У финикийской пристани сгрудились корабли флотилии Альбатроса,
радующие глаз свежей краской, добротной оснасткой, собранными на реях
яркими разноцветными парусами. Флагман флотилии, высокобортная трирема,
покачивалась грузно на крутой волне. Одних только гребцов на ней -
семьдесят человек. Кроме гребцов триреме положено более двухсот человек
экипажа - купцов, солдат, матросов. Но адмирал сильно сократил число людей
на борту ради полезного груза: слитков металла, мешков с пшеницей,
провизии.
Корабль Агенора, бирема, занимал второе место в строю. Финикийские
мореходы недолюбливали это второе почетное место - место
корабля-разведчика, который первым должен причаливать к незнакомым берегам
и вступать в переговоры с населением. Экипаж Агенора - сто с небольшим
человек - самый малочисленный: бирема не отличалась большими размерами, да
и кормчий брал на борт не всякого.
Третьим судном была военная галера, низкобортная, узкая, длинная, с
удачными пропорциями и изящной отделкой. Два ряда весел в шахматном
порядке устремились в небо в ожидании гребцов. Волны омывали грозный таран
в носовой части корпуса, а на передней площадке кормчего дремала
катапульта, затянутая в непромокаемый чехол из бычьих кож. Хотя галера
была выкрашена в черный цвет, она совсем не казалась мрачной - так строги,
изящны были ее обводы, силуэт. Галерой командовал Ассириец, самый опытный
среди кормчих Красного моря, когда дело касалось боевых набегов на порты
конкурентов. Сколько судов и суденышек египетских, греческих и даже
иудейский, осмелившихся покинуть воды Эцион-Гебера, пробуравил он тараном
и отправил на морское дно, трудно было вспомнить даже ему самому.
Другими судами командовали вечно ухмыляющийся Медуза, уступающий в
тщеславии и самомнении разве только богу зла; смуглый Сидонец, никогда не
бывший в Сидоне; старый, сварливый Скорпион, прославившийся своим нюхом на
шторм; веселый и хитроумный Плут, способный обсчитать любого купца, и,
наконец, полулегендарная личность по кличке Шартар-Дубина. Этот кормчий
обычно замыкал своим кораблем караваны судов: так он был менее безобиден,
ибо во главе флотилии он озабывал обо всем не свете, несся вперед, не
разбирая мелей и рифов. Непрошибаемый тугодум, он считал себя очень
хитрым. Его знаменитый смех, похожий на ослиный рев, знали во многих
гаванях, вплоть до Индии. Во всем остальном Шартар - обыкновенный кормчий,
умеющий торговать, командовать, махать кулаками и вымогать подарки у
экипажа.
У египетских пристаней столпились сотни египетских унирем, боевых
галер конвоя, арабских парусников и рыбачьих баркасов. Вся эта армада с
открытием навигации устремлялась на юг. Многие отсеивались в портах
Западной Аравии, где торговали с сабеями, минеями и безвестными дикарями,
приходившими из пустыни к берегу моря со всем своим скотом и скарбом. А
часть устремлялась на финикийско-арабскую Сокотру. Самые крупные и
оснащенные суда под бдительной охраной военных галер, не задерживаясь
подолгу в гостеприимных гаванях Аравии, шли под парусами и на веслах
дальше, в Пунт - экзотическую страну древних.
Постепенно пристани заполнила праздничная толпа. Жрецы вскарабкались
по сходням и разожгли на кормовых жертвенниках огни, умилостивляющие богов
стихии. Куски мяса шипели и брызгали растопленным жиром.
Едкая струя дыма заставила Астарта переменить место. Он подошел к
борту. По легким, гнущимся сходням поднимались матросы, Агенор, Меред.
Кто-то запоздало протрубил в сигнальный рог, призывая мореходов, купцов и
солдат взойти на свои корабли. К флагману подошел Альбатрос в
сопровождении помощников, телохранителей, мореходов. В их числе - Ахтой,
он приветствовал Астарта поднятием руки. Все люди Альбатроса были в
нарядных белых одеждах, Ораз - лиловом пурпуре, таком ярком, что резало
глаза. Чернобородые мореходы не спеша, деловито поднимались по сходням.
На пристани толпились финикиянки - молодые и старые. И у каждой в
руках по дорогому стеклянному флакону, в которые они будут собирать свои
слезы - таков старый ханаанский обычай. И когда мореходы вернутся из
дальнего плавания, им прежде всего покажут наполненные слезами флаконы как
свидетельство женской любви и верности.
У трапа триремы громко зарыдала женщина в окружении доброй дюжины
чумазых детей. Пожилой, крепко сбитый матрос неловко обнимал их всех,
потом вспылил, грозно прикрикнул, и женщина замолчала, глотая слезы.
Чей-то малыш взобрался на палубу галеры и громко звал отца.
Повар Фага, увешанный корзинами, горшками, свертками из пальмовых и
банановых листьев, смело ступил на раскачивающийся трап, но не удержался и
с шумом свалился в воду. Брызги окатили стоявших на краю причала. Несмотря
на серьезность момента, грянул дружный хохот.
Фага уцепился за протянутую руку Эреда и перевалил через борт,
мокрый, сердитый.
- Почему не отчаливаем?
- Твое брюхо ждали, - ответил ему старшина гребцов Рутуб.
Корабельный повар тотчас исчез: боялся рутубовской зловещей ухмылки.
Меред была грустна. Ее египетские, как у Исиды, искрящиеся
таинственной силой глаза по-очереди останавливались на каждом.
- Мекал, мальчик, подойди к борту, попрощайся же с ней, - мягко
сказала она.
Юный мореход, робкий и стыдливый, словно юноша из легенды о пареньке
с таким же именем, покраснел от смущения, но все же подошел к самому
борту. Плачущая черноволосая финикиянка, юная, как и он, через силу
улыбнулась ему.
Басовито прозвучал сигнальный рог.
- Вот и все, - тихо сказала Меред.
- Прощай, госпожа, - с чувством произнес бородатый Саркатр и,
склонившись, поцеловал край ее шелкового покрывала.
К Меред подходили все и прощались как с давно знакомым дорогими
человеком. У Астарта сжалось сердце. "Как он может оставить ее одну среди
чуждых ей хананеев?.." Рутуб, Астарим, Абибал, Мекал... - все поцеловали
край ее одежды.
Меред сама подошла к мрачному тирянину:
- Я буду молиться за вас обоих...
На триреме Альбатроса уже убирали сходни. Меред прильнула к груди
мужа. Странно было видеть ее плачущей. Мореходы хмурились и отводили
взоры.
- Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, - сказал женщина, вглядываясь в
его лицо, будто стараясь запомнить, - боги отняли у нас счастье, но лишить
нас друг друга...
- Вот увидишь, судьба и боги будут к нам благосклонны, - мягко
произнес Агенор.
Он сам помог Меред сойти на причал.
- Отча-аливай! - прозвучало с флагмана.
Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.
- Что бы ни случилось, буду ждать! - крикнула юная финикиянка.
- Сагути!
- Фага, радость моя...
Корабли подняли паруса.
У самого края причала долго была видна неподвижная фигурка в белом.
Ветер бросал на нее брызги с весел проходивших мимо кораблей.
- Ей здесь будет не сладко, - произнес Астарт, он стоял за спиной
Агенора.
- Я велел ей перебраться в Навктратис, - не оборачиваясь, - ответил
кормчий, - греки Египта не так нетерпимы к чужому цвету кожи и к чужим
богам.

36. КРАСНОЕ МОРЕ
- Это море похоже на большое корыто, - рассказывал кормчий, - если на
юге прилив, то на севере отлив, а здесь, в самом центре, - ни прилива, ни
отлива.
Астарт и Агенор сидели на площадке кормчего, изнывая от духоты.
Воздух был неподвижен, и небо подернулось кровавой дымкой. Пустынный берег
по правому борту терялся в багровом мареве. Воздух был до того
непрозрачен, что близкие горы едва угадывались. Берег был извилист,
прибрежные воды богаты отмелями и рифами, поэтому кормчий то и дело
командовал:
- Лево! Еще левей. Теперь круто вправо...
Двое мускулистых бородачей послушно ворочали громадными рулевыми
веслами. Бортовые весла мерно вздымались и опускались, отчего бирема
походила на гигантскую сороконожку с тонкими гнущимися лапками. Гребцы
обливались потом и шумно, разом, дышали, подчиняясь ритму барабана
старшины Рутуба.
Астарт только что сменился и теперь отдыхал, положив на колени
натруженные руки. Он греб в паре с Эредом. Непривычная для обоих работа,
которую обычно на купеческих судах предоставляют невольниками, изнуряла
своей монотонностью.
- Вон видишь остов корабля? - Агенор указал на груду досок и
кораллового песка среди водной глади. - Пираты наскочили на риф, и все
погибли от жажды. Крабы начисто обглодали их тела, и там сейчас сотни две
скелетов. Наше море - кладбище мореходов и кораблей. Боги лишили эти
берега воды, поэтому здесь царствует смерть. Но люди умудряются жить.
Скоро увидишь несколько гаваней с сабейскими парусниками. Сабеи не бросают
торговли с нубийским племенами, хотя золото царства Куш давно, говорят,
иссякло. Воду жители гаваней привозят с гор и наживаются, продавая
мореходам на вес золота.
Астарт разглядывал тоскливые берега, задавленные зноем, резкие
зонтичные акации, багровое марево, обложившее горизонт.
- Когда фараон начал работы по восстановлению канала царицы Хатшепсут
[канал царицы Хатшепсут предвосхищал идею Суэцкого канала, соединял один
из рукавов Нила с Красным морем], сабеи продали Египту много тысяч
чернокожих невольников. У сабеев не хватало судов перевезти их, и хананеи
им здорово помогли. Сейчас сабейские купцы - самые богатые на Красном
море, и Аден в их руках... Но с каналом ничего не вышло: оракул объявил
фараону, что он строит его для варвара. А фараон Нехо называл варваром
вавилонского царя Навуходоносора. Строительство прекратили, хотя к тому
времени на работах уже умерло сто двадцать тысяч рабов и египтян, были
затрачены огромные средства...
Они долго молчали, думая об одном и том же: призрак ста двадцати
тысяч погибших витал над ними.
- У меня всегда были рабы, - нарушил молчание Агенор. - Мне и в
голову никогда не приходило видеть в них людей. Да и сейчас не могу
представить чернокожего раба человеком... Другое дело греки, этруски,
латиняне, которых мы захватываем в море. Это люди. У ливийцев даже волосы
не волосы, а шерсть, как у овцы... Обыкновенный человек может сбросить
рабство и стать свободным, потому что рабство для него - ненормальное
положение, исключение. А чернокожий ливиец самим творцом создан для черной
доли.
- Когда-то я тоже думал так же. Но сейчас твои мысли мне чужды. Мы
увидим ливийцев, многие их племена, придется с ними торговать. Хананейская
спесь принесет нам только беды. Сабеи и египтяне причинили им много зла:
не на грядках же выросли тысячи невольников-ливийцев фараона.
- Да ты пророк! Меня беспокоят не столько чернокожие, сколько сабеи.
Думаешь, они так просто позволят нам вторгнуться в их торговые владения на
ливийском побережье? Каждый купеческий род Аравии имеет тайные фактории и
тайные кратчайшие пути к ним. Арабы нагородят нам столько препятствий, что
неизвестно, сможем ли мы преодолеть их. Да поможет нам Мелькарт в столь
трудном деле.
Анад и Мекал удили рыбу, свесившись с борта. Стонущий от жары Фага
метался у жаровен с десятками вертел с нанизанными рыбешками. В этих водах
среди кораллов водилась любимая всеми матросами рыба-попугай,
необыкновенно вкусная в зажаренном виде с острым чесночным соусом и
маслинами.
Несколько крупных серебристых рыб взвилось в воздух из-под весел и,
описав длинную кривую, с шумом упало в воду далеко за кормой. Внезапно
Анад вцепился в снасть и закричал:
- На помощь!
Астарт увидел у самой поверхности светлое брюхо небольшой акулы: она
только что заглотила рыбешку на крючке и раздумывала, что делать дальше.
- Ненавижу этих тварей, - сказал кормчий, - мне всегда кажется, что
они улыбаются.
Курносое рыло акулы и на самом деле словно расплылось в хищной
улыбке.
Анад и Мекал с азартом тянули снасть. Матросы и гребцы оживились, кто
подбадривал, кто острил. Но акула перекусила снасть, и оба рыболова
врезались в противоположный борт. Гребцы, хохоча, повалились со своих
скамей. Рутуб обхватил свой барабан и странно квакал, сотрясаясь при
каждом звуке. Веселье перекинулось на трирему Альбатроса, и вскоре
гоготала вся эскадра. Когда все успокоились, с последнего корабля
запоздало донесся одинокий ослиный крик: то смеялся кормчий Шаркар по
прозвищу Дубина.
Саркатр вполголоса напевал, прислонившись к мачте, полузакрыв глаза.
- Тоска! - вдруг сказал Саркатр и поднялся на ноги.
Глухо гремел барабан Рутуба.
- Спой что-нибудь повеселей, - сказал Агенор.
Саркатр подошел к площадке кормчего и сел на широкую ступеньку
лестницы.
- Сердце ноет, проклятье берега... И веселье на ум не идет.
Этот пожилой мужчина с непривычными к работе руками очень интересовал
Астарта.
- Саркатр, - сказал он, - почему ты здесь, ведь труд морехода тебе
незнаком?
- Ты хотел сказать "непосилен"? - Саркатр внимательно посмотрел на
Астарта.
- Я всю свою жизнь провел рядом с большой арфой. - Он старательно
отер пот с лица. - Наверное, с самой большой арфой Ханаана. Может, слышал:
у правителя Акко был самый крупный оркестр на всем побережье. Нас
приезжали послушать ученые люди и ценители прекрасного со всей Палестины.
Я сочинял музыку...
Он замолк, углубившись в воспоминания, и вдруг воскликнул:
- Как сильные любят чтобы их прославляли! Нам разрешались только
хвалебные гимны, но все мы хотели петь и играть совсем другое. Я все
бросил и поехал по свету. Побывал в Карфагене, Гиппо-Зарите, Саисе - везде
царствует тяжеловесный гимн. Недаром же сейчас в таком ходу песни,
прочитанные на древних египетских папирусах и шумерских глиняных
табличках. Сегодня человеку не хватает чувства. А древние умели
чувствовать. О эти хвалебные гимны! Меня тошнит от них, выворачивает все
внутренности, как при качке в море. Я не знал, что делать. Без музыки жить
- немыслимо, вернуться ко двору - вдвойне немыслимо. Чем бы все кончилось,
не знаю. Но появился адон Агенор. Поэтому я здесь.
- Слышал я песни из древних папирусов, - Астарт задумчиво смотрел
вдаль, - их пела жрица... Они были слаще вина...
- А как боролся правитель Акко с этими песнями из папирусов! Но песня
все равно пробилась. Смотришь, идет какой-нибудь пахарь за сохой и
мурлычет древний напев, считая его своим, деревенским. Старинные мелодии
Египта и Шумера можно победить, лишь создав нечто лучшее. Это при дворе-то
создать?
- Я рад, что мы на одном корабле.
Рутуб перевернул большие песочные часы и провозгласил:
- Сме-на-а!

Хотя Ораз был здоров, как кашалот в расцвете сил, он то и дело
обнаруживал у себя то подозрительный прыщ, то опасные колики под ложечкой,
то ужасные знаки на ногтях, предвещающие, как известно, скорую мучительную
смерть. Ахтой добавлял: у жреца Мелькарта что-то непонятное творится с
печенью и сердце пошаливает. И предупреждал, чтобы Ораз не ел помногу и не
высовывал нос на палубу, иначе заросший шрам на боку от меча Астарта
неминуемо разойдется. Ахтой боялся за своего друга и старался как можно на
больший срок приковать жреца к тюфяку из морской травы.
- Если ты меня дурачишь, краснокожий, я тебе выпущу кишки, -
пригрозил жрец, когда на стоянке в первой же сабейской гавани Ахтой
запретил ему подниматься на ноги.
- Еще одно слово, и ищи себе другого лекаря, - сказал Ахтой,
собираясь сойти на берег, - пусть тебя лечит Болтун, он как будто умеет
дергать зубы домашним животным.
Ораз промолчал.
Сабейская гавань, приютившаяся за пустынными островками, была очень
мелководной: корабли едва не бороздили дно. По берегу протянулась цепочка
глиняных строений с плоскими и с куполообразными крышами. Местные жители
отдаленно напоминали египтян медно-красным цветом кожи, правильными
чертами удлиненного лица. Толстые губы и вьющиеся волосы роднили их с
чернокожими ливийцами. Их женщина носили длинные полотняные
рубахи-декольте с неприкрытой правой грудью - такая одежда была обычной
для женщин Египта.
В стороне от них с важностью истинных хозяев стояло несколько более
светлых по цвету кожи сабеев с длинными тонкими копьями и короткими
мечами. На сабеях были широкие юбки, перехваченные узлами у щиколоток. На
головах - медные каски, тюрбаны, цветные платки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31