Она уже давно испытывала ужасный голод.
Но в клетке не было еды, кроме миски с овсянкой.
Нет, она не сможет это есть, протестующе думала она, смахивая с глаз слезы.
Она обмакнула в овсянку палец и облизнула его. Потом взяла еще. Оказалось, что самое сложное — начать есть, дальше дело пошло легче.
Неужели так их будут кормить всегда, задавала она себе вопрос.
Она прикоснулась к браслету. Да что это с ней, не переставала удивляться женщина.
Корабль быстро привезет ее на Тангару. Неизвестный союзник передаст кинжал. Она поскорее покончит со всем этим и вернутся в столицу Империи.
Она вновь заснула и проспала без снов, пока не была разбужена белобрысым офицером. Он выпустил ее из клетки и велел на четвереньках идти в общую комнату.
Здесь рабыням предстояло начать уроки.
Старший офицер, Лисис, который отвечал за перевозку рабынь, счел это необходимым.
Глава 7
— Это не займет много времени, господин, — заверил Туво Авзоний.
— Меня задержали здесь, в Лисле, — ответил Юлиан. — Причем безо всякой причины, мое участие в церемониях вовсе не обязательно.
— Считается, что на церемониях должны присутствовать все родственники императорской семьи, — примирительно произнес Туво Авзоний.
— Почему-то мне тревожно, — проговорил Юлиан.
— Оттоний уже приближается к Тангаре. Какая беда в том, если он прибудет на несколько недель раньше вас? Разумеется, он дождется вас, чтобы попросить помощи и совета.
— Вряд ли он станет ждать, — возразил Юлиан. — Кажется, у него свои планы.
— Но ведь вы не сомневаетесь в его преданности Империи? — тревожно спросил Туво Авзоний.
— Не знаю, — вздохнул Юлиан.
— Его преданность несомненна, — заверил Авзоний. — Он, насколько я понимаю, вырос в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, в горах Баррионуэво.
Фестанг, или монастырь Сим-Гьядини был затерянным в горах укрепленным поселением флоонианцев, монахов ордена Святого Гьядини, сторонника теории эманации. В то время по результатам голосования трех собраний духовенства эта теория была признана ересью.
— Несомненно, он крепко запомнил наставления братьев ордена Сим-Гьядини, — продолжал Туво Авзоний.
— Вряд ли, — покачал головой Юлиан. — Отношения деревни с фестангом были чисто хозяйственными. Подозреваю, что Оттоний знает о Флооне не больше, чем об Ораке или Умбе.
Орак считался повелителем богов в пантеоне Империи, а Умба — его супругой.
— Но он уже узнал славу Империи и цену цивилитас, — напомнил Туво Авзоний.
— Цивилитас скоро может стать пустым звуком, — возразил Юлиан.
— Нет, не говорите так, господин! — тревожно воскликнул Туво Авзоний.
— И тогда всему придет конец, — мрачно заключил Юлиан.
— Империя вечна!
— Была когда-то, — усмехнулся Юлиан. — Теперь Империи нет.
— Вы считаете, что Империя в опасности? — настороженно спросил Туво Авзоний.
— Да, — кивнул Юлиан.
Туво Авзоний промолчал.
— Империи нужны воины, — продолжал Юлиан. — Власть теряет силу, аристократия вырождается, толпы бродяг наводняют улицы, кругом царит беспорядок, союзники тревожатся, кто-то постоянно нарушает границы, торговые пути становятся опасными, отдаленные планеты уже давно оказались незащищенными, федераты неуправляемы…
— Но ведь варвары… — начал Туво Авзоний.
— Герои не рождаются на золоченом ложе, — поговоркой ответил Юлиан.
— Но они же варвары, господин! — возразил Туво Авзоний.
— Да, варвары.
— Как наш Оттоний?
— Да.
Туво Авзоний нахмурился.
— Они могут спасти Империю, — сказал Юлиан.
— Или уничтожить ее, — добавил Туво Авзоний.
— Да, — устало согласился Юлиан.
— Он крестьянин, — напомнил Туво Авзоний.
— Нет.
— Тогда кто же он?
— Не знаю, — пожал плечами Юлиан. — Это пока загадка, и ответ на нее можно найти в фестанге Сим-Гьядини.
— Господин, вы ведь на самом деле не считаете, что Империя в опасности? — с тревогой спросил Туво Авзоний.
— Нет, — медленно произнес Юлиан, — думаю, нет.
— Значит, нам нечего бояться.
— Конечно, нечего.
— Империя вечна, — с облегчением произнес Туво Авзоний.
— Да, — ответил Юлиан.
Глава 8
— Посмотрим, есть ли здесь мужчины! — многозначительно произнес Аброгастес. Его глаза заблестели, он поднялся со скамьи между двумя колоннами.
Он подал знак.
— Великое копье! — закричали гости.
— Копье клятвы!
— Что происходит?
— Почему его принесли в зал? — раздалось сразу несколько голосов.
— Сейчас не время браться за копье, — удивленно перешептывались гости.
— Да, сейчас не тысячелетие! — крикнул кто-то на весь зал.
Двое мужчин внести огромное копье с ясеневым древком и бронзовым наконечником, направленным в центр зала, к скамье Аброгастеса.
Коричневое гладкое древко копья было мощным, но податливым в руках великана, или Крагона, бога войны.
Дерево древка было еще свежим, недавно срубленным.
Широкий бронзовый наконечник был отлит в древней форме, оставшейся с тех времен, когда алеманны впервые познали тайны металла, начали ковать его и делать сплавы.
Существовало множество таких копий, и каждое чем-то отличалось от предшествующего, оставаясь при этом великим копьем.
«Это Великое копье», — произносил жрец, который умел читать древние и тайные знаки, и оружие предков называли после этого таким именем.
Последовательность ритуальных копий уходила в глубокую древность, до того еще, как появились первые военные песни, бури и сражения.
Время появления копья было неизвестно.
Древнейшие копья рассыпались в прах, когда приходило время, но на смену им уже бывали готовы новые.
Поэтому копье считалось древним, как и сами алеманны.
Это была священная вещь.
Позднее старые копья стали рубить топорами — таким образом, они как будто погибали в бою. Обломки заворачивали в дорогие ткани и сжигали на священном огне в тайном месте священного леса — легенда гласила, что именно в этом лесу Крагон, бог войны, создал алеманнов из земли, огня и собственной крови, чтобы в его шатре были достойные гости. Обычно Крагона изображали с ястребиными крыльями — вероятно, обозначающими проворство, свирепость, безжалостность, неожиданность бросков и хитрость. Интересно, что кроме этого Крагон считался богом мудрости. При синкретизме Империи он со множеством чужих богов иногда входил в имперский пантеон. Легенды гласили, что на тайной поляне леса, известной только избранным жрецам, Крагон вдохнул свое дыхание и дыхание огня в первых из алеманнов. Интересно то, что и у вандалов были подобные легенды, — это предполагало возможность существования древней общей культуры, даже культурного центра, относящегося к неолиту или протонеолиту, — центра, который заложил основы развития сразу нескольких варварских народов.
— Снимите с нее цепи! — воскликнул Аброгастес, указывая на Гуту, которая по-прежнему лежала сбоку от скамьи, глядя в зал.
Один из надсмотрщиков поспешно подошел к рабыне, вытащил из-за пояса связку ключей и вставил один из них в массивный замок ее широкого, прочного ошейника. Звякнул металл, крепкие дужки замка разошлись, и плачущую, перепуганную Гуту по знаку Аброгастеса согнали с помоста, схватили за волосы и бросили на землю в центре зала. Она оказалась в трех-четырех ярдах от копья, которое теперь было поставлено наконечником вверх на грязный пол зала. Гута встала на четвереньки лицом к Аброгастесу и склонила голову, положив ладони на пол, стараясь сделаться как можно меньше и незаметнее.
— Поднимись! — приказал Аброгастес.
Гута в страхе поднялась, распрямила спину, вскинула голову, положила ладони на бедра. Она молчала, умоляюще глядя на своего повелителя.
— Смотрите, братья! — в ярости крикнул Аброгастес, указывая на рабыню. — Смотрите на ту, что когда-то была Гутой, жрицей тимбри!
За столами поднялся ропот, ибо многие знали, что Гута повинна в гибели Ортога — считалось, что именно она подбила его на предательство и мятеж.
— Как тебя зовут? — крикнул Аброгастес рабыне.
— Гута, — громко ответила она.
— Что это за имя?
— Это имя рабыни, данное мне господином!
— Кто твой господин? — продолжал спрашивать он.
— Вы — мой господин, Аброгастес, король дризриаков, народа алеманнов.
— Для чего ты живешь?
— Чтобы служить моим хозяевам с немедленной, безусловной покорностью и совершенством, — торопливо ответила Гута.
— Это она, — крикнул Аброгастес, обращаясь к распаленным его словами гостям, — обманом и лестью, обещаниями и лживыми пророчествами возбудила тщеславие Ортога, она подбила его на предательство, она побудила его к ужасному мятежу, она заставила его бросить дризриаков, свой родной народ, она уговорила его основать отдельное племя, от которого теперь не осталось даже названия!
Конечно, это уничтоженное мятежное племя называлось ортунгами. Название еще не забылось, но его не решались упоминать ни в присутствии Аброгастеса, ни в шатрах дризриаков. Ортунги были побеждены и рассеяны, будто трава по ветру. Разумеется, кое-где прятались остатки этого племени, продолжающие гордо называть себя ортунгами по праву принятия колец, а не предательства дризриаков. После резни в шатре на Тенгутаксихай Аброгастес, по совету своих приближенных, позволил раскаявшимся ортунгам вернуться в шатры дризриаков. Орудием его политики служил не только меч, но и оливковая ветвь.
— Разве измена — не худшее из преступлений? — крикнул Аброгастес.
— Да! — закричали несколько гостей.
— Нет! — громогласно возразил Аброгастес. — Подстрекательство к измене — вот худшее из преступлений!
Он указал на Гуту.
— Да! Да! — поднялся рев за столами.
Бывшие гражданки Империи, опустившись на колени рядом со столами, дрожали от ужаса.
— Пощадите, господин! — завопила Гута, бросаясь на усыпанный тростником пол.
— Что мы сделаем с ней? — громко спросил Аброгастес.
— Убьем! Убьем ее! — закричали воины. Кое-кто из них вскочил из-за стола. Остальные стучали по доскам. — Убьем!
— Это будет уроком всем, кто вздумает предать свой народ!
— Да! — дружно подхватили гости. Лежащая в грязи Гута протянула руки к Аброгастесу.
— Сжальтесь, господин! — умоляла она.
Теперь она хорошо понимала, почему в этот день ей не дали еды, не желая тратить ее понапрасну.
Огромное копье в руках двух мужчин возвышалось прямо позади рабыни.
— На колени! — приказал Аброгастес.
Гута в ужасе повиновалась, хотя едва могла удержаться, стоя на коленях — так ее била дрожь.
— Дайте, я сам перережу ей глотку! — орал один из мужчин, вскочив на стол.
— Нет, лучше я! — возражал другой.
Один из воинов подскочил к рабыне, грубо схватил ее за волосы, запрокинув голову, и приставил нож к ее шее. Он с надеждой смотрел на Аброгастеса, но тот приказал ему и всем остальным отойти.
— Ты была жрицей, верно? — спросил Аброгастес.
— Да, господин, — пролепетала Гута.
— Ты была священной девой?
— Да, господин.
— Для жрицы на тебе слишком мало одежды, — усмехнулся он.
— Да, господин.
— У нее клеймо! — захохотал кто-то из гостей.
Смех прокатился по всему залу.
— Смотри, позади тебя копье алеманнов! — сказал Аброгастес.
— Да, господин, — Гута на четвереньках повернулась лицом к копью.
— Иди к нему!
Она быстро приблизилась к копью, и, не дожидаясь принуждений, принялась в отчаянии целовать и лизать древко.
Смех усилился.
— Она неглупа! — сказал кто-то.
— Еще бы! — добавили с другого конца зала.
Вообще до этого копья не позволялось дотрагиваться свободным женщинам из народа алеманнов или других народов. Тем не менее рабыни, женщины вражеских народов могли оказывать ему почести, выражать покорность — так же, как облизывать ноги воинов. Эти действия символизировали ничтожность рабынь, являлись знаком полного подчинения, принятия и признания могущества и славы алеманнов.
— Повернись! — приказал Аброгастес.
Вся дрожа, Гута с трудом повернулась лицом к Аброгастесу.
— Сейчас решим, останешься ты в живых или умрешь, — с расстановкой произнес Аброгастес.
— Господин? — умоляюще переспросила Гута.
— Принесите весы!
Мужчины разразились довольными криками.
Принесли весы с большими, но мелкими чашками, которые, когда рычаг был прижат к земле и удерживался в таком положении, находились на высоте в половину человеческого роста над землей.
— Вставай! — скомандовал Аброгастес.
Гута неуверенно поднялась на ноги.
— Приведите музыкантов! — потребовал Аброгастес.
В зал ввели трех мужчин, уроженцев песчаных пустынь Бейиры-II — до сих пор они дожидались в комнате возле зала, напоминающей кладовую. Двое музыкантов несли волынки, а третий — маленький барабан. На Бейире-II были не одни пустыни, но в целом на планете хватало ветреных, пустынных мест. Их пересекали одинокие караваны. Кое-где в пустынях попадались оазисы с финиковыми пальмами и травой для небольших стад. Караванные пути между этими оазисами были хорошо изучены. Некоторыми из них пользовались только местные жители, кочевники или пастухи, которые передвигались от оазиса к оазису в поисках свежей травы, давая ей время вырасти вновь. Часто возникали песчаные бури, которые продолжались целыми неделями — песком могло засыпать и стада, и кочевников. В пустынях, да и в других безлюдных местах одиночество становится щемящим, время тянется бесконечно. Обитатели таких мест, кочевники и пастухи обладают богатой культурой, у них есть множество легенд и сказок. У них есть и своя музыка — волнующая, мелодичная и печальная, музыка, которая возбуждает и мужчин, и женщин. Хотя снаружи шатры кочевников выглядят серыми и непривлекательными, сливаясь с желтовато-коричневыми тонами пустыни, изнутри их часто обивают ярким шелком, в них можно увидеть такие предметы роскоши, как богатые ковры, резные деревянные кресла, ярко начищенные медные сосуды. Жизнь в шатре контрастирует с однообразной и тягостной жизнью за его пределами. Внутри шатров обнаруживается совершенно иной мир. В этом крохотном мирке зачастую проявляются все признаки древней культуры жителей песчаных пустынь. В шатрах, на пышных коврах часто переступают изящные босые ножки в браслетах, в такт с ними пляшут яркие, шелковистые ткани, движения сопровождают резкие, возбуждающие звуки ручных цимбал. Мужчины с Бейиры-II известны во всей галактике своим умением учить рабынь прекрасным танцам, женственным и возбуждающим, излучающим радость и блаженство, движения которых наполнены ритмической грацией и невероятным сладострастием — танцам, которые во всей своей роскоши и славе служат средством выражения чувства, желания женщин, в ошейниках ведущих себя совершенно свободными, несмотря на наказания плетью за неохотное подчинение или более серьезный проступок. Этих рабынь жители пустынь часто покупали в портовых городах. Связанных, в капюшонах, их увозили на вьючных животных — увозили далеко в пустыни, в песках которых не оставалось следов. Жители пустынь платили за этих женщин по-разному — водили и охраняли караваны, отдавали сушеные финики из оазисов, зерно, рога и шкуры своего скота, минералы, неизвестно откуда взявшиеся в пустыне, совершенно бесполезные для кочевников, но ценные для жителей приграничных городов. В число этих минералов входили весса и форсхит, то есть медь и золото; полудрагоценные камни — бирюза, гранаты, аметисты, опалы и топазы; редкие виды глины — белая и красная, используемая в изготовлении краснофигурной утвари на планетах системы Бейиры. Существовало подозрение, что когда кочевники внезапно появлялись в городах с мешками монет, алмазов и жемчуга, рассказывая запутанные истории, это означало, что драгоценности были похищены у заблудившихся караванов. Разумеется, отчасти эти домыслы были справедливыми, и это приводило к ужасным догадкам о настоящей судьбе неудачливых караванов. Иногда на невольничьих торгах появлялись девушки, называющие себя дочерьми или племянницами богатых купцов, представителей власти и тому подобных людей, пропавших без вести в пустынях, но поскольку они были заклеймены, этих женщин плетью заставляли молчать. Вскоре их обычно увозили далеко от родных мест, женщины смирялись, привыкая к новой жизни. Некоторые из них оставались у кочевников и подолгу учились танцам рабынь. Однако в любое время эти танцовщицы, будучи любимыми и желанными, могли оказаться проданными или отданными в подарок, или увезенными менее явным способом — с помощью засады, веревки и мешка. Под строгим надзором жителей пустынь девушки быстро становились ценным подарком, группы жителей часто обменивались ими или уплачивали пошлины за пропуск каравана. Иногда случалось, что за такими танцовщицами охотились — для себя или продажи на торгах других планет. Танцовщицы с Бейиры-II славились во всех галактиках. Разумеется, в жизни этим женщинам приходилось заниматься не только танцами. В лагерях кочевников обычно находилось много хозяйственных дел, и все они входили в обязанности тех же танцовщиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33