдешь.
Попрошайки, однако, есть, то есть на всю округу осталось два-три отщепенца, которые по-старинному ходят в "кусочки", но не потому, что им есть нечего, а так, по складу характера и еще от нечем себя занять. Зато появился новый народный промысел, который вытеснил нищенство и по крайней мере как-то обеспечивает потребность в водке и табаке. Промысел этот заключается в следующем: берет мужик из опустившихся санки, рюкзак, фомку и направляется грабить дачки горожан, которые во множестве расплодились в округе за последние десять лет. После награбленное добро доставляется на дом к какой-нибудь ветхой старушке, и она дает на пол-литра за иконку, дюжину ложек и самовар. Похоже, что сей промысел мало-помалу приобретает общенациональный характер, поскольку из-за разрухи люди дошли до крайности, особенно в рабочих поселках и маленьких городах. У нас, во всяком случае, года не проходит, чтобы злоумышленники не обчистили пару-другую изб. Дом одного известного певца из соседней деревни грабили восемь раз. В последний раз у него увели два велосипедных колеса, медный таз для варки варенья и Полное собрание сочинений Герцена - это точно, что не для продажи, а почитать.
Таким образом, со времен Энгельгардта крестьянский быт явственно обогатился новой приятной краской - именно склонением в анекдот. Вот в позапрошлом году дальний сосед Генка-тракторист подрядился сторожить дом одной милой пары из Москвы: он художник, она поэт. Неизвестно, по какой причине, но однажды ночью пожар уничтожил всё. Тракторист шлет в Москву телеграмму: "Дом сгорел. Целую, Гена".
Письмо второе
Главная тайна русского народа заключается в том, что он не умеет себя кормить. Тысячу с лишним лет существует Россия как государственный организм, а и при Рюриковичах мы каждый третий год сидели на лебеде, и в романовское трехсотлетие нас преследовали недороды, и в пору большевистской диктатуры русачок перебивался с петельки на пуговку, и свобода слова никак не сказалась на всхожести зерновых. Вот Александр Николаевич Энгельгардт, творивший в 70-х годах девятнадцатого столетия, сообщает в своих письмах "Из деревни": "В нашей губернии и в урожайные годы у редкого крестьянина хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, тот посылает детей побираться по миру... В нынешнем же году у нас полнейший неурожай".
Сто тридцать лет исполнилось "Первому письму" Энгельгардта, но и в нашем колхозе "Сознательный", и в соседнем колхозе "Путь Ильича" урожайность, как при Владимире I Святом,- 50-60 центнеров с гектара корнеплодов и 13 - по департаменту зерновых.
Спрашивается: как же так? Как же так получается, что мы испокон веков ковыряем землю и принципиальный результат нашей агродеятельности - недород?! Как ни раскинь мозгами, ответа нет. Это, действительно, фундаментальная тайна, потому что в России есть всё, для того чтобы задушить восточное полушарие своей сельскохозяйственной продукцией, и никакого особенного заклятия над ней, кажется, не висит. Климат у нас, правда, удручающий, но ведь и в Израиле климат не располагает к земледелию, однако нам до иудейской урожайности далеко. А первое дело, что у нас лучшие в мире черноземы,- это и в отношении тучности, и в отношении площадей. Конечно, чернозем у нас не везде, а в нашей Тверской губернии даже всё больше супеси, однако вся Германия стоит на супесях, и ничего - то, что немцы собирают за год, мы собираем приблизительно лет за пять.
И ведь не сказать, что русский крестьянин - существо безответственное и ленивое. Вообще леность как преимущественное качество нашего работника выдумали немцы, чтобы понятнее было, потому что иначе им русскость как категорию не понять. На самом деле русачок в той же степени ответственен и работоспособен, что и немец, и даже, может быть, в большей степени, ибо немец трудится из прямой выгоды, а русский - бог ведает из чего. Спрашивается: станет немец пахать и сеять, если ему за это вовсе денег не платить? Вряд ли, а у нас в колхозе "Путь Ильича" третий год ни гроша не платят, и тем не менее крестьяне, как заводные, пашут и сеют, точно их, действительно, завели, как механические часы.
Это опять же тайна: что же все-таки побуждает нашего крестьянина трудиться фактически безвозмездно? Какой такой метафизический интерес? Скорее всего русский земледелец пашет и сеет при любых условиях потому, почему петух кур топчет, зимой снег идет, летом трава растет, поскольку для психически нормативного человека трудиться - это в природе вещей, поскольку петух при любых условиях будет заниматься курами, хоть ты корми его, хоть - по обратной методике - не корми.
Но, с другой стороны, в том-то, собственно, и беда, что наш крестьянин исстари работает по зову природы и его нимало не подстегивает денежный интерес. Оттого-то он и трудится не так интенсивно, не по-немецки, ибо работай не работай, разве что помереть с голоду не дадут. И вкуса к собственности у него нет, ибо он никогда не знал, что такое собственность, и ничего не имел в своем полном распоряжении, кроме шапки, которую всегда можно заложить в кабаке, исподнего да лаптей. И стремления к обогащению у крестьянина нет, ибо прибавочный продукт у него исправно отбирал сначала барин, потом имперское правительство, после большевистское государство и, наконец, вольные банки с посредниками, которые плодятся, как коричневый таракан.
К тому же наш земледелец, сколько это ни странно, потому всецело не сосредоточен на сельскохозяйственном производстве, что у него душа есть, и душа эта загадочна, во всяком случае, не проста. В свою очередь, "пресловутая загадочность русской души разгадывается очень просто: в русской душе есть всё. Положим, в немецкой или какой-нибудь сербо-хорватской душе при всем том, что эти души нисколько не мельче нашей, а, пожалуй, кое в чем основательнее, композиционнее, как компот из фруктов композиционнее компота из фруктов, овощей, пряностей и минералов,- так вот при всем этом в них обязательно чего-то недостает. Например, им довлеет созидательное начало, но близко нет духа всеотрицания, или в них полным-полно экономического задора, но не прослеживается восьмая нота, которая называется "гори всё синим огнем", или у них отлично обстоит дело с чувством национального достоинства, но совсем плохо с витанием в облаках. А в русской душе есть всё: и созидательное начало, и дух всеотрицания, и экономический задор, и восьмая нота, и чувство национального достоинства, и витание в облаках. Особенно хорошо у нас почему-то сложилось с витанием в облаках"*.
То есть наш земледелец оттого не занят с утра до вечера удойностью коров и урожайностью зерновых, что он, кроме всего прочего, еще и мыслитель в своем роде, изобретатель, печальник за судьбу папуасов, экономист на чужой счет, политик, гармонист, автослесарь и интриган. Так уж сложилась историческая судьба русского крестьянства, горше которой и придумать нельзя, что она способствовала не столько развитию коммерческого начала, сколько деятельности души.
В общем, не приходится удивляться, что Россия не умеет себя кормить. Это, положим, у немцев бытие определяет сознание, а у нас наоборот: сознание бытие.
Письмо третье
Того и гляди начнется дачный сезон.
Удивительное дело: кажется, мы не самый богатый народ в Европе, но дачка в каких-нибудь Снегирях - это у нас норма, тогда как владелец загородного домика, скажем, у англичан - всегда процветающий предприниматель или прямой магнат. Поэтому дачный сезон - понятие чисто русское и к тому же дополнительная загадка насчет нашего способа бытия. Как же не загадка, если у Иванова не всегда есть на что похмелиться, но стоит себе на шести сотках дачка из шпунтованной доски в каких-нибудь Снегирях...
С началом дачного сезона возобновляются отношения между местными, то есть природными, крестьянами и дачниками, которые не то чтобы ровны, но враждою их все же не назовешь. С некоторой натяжкой эти отношения даже можно квалифицировать как приятельские, однако в дружбу они редко перерастают, потому что в земледельце крепка родовая память, а в ней всё отзывается против так называемых городских. И действительно: междуусобные войны - от городских; барщина, оброк, порка, бесчестье для дочерей - это тоже от городских; и подушная подать, реквизиции, продразверстка, двадцатипятитысячники, колхозы, раскулачивание - опять же от городских. Оттого-то между местными и отдыхающими словно стоит невидимая стена.
Впрочем, и тут произошел заметный сдвиг со времен Антона Павловича Чехова, который в 1899 году отобразил отношения дачников и крестьян. В рассказе "Новая дача" инженер Кучеров купил по соседству с деревней Обручаново несколько десятин земли под усадьбу, и его жизнь вскоре переродилась в ночной кошмар. И скот у бедного инженера обручановские угоняли, и деревья вырубали в саду,одним словом, между ними не дошло только что до "красного петуха". И это нимало не удивительно, потому что инженер Кучеров и обручановские крестьяне как будто и говорили-то на разных языках, по крайней мере глагол "презирать" обручановские настырно понимали как "призирать".
Сейчас не то, сейчас крестьяне и дачники, точно, изъясняются на одном языке, и даже частенько услышишь от полевода модный оборот: "И вот я анализирую в голове..." Соответственно отношения между ними скорее ровные, частью доброжелательные, поскольку слово на Руси больше, чем дело, и, по замечанию великого Павлова, мы до того сосредоточены на словах, что у нас слово решает всё. Как же не всё, если Ленин в апреле написал свои "Апрельские тезисы" и в октябре у нас, как по писаному, случился Октябрьский переворот? К тому же русский человек непамятен на зло и прощает его легко.
В нашей деревне Устье между местными и дачниками никаких отношений нет. Это по той причине, что местных нет. Живет у нас одна только древняя старушка Надежда Михайловна, бывший председатель колхоза "Сознательный", которая, несмотря на свои восемьдесят шесть лет, держит убедительный огород. Зато в нашей деревне есть один действительный академик, два иностранца, три члена Союза писателей, один отставной разведчик и другой действующий - наш резидент в республике Гондурас. Если бы не мы, то деревня Устье, которой наверняка не одна сотня лет, давно исчезла бы с лица русской земли и превратилась бы в пастбище для коров. Коровам хорошо, но отечеству вообще - худо, кабы целая старинная деревня исчезла с лица земли.
В соседней деревне Новая, совсем крошечной, в пять дворов, живут скульпторы и певцы. Но в огромном Столипине дачников вовсе нет, в Никифоровском, которое славно тем, что в 1812 году местные вырезали отряд французских фуражиров, они наперечет, да пара-другая душ отдыхающих обитает в селе Боркиh.
Село Борки, расположенное от нас в шести километрах, заслуживает отдельного разговора, потому что отношения между дачниками и крестьянами по логике вещей тут должны быть напряжены. Дело в том, что все окрестные земли во время оhно принадлежали помещикам Озеровым, которые жили как раз в Борках. Самым заметным из владельцев имения был знаменитый Владислав Александрович Озеров, поэт и драматург конца ХVIII столетия, автор "Димитрия Донского", но по гражданской профессии вельможа и крепостник. В 1811 году он сошел с ума, шесть с лишним лет воображал себя боровом, скончался и был похоронен на сельском кладбище, под сенью столетних лип. Могила его сохранилась, правда, надгробный памятник крестьяне из хозяйственных нужд снесли, а в могиле супруги нашего знаменитого литератора теперь покоится какая-то колхозница, видимо, полевод. По-своему удивительно, что дворец Озеровых, построенный Кваренги, все-таки уцелел, несмотря на пламенные настроения беднейшего крестьянства, но в избах у старожилов еще можно увидеть какое-нибудь старинное канапе изумительного дела и красоты.
Из этого видно, что отношения между борковскими крестьянами и городскими в свое время были, точно, напряжены. Во всяком случае, известно, что, когда имением владели уже помещики Безобразовы и они в 1917 году волею рока перешли из сословия землевладельцев в категорию дачников, во дворце устроили общежитие для крестьян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9