— Бо вонище тут у вас такое, как в свинарнике. Разве ж можно так напиваться?! Так и сгореть можно.— Наклонившись вперед, она заглянула в комнату, удивилась, увидев на раскладушке Лазарева.— О! А там еще кто? Не сами, значит, цапились, а вместе с тем. И весь пол заплевали! — закричала она уже совсем зло.— Это ж какими надо быть свиньями, чтоб ото так напиться! И никакой закон на них не действует, никакие постановления, чтоб вам всем пропасть, проклятым!
— Угорели,— сказал Кретов, пытаясь встать на ноги.— Мы угорели.
Но Татьяна не услышала его слов. Все больше распаляясь, она уже кричала на весь двор:
— Ой, участкового сейчас приведу! Пусть он вас вытурит отсюда, дармоедов несчастных! Приходили ж вчера люди, хотели выгнать, так я пожалела этих гадов, этих пьяниц пропащих, что б вам всем провалиться! Всю ж времянку загадили, провоняли, только что не сожгли, бог миловал, а ведь и сжечь могли, бо совсем же уже без сознания! Приведу участкового, ей богу, приведу! — Татьяна с силой захлопнула дверь времянки и удалилась, продолжая кричать.
«Дура, ох дура»,— подумал Кретов с горечью, не имея сил сердиться на Татьяну. Впрочем, все было так похоже па то, что он тут с Лазаревым пьянствовал, что Татьяне было трудно предположить что-либо другое. Да и что можно предположить, если мужиков всегда одолевает одна болезнь — пьянство...
Кретов шагнул вперед, к другой стене, едва устоял. Держась за стену, толкнул ногой наружную дверь. Вошел Ва-сюсик, посмотрел, нервно дергая хвостом, на Кретова — вид Кретова его явно раздражал — и удалился в угольную кладовку.
— Бессовестный,— сказал ему вслед Кретов,— делал бы свое дело на улице, уже тепло, а ты все норовишь сходить в уголь. Бессовестный! — ему не столько хотелось пристыдить Васюсика, сколько надо было проверить себя, свою способность говорить.— Нормально говорю,— похвалил он се-
бя.— И мозги, кажется, уже нормально работают.— Он потер пальцами виски, лоб. Подумал, что следовало бы теперь выпить крепкого чаю или кофе, но для этого надо было разжечь керогаз, принести воды, одеться, наконец. Для такой работы у него не было еще сил.
Кретов переступил порог комнаты, приблизился к раскладушке, оперся о нее обеими руками и опустился на колени.
— Лазарев,— позвал он, похлопав его ладонью по щеке.— Очнись, мерзавец! Твой номер не удался — я жив...
Веки у Лазарева вздрогнули, но глаз он не открыл, застонал хрипло и страшно, словно горло его было залито болотной жижей. От его грязной подушки дурно пахло, да и лицо Лазарева, дряблое и жалкое, было покрыто корками, словно у больного оспой.
— Нашатырного спирта у меня пет,— сказал Лазареву Кретов,— нечего дать тебе понюхать. Так что дыши кислородом, мерзавец, и приходи в себя, пожалуйста, и побыстрей, а то Татьяна приведет участкового Попова.
Стало так холодно, что Кретову пришлось одеться, хотя сделать это оказалось не так легко: ноги путались в штанинах, долго не удавалось натянуть через голову свитер. Одевшись, он снова занялся Лазаревым, попытался поднять его с постели, растормошить. Лазарев по-прежнему плохо дышал, но уже открывал глаза, бессмысленно вращал ими, что-то мычал, пытался сопротивляться, оттолкнуть Кретова рукой.
— Да грязен же ты, грязен,— внушал ему Кретов,— надо подняться, умыться. Надо убрать в комнате, потому что здесь ужасно, как в притоне алкоголиков.
Но Лазарев не слушался его, валился снова на постель, стонал и дергался, как паралитик. Кретов устал бороться с ним, отдышался, встал. Увидел на столе чайник. Решил напиться, но чайник оказался пустым. Надо было сходить за водой. И надо было, наконец, разжечь керогаз, чтобы сварить кофе, чтобы согреть воды и умыть Лазарева. И еще надо было срочно вымыть пол, чтобы Попов не поскользнулся и не внес бы потом этот факт в свой протокол...
Но едва Кретов успел подумать об этом, как во дворе послышались голоса. Кретов глянул в окно и сердце у него оборвалось: в калитку вошли Татьяна, участковый Попов, Двуротый и верный паж Двуротого Жохов. Кретов сел на кровать и закрыл глаза руками.
— Полюбуйтесь, люди добрые! — снова зашумела с порога Татьяна.— Полюбуйтесь на этих паразитов! Вишь, чего натворили — в комнату войти противно. Так что составляйте протокол и гоните в три шеи!..
«Интересно, почему в три шеи? — подумал Кретов.— Правильнее было бы в две шеи — ведь нас двое...»
— И чтоб вашего поганого духу здесь больше не было! — никак не могла успокоиться Татьяна.— В город их надо отвезти, пусть там с ними разбираются!..
— Помолчи! — приказал Татьяне Попов.— И вообще можешь уйти, мы тут без тебя управимся.
— Да, да, помолчи! — потребовал также Двуротый.— Надо же нам поговорить с твоими квартирантами...
— Только один квартирант,— уточнила Татьяна,— только этот писатель, а тот приблудный, ночью, видать, приперся, он же, наверное, и самогонки принес, бо у этого не было, я знаю, откуда ей у него взяться...
— Замолчишь ты, наконец, или нет?! — прикрикнул на Татьяну Попов.— Сказано же тебе русским языком: сами разберемся! — Попов переступил порог, потрогал плиту и, убедившись в том, что она холодная, положил на нее свою сумку, вынул несколько листов бумаги, ручку, приготовился писать; спросил, обращаясь к Кретову: — Кто валяется на раскладушке? Как фамилия, имя, отчество, откуда прибыл?
— Лазарев фамилия,— ответил Кретов.— Имени и отчества не знаю, вернее, не помню.
— Вот допились! — снова вмешалась Татьяна.— Забыли, как друг друга зовут!
— Ах, Татьяна Ивановна,— сказал ей Кретов.— Потом вам будет очень стыдно за все, что вы натворили сейчас...
— Отвечайте на мои вопросы,— прервал его Попов.— Итак, откуда взялся этот Лазарев? Кстати, разбудите его!
— Он не спит. Он без сознания, он угорел.
— Напились и угорели...— принялась было снова за свое Татьяна, но Двуротый взял ее за руку и вывел из времянки.
— Что пили? — спросил Попов.
— Самогонкой воняет,— сказал Жохов.— Самогонку жрали. Мой нос ее за версту чует,— заржал он.— Ее еще только собираются гнать на другом конце деревни, а я уже чувствую.
— Ничего не пили,— ответил на вопрос Попова Кретов.— Мы угорели. Было бы правильно, если бы вы позвали врача. Я-то очухался, а Лазарев может дуба дать, то есть умереть, простите.
— А вот мы сейчас обыщем помещение,— сказал Попов.— Найдем посуду, понюхаем... Жохов, поищи! — приказал он дружиннику и снова обратился к Кретову: — Сколько выпили? Литр? Два?
— Разве я похож на лошадь? — усмехнулся Кретов.— Я и чаю-то столько не могу выпить...
— Насчет чая — это ты верно заметил, товарищ писатель,— заглядывая под стол, снова засмеялся Жохов.— Чаю много не выпьешь. Раньше так и говорили: чай — не водка, много не выпьешь. И точно: имел раньше возможность проверить это на себе... А бутылок что-то не видать,— сказал Жохов Попову.— Успели, наверное, выбросить.— Понюхал стоявший на столе стакан и добавил: — Стаканчик, значит, чаем сполоснули. Полная конспирация, как говорится, если б, конечно, не заблевались по уши...
— Предъявите ваши документы и документы вашего дружка,— потребовал Попов после того, как Двуротый сказал ему что-то на ухо.
— И не подумаю,— ответил Кретов.— Я требую, чтобы кто-либо из вас вызвал врача!
— Головка бо-бо? — опять развеселился Жохов.— Это бывает. Самогонка в этом смысле — чистый тебе яд. От нее башка на куски разваливается. Имел возможность испытать это раньше, до борьбы за трезвость. А вот после коньяка — никакой тебе головной боли, только сердце бухает, бу-бух, а головной боли — никакой. Имел возможность проверить это...
— Тебя тоже вывести из времянки? — пригрозил Жохову Двуротый.— Болтливые все, не дадут слова сказать! Помолчи, а то выгоню!
— Есть, товарищ начальник,— ответил Жохов.— Буду молчать. Приказывайте, что делать дальше.
— Проверь по карманам, какие есть у них документы,— сказал Жохову Двуротый.
Кретов снял со спинки стула свой пиджак и свернул его на коленях.
— Если подойдешь, получишь,— предупредил он Жохо-ва.— Усвоил?
— Что делать? — спросил Жохов у Двуротого.— Применять силу?
— Вы прекрасно знаете, кто я. Со вчерашнего вечера, когда мы встречались, я, кажется, не очень изменился, можно узнать,— сказал Кретов, обращаясь к Попову и Дву-ротому.— А у человека, который лежит на раскладушке, никаких документов нет, он их давно потерял... Запишите это в протокол, Попов. Но я знаю этого человека, его фамилия Лазарев. Знаю очень давно, лет девять или десять. Он был судим, отбыл срок, но, выйдя на свободу, потерял документы. Ко мне он пришел именно с той целью, чтобы я под-
твердил его личность в милиции, куда мы намеревались вскоре отправиться. Но ночью мы угорели... Это все! Я требую, чтобы вы вызвали врача!
— Ишь, дернулся! — сказал о Лазареве Жохов.— Похоже, что на самом деле угорел.
— Выйди! — заорал на Жохова Двуротый.— Никто в твоих выводах не нуждается!
— Могу и выйти,— обиделся Жохов.— Могу пойти врача позвать.
— Кто тебя просит, болван?! — Двуротый бросился к Жохову и вытолкал его из времянки.— Навязался на мою голову, недоносок!
— А это мы еще увидим, кто недоносок,— отозвался уже за порогом Жохов.— Сейчас пойду к парторгу и врача позову...
— Стой! — вернувшийся уже было во времянку Двуротый пулей вылетел во двор.— Стой, тебе говорят!
— Что-то вы сильно раскомандовались,— уже от калитки крикнул Жохов,— своей женой командуйте, Григорий Григорьевич! Пока!
— Ну, гад! Ну, паразит! — возвратился, ругаясь, Лукь-янов-Двуротый. С такими дружинниками наведешь порядок, как же! Убежал! Что будем делать? — спросил он Попова.
— А что делать? Подпишем протокол и пойдем,— ответил Попов.
— А выдворять?
— Покажем протокол начальству, начальство этих голубчиков вызовет и решит, кого и куда выдворять. А нам куда их выдворять? В степь, что ли?
— Я возьму машину, и сейчас же отвезем их в город, в райотдел,— предлояшл Двуротый.— Пусть их там сначала в вытрезвитель посадят, как это обычно, возьмут кровь на
анализ.
— Так ведь они не пьяные,— сказал вдруг Попов.— Больные — это верно, а что пьяные — не видать.
— Да как не видать? Как не видать? — замахал руками Двуротый.— Если ты своей властью не отправишь их в вытрезвитель, я сам их отправлю, у меня такое право имеется. Я начальник дружины!
— А я участковый. И я тебя, этого права временно лишаю.
— Ладно. Но ты не можешь меня лишить права составить свой протокол. Сейчас позову Татьяну и она мне его подпишет. А потом разберемся, кто из нас прав,— с этими словами Двуротый ушел,
— Спасибо вам,— сказал участковому Кретов.— С нами действительно приключилось несчастье. И нужен врач. Мы угорели.
— Кто закрыл трубу? — спросил участковый.
— Лазарев закрыл. Я простужен, у меня температура. Лазарев топил печь, чтоб мне было тепло, ну и закрыл по неопытности, поторопился...
— И это мужики называется! — послышался во дворе голос Татьяны.— Это не мужики, а тряпки! Два здоровых бугая не могут с двумя пьянчужками справиться! За женщиной прибежали, чтоб женщина помогла! А я и помогу! Я сейчас вам так помогу, что от этих пьянчужек только клочья полетят!
И полетели: отбиваясь от Попова, который тщетно пытался ей помешать, Татьяна вышвырнула из времянки все, что можно было вышвырнуть, что было ей под силу: одежду, чемодан, книги, пишущую машинку, запасы продуктов. Кретов едва успел схватить со стола папку с рукописью, с нею и вышел во двор. Следом за ним вылетело его пальто, Кретов поймал его на лету, а шапку поймать не успел, она повисла на ветках дерева. Попов снял с ветки шапку, протянул ее Кретову.
— Во бушует! — сказал он не без восхищения.— Во чертова баба!
Раскладушку с Лазаревым Татьяна и Двуротый вынесли из времянки вдвоем. Уже за порогом Татьяна отпустила один угол раскладушки, и Лазарев скатился на землю.
— Все! — торжествующе произнесла она.— Вот так-то, мужики, надо расправляться с пьянчужками!
— Лихо,— сказал Попов.— Но ты за это ответишь. И ты тоже,— повернулся он к Двуротому.— Ты — в первую очередь.
Вместе с Поповым Кретов уложил Лазарева снова на раскладушку, укрыл одеялом.
— Ох! Ох! Ох! — ударила себя по бедрам Татьяна.— Какие нежные няньки нашлись!
Лазарев от всех этих встрясок и криков очнулся. Какое-то время бессмысленно поводил глазами, потом остановил взгляд на Кретове и спросил, борясь с хрипотой:
— Живы?
— Как видишь,— ответил Кретов. Татьяна зашлась от смеха.
— Я чаю согрею? — спросил у нее Кретов, когда она успокоилась.
— Я тебе согрею! — заорала она на него зло,— Я тебя
так согрею, что ты всю жизнь будешь помнить! Собирай свои шмотки и катись отсюда! И дружка своего волоки. Жаль, что у раскладушки нет колес,— снова развеселилась она,— а то бы совсем хорошо было: ты — лошадь, а раскладушка — телега, как в детской игре. Потешил бы все село! Кретов присел па край раскладушки, запахнул на груди пальто, спросил, обращаясь к Попову:
- Куда же нам теперь, товарищ участковый? И некуда, и сил нет.
— Так ведь в вытрезвитель,— подсказал Попову Двуротый,— больше некуда. Пригнать машину?
— Пригони,— подумав, ответил Попов.
— Давно бы так,— обрадовался Двуротый.— А то развел тут антимонии — больные, не больные... Пьяные они, с тяжелого перепою,— и все тут! Так я побежал?
Беги,— сказал Попов.
С вещами повезете или как? — спросил у Попова Кретон, когда Двуротый скрылся за домом.
Можно и с вещами,— ответил Попов, отвернувшись, потом сказал Татьяне: — А ты можешь быть свободной, ты свое дело сделала. Не бойся, во времянку твою больше не пойдем.
Л я и не боюсь,— с вызовом ответила Татьяна.— Один раз оправилась с вами, справлюсь и другой раз. Так-то!
Татьяна ушла в дом. Стало слышно, как она бранится и доме с матерью.
В общем-то хорошая баба,— сказал о Татьяне Попон, и тут ей словно вожжа под хвост попала. Видно, не с той ноги встала. Успокоится, жалеть станет, что так поступила. Да и не все тут с вами ясно: уж очень похоже, что вы надрались вчера.
Сколько можно об этом,— вздохнул Кротов.— В вытрезвителе все выяснится. Вещи надо бы куда-нибудь забросит!, по пути, хоть к Анне Валентиновне, к комендантше, а то ведь обратно машину не дадите, придется все на соб-ственном горбу тащить...
Да не повезу я вас в вытрезвитель, успокойтесь,— сказал С досадой участковый.— Неужели я похож на дуро-лома какого-нибудь? Довезу вас до больницы и сдам кому надо. Л насчет вещей — это правильно-, сдадим комендантше. Усвоили?
Ох! — сказал Кретов.— Простате. И еще раз спасибо. Двуротый вернулся с полпути и не один. С ним пришли Жохов, секретарь парткома Кошелев и широковская фельдшерица Клава, Клавдия Гавриловна, жена зоотехника
Никифорова. Увидев в своем дворе столько людей, вышла из дома Татьяна, а следом за ней и ее мать, Кудашиха, с Оленькой на руках.
— Кажется, все собрались,— пошутил Кошелев,— можно открывать собрание. Но собрания никакого не будет! — сказал он резко Татьяне.— Говорят, ты здесь свою дурную силу демонстрировала. Молчи! — прикрикнул он на нее, видя, что та собралась ему возразить.— Жильцов немедленно вернуть во времянку! И без разговоров!
— Там же грязно,— робко сказал Татьяна.
-— Убрать, если грязно! И печь затопить! И вообще! — при этих словах Кошелев подмигнул Кретову: дескать, вот какой я грозный. Потом повернулся к Попову и потребовал показать протокол.
Клава же тем временем потрогала ладошкой лоб Кретова и Лазарева, проверила у обоих пульс, сказала Кретову:
— У вас высокая температура. Давно?
— С ночи,— ответил Кретов.— Простыл.
— Вам надо в постель. И вашему товарищу тоже. И горячее питье, лучше крепкий чай или кофе. И грелки. У вас все признаки отравления угарным газом. Хорошо, что вас вывели во двор, на свежий воздух. Но теперь срочно в постель! — приказала она.— А я сейчас сбегаю за лекарствами.
— А про алкоголь,— напомнил ей Двуротый,— подышать в трубочку, как договаривались.
— Алкоголем не пахнет,— ответила Клава.— А если вам чудится запах алкоголя, то он может быть вашим собственным...
— Ну, ну! Выбирай слова,— возмутился Двуротый.
— Хватит! — приказал Двуротому Кошелев.— И идите домой, вернее, на работу. Нет никакой нужды в вашем присутствии!
— Как знаете! — усмехнулся Двуротый.— Но еще есть жалоба Аверьянова, ее придется все-таки проверять. Ведь дыма, как говорится, без огня не бывает. А тут был случай...
— Тут не было никакого случая! — оборвал его Кошелев.
— А это как сказать, как сказать...
Татьяна летала как метеор: в считанные минуты вымыла во времянке пол, перетащила обратно пожитки Кретова, затопила печь, поставила на керогаз чайник. Попов и Жохов внесли во времянку раскладушку с Лазаревым. Вернулся во времянку и Кретов. Чувствовал он себя скверно и потому сразу же лег.
— Ото ж так,— сказала, улучшив минутку, Татьяна,—
задурили тут мне голову какой-то пьянкой, а я и кинулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Угорели,— сказал Кретов, пытаясь встать на ноги.— Мы угорели.
Но Татьяна не услышала его слов. Все больше распаляясь, она уже кричала на весь двор:
— Ой, участкового сейчас приведу! Пусть он вас вытурит отсюда, дармоедов несчастных! Приходили ж вчера люди, хотели выгнать, так я пожалела этих гадов, этих пьяниц пропащих, что б вам всем провалиться! Всю ж времянку загадили, провоняли, только что не сожгли, бог миловал, а ведь и сжечь могли, бо совсем же уже без сознания! Приведу участкового, ей богу, приведу! — Татьяна с силой захлопнула дверь времянки и удалилась, продолжая кричать.
«Дура, ох дура»,— подумал Кретов с горечью, не имея сил сердиться на Татьяну. Впрочем, все было так похоже па то, что он тут с Лазаревым пьянствовал, что Татьяне было трудно предположить что-либо другое. Да и что можно предположить, если мужиков всегда одолевает одна болезнь — пьянство...
Кретов шагнул вперед, к другой стене, едва устоял. Держась за стену, толкнул ногой наружную дверь. Вошел Ва-сюсик, посмотрел, нервно дергая хвостом, на Кретова — вид Кретова его явно раздражал — и удалился в угольную кладовку.
— Бессовестный,— сказал ему вслед Кретов,— делал бы свое дело на улице, уже тепло, а ты все норовишь сходить в уголь. Бессовестный! — ему не столько хотелось пристыдить Васюсика, сколько надо было проверить себя, свою способность говорить.— Нормально говорю,— похвалил он се-
бя.— И мозги, кажется, уже нормально работают.— Он потер пальцами виски, лоб. Подумал, что следовало бы теперь выпить крепкого чаю или кофе, но для этого надо было разжечь керогаз, принести воды, одеться, наконец. Для такой работы у него не было еще сил.
Кретов переступил порог комнаты, приблизился к раскладушке, оперся о нее обеими руками и опустился на колени.
— Лазарев,— позвал он, похлопав его ладонью по щеке.— Очнись, мерзавец! Твой номер не удался — я жив...
Веки у Лазарева вздрогнули, но глаз он не открыл, застонал хрипло и страшно, словно горло его было залито болотной жижей. От его грязной подушки дурно пахло, да и лицо Лазарева, дряблое и жалкое, было покрыто корками, словно у больного оспой.
— Нашатырного спирта у меня пет,— сказал Лазареву Кретов,— нечего дать тебе понюхать. Так что дыши кислородом, мерзавец, и приходи в себя, пожалуйста, и побыстрей, а то Татьяна приведет участкового Попова.
Стало так холодно, что Кретову пришлось одеться, хотя сделать это оказалось не так легко: ноги путались в штанинах, долго не удавалось натянуть через голову свитер. Одевшись, он снова занялся Лазаревым, попытался поднять его с постели, растормошить. Лазарев по-прежнему плохо дышал, но уже открывал глаза, бессмысленно вращал ими, что-то мычал, пытался сопротивляться, оттолкнуть Кретова рукой.
— Да грязен же ты, грязен,— внушал ему Кретов,— надо подняться, умыться. Надо убрать в комнате, потому что здесь ужасно, как в притоне алкоголиков.
Но Лазарев не слушался его, валился снова на постель, стонал и дергался, как паралитик. Кретов устал бороться с ним, отдышался, встал. Увидел на столе чайник. Решил напиться, но чайник оказался пустым. Надо было сходить за водой. И надо было, наконец, разжечь керогаз, чтобы сварить кофе, чтобы согреть воды и умыть Лазарева. И еще надо было срочно вымыть пол, чтобы Попов не поскользнулся и не внес бы потом этот факт в свой протокол...
Но едва Кретов успел подумать об этом, как во дворе послышались голоса. Кретов глянул в окно и сердце у него оборвалось: в калитку вошли Татьяна, участковый Попов, Двуротый и верный паж Двуротого Жохов. Кретов сел на кровать и закрыл глаза руками.
— Полюбуйтесь, люди добрые! — снова зашумела с порога Татьяна.— Полюбуйтесь на этих паразитов! Вишь, чего натворили — в комнату войти противно. Так что составляйте протокол и гоните в три шеи!..
«Интересно, почему в три шеи? — подумал Кретов.— Правильнее было бы в две шеи — ведь нас двое...»
— И чтоб вашего поганого духу здесь больше не было! — никак не могла успокоиться Татьяна.— В город их надо отвезти, пусть там с ними разбираются!..
— Помолчи! — приказал Татьяне Попов.— И вообще можешь уйти, мы тут без тебя управимся.
— Да, да, помолчи! — потребовал также Двуротый.— Надо же нам поговорить с твоими квартирантами...
— Только один квартирант,— уточнила Татьяна,— только этот писатель, а тот приблудный, ночью, видать, приперся, он же, наверное, и самогонки принес, бо у этого не было, я знаю, откуда ей у него взяться...
— Замолчишь ты, наконец, или нет?! — прикрикнул на Татьяну Попов.— Сказано же тебе русским языком: сами разберемся! — Попов переступил порог, потрогал плиту и, убедившись в том, что она холодная, положил на нее свою сумку, вынул несколько листов бумаги, ручку, приготовился писать; спросил, обращаясь к Кретову: — Кто валяется на раскладушке? Как фамилия, имя, отчество, откуда прибыл?
— Лазарев фамилия,— ответил Кретов.— Имени и отчества не знаю, вернее, не помню.
— Вот допились! — снова вмешалась Татьяна.— Забыли, как друг друга зовут!
— Ах, Татьяна Ивановна,— сказал ей Кретов.— Потом вам будет очень стыдно за все, что вы натворили сейчас...
— Отвечайте на мои вопросы,— прервал его Попов.— Итак, откуда взялся этот Лазарев? Кстати, разбудите его!
— Он не спит. Он без сознания, он угорел.
— Напились и угорели...— принялась было снова за свое Татьяна, но Двуротый взял ее за руку и вывел из времянки.
— Что пили? — спросил Попов.
— Самогонкой воняет,— сказал Жохов.— Самогонку жрали. Мой нос ее за версту чует,— заржал он.— Ее еще только собираются гнать на другом конце деревни, а я уже чувствую.
— Ничего не пили,— ответил на вопрос Попова Кретов.— Мы угорели. Было бы правильно, если бы вы позвали врача. Я-то очухался, а Лазарев может дуба дать, то есть умереть, простите.
— А вот мы сейчас обыщем помещение,— сказал Попов.— Найдем посуду, понюхаем... Жохов, поищи! — приказал он дружиннику и снова обратился к Кретову: — Сколько выпили? Литр? Два?
— Разве я похож на лошадь? — усмехнулся Кретов.— Я и чаю-то столько не могу выпить...
— Насчет чая — это ты верно заметил, товарищ писатель,— заглядывая под стол, снова засмеялся Жохов.— Чаю много не выпьешь. Раньше так и говорили: чай — не водка, много не выпьешь. И точно: имел раньше возможность проверить это на себе... А бутылок что-то не видать,— сказал Жохов Попову.— Успели, наверное, выбросить.— Понюхал стоявший на столе стакан и добавил: — Стаканчик, значит, чаем сполоснули. Полная конспирация, как говорится, если б, конечно, не заблевались по уши...
— Предъявите ваши документы и документы вашего дружка,— потребовал Попов после того, как Двуротый сказал ему что-то на ухо.
— И не подумаю,— ответил Кретов.— Я требую, чтобы кто-либо из вас вызвал врача!
— Головка бо-бо? — опять развеселился Жохов.— Это бывает. Самогонка в этом смысле — чистый тебе яд. От нее башка на куски разваливается. Имел возможность испытать это раньше, до борьбы за трезвость. А вот после коньяка — никакой тебе головной боли, только сердце бухает, бу-бух, а головной боли — никакой. Имел возможность проверить это...
— Тебя тоже вывести из времянки? — пригрозил Жохову Двуротый.— Болтливые все, не дадут слова сказать! Помолчи, а то выгоню!
— Есть, товарищ начальник,— ответил Жохов.— Буду молчать. Приказывайте, что делать дальше.
— Проверь по карманам, какие есть у них документы,— сказал Жохову Двуротый.
Кретов снял со спинки стула свой пиджак и свернул его на коленях.
— Если подойдешь, получишь,— предупредил он Жохо-ва.— Усвоил?
— Что делать? — спросил Жохов у Двуротого.— Применять силу?
— Вы прекрасно знаете, кто я. Со вчерашнего вечера, когда мы встречались, я, кажется, не очень изменился, можно узнать,— сказал Кретов, обращаясь к Попову и Дву-ротому.— А у человека, который лежит на раскладушке, никаких документов нет, он их давно потерял... Запишите это в протокол, Попов. Но я знаю этого человека, его фамилия Лазарев. Знаю очень давно, лет девять или десять. Он был судим, отбыл срок, но, выйдя на свободу, потерял документы. Ко мне он пришел именно с той целью, чтобы я под-
твердил его личность в милиции, куда мы намеревались вскоре отправиться. Но ночью мы угорели... Это все! Я требую, чтобы вы вызвали врача!
— Ишь, дернулся! — сказал о Лазареве Жохов.— Похоже, что на самом деле угорел.
— Выйди! — заорал на Жохова Двуротый.— Никто в твоих выводах не нуждается!
— Могу и выйти,— обиделся Жохов.— Могу пойти врача позвать.
— Кто тебя просит, болван?! — Двуротый бросился к Жохову и вытолкал его из времянки.— Навязался на мою голову, недоносок!
— А это мы еще увидим, кто недоносок,— отозвался уже за порогом Жохов.— Сейчас пойду к парторгу и врача позову...
— Стой! — вернувшийся уже было во времянку Двуротый пулей вылетел во двор.— Стой, тебе говорят!
— Что-то вы сильно раскомандовались,— уже от калитки крикнул Жохов,— своей женой командуйте, Григорий Григорьевич! Пока!
— Ну, гад! Ну, паразит! — возвратился, ругаясь, Лукь-янов-Двуротый. С такими дружинниками наведешь порядок, как же! Убежал! Что будем делать? — спросил он Попова.
— А что делать? Подпишем протокол и пойдем,— ответил Попов.
— А выдворять?
— Покажем протокол начальству, начальство этих голубчиков вызовет и решит, кого и куда выдворять. А нам куда их выдворять? В степь, что ли?
— Я возьму машину, и сейчас же отвезем их в город, в райотдел,— предлояшл Двуротый.— Пусть их там сначала в вытрезвитель посадят, как это обычно, возьмут кровь на
анализ.
— Так ведь они не пьяные,— сказал вдруг Попов.— Больные — это верно, а что пьяные — не видать.
— Да как не видать? Как не видать? — замахал руками Двуротый.— Если ты своей властью не отправишь их в вытрезвитель, я сам их отправлю, у меня такое право имеется. Я начальник дружины!
— А я участковый. И я тебя, этого права временно лишаю.
— Ладно. Но ты не можешь меня лишить права составить свой протокол. Сейчас позову Татьяну и она мне его подпишет. А потом разберемся, кто из нас прав,— с этими словами Двуротый ушел,
— Спасибо вам,— сказал участковому Кретов.— С нами действительно приключилось несчастье. И нужен врач. Мы угорели.
— Кто закрыл трубу? — спросил участковый.
— Лазарев закрыл. Я простужен, у меня температура. Лазарев топил печь, чтоб мне было тепло, ну и закрыл по неопытности, поторопился...
— И это мужики называется! — послышался во дворе голос Татьяны.— Это не мужики, а тряпки! Два здоровых бугая не могут с двумя пьянчужками справиться! За женщиной прибежали, чтоб женщина помогла! А я и помогу! Я сейчас вам так помогу, что от этих пьянчужек только клочья полетят!
И полетели: отбиваясь от Попова, который тщетно пытался ей помешать, Татьяна вышвырнула из времянки все, что можно было вышвырнуть, что было ей под силу: одежду, чемодан, книги, пишущую машинку, запасы продуктов. Кретов едва успел схватить со стола папку с рукописью, с нею и вышел во двор. Следом за ним вылетело его пальто, Кретов поймал его на лету, а шапку поймать не успел, она повисла на ветках дерева. Попов снял с ветки шапку, протянул ее Кретову.
— Во бушует! — сказал он не без восхищения.— Во чертова баба!
Раскладушку с Лазаревым Татьяна и Двуротый вынесли из времянки вдвоем. Уже за порогом Татьяна отпустила один угол раскладушки, и Лазарев скатился на землю.
— Все! — торжествующе произнесла она.— Вот так-то, мужики, надо расправляться с пьянчужками!
— Лихо,— сказал Попов.— Но ты за это ответишь. И ты тоже,— повернулся он к Двуротому.— Ты — в первую очередь.
Вместе с Поповым Кретов уложил Лазарева снова на раскладушку, укрыл одеялом.
— Ох! Ох! Ох! — ударила себя по бедрам Татьяна.— Какие нежные няньки нашлись!
Лазарев от всех этих встрясок и криков очнулся. Какое-то время бессмысленно поводил глазами, потом остановил взгляд на Кретове и спросил, борясь с хрипотой:
— Живы?
— Как видишь,— ответил Кретов. Татьяна зашлась от смеха.
— Я чаю согрею? — спросил у нее Кретов, когда она успокоилась.
— Я тебе согрею! — заорала она на него зло,— Я тебя
так согрею, что ты всю жизнь будешь помнить! Собирай свои шмотки и катись отсюда! И дружка своего волоки. Жаль, что у раскладушки нет колес,— снова развеселилась она,— а то бы совсем хорошо было: ты — лошадь, а раскладушка — телега, как в детской игре. Потешил бы все село! Кретов присел па край раскладушки, запахнул на груди пальто, спросил, обращаясь к Попову:
- Куда же нам теперь, товарищ участковый? И некуда, и сил нет.
— Так ведь в вытрезвитель,— подсказал Попову Двуротый,— больше некуда. Пригнать машину?
— Пригони,— подумав, ответил Попов.
— Давно бы так,— обрадовался Двуротый.— А то развел тут антимонии — больные, не больные... Пьяные они, с тяжелого перепою,— и все тут! Так я побежал?
Беги,— сказал Попов.
С вещами повезете или как? — спросил у Попова Кретон, когда Двуротый скрылся за домом.
Можно и с вещами,— ответил Попов, отвернувшись, потом сказал Татьяне: — А ты можешь быть свободной, ты свое дело сделала. Не бойся, во времянку твою больше не пойдем.
Л я и не боюсь,— с вызовом ответила Татьяна.— Один раз оправилась с вами, справлюсь и другой раз. Так-то!
Татьяна ушла в дом. Стало слышно, как она бранится и доме с матерью.
В общем-то хорошая баба,— сказал о Татьяне Попон, и тут ей словно вожжа под хвост попала. Видно, не с той ноги встала. Успокоится, жалеть станет, что так поступила. Да и не все тут с вами ясно: уж очень похоже, что вы надрались вчера.
Сколько можно об этом,— вздохнул Кротов.— В вытрезвителе все выяснится. Вещи надо бы куда-нибудь забросит!, по пути, хоть к Анне Валентиновне, к комендантше, а то ведь обратно машину не дадите, придется все на соб-ственном горбу тащить...
Да не повезу я вас в вытрезвитель, успокойтесь,— сказал С досадой участковый.— Неужели я похож на дуро-лома какого-нибудь? Довезу вас до больницы и сдам кому надо. Л насчет вещей — это правильно-, сдадим комендантше. Усвоили?
Ох! — сказал Кретов.— Простате. И еще раз спасибо. Двуротый вернулся с полпути и не один. С ним пришли Жохов, секретарь парткома Кошелев и широковская фельдшерица Клава, Клавдия Гавриловна, жена зоотехника
Никифорова. Увидев в своем дворе столько людей, вышла из дома Татьяна, а следом за ней и ее мать, Кудашиха, с Оленькой на руках.
— Кажется, все собрались,— пошутил Кошелев,— можно открывать собрание. Но собрания никакого не будет! — сказал он резко Татьяне.— Говорят, ты здесь свою дурную силу демонстрировала. Молчи! — прикрикнул он на нее, видя, что та собралась ему возразить.— Жильцов немедленно вернуть во времянку! И без разговоров!
— Там же грязно,— робко сказал Татьяна.
-— Убрать, если грязно! И печь затопить! И вообще! — при этих словах Кошелев подмигнул Кретову: дескать, вот какой я грозный. Потом повернулся к Попову и потребовал показать протокол.
Клава же тем временем потрогала ладошкой лоб Кретова и Лазарева, проверила у обоих пульс, сказала Кретову:
— У вас высокая температура. Давно?
— С ночи,— ответил Кретов.— Простыл.
— Вам надо в постель. И вашему товарищу тоже. И горячее питье, лучше крепкий чай или кофе. И грелки. У вас все признаки отравления угарным газом. Хорошо, что вас вывели во двор, на свежий воздух. Но теперь срочно в постель! — приказала она.— А я сейчас сбегаю за лекарствами.
— А про алкоголь,— напомнил ей Двуротый,— подышать в трубочку, как договаривались.
— Алкоголем не пахнет,— ответила Клава.— А если вам чудится запах алкоголя, то он может быть вашим собственным...
— Ну, ну! Выбирай слова,— возмутился Двуротый.
— Хватит! — приказал Двуротому Кошелев.— И идите домой, вернее, на работу. Нет никакой нужды в вашем присутствии!
— Как знаете! — усмехнулся Двуротый.— Но еще есть жалоба Аверьянова, ее придется все-таки проверять. Ведь дыма, как говорится, без огня не бывает. А тут был случай...
— Тут не было никакого случая! — оборвал его Кошелев.
— А это как сказать, как сказать...
Татьяна летала как метеор: в считанные минуты вымыла во времянке пол, перетащила обратно пожитки Кретова, затопила печь, поставила на керогаз чайник. Попов и Жохов внесли во времянку раскладушку с Лазаревым. Вернулся во времянку и Кретов. Чувствовал он себя скверно и потому сразу же лег.
— Ото ж так,— сказала, улучшив минутку, Татьяна,—
задурили тут мне голову какой-то пьянкой, а я и кинулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42