из ущелья туда, к домам у скал, где зимой было много сушеных груш, было вино Хачипапа и дрожащие от холода дети перед закоченевшим учителем.
Потом дороги войны уводят к чужедальним странам, к рекам, к всплескам огней, и всюду на пути моем сквозь горе утрат и радость побед неярко сияет Астг.
Вот еще одна дорога, мрачная, темная. Воспоминание о ней вызывает дрожь. Дым пожарищ, кровь на белых бинтах, боль и муки людей...
Как я выстоял?
Меня сохранил свет моей Астг, надежда моей Астг.
Я пришел на этот свет. Свет был на кривом кресте. На кривом кресте сейчас черные тени, и ничто не освещает мне дорогу. Холоден могильный камень писца Нерсеса.
Я остаюсь здесь, пока солнце не отогревает меня, распростертого на могильном камне, пока над головой моей не закружились орлы-стервятники. Просыпаюсь от шумных взмахов их крыльев. Что они тут делают, стервятники? Думают, умер... А я жив! Неужели жив?..
Иду туда, где скоро будет море. Пена на поверхности воды еще белая. Река еще резвится словно необъезженный конь. Не знает, глупая, что ей уже готовят седло и узду — высокую плотину и длинный туннель.
Подумать только, в этом громадном ущелье будет море! Вон новый посёлок, а там старый сад и груша Хачипапа..,
Граче и Мелик стоят у входа в туннель.
— Не испугала, видать, тебя? — спрашивает Мелик,
— Кто?
— Цицернаванкская ночь.
Я краснею. Ясное дело, люди волновались.
— Наша Астг уж хотела было послать на розыски милиционера,— продолжает Мелик.— Ты же гость, не дай бог что случится...
И я уже улыбаюсь. Сколько ночей я провел под сводами Цицернаванка! Знать бы им... Да, но в те дни я был не один, у меня была Астг!..
Колеса вагончиков мягко перезваниваются под скалистыми сводами туннеля. С потолка на затылок мне вдруг упала капля воды: возьми, дескать, себя в руки.
Я Дрожу от холода. Куда несут нас рельсы? Ах, да! К реке. Туда, откуда зачинался Цицернаванк...
Вот и разрез туннеля — темная пробка в скалах. Два туннельщика беседуют с военным. Знакомимся. Это военком здешних мест. Он смотрит на Граче.
— Поздравляю! — говорит военком.
— Нашли? — загорелся Граче.— Нашли?
— Нашли... Награду твою нашли.
Граче ждал не этого. Сколько уже лет он надеется и ждет свой синий свет из кровавых окопов...
Военком вынул из кармана маленькую красную коробочку.
— Орден Славы 3-й степени. Наконец-то награда нашла тебя...
...Воздушной волной его сбросило в подземный ход, и он пополз. Любой ценой, только бы добраться до Веры. Пусть еще хоть раз ее улыбка осветит мир. Хоть раз. Уши глохли от грохота разрывающихся снарядов, ноги не подчинялись, а он все полз и полз по темному ходу. Правое плечо горело огнем. Граче дотянулся до него левой рукой — мокро. Ранен, значит. Надо ползти быстрее, пока еще потерял не всю кровь и сознание еще теплится, пока светит в глаза синий свет его судьбы...
Коленями, здоровой рукой, подбородком упирался он в сырую землю и полз, полз...
Пришел в себя неведомо где и когда. И увидел склоненное над собой испуганное лицо.
«Миленький, ну же, миленький, открой глаза!..»
Граче видел только синий свет и ничего больше. Он не мог понять, во сне это с ним или наяву,
Военком открыл коробочку;
— Приказ о награждений не дошел до части, вот теперь только...— Он повернулся к Граче: — Это за взорванный тобой мост. Поздравляю..,
— Что?
Граче весь в прошлом. Голос эхом прокатился по туннелю. А свет? Где он?..
Через неделю он спросил у Веры:
«Рука будет действовать?»
«Непременно,— ответила она,—Еще камни будешь дробить ею».
«Волосы твои буду гладить...»
Граче взял в руки отбойный молоток, приложил хоботом к стене туннеля и включил.
Граче ждет.
Вчера бабушка Шогер сказала: «Ослепнуть мне, Граче не отводит глаз от дороги».
Вокруг все сотрясается. Молоток медленно погружается в грудь твердой породы, а земля стонет: «Жажду— дайте воды».
Дай волю Граче, мог бы всю гору Татан сокрушить. Только бы синий свет появился!
Разве не бывает чудес?..
«Запрягай, запрягай»,— пела свою песню красноклювая птица, давний друг пахарей...
Под камнями, заполнившими ущелье, затих Чар-Катай. Пришел покой в ущелье и в село. Посветлели воды Лорагета и с тех пор не мутнеют даже от сумасшедших весенних паводков.
Писец Нерсес начертал на своем пергаменте:
Всходи, свет мой, всходи,
Глазам твоим солнце из родника.
Душа моя, сердце мое...
И большой Хачипап заработал сохой на земле-пергаменте, на склоне горы.
Жажду — дайте воды.
Сгораю без дыма.
А пламенная Астг вновь носила пахарям хлеб, воду и инжир.
Это легенда — правдивая и достоверная.
Монгольский нойон Чар-Катай навеки умолк. А сын его, Чар-Баслан, жив. Разыскал он в далеких скалах тропинку и пополз по ней вором все к той же молельне писца Нерсеса. Пал писец Нерсес на политый кровью пергамент. А кровь обернулась маками. Вон они и сейчас пылают в расщелинах скал.
Хлеб, воду и инжир несла Астг. Не думала, не гадала, что ждет ее беда. Монгольский нойон Чар-Баслан кинул петлю, хотел похитить ее. Схватила Астг посох Нерсеса. Разъяренная, она готова была принять смерть, лишь бы не стать поруганной.
Бросив соху, поспешили ей на помощь семь кровных братьев. Сражались и пали поодиночке от руки Чар-Баслана семь братьев. Только, падая, каждый из них превращался в исполинский дуб, закрывая собой сестру. И когда обернулся дубом последний брат, и Астг обернулась ладанным деревом.
И поныне живут семь исполинских дубов: один рассеченный молнией пополам, другие же грозно-величавые. Поднимитесь чуть повыше входа в туннель и выше Цицернаванка, увидите на краю поля, засеянного пшеницей, эти дубы. Под их защитой схоронилась Астг — ладанное дерево...
Моя Астг каждой осенью срывала веточку с ладанного дерева, приносила в свой дом, и всю зиму очаг Хачипапа благоухал ладаном...
Благоухает на склоне горы ладан. В глубоком ущелье шумит Воротан. «Насыпай, насыпай».
С ветки гнет шею красноклювая птица: «Запрягай, запрягай...»
Я стою там, где некогда пас своих овец и орудовал плугом дядюшка Мамбре.
«Оровел, о...»
В глубину веков уходят благоухание ладана и «Оровел», из глубины веков пришли они к нам.
«Оровел, о...»
Со спины быка тянет шею красноклювая птица. Из теснины взывает Воротан: «Насыпай, насыпай!»
Насыпают. Но что?
Внук дядюшки Мамбре Мелик рассекает отвердевшую за века грудь скалы, прорубает подземное русло для вод Воротана к целинным склонам, к Ладанным полям. А в ущелье рычит уверенная в своей силе и мощи река: «Насыпай, насыпай».
ЛЕГЕНДА В ГОРАХ
Село взгромоздилось на хребет скалы, на тот самый клочок, где лес как бы расступился. Диву даешься, как только люди туда забрались. Не иначе, чудом их занесло, дорог-то ведь никаких не было.
Отец мой рассказывал:
«Не было в этом лесном селе ни души, кто бы смог письмо прочитать. Золотом здесь называли просо...»
Лорагет у села бурлит крутой пеной. От водопадов взвиваются ввысь водяные облака. Они дают жизнь черешне, что лепится на плече скалы, обнаженным корням инжира, свисающим, как старушечьи космы, дают жизнь садам. Чудо-река протекает в ущелье, а водяной шлейф свой стелет на скалах.
А разве дерево ладана не чудо? Вон то, что чуть выше, над входом в туннель. В его дупле молельня-часовенка Цицернаванка. В ней уединялся писец Нерсес. Кто считал, сколько сотен лет прошло с тех пор.
Это легенда — правдивая и достоверная.
Мифами и легендами овеяны наши горы. У Ладанных полей тоже своя легенда — правдивая и достоверная.
...Вокруг дерева ладана кружились в хороводе семь дубов-исполинов. Один из них рассечен пополам молнией, сорвавшейся с горы Татан, но все еще держится.
Дерево ладана — особое дерево: две пары сросшихся стволов, четыре корня в груди скалы. Эти четыре ствола и часовня писца, созданная кто может сосчитать сколько сотен лет назад, разве не чудо?
Писцу Нерсесу воду, хлеб и инжир носила из сада дочь Большого Хачипапа Астг. Околдовал ее писец своими письменами, и постигла она с его помощью их таинство...
Это легенда — правдивая и достоверная.
Бабушка Шогер рассказывает: «Имя ей было Астг. И говорила она солнцу: „Ты не всходи, моего света хватит земле"».
Как-то раз моя Астг напомнила мне молитвенную песнь легенды — правдивую и достоверную:
Всходи, свет мой, всходи;
Глазам твоим солнце из родника.
Душа моя, сердце мое...
Войско монгольского нойона Чар-Катая обрушилось- обвилось вокруг левого берега Воротана: черная туча,
черная саранча. Помутнела Лорагет от бесчисленного множества копыт, потеряли свои краски кармрахайты. На правом берегу реки жители лесного села встретили вражескую орду градом камней.
До слуха монгольского нойона дошла молва о красоте Астг, той, что сказала солнцу: «Ты не всходи, моего света хватит земле». Молва эта и привела Чар-Катая на берег Воротана.
Писец Нерсес вместе с сельчанами, вместе с Большим Хачипапом обрушил на монгольского нойона град камней.
«Насыпай, насыпай»,— подбадривал сельчан писец Нерсес.
Запрягли они быков и навозили камней, чтобы завалить ими ущелье, преградить путь Чар-Катаю.
Каменный ливень затопил узкую тропинку на дне ущелья, завалил-засыпал озверевшего нойона. И осталось неприступным село.
Глыбы скатываются в реку. Из туннеля по узкоколейке с шумом выезжает караван вагончиков и сваливает вниз отрытую скальную породу.
«Насыпай, насыпай».
От самого входа в туннель тянется лента электрических лампочек. Она бежит вглубь, в темноту. Держась этой ленты, я уверенно вступаю в туннель.
Чтобы урвать здесь горсть скалы, надо пролить горсть пота. Параллельно узкоколейке течет ручеек, не потом ли он полнится?
Навстречу мне скользит караван вагончиков с грузом. Я прижимаюсь к стене. Что за чудо? Караваном управляет золотоволосая красавица. Да это же. моя Астг! Но нет, только померещилось. Это другая звезда, звезда Мелика. Невестка бабушки Шогер, мать той девочки, что принесла мне «кусачую» воду.
А может, это Астг из молельни пустынника Нерсеса? Кто еще, как не женщина из легенды, может подчинить себе этот стальной караван?
Но вот звезда Мелика остановила свой поезд, и я очнулся.
— Пришли? — говорит она.— Видите, как у нас хорошо под землей, прохладно.
Говорит и улыбается, обнажив белые ровные зубы.
— Они далеко? — спрашиваю я,
— Кто?
— Мелик, Граче и все остальные, чьим потом полнится этот ручей?
— Далеко. Держитесь света этих лампочек и дойдете.
Она не спешит уезжать. Хочет что-то сказать. Я это чувствую.
— Вчера наша Астг показала мне одно письмо,— на* конец проронила она, глядя куда-то в сторону,
— Какое письмо?
— Ваше письмо с фронта.
Словно жаром из лавы обдало мне лицо* Но я молчу, не знаю, что сказать.
— У нашей Астг очень нежное сердце... Она плакала. Почему вы после этого письма больше не писали ей? Почему?
Звезда Мелика, не дождавшись ответа, резко сорвала с места вагончики и уехала. В ущелье гремела река: «Насыпай, насыпай».
Еще насыпать? Как уместить в одном сердце столько боли? Как?
В туннеле душно. Я расстегиваю куртку. С потолка срываются холодные капли.
«Насыпай, насыпай».
Пусть эта порода обрушится мне на голову, пусть! Чтобы все наконец кончилось! Все...
Возвращался я вместе с Граче.
И на этот раз навстречу нам несется караван вагончиков. Звезда Мелика дает долгий сигнал, и мы прижимаемся к стене.
—- Огонь, а не женщина! — озорно подмигивает Граче.— Эй, Астг!
— И она Астг? — удивляюсь я.
— Разве не похожа на звезду?
— Нет, почему же. Просто у вас есть еще одна Астг— сестра твоего отца.
— Да,— кивает Граче.— И еще одна, та, что стала легендой. Наш род никогда не был беден звездами. Что правда, то правда.
Вагончики приближаются. Астг сдерживает ход. Граче с шутливой сердитостью выговаривает ей:
— Поосторожней со своим космическим кораблем. Где это видано, прижала к стене двух мужчин.
Астг смеется.
— Обоих вас надо одним жгутом связать,— бросает она.— Испугались? Погос-Петрос из вас не получится, увядшие холостяки.
Граче даже обиделся.
— Болтаешь всякое,— отмахнулся он.
Астг залилась еще звонче.
— Не сердись, деверек. Цветов на свете много...— сказала она наконец и увела свои вагончики.
Я с минуту смотрел ей вслед и зашагал вместе с Граче. Шли мы навстречу свету. Мне показалось, что Граче как-то уменьшился в размерах. Туннель стал уже, сжимал наши плечи. И я вдруг спросил:
— Не видно что-то твоей тетушки Астг. Где она?
Граче ответил не сразу. Я ждал и в растерянности
ступал то на рельс, то мимо.
— У власти она,— сказал наконец Граче.— День и ночь занята делами поселка. Тоже не женщина — огонь! Не оставляет меня в покое. Только и слышу: это построй для поселка, то построй. Наши встречи тем и кончаются. Она-то не спросит, не упрекнет, почему я остался увядшим холостяком, не то что эта Астг... И кафе я построил по ее заказу.
— А семья у нее есть?..
Граче отрицательно качает головой.
— Мы с нею оба неудачники в этом смысле. Оба — увядшие холостяки. Хотя она, конечно, далеко не увядшая. У нее был какой-то свой цветок, синий, красный или черный, не говорит. А ждет кого-то. Глядишь, так и прождет всю жизнь.
Хорошо, что Граче идет впереди и не видит, как бьет меня дрожь. Не под землей я, а во льдах горы Татан вместе с моей Астг...
«Не уйдешь ведь, правда?»
Срываю мох с камней Цицернаванка, чтобы не замшели каменные письмена.
«Не уйдешь...»
А я ушел. Скитался неведомо где, и вот...
Солнце. Весна.
Водопадами срывается в теснину ущелья Лорагет. Падает в Воротан — синим поясом на его спину. Захлебывается буйный Воротан глыбами, сорвавшимися сверху Со скал. Здесь строят плотину.
— Прекрасное будет море, и это в скалах, где раньше и слыхом не слыхали о нем,— раздумчиво говорит Граче.
Астг возит и возит караваны вагончиков с породой и с грохотом сваливает камни в реку. Беззлобно рычит Воротан: «Насыпай, насыпай».
Астг остановилась у каменного разреза.
— Бедный наш Воротан,— сказала она с детской наивностью.— Жил в свое удовольствие. А теперь вот преграждаем ему путь.
Граче попытался пошутить:
— Ну что же, ведь и твою дорогу преградила бабушка Шогер. Пришла, забрала из отцовского дома и бросила в сети к Мелику.
Астг рассмеялась. На удивление смеются звезды в этом ущелье!
— Не обижай моего Мелика. Из-за одной его улыбки тысячи звезд упадут с небосвода.
— Ого,—удивился Граче,—какого ты мнения о своем муже!
— А ты как думал? Остается нам с Меликом взять в союзники бабушку и найти сети и для тебя. Давно пора связать по рукам и по ногам. Посмотрим, как ты будешь выглядеть в бабушкиной медовой паутине.— Астг Мелика посмеялась над своими же словами и примирительно добавила: — А сейчас, Граче, подумай пока о вентиляторе. Уж очень он барахлит, может, заменить?..
Она увезла вагончики. А Воротан все рычал: «Насыпай, насыпай!..»
Когда здесь будет море, длинный-предлинный туннель наполнится водой, а Ладанные поля и все склоны и земли получат воду, этот волшебник — Граче, медное тело — Мелик и его Астг высекут на скале у Цицернаванка: создано море в таком-то году!..
Потом пройдет тысяча лет. И другой юноша Граче, стоя на берегу моря, скажет своей золотоволосой Астг: «Это легенда — правдивая и достоверная».
И они прочтут письмена на скале: создано море в таком-то году.
ДОРОГА ЦИЦЕРНАВАНКА
ЦИЦЕРНАВАНК
Граче довез меня на своем газике до курчаво-зеленого подножья горы.
— Видишь эту тропинку?
Еще бы не видеть. Сколько раз ходил но ней. Я киваю головой и выхожу из машины.
— Иди вот по ней,— говорит Граче,— по этой тропинке. Она выведет тебя к Цицернаванку. Никуда не сворачивай. Ни влево, ни вправо. Иди все прямо.
Я закинул ружье за плечо и пошел по тропинке. Граче крикнул мне вслед:
— Может, дать в попутчики Мелика, а?
— Не надо,— ответил я.— Не потеряюсь, не бойся.
Шагов пятьдесят, и я уже в лесу, совсем в ином мире.
Умолк, исчез грохот строительства. И мне тут же почудилось, что я снова с отцом, маленький мальчик с почтовой сумкой за спиной. Потом вспомнился день, когда я пришел в село Хачипапа учителем. И вдруг разозлился на себя: чего это вспоминаю все былое, тягостное? А как же иначе? Если не вспоминать прошлое, перестанешь быть тем, что ты есть, превратишься в ничто, как та порода, которую звезда Мелика сваливает в ущелье. Разве будет жить этот шиповник, если вырвать его с корнем?
Под деревьями играют желтые блики заката, лоскутки золотистого света.
Темнеет в лесу незаметно. Соскользнут с плеч деревьев черные бурки, и под ними погаснет светлая нить тропинки.
Я не спешу. Куда и зачем?
Осенний лес в своем уборе: желтый, багряный, золотистый, синий и даже белый-белый. Моя Астг очень любила белый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Потом дороги войны уводят к чужедальним странам, к рекам, к всплескам огней, и всюду на пути моем сквозь горе утрат и радость побед неярко сияет Астг.
Вот еще одна дорога, мрачная, темная. Воспоминание о ней вызывает дрожь. Дым пожарищ, кровь на белых бинтах, боль и муки людей...
Как я выстоял?
Меня сохранил свет моей Астг, надежда моей Астг.
Я пришел на этот свет. Свет был на кривом кресте. На кривом кресте сейчас черные тени, и ничто не освещает мне дорогу. Холоден могильный камень писца Нерсеса.
Я остаюсь здесь, пока солнце не отогревает меня, распростертого на могильном камне, пока над головой моей не закружились орлы-стервятники. Просыпаюсь от шумных взмахов их крыльев. Что они тут делают, стервятники? Думают, умер... А я жив! Неужели жив?..
Иду туда, где скоро будет море. Пена на поверхности воды еще белая. Река еще резвится словно необъезженный конь. Не знает, глупая, что ей уже готовят седло и узду — высокую плотину и длинный туннель.
Подумать только, в этом громадном ущелье будет море! Вон новый посёлок, а там старый сад и груша Хачипапа..,
Граче и Мелик стоят у входа в туннель.
— Не испугала, видать, тебя? — спрашивает Мелик,
— Кто?
— Цицернаванкская ночь.
Я краснею. Ясное дело, люди волновались.
— Наша Астг уж хотела было послать на розыски милиционера,— продолжает Мелик.— Ты же гость, не дай бог что случится...
И я уже улыбаюсь. Сколько ночей я провел под сводами Цицернаванка! Знать бы им... Да, но в те дни я был не один, у меня была Астг!..
Колеса вагончиков мягко перезваниваются под скалистыми сводами туннеля. С потолка на затылок мне вдруг упала капля воды: возьми, дескать, себя в руки.
Я Дрожу от холода. Куда несут нас рельсы? Ах, да! К реке. Туда, откуда зачинался Цицернаванк...
Вот и разрез туннеля — темная пробка в скалах. Два туннельщика беседуют с военным. Знакомимся. Это военком здешних мест. Он смотрит на Граче.
— Поздравляю! — говорит военком.
— Нашли? — загорелся Граче.— Нашли?
— Нашли... Награду твою нашли.
Граче ждал не этого. Сколько уже лет он надеется и ждет свой синий свет из кровавых окопов...
Военком вынул из кармана маленькую красную коробочку.
— Орден Славы 3-й степени. Наконец-то награда нашла тебя...
...Воздушной волной его сбросило в подземный ход, и он пополз. Любой ценой, только бы добраться до Веры. Пусть еще хоть раз ее улыбка осветит мир. Хоть раз. Уши глохли от грохота разрывающихся снарядов, ноги не подчинялись, а он все полз и полз по темному ходу. Правое плечо горело огнем. Граче дотянулся до него левой рукой — мокро. Ранен, значит. Надо ползти быстрее, пока еще потерял не всю кровь и сознание еще теплится, пока светит в глаза синий свет его судьбы...
Коленями, здоровой рукой, подбородком упирался он в сырую землю и полз, полз...
Пришел в себя неведомо где и когда. И увидел склоненное над собой испуганное лицо.
«Миленький, ну же, миленький, открой глаза!..»
Граче видел только синий свет и ничего больше. Он не мог понять, во сне это с ним или наяву,
Военком открыл коробочку;
— Приказ о награждений не дошел до части, вот теперь только...— Он повернулся к Граче: — Это за взорванный тобой мост. Поздравляю..,
— Что?
Граче весь в прошлом. Голос эхом прокатился по туннелю. А свет? Где он?..
Через неделю он спросил у Веры:
«Рука будет действовать?»
«Непременно,— ответила она,—Еще камни будешь дробить ею».
«Волосы твои буду гладить...»
Граче взял в руки отбойный молоток, приложил хоботом к стене туннеля и включил.
Граче ждет.
Вчера бабушка Шогер сказала: «Ослепнуть мне, Граче не отводит глаз от дороги».
Вокруг все сотрясается. Молоток медленно погружается в грудь твердой породы, а земля стонет: «Жажду— дайте воды».
Дай волю Граче, мог бы всю гору Татан сокрушить. Только бы синий свет появился!
Разве не бывает чудес?..
«Запрягай, запрягай»,— пела свою песню красноклювая птица, давний друг пахарей...
Под камнями, заполнившими ущелье, затих Чар-Катай. Пришел покой в ущелье и в село. Посветлели воды Лорагета и с тех пор не мутнеют даже от сумасшедших весенних паводков.
Писец Нерсес начертал на своем пергаменте:
Всходи, свет мой, всходи,
Глазам твоим солнце из родника.
Душа моя, сердце мое...
И большой Хачипап заработал сохой на земле-пергаменте, на склоне горы.
Жажду — дайте воды.
Сгораю без дыма.
А пламенная Астг вновь носила пахарям хлеб, воду и инжир.
Это легенда — правдивая и достоверная.
Монгольский нойон Чар-Катай навеки умолк. А сын его, Чар-Баслан, жив. Разыскал он в далеких скалах тропинку и пополз по ней вором все к той же молельне писца Нерсеса. Пал писец Нерсес на политый кровью пергамент. А кровь обернулась маками. Вон они и сейчас пылают в расщелинах скал.
Хлеб, воду и инжир несла Астг. Не думала, не гадала, что ждет ее беда. Монгольский нойон Чар-Баслан кинул петлю, хотел похитить ее. Схватила Астг посох Нерсеса. Разъяренная, она готова была принять смерть, лишь бы не стать поруганной.
Бросив соху, поспешили ей на помощь семь кровных братьев. Сражались и пали поодиночке от руки Чар-Баслана семь братьев. Только, падая, каждый из них превращался в исполинский дуб, закрывая собой сестру. И когда обернулся дубом последний брат, и Астг обернулась ладанным деревом.
И поныне живут семь исполинских дубов: один рассеченный молнией пополам, другие же грозно-величавые. Поднимитесь чуть повыше входа в туннель и выше Цицернаванка, увидите на краю поля, засеянного пшеницей, эти дубы. Под их защитой схоронилась Астг — ладанное дерево...
Моя Астг каждой осенью срывала веточку с ладанного дерева, приносила в свой дом, и всю зиму очаг Хачипапа благоухал ладаном...
Благоухает на склоне горы ладан. В глубоком ущелье шумит Воротан. «Насыпай, насыпай».
С ветки гнет шею красноклювая птица: «Запрягай, запрягай...»
Я стою там, где некогда пас своих овец и орудовал плугом дядюшка Мамбре.
«Оровел, о...»
В глубину веков уходят благоухание ладана и «Оровел», из глубины веков пришли они к нам.
«Оровел, о...»
Со спины быка тянет шею красноклювая птица. Из теснины взывает Воротан: «Насыпай, насыпай!»
Насыпают. Но что?
Внук дядюшки Мамбре Мелик рассекает отвердевшую за века грудь скалы, прорубает подземное русло для вод Воротана к целинным склонам, к Ладанным полям. А в ущелье рычит уверенная в своей силе и мощи река: «Насыпай, насыпай».
ЛЕГЕНДА В ГОРАХ
Село взгромоздилось на хребет скалы, на тот самый клочок, где лес как бы расступился. Диву даешься, как только люди туда забрались. Не иначе, чудом их занесло, дорог-то ведь никаких не было.
Отец мой рассказывал:
«Не было в этом лесном селе ни души, кто бы смог письмо прочитать. Золотом здесь называли просо...»
Лорагет у села бурлит крутой пеной. От водопадов взвиваются ввысь водяные облака. Они дают жизнь черешне, что лепится на плече скалы, обнаженным корням инжира, свисающим, как старушечьи космы, дают жизнь садам. Чудо-река протекает в ущелье, а водяной шлейф свой стелет на скалах.
А разве дерево ладана не чудо? Вон то, что чуть выше, над входом в туннель. В его дупле молельня-часовенка Цицернаванка. В ней уединялся писец Нерсес. Кто считал, сколько сотен лет прошло с тех пор.
Это легенда — правдивая и достоверная.
Мифами и легендами овеяны наши горы. У Ладанных полей тоже своя легенда — правдивая и достоверная.
...Вокруг дерева ладана кружились в хороводе семь дубов-исполинов. Один из них рассечен пополам молнией, сорвавшейся с горы Татан, но все еще держится.
Дерево ладана — особое дерево: две пары сросшихся стволов, четыре корня в груди скалы. Эти четыре ствола и часовня писца, созданная кто может сосчитать сколько сотен лет назад, разве не чудо?
Писцу Нерсесу воду, хлеб и инжир носила из сада дочь Большого Хачипапа Астг. Околдовал ее писец своими письменами, и постигла она с его помощью их таинство...
Это легенда — правдивая и достоверная.
Бабушка Шогер рассказывает: «Имя ей было Астг. И говорила она солнцу: „Ты не всходи, моего света хватит земле"».
Как-то раз моя Астг напомнила мне молитвенную песнь легенды — правдивую и достоверную:
Всходи, свет мой, всходи;
Глазам твоим солнце из родника.
Душа моя, сердце мое...
Войско монгольского нойона Чар-Катая обрушилось- обвилось вокруг левого берега Воротана: черная туча,
черная саранча. Помутнела Лорагет от бесчисленного множества копыт, потеряли свои краски кармрахайты. На правом берегу реки жители лесного села встретили вражескую орду градом камней.
До слуха монгольского нойона дошла молва о красоте Астг, той, что сказала солнцу: «Ты не всходи, моего света хватит земле». Молва эта и привела Чар-Катая на берег Воротана.
Писец Нерсес вместе с сельчанами, вместе с Большим Хачипапом обрушил на монгольского нойона град камней.
«Насыпай, насыпай»,— подбадривал сельчан писец Нерсес.
Запрягли они быков и навозили камней, чтобы завалить ими ущелье, преградить путь Чар-Катаю.
Каменный ливень затопил узкую тропинку на дне ущелья, завалил-засыпал озверевшего нойона. И осталось неприступным село.
Глыбы скатываются в реку. Из туннеля по узкоколейке с шумом выезжает караван вагончиков и сваливает вниз отрытую скальную породу.
«Насыпай, насыпай».
От самого входа в туннель тянется лента электрических лампочек. Она бежит вглубь, в темноту. Держась этой ленты, я уверенно вступаю в туннель.
Чтобы урвать здесь горсть скалы, надо пролить горсть пота. Параллельно узкоколейке течет ручеек, не потом ли он полнится?
Навстречу мне скользит караван вагончиков с грузом. Я прижимаюсь к стене. Что за чудо? Караваном управляет золотоволосая красавица. Да это же. моя Астг! Но нет, только померещилось. Это другая звезда, звезда Мелика. Невестка бабушки Шогер, мать той девочки, что принесла мне «кусачую» воду.
А может, это Астг из молельни пустынника Нерсеса? Кто еще, как не женщина из легенды, может подчинить себе этот стальной караван?
Но вот звезда Мелика остановила свой поезд, и я очнулся.
— Пришли? — говорит она.— Видите, как у нас хорошо под землей, прохладно.
Говорит и улыбается, обнажив белые ровные зубы.
— Они далеко? — спрашиваю я,
— Кто?
— Мелик, Граче и все остальные, чьим потом полнится этот ручей?
— Далеко. Держитесь света этих лампочек и дойдете.
Она не спешит уезжать. Хочет что-то сказать. Я это чувствую.
— Вчера наша Астг показала мне одно письмо,— на* конец проронила она, глядя куда-то в сторону,
— Какое письмо?
— Ваше письмо с фронта.
Словно жаром из лавы обдало мне лицо* Но я молчу, не знаю, что сказать.
— У нашей Астг очень нежное сердце... Она плакала. Почему вы после этого письма больше не писали ей? Почему?
Звезда Мелика, не дождавшись ответа, резко сорвала с места вагончики и уехала. В ущелье гремела река: «Насыпай, насыпай».
Еще насыпать? Как уместить в одном сердце столько боли? Как?
В туннеле душно. Я расстегиваю куртку. С потолка срываются холодные капли.
«Насыпай, насыпай».
Пусть эта порода обрушится мне на голову, пусть! Чтобы все наконец кончилось! Все...
Возвращался я вместе с Граче.
И на этот раз навстречу нам несется караван вагончиков. Звезда Мелика дает долгий сигнал, и мы прижимаемся к стене.
—- Огонь, а не женщина! — озорно подмигивает Граче.— Эй, Астг!
— И она Астг? — удивляюсь я.
— Разве не похожа на звезду?
— Нет, почему же. Просто у вас есть еще одна Астг— сестра твоего отца.
— Да,— кивает Граче.— И еще одна, та, что стала легендой. Наш род никогда не был беден звездами. Что правда, то правда.
Вагончики приближаются. Астг сдерживает ход. Граче с шутливой сердитостью выговаривает ей:
— Поосторожней со своим космическим кораблем. Где это видано, прижала к стене двух мужчин.
Астг смеется.
— Обоих вас надо одним жгутом связать,— бросает она.— Испугались? Погос-Петрос из вас не получится, увядшие холостяки.
Граче даже обиделся.
— Болтаешь всякое,— отмахнулся он.
Астг залилась еще звонче.
— Не сердись, деверек. Цветов на свете много...— сказала она наконец и увела свои вагончики.
Я с минуту смотрел ей вслед и зашагал вместе с Граче. Шли мы навстречу свету. Мне показалось, что Граче как-то уменьшился в размерах. Туннель стал уже, сжимал наши плечи. И я вдруг спросил:
— Не видно что-то твоей тетушки Астг. Где она?
Граче ответил не сразу. Я ждал и в растерянности
ступал то на рельс, то мимо.
— У власти она,— сказал наконец Граче.— День и ночь занята делами поселка. Тоже не женщина — огонь! Не оставляет меня в покое. Только и слышу: это построй для поселка, то построй. Наши встречи тем и кончаются. Она-то не спросит, не упрекнет, почему я остался увядшим холостяком, не то что эта Астг... И кафе я построил по ее заказу.
— А семья у нее есть?..
Граче отрицательно качает головой.
— Мы с нею оба неудачники в этом смысле. Оба — увядшие холостяки. Хотя она, конечно, далеко не увядшая. У нее был какой-то свой цветок, синий, красный или черный, не говорит. А ждет кого-то. Глядишь, так и прождет всю жизнь.
Хорошо, что Граче идет впереди и не видит, как бьет меня дрожь. Не под землей я, а во льдах горы Татан вместе с моей Астг...
«Не уйдешь ведь, правда?»
Срываю мох с камней Цицернаванка, чтобы не замшели каменные письмена.
«Не уйдешь...»
А я ушел. Скитался неведомо где, и вот...
Солнце. Весна.
Водопадами срывается в теснину ущелья Лорагет. Падает в Воротан — синим поясом на его спину. Захлебывается буйный Воротан глыбами, сорвавшимися сверху Со скал. Здесь строят плотину.
— Прекрасное будет море, и это в скалах, где раньше и слыхом не слыхали о нем,— раздумчиво говорит Граче.
Астг возит и возит караваны вагончиков с породой и с грохотом сваливает камни в реку. Беззлобно рычит Воротан: «Насыпай, насыпай».
Астг остановилась у каменного разреза.
— Бедный наш Воротан,— сказала она с детской наивностью.— Жил в свое удовольствие. А теперь вот преграждаем ему путь.
Граче попытался пошутить:
— Ну что же, ведь и твою дорогу преградила бабушка Шогер. Пришла, забрала из отцовского дома и бросила в сети к Мелику.
Астг рассмеялась. На удивление смеются звезды в этом ущелье!
— Не обижай моего Мелика. Из-за одной его улыбки тысячи звезд упадут с небосвода.
— Ого,—удивился Граче,—какого ты мнения о своем муже!
— А ты как думал? Остается нам с Меликом взять в союзники бабушку и найти сети и для тебя. Давно пора связать по рукам и по ногам. Посмотрим, как ты будешь выглядеть в бабушкиной медовой паутине.— Астг Мелика посмеялась над своими же словами и примирительно добавила: — А сейчас, Граче, подумай пока о вентиляторе. Уж очень он барахлит, может, заменить?..
Она увезла вагончики. А Воротан все рычал: «Насыпай, насыпай!..»
Когда здесь будет море, длинный-предлинный туннель наполнится водой, а Ладанные поля и все склоны и земли получат воду, этот волшебник — Граче, медное тело — Мелик и его Астг высекут на скале у Цицернаванка: создано море в таком-то году!..
Потом пройдет тысяча лет. И другой юноша Граче, стоя на берегу моря, скажет своей золотоволосой Астг: «Это легенда — правдивая и достоверная».
И они прочтут письмена на скале: создано море в таком-то году.
ДОРОГА ЦИЦЕРНАВАНКА
ЦИЦЕРНАВАНК
Граче довез меня на своем газике до курчаво-зеленого подножья горы.
— Видишь эту тропинку?
Еще бы не видеть. Сколько раз ходил но ней. Я киваю головой и выхожу из машины.
— Иди вот по ней,— говорит Граче,— по этой тропинке. Она выведет тебя к Цицернаванку. Никуда не сворачивай. Ни влево, ни вправо. Иди все прямо.
Я закинул ружье за плечо и пошел по тропинке. Граче крикнул мне вслед:
— Может, дать в попутчики Мелика, а?
— Не надо,— ответил я.— Не потеряюсь, не бойся.
Шагов пятьдесят, и я уже в лесу, совсем в ином мире.
Умолк, исчез грохот строительства. И мне тут же почудилось, что я снова с отцом, маленький мальчик с почтовой сумкой за спиной. Потом вспомнился день, когда я пришел в село Хачипапа учителем. И вдруг разозлился на себя: чего это вспоминаю все былое, тягостное? А как же иначе? Если не вспоминать прошлое, перестанешь быть тем, что ты есть, превратишься в ничто, как та порода, которую звезда Мелика сваливает в ущелье. Разве будет жить этот шиповник, если вырвать его с корнем?
Под деревьями играют желтые блики заката, лоскутки золотистого света.
Темнеет в лесу незаметно. Соскользнут с плеч деревьев черные бурки, и под ними погаснет светлая нить тропинки.
Я не спешу. Куда и зачем?
Осенний лес в своем уборе: желтый, багряный, золотистый, синий и даже белый-белый. Моя Астг очень любила белый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10