Если на собрании обсуждается какой-то вопрос и Урманбаев скажет: так, мол, и так,— Сыртлановы сразу же дружно поднимаются в атаку. И пошла свара. Ибо тут уж Зульпикей расходится вовсю. Поставит Сыртланов новый дом, машину, скажем, купит или мотоцикл — Урманбаевы уже готовят ответ. То же самое купят, да еще больше, да еще красивее, да еще богаче. Только бы обогнать, только бы дальше прыгнуть. Вот и слышно с одной стороны: «А мы чем хуже!» — с другой: «Наша давит!»
Остальным — потеха! При каждом удобном случае подначивают соперников, стравливают, как петушков. Кто-то зловредный даже не поленился, всех детей до десяти лет в обеих фамилиях пересчитал. Удивительно: у Сыртлановых — сорок два и у Урманбаевых — ровно сорок два. Выходит, зная, что может зайти спор, кто-то заранее об этом подумал. Кто же на чертовых, иначе не скажешь, счетах щелкал? Уж ясно, не Фатхутдин Фатхутдинович. Зульпикей, вот кто! На то он и Зульпикей, на то и бес-баламут: вроде одно к другому подогнал, а ма-аленькую щелку для новой свары оставил. По второму-то подсчету оказалось, что если у Урманбаевых двадцать мальчиков и двадцать две девочки, то у Сыртлановых— двадцать два мальчика и двадцать девочек подрастают. Вот ведь как тонко подвел бес-баламут! Каждому ясно, чем меньше разница — тем больше споров, ибо спорщику кажется, что какую-то мелочь он и за горло возьмет. А против очевидного не попрешь. Как ни петушились Урманбаевы, но поняли, что тут их объехали, и промеж себя решили эту нечаянную ошибку срочно исправить. Как говорит Фатхутдин Фатхутдинович, выравнять баланс.
И вот посредине встала Танхылыу. Будучи посторонним, Шамилов и от этой тяжбы должен бы остаться в стороне, так как фамилия его не Сыртланов и не Урманбаев (а Шамилов). Но, как мы знаем, у него свой расчет, свой интерес. Услыхав, что птица счастья вот-вот сядет на плечо его ученика, он чуть не подпрыгнул от радости. «Если у парня дела на лад пошли,— подумал он,— значит, девушка в наших руках. Чтобы согнуть иву, достаточно за тонкую ветку ухватиться. Теперь и самого старика к земле пригнем. Даст место для тополя, никуда не денется». Но пусть на такую расчетливость учителя Гата не обижается, Шамилов — человек общественный, для всего аула старается. Впрочем, и Гата мелочиться не будет. Он — победитель, а победителя, как уже говорилось, украшает великодушие.
Сыртлановы на майдан выставили Самата. Нет, не подумайте, что Гата и Самат, как на сабантуе, сняли рубашки, охватили друг друга за пояс и, кряхтя, начали бороться. Слово «майдан» здесь взято в переносном смысле — ристалище. И еще, если Гата бросился в схватку, словно морская птица, которая ищет бури, как будто в бурях есть покой, то Самат вышел поневоле, против своей охоты. Только за неимением лучшего он стал знаменем Сыртлановых. Зная, что теленок — теленок и сынок— тоже телок, Юламан взял дело в свои руки. Фаткулле Кудрявому он всю печенку проел, пытаясь склонить его на сторону Сыртлановых. Даже в вопросе тополя и бани поддержку всего рода обещал. Его протянутую руку Фаткулла пожал, но поддержки не принял.
Сколько Юламан ни бился, ни суетился, Самат все еще был пеший, Гата — на коне. Урманбаевы торжествовали, Сыртлановы отдались безутешному горю, а Шамилов еще энергичней потирал руки.
Но не только учитель рассчитывал обернуть победу Гаты на пользу обществу. Решив, что у парня с Танхылыу уже, как говорят в Куштиряке, каша варится, Алтынгужин тоже надумал извлечь из этого кое-какую выгоду.
— Слушай, друг Гата,— подкараулив председательского шофера возле правления, сказал зоотехник.— Так ведь и упрямится Танхылыу, не выходит на работу.
Сначала Гата смерил его взглядом снизу вверх, потом сверху вниз — и так и эдак вроде одинаково — и лишь тогда сказал:
— А я здесь при чем? С самой и поговори!
Так сказал Гата. Скромненько сказал. Однако по ленивой улыбке, по голосу чувствовалось, что без него этой проблемы никак не решить. Конечно, Танхылыу он не хозяин, но помимо его воли девушка и шагу не ступит. Нужно и то сказать, что сомнения у Гаты насчет Алтынгужина до конца не рассеялись, холодность объяснялась еще и ревностью.
— Пять раз уже говорил! Даже слушать не хочет. А не идет она — и остальные готовы разбежаться.— Алтынгужин взял его за локоть, отвел в сторону и, перейдя на шепот, начал уговаривать: — Как друга прошу, помоги, пожалуйста. Она не ослушается тебя.
Гата нахмурил брови, подумал, прикинул — отсюда, кажется, и впрямь опасности нет — и подмигнул:
— Уговорил, скажу.
Какое у него влияние на Танхылыу — это вопрос особый. Но ходившие по аулу слухи требуют некоторых уточнений. Гата действительно возил Танхылыу на машине, но, во-первых, не ночью, а вечером, во-вторых, в уазике кроме парня с девушкой были еще парторг с председателем. А в-третьих, поехали не в таинственное «куда-то», а после долгих уговоров парторг с председателем уломали упрямицу съездить на ферму к дояркам. Цель: восстановить мир и согласие, вернуть Танхылыу на ферму. И на самой встрече Гата не был, ждал начальство в машине.
По правде говоря, после возвращения из Ерекле Гата ни разу даже не поговорил с ней наедине. И когда лишь на следующий день после поездки на ферму Танхылыу сама остановила на улице и заговорила с ним, парень вновь воспрял духом.
— Говорят, Кутлыбаев в Каратау на совещание едет. Нас не возьмет ли? — с явным кокетством сказала она.
— Кого это «нас»?
Танхылыу улыбнулась ехидно и погрозила пальцем:
— Нет, ты только посмотри, еще прикидывается! Забыл, с кем вчера в клубе весь вечер танцевал?
Гата задумался. С кем же он танцевал? Смотри-ка, на чем подцепить хочет! Да, с Дилей танцевал, ну и что?
— Ну, все никак не вспомнишь?
— Не знаю... С Диляфруз раза два станцевали. Только что тут...
Танхылыу этого и хватило. С таинственным видом она посмотрела по сторонам и зашептала:
— Ладно, оправданиями не мучайся. Только и слышу от Диляфруз: «Гата, Гата, Гата!» Наверное, уже весь язык себе отбила: «Вот Гата, вот парень!» Она ко мне тайком раза два заходила. Сам знаешь, как с фермы ушла, девчата готовы изловить меня и съесть, потому Диля и ходит тайком. А как тебя хвалит! Так возносит, того и гляди, об небо шмякнет. А ты: «Не знаю... раза два станцевали...»
— Погоди-ка, Танхылыу, я ведь... ты ведь...
— Не погожу! Все вы, парни, такие, вскружите голову девушке, а потом хвост за спину и в кусты. Пойди поищи другую такую — сама красивая, сама работящая! Короче, вот что, Гата, коли меня за друга считаешь, скажи Кутлыбаеву! У меня и у Дили в Каратау дела есть.
— Так ведь автобус ходит,— упавшим голосом сказал Гата.
— Ну, как хочешь. Только смотри, как бы потом жалеть не пришлось. Диляфруз еще меня обидчивей.
И она повернулась уходить, Гата преградил ей путь.
— К половине второго к правлению приходите. Только ради тебя.
Что за напасть? Он ходит, по Танхылыу душой горит, и если не весь аул, то все Урманбаевы за него, а она ему свою подружку сватает. Треснуло зеркало его любви, светлые надежды разбиты, и планы, которые возводил он все эти дни, готовы рухнуть!.. Но если Танхылыу не любит, то зачем кокетничает, зачем завлекает его? Как над маленьким ребенком потешается. Где, с кем ее душа? И этот дом. Разве будет человек ни с того ни с сего строить дом? А свадебные подарки? Кому они? Хоть бы это узнать.
Потом мысли Гаты перешли на Диляфруз. Спокойная, сдержанная девушка, работящая. А красотой и Танхылыу не уступит. Нынче летом в Уфу ездила, поступила в сельскохозяйственный институт, на заочное отделение. Таких на весь Куштиряк — Танхылыу да она. Хоть с виду и мягкая, однако ловкая, хваткая и на язык острая. Но Диля — это Диля. Все же не Танхылыу...
Как только приехали в Каратау и машина встала во дворе дома, где обычно останавливались куштирякцы, Кутлыбаев сказал, что раньше чем через три часа не вернется, и отправился по своим делам. Следом за ним Танхылыу: «Я к тете, меня не ждите, завтра автобусом вернусь»,— и тоже исчезла. Гата проводил ее взглядом, взял тряпку и начал протирать стекла и фары уазика.
Только у Дили, видно, дела не очень спешные. Крутится вокруг Гаты, все не уйдет никак. То короткое, подол сантиметров на десять выше колена, платье пригладит, то высоко, словно туркменская папаха, взбитые волосы поправит и трещит без умолку:
— А так идет? Гата-агай? Ты какие волосы любишь, длинные или короткие? Черные или светлые?
Ишь раскокетничалась. Всего-то на два года младше, а тоже — «агай», уважение показывает. То ли вправду, то ли понарошку.
Ответов Диля не ждет. Они ей не нужны. В том, что все ей к лицу, она и не сомневается. Наверное, перед тем как в дорогу выйти, полчаса перед зеркалом торчала, принаряживалась-прихорашивалась-причесывалась. А может, и целый час, кто знает. Когда в Одессе Гата заходил к одной знакомой девушке, всего-то в парк пригласить, и то, бывало, пока дождется, весь умается. А женская порода, в Одессе ли, в Куштиряке ли, везде одинакова.
Наконец терпение Дили иссякло:
— Ты что, на выставку свою машину готовишь? Корова так своего телка не вылизывает.
— Ступай, дела свои делай. Я-то тебе зачем?
— Зачем, говорит, и не постыдится ведь! Я же в культмаг приехала, магнитофон присмотреть. А вдруг присмотрю— кто потащит? Что, у тебя руки оборвутся, если поможешь? Подумаешь, с председателем он ездит! — Сердито поджав губы, девушка зашагала к воротам.
— Нет чтобы сразу так сказать...— пробормотал Гата и поплелся за ней.
В культмаге подходящего для Дили магнитофона не оказалось. Но это ее не расстроило.
— Похоже, спешных дел у тебя нет, давай в кино сходим,— сказала она и взяла парня под руку.
Но и там больше получаса не высидела, шепнула Гате на ухо:
— Веди в столовую, проголодалась.
Выйдя на улицу, она опять принялась трещать о своем. На то, как нехотя идет спутник, никакого внимания.
Наконец, когда сели в столовой, дошла очередь и Гате вставить слово. Вспомнив просьбу Алтынгужина, он решил сначала поговорить с Дилей,— уж, наверное, знает, какие у подруги планы.
— Уж если ты не знаешь, мне-то откуда знать,— ответила Диляфруз.— О работе ли думать, когда замуж собираешься.
— Ых-хым! — сказал Гата, резко отодвинув стоявшую перед ним тарелку на середину стола, даже суп плеснулся.
— Не горячись,— улыбка у Дили вышла лукавой и в то же время робкой. Она погладила Гату по руке. Лицо парня потемнело еще больше.— Эх, Гата, Гата! О женихе ли сейчас думать Танхылыу.
Разговор этот, околицей да намеками, Гату не успокоил. Наоборот, еще новые сомнения зародил. Хоть как, а надо отделаться от девчонки и повидать тетку Танхылыу.
— Ладно,— сухо сказал он,— если других дел нет, ступай на квартиру. А мне тут с одним человеком встретиться нужно.
Он уже довольно далеко отошел от столовой, как вдруг — тук-тук-тук — его нагнала Диля. «Ну, прямо смола!»— ругнулся он про себя. Она же, пропустив мимо внимания, как поморщился Гата, поспешила сказать свое. Вернее — ужалить.
— Не будь дураком, Гата-агай, по-дружески говорю, Танхылыу забавляется только, о тебе и не думает...
— А о ком? — Гата и сам не заметил, как вцепился ей в руку.
— Точно не знаю. Слухи ходят, что Самат к ней сватается... Отпусти руку!
Да, Стахан, брат Гаты, говорил, что подвыпивший Юламан хвастал в гараже перед мужиками: «Наша теперь Танхылыу! Разве есть в Куштиряке парень моему Самату под стать!» Стахан, тоже плут из куштиряковских, покричал маленько и предложил брату: «Сыртлановы расшумелись, шкуру неубитого зверя делят, а мы что же? Ходим, как телята. Давай возьмем и украдем Танхылыу! Девушку умыкнуть — за грех не считается». Но Гата отважные помыслы брата отверг, потому что от Самата опасности он не ждал, здесь душа была спокойна. Теперь же, увидев, что дело запутывается еще больше, во все глаза уставился на Диляфруз:
— Как это — сватается?
— А как сватаются? По обычаю. Сам он не то что словом перемолвиться — даже близко к Танхылыу подойти боится. Потому переговоры с дедушкой Фаткуллой ведут родители Самата. Точь-в-точь по старинке, как моя бабушка рассказывала.
Новость оглушила Гату. Порядком прошло времени, пока он осознал, что Диля ушла, а сам он сидит на скамейке возле чьих-то ворот. Вот она, жизнь,— мах колеса, то в грязь, то в небеса. Из-за Танхылыу он Одессу, а вместе с Одессой хорошую работу бросил, вернулся домой, старанием, прилежанием своим с уважаемыми людьми в один ряд встал, и в работе спор, и на язык скор... Впрочем, нет, на слова-то он не мастер. Ну и что? Из слов дворца не выстроишь. Сила Гаты в технике, в борьбе за новую культуру. А Самат? Кто он такой, Самат? Кроме того, что в армию сходил, где он еще был? Какие далекие от Куштиряка земли повидал? Может, статью-силой своей, мастерством или геройством прославился? Сидит день-деньской в сельсовете, лицо, как шафран, пожелтело, в глазах света живого нет, уже, наверное, все бумаги в сельсовете съел. Нет, если уж родители девушку уговаривать взялись, тут дело не выйдет, как день ясно. С какой стороны ни возьми, Танхылыу ему не пара. Да он, наверное, и сам видит. До чего не дотянешься — и тянуться нечего.
Значит, кто-то другой. Но кто же? Сколько ни перебирал Гата парней, но равного себе так и не нашел. «Пустое говорит Диля. Свой аркан на мою шею пытается накинуть, хочет, чтоб я к Танхылыу остыл. А Танхылыу оттого такая задиристая, оттого все эти подковырки, что любовь свою боится выказать»,— успокоил он себя.
И Гата поспешил к универмагу. Там разгадка тайны. Тетка наверняка выведала, что у племянницы на душе. Гата вспомнил, как он растерялся в прошлый раз, когда приезжал за свадебными подарками, и ни о чем не спросил у Нисы. «Эх, абитуриент!» — вздохнул он.
Танхылыу в магазине не видать. Покончила, наверное, с делами и ушла. Тоже удача.
— А-а, здравствуй, земляк! — Завидев Гату, Ниса поспешила ему навстречу.— Как дома, отец с матерью как? А наши? Живы-здоровы?
— Здоровы,— буркнул Гата. «Та-ак!» — сказал он про себя, подобно своему учителю Шамилову, и навострил уши. Вот тебе и Танхылыу! Сама: «К тетке пойду»,— а сама, значит, куда-то еще отправилась. Если бы она уже побывала здесь, разве стала Ниса об их здоровье расспрашивать?
— Все ты мельком, все по работе, даже в гости тебя пригласить не могу,— изобразив на широком довольном лице огорчение, сказала Ниса.— Ладно, придет еще день... Спасибо, что навестил, тут у меня посылочка для Танхылыу.
— Опять, наверное, свадебный подарок.— «Что-то слишком частыми стали эти посылки»,— отметил он про себя, но ничем себя не выдал, поулыбался даже немного, глазки сощурил.
— А ну их! И свадьба-то все не как у людей! Что в ауле-то говорят?
— Говорят, Танхылыу за сына Юламана Быстрого сватают...
— За Самата, что ли? — Ниса так расхохоталась, что сновавшие по залу покупатели с удивлением посмотрели на нее.— Ой, насмешил!.. Да разве он Танхылыу пара? Ты ей скажи, лучше парня, который уже есть, днем с огнем искать будет — не найдет. Самат, говоришь, а? Если бы у меня спросили... — Но тут Ниса оглянулась на зов молоденькой продавщицы, бросила Гате: — Я сейчас! — и ушла в комнату позади прилавка. Слова, готовые сорваться с языка, так на языке и остались.
Убил бы Гата эту продавщицу! Другого времени нет, чтобы в самый интересный момент встрять в разговор? На пожар, что ли? Впрочем, долго ждать не пришлось, с узелком в руке показалась Ниса. Но прерванный разговор снова связать — все равно что мотор на морозе разогревать.
— Тоже чтоб люди не заметили? — сказал Гата, кивнув на узелок.
— Нет, не секрет. В прошлый приезд Танхылыу деньги оставила, сумку просила купить. Привет от меня передай, ладно?
— На свадьбу-то приедешь, наверное?
— Прилетела бы! И чего тянут. Хоть бы Танхылыу наведалась, знает ведь, что нет у меня времени туда-сюда ездить.
Все ясно, сомнений нет. Ниса другого парня имеет в виду. Не Самата и не Гату. Кого-то другого любит Танхылыу, а с Гатой как кошка с мышкой играет. Но выдавать себя нельзя. У Нисы глаз приметливый. Стиснуть зубы и терпеть.
— А парня-то... и не видела разве? — Лицо у самого безразличное, можно сказать, даже каменное. Дескать, так просто спрашиваю, тебе сочувствую, мне-то все равно.
Но у Нисы, кажется, зубы не из редких, собственный-то язык поприжать умеет. Женщина острая, хваткая: как змея под землей ползет, и то услышит. Улыбнувшись, она погрозила Гате пальцем:
— Ах-хай, парень, много знать хочешь! Может, говорю, Танхылыу и тебе голову вскружила?
— Эх, апай! — И Гата, оставив ее в изумлении, ударяясь о встречных, выбежал на улицу. Выбежал и встал как вкопанный. «Эх, абитуриент!» — с ненавистью сказал он себе. Так и не сумел сдержаться, секрет, готовый уже развязаться, не развязал, бежал, как мальчишка. Обратно в магазин вернуться? Стыдно. Он ведь куштиряк-ский джигит. Гордость прежде ума ходит.
Возвращаясь на квартиру, Гата попытался все увиденное и услышанное смотать в один клубок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24