Тут Штефан несколько охладил пыл Дана, подчеркнув, что такая перспектива требует тщательного анализа, а самое главное — органичного единства научных исследований и производства.
— Думаешь, Косма пойдет на это? — задумчиво спросил Дан.
— Ну, он еще из ума не выжил и, уж конечно, прекрасно понимает, что чрезмерное упрямство может стоить ему кресла генерального директора.
— Не знаю, не знаю. Во всяком случае, он упорно продолжает настаивать на крупносерийном производстве. Ведь выполненный план — это поздравления, премии, карьера и никакой критики.
— Что бы он ни говорил,— подытожил Штефан,— а понять обязан, что не сегодня завтра мы вступим в новый период... Ну ладно, для первого раза, пожалуй, хватит. Башка разрывается на части. Вот только еще один, последний вопрос: что из рассказанного тобой имеет прямое или косвенное отношение к расследуемому делу? Ну вот, трагедия Виктора Пэкурару уже стала для меня «расследуемым делом»...
Дан медлил с ответом. Штефан взглянул в воспаленные глаза Санды, подумал: «Бедняжка, какая тяжесть свалилась на нее! И уже не отстранишь, не вытащишь ее из этого кипящего котла. А просветов пока никаких, да и смогу ли я ухватиться за кончик той единственной нити, которая ведет к разгадке?»
Санда, однако, мыслями была очень далеко и от этой комнаты, и от беседы мужчин — она заново переживала события сегодняшнего утра. Перед глазами опять возник катафалк. У Виктора Пэкурару было спокойное, умиротворенное лицо человека, выполнившего свой долг. Казалось, он просто уснул. Даже горькая складка, появившаяся у рта в последние годы, разгладилась, он выглядел хоть и измученным, но не старым. Увидела и Овидиу Насту с гривой седых волос, развевавшихся на ветру. Его слова шли от самого сердца, простые и естественные. Было такое впечатление, что он тихо беседует со своим соратником, пытается до конца осмыслить его поступок, внушить ему, что ни капли не сомневается в чистоте и честности его души. В конце голос старого инженера окреп: «Я не верю, что найдется хотя бы один человек, по-настоящему преданный нашему заводу, родине и партии, который осмелится бросить тень на твою добрую память. Но если появится такой мерзавец или, может, мерзавцы, мы клянемся здесь, провожая тебя в последний путь, что не позволим их грязным рукам и лживому языку коснуться твоей памяти. Пусть она навсегда остается такой же чистой и светлой, какой была твоя жизнь, каким я вижу твое лицо сейчас, в минуту прощания. Обещаем тебе это как настоящие, верные друзья». Наста первым запел «Интернационал». Один за другим вступили голоса, и скоро все присутствующие подхватили гимн. Ветер далеко уносил мелодию, в которой звучала непоколебимая вера в победу — несмотря на все жертвы, лишения и печали...
По лицу Санды нетрудно было понять ее мысли. Дан подошел к ней, что-то сочувственно шепнул, потом повернулся к Штефану и сказал:
— Думаю, что травля дядюшки Виктора началась давно, и ему суждено было пострадать именно потому, что был он человеком прямым, смелым и скромным, поддерживал новые идеи и не умел кланяться. Теперь о растратах. Я собственными ушами слышал, как он попрекал Коему за то, что тот с непозволительной легкостью тратит государственные деньги на заказы за границей. Из него, бывало, и нескольких леев не выжмешь, ну а когда речь заходила о долларах, лирах, франках и особенно о западногерманских марках, тут уж он превращался в настоящего скупца. Примечательно, что и с инициативами, направленными на сокращение импорта, он соглашался не с ходу: сначала изучал дело, советовался, запрашивал мнения специалистов, а предложения действительно ценные защищал до последнего. Отсюда его бесконечные конфликты с Павлом. Лично я уже давно пришел к убеждению, что Павел терпеть не может главбуха и ищет лишь повода избавиться от него.
— Думаешь, он способен на такую подлость?
— Мне кажется, это скорее эмоции, чем продуманное заранее решение. Как-то не верится, что Косма способен на сознательное вредительство, хотя он всегда был одержим безмерными амбициями. Он в своем роде маньяк, убежденный в том, что именно ему предназначено судьбой сделать из «Энергии» недостижимый эталон.
— Браво! — подбодрил Штефан.— Но только ты сам себе противоречишь. Говоришь, его снедают амбиции. А если они побуждают его отдавать все силы заводу, разве это не смягчающее обстоятельство?
— А мне кажется, что противоречие в твоих словах,— вступила в разговор Санда.— Разве ты сам не знаешь, что если Павел вбил себе что-нибудь в голову, то его уже ничем не переубедишь? Любая смелая инициатива, которая исходит от других, сразу приводит его в бешенство. В последнее время он вообще ни с кем не советуется. Людей созывает только для того, чтобы объявить о своем решении. И не забывает добавить: «Это линия партии, товарищи!» Для Василе Нягу он как манна небесная, ибо освобождает от ответственности и от необходимости думать.
Штефан повернулся к жене.
— Это очень важно, Санда, то, что ты говоришь. Даже не можешь себе представить. Вот только нужны веские доказательства.
— Сколько хочешь!
Санда рассказала, как однажды она поместила в стенгазете статью инженера Станчу об экономии меди. Косме статья не понравилась, и он собственноручно сорвал листок со стены. А Нягу, который совсем недавно был полностью согласен с идеями автора, стоял рядом и подзуживал... Санда посоветовала мужу поговорить с Думитреску. Дело в том, что, когда по заводу стали ходить многочисленные комиссии, присутствие Виктора Пэкурару стало нежелательным, и его отправили в длительную командировку по предприятиям-должникам. А главбухом на этот период Косма срочно назначил Думитреску, человека робкого, задавленного ответственностью, но, как говорят на заводе, честного и принципиального.
— Стоп! Не сын ли это деда Панделе из токарного?— вспомнил Штефан.
— Точно. Дед уже на пенсии, однако по-прежнему каждый день за заводе — интересуется делами, дает советы,— и никому в голову не приходит считать его пенсионером. Словом, настоящий кадровый рабочий, хотя и нет его фамилии в ведомостях, нет его карточки на заводской проходной. И если однажды дед Панделе не появится, в цеху поднимется тревога.
— Ну, сын старика Панделе — этот тот человек, который нам нужен. У такого отца...
Педантичный Дан заставил Штефана вернуться к основной теме:
— Имей в виду, Павел многому научился. Законов он не нарушает, а от неугодных людей избавляется так, что комар носа не подточит: либо продвигает по службе, либо посылает на учебу, как Петре Даскэлу.
— А что, кстати, с ним? Такой цельный человек. Да и секретарь получился из него хороший, только разве образования маловато. Его вроде бы в академию «Штефан Георгиу» направили учиться?
Испас с неодобрением взглянул на Штефана:
— Ты еще не понял, что для Павла это была единственная возможность избавиться от Даскэлу? Обычно же он откомандировывает, и даже с повышением, на другие предприятия.
— А что у него произошло с Даскэлу?
И тут Санда рассказала, как этот толковый рабочий, разгадав подтекст «внутренней политики» Космы, вначале попытался с глазу на глаз убедить генерального директора в ошибочности его позиции; когда это не удалось, он открыто поставил вопрос на парткоме. Тут Косма окончательно вышел из себя и заявил, что секретарь не понимает не только задач, стоящих перед отечественной индустрией, но даже задач родного завода. И забросал аудиторию цифрами, цитатами из министерских приказов и решений правительства. В заключение посетовал: «Много у нас еще недоучек, которые вместо того, чтобы учиться...» — и предложил Даскэлу быть серьезнее, не выносить на обсуждение высосанные из пальца идеи. К сожалению, отпора ему тогда не дали — никто к этому не был по-настоящему готов. Вопрос из повестки дня вычеркнули. Но Косма этот случай не забыл. Он вообще не забывал ничего, что могло представлять для него угрозу. Как член уездного комитета, он через голову парткома предложил направить Даскэлу на учебу в академию. Возражать было бесполезно. Перед отъездом Петре пришел к директору на прием. Косма принял его с улыбкой победителя, предложил сигареты, , кофе. Петре отказался. «Как хочешь,— вздохнул Косма и, цавалившись всем телом на стол, сказал с откровенной насмешкой: — Надеюсь, ты хорошо используешь ту возможность, которую тебе предоставила партия для учебы, и больше не станешь плевать против ветра». Даскэлу ответил так: «Ни секунды не сомневался, что это твоих рук дело. Однако не думай, что ты заткнул мне рот подачкой. Мне противна твоя самодовольная рожа, противно твое гнусное лицемерие, которое ты называешь политикой. Даже я, неуч, знаю, что это называется политиканством. Надеешься, так будет продолжаться вечно и на тебя не найдется управы?» Косма оторопел, потом хрипло, как зверь, прорычал: «Да кто ты есть, чтобы мне лекции читать!» — «Простой рабочий, от станка. И в отличие от некоторых я помню, с чего начал, и верю в нашу цель. Как каждым коммунист, я имею право думать собственной головой, высказывать собственное мнение и убежден в своем долге говорить правду открыто. Так что твоим эхом я никогда не буду». Косма закричал как бешеный: «Вот отсюда, мерзавец!» Но Петре оставил последнее слово за собой: «Видно, слабая у тебя голова, коли власть так ее вскружила. Таким, как ты, нечего делать в партии честных людей!»
Даскэлу рассказал об этой истории только Санде, и все же слух облетел весь завод: Мариета Ласку, секретарша Космы, с которой тот обращался, как барин-самодур со своей служанкой, имела привычку подслушивать под дверью.
Вспомнив о долгих годах совместной учебы и работы, Штефан с грустью покачал головой.
— Не зря говорится в народе: избавь господь от поповской слезы и милости пристава.
— Думаешь, докатился Павел? — прищурился Дан.
— Не знаю. Увидим.
ГЛАВА 6
Нем ближе подходил Штефан к заводу, тем сильнее билось сердце. Одно за другим всплывали воспоминания: период ученичества — слишком короткий, потому что заводу не хватало рабочих рук, шумное общежитие, столовка с достопамятной перловой кашей да тушеной капустой, а фасолевый суп — как настоящий праздник. Это были тяжелые годы классовых конфликтов, кончившихся национализацией средств производства. А потом та страшная засуха, изможденные лица голодных ребятишек с севера, скитавшихся по городам и селам уезда. Первые шаги в профсоюзе, бурные демонстрации в поддержку Национально-демократического фронта, вступление в партию... Сколько же времени утекло с тех пор! С горьким чувством упрекал он себя в том, что так редко наведывается сюда, где каждый камень мостовой, каждый кирпич в стене знаком ему с юных лет. И вот перед глазами выросла монументальная стена, окружающая целый комплекс гигантских корпусов. Одни, взметнувшись высоко в небо, купались в лучах жаркого солнца. Другие, распластавшись между ними, матово отсвечивали прямоугольниками плоских крыш. Вдали виднелись металлические каркасы и ряды строительных лесов — вставали новые цехи и мастерские.
Он остановился у главного входа с ярко-красными буквами «Энергия». Подошел к вахтеру на проходной и сразу успокоился — за столиком с двумя телефонами сидел Бакыр, тот самый Бакыр, о ком говорили, что он ровесник завода.
— Позабыл нас, сынок, совсем позабыл! И не стыдно тебе?
«Да, состарился наш вахтер. Теперь уж молодежь вряд ли назовет его дядюшкой Бакыром, скорее, дедом»,— думал Штефан, разглядывая обветренное, задубленное, в глубоких морщинах лицо старика. Его белые как снег волосы резко контрастировали с черными живыми глазами, от которых ничто не могло укрыться. Трудно было представить себе завод без дядюшки Бакыра Мануша, бессменного и грозного хозяина проходной. В жилах его текла албанская кровь — он происходил из арнаутов, искавших здесь два века назад спасения от турецкого разбоя. Из поколения в поколение служили арнауты верой и правдой в имениях помещиков Потыркэ и Панэ на землях Должа и Яломицы. После крестьянского восстания 1907 года отец Бакыра, Схефтек, поклялся не служить боярам и перевез семью в город. А тут попал из огня да в полымя: албанцев брали только в сторожа. Стал он работать на фабрике и вскоре сдружился с мастеровыми. В 1917-м хозяева сбежали, поручив Схефтеку охранять предприятие. Через несколько месяцев в город вошли немцы, и, когда он отказался впустить их на фабрику, его расстреляли. Спустя два года вернулись хозяева и великодушно пожаловали вакантное место в проходной, освободившееся после гибели Схефтека, его сыну. Бакыр был тогда молод, но уже хорошо усвоил, что значит быть охранником. Даже в незабываемом тридцать третьем, когда все рабочие до единого вышли на улицу из солидарности с бастовавшими железнодорожниками, пост свой не покинул. В 1948-м, хотя Бакыр с большим трудом понял смысл проходившей по всей стране национализации, он остался на заводе по просьбе рабочих. А инженер Овидиу Наста сказал тогда: «Бакыр — человек верный и надежный». В другой рекомендации он и не нуждался. У Бакыра Мануша была потрясающая память — он знал по имени всех рабочих, помнил даже, кто когда пришел на завод, кто где набедокурил еще во времена ученичества, женат ли, сколько детей, в меру ли пьет. Алкоголь ненавидел люто. Приложился с утра — сиди лучше дома, все равно на завод не пройдешь. Бакыр не уступал даже начальникам цехов, когда те приходили и умоляли: «Пропусти человека, поддал-то самую малость, а он сегодня позарез нужен»...
Бакыр по-отечески смотрел на Штефана, в его взгляде читался немой вопрос.
— Что делать, дядя Бакыр, работа засосала, дома собственного не вижу...
Вахтер лукаво улыбнулся:
— Полно, домнул инженер, мы ведь тоже кое-что понимаем. Ты теперь в начальники выбился, чего тебе тут искать?
Обращение к мужчине.
— Ну вот еще! Ты же меня с шестнадцати лет знаешь,— нахмурился Штефан.
— Ладно, молчу. Только с тех пор, как тебя ветром отсюда сдунуло, у меня борода до пояса отросла.
— Ладно, дядя Бакыр, ты, я вижу, по-прежнему такой же неприступный, как скала. Ну да мы еще успеем поговорить.— И Штефан шагнул было на заводскую территорию.
— Стоп! Обожди! Куда идешь? — остановил его вахтер, грудью закрыв проход.
«Вот чертов дед,— улыбнулся Штефан.— Знает меня как облупленного, а прикидывается...» Он вытащил из кармана удостоверение. Старик развернул его, повертел в руках, вернул с равнодушным видом.
— У нас это не годится. С ним можешь ходить там, в городе. А тут носят специальные нагрудные знаки.
— И что же мне теперь делать? — растерялся Штефан.
— Скажи, как полагается, к кому тебе надобно, и сиди жди, пока начальство решит, пускать тебя или нет.
Штефан передернул плечами, процедил сквозь зубы:
— Куда, куда, к генеральному, разумеется.
И сторож опять не упустил случая лишний раз уколоть гостя:
— Ну конечно! Извини, пожалуйста. Известное дело: шишка с шишкой дружбу водит.— Он набрал номер телефона. — Мариета, здесь вот товарищ инженер Попэ, он
хочет пройти к шефу...— И повернулся к Штефану: — В городе он, в уездном комитете.
Штефан оторопел. Ведь они заранее договорились, что он сегодня приедет на завод.
— Ладно, подожду в его кабинете.— Увидел, что Бакыр колеблется, и добавил: — Не торчать же мне здесь, на проходной, эдак я все твои секреты выведаю!.. Как ее фами-
~лия, этой Мариеты? — Ласку,— пробормотал вахтер. Штефан взял из его рук трубку.
— Говорит Штефан Попэ из уездного комитета... Да, Бакыр мне сказал. Что же это у вас за порядки такие — держать гостя на проходной?.. И не оставил никаких указаний? Хорошо, я позвоню в партком.
— Секундочку,— пискнула трубка.— Вот товарищ Нягу как раз рядом.
Послышался другой голос — тягучий фальцет:
— Вы уж извините, товарищ Попэ. Приказ есть приказ, его надо выполнять. Передайте трубочку, я скажу, чтобы вас пропустили. Порядок все же должен соблюдаться...
Бакыр взял трубку. Заговорщически улыбнулся, пропуская Штефана. А удостоверение оставил у себя.
«В конце концов, что мне на них обижаться? — подумал Штефан.— Они люди подневольные, но к чему разводить такие формальности? А если что-нибудь срочное?»
Широкая аллея вела к административному корпусу. Серый бетонный куб высился над заводом многоэтажной громадой. Широкие лестницы были неправдоподобно чисты — казалось, на них еще не ступала нога человека. Лифты сновали вверх и вниз, двери бесшумно открывались, и молчаливые люди спешили по своим кабинетам. Ни привычных шуток, ни веселых голосов, которые когда-то не угасали здесь. «Все иначе,— подумал Штефан.— В общем-то, неплохо, каждый занят своим делом. Но уж больно много суровости и какой-то чопорной деловитости. Морг, да и только». На третьем этаже он подошел к высокой дубовой двери с элегантной табличкой: «Генеральный директор».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42