усадил на колени и гладил по голове, пока она не успокоилась. Был большой скандал, на учителя этого грозились подать в суд; нынче любые подобные действия однозначно зовутся «сексуальными домогательствами».
В нашей школе есть 13-летняя девочка-сирота, находящаяся под опекой вполне чужих ей людей. Вот я и решил как-то пригласить её присоединиться в выходной день к нашему семейному выезду в лес. Все коллеги посмотрели с изумлением на «русского идиота». А потом стали мне объяснять: «А если она потом на тебя ЗАЯВИТ?! Из лучших побуждений ты ставишь себя в совершенно беззащитное положение!»… И кто же, интересно, решил, что свобода рассказывать анекдоты про Брежнева превыше свободы взять с собой на прогулку чужого ребёнка? Да и то ведь неверно: анекдоты мы травили при «советскомрежиме» всласть, а тут запрет вполне абсолютный…
В североамериканских университетах сейчас в большой моде методы коллективного обучения, придуманные в 20-е годы в Советской России. Когда получал учительскую лицензию, на занятиях дали тему для обсуждения: «Вы — директор школы, Вам сообщают, что вооружённый ножом ученик угрожает окружающим и уже порезал несколько человек. Ваши действия?» Народ вокруг говорил, что надо скорее звонить в полицию и т. д. Я сказал, что на месте директора попросил бы работающих в школе мужчин запереть хулигана в пустом классе до приезда полиции или нож отобрать. «А это — СЕКСИЗМ», — возмутились девушки из моей группы. («Сексизм» — то же, что и расизм, только когда дискриминация не по расовому, а по половому признаку.) «Почему именно мужчин?!» И в самом деле, ну как тут оправдаться? Будущих учителей наставляют, что очень, мол, неправильно поручать мальчикам — отнести тяжёлую стопку книг, а девочкам — прибирать класс. «НАДО ВСЁ СДЕЛАТЬ НАОБОРОТ!»
На ближайшем учебном семинаре в университете, когда нам задали в очередной раз обсудить «включение идей феминизма в работу учителя», я рассказал про свой новый опыт и спросил, отчего бы нам не обсудить, хоть раз, противоречия социальные, вместо противоречий половых? Мне разъяснили, что социальные противоречия естественны, а потому не заслуживают обсуждения. «У всех у нас предки, приехавшие в страну, начинали таким вот образом». Более того, неравенство социальное продуктивно, в то время как любое неравенство мужчин и женщин несправедливо.
Моя знакомая из Торонто плачется: её дети в школе оказались «национальным меньшинством», и их обижают. Она сама — из «коренных» канадцев, потомков первых переселенцев. Предки её бежали после Варфоломеевской ночи, проскитавшись по Европе, добрались в XVII веке до Нового Света. Ну, а теперь её детей «строят» те, кто пару лет назад иммигрировал из Китая и Филиппин. Публично об этом не поговоришь (ты что, расистка, что ли?! Может быть, тебе и «культурное разнообразие» не нравится!!), вот она и решила, что русский будет самым подходящим на роль «жилетки». Ох, как я её и впрямь понимаю!»
Австрия. Тот эмигрант, который пожил некоторое время в этой стране, достаточно быстро уясняет, что наши, русские, понятия о морали и нравственности коренным образом отличаются от западных. Отчего бы не перефразировать известную поговорку: «Что немцу хорошо, то русскому смерть»? В контексте данной главы она идеально подходит.
С 2008 года в г. Граце появились яркие рекламные плакаты, где во весь рост были изображены практически обнажённые, сильно накрашенные дамочки в нижнем белье и откровенных позах. На головах у них было что-то похожее на рожки. Эти плакаты рекламировали открытие нового крупного городского борделя (сравните, раньше на нашей родине нам сообщали об открытии нового крупного городского театра или музея! Или это не с нами было?). Там же большими цифрами была написана специальная цена в честь открытия борделя. Плакаты были расклеены по всему городу. Чаще всего напротив школ и автобусных остановок, так, что ими ежедневно могли «любоваться» не только взрослые, но и дети. Одновременно с этим по государственному радиоканалу каждые пять минут передавали пошлую рекламу всё того же борделя. Брошюрки с подробным описанием всех услуг и прейскурантом цен стали подбрасывать на коврики перед квартирами. С трудом могу себе представить, что подростки, получив в руки такую рекламку, безо всякого чтения, незаинтересованно выбросят её в мусор. Скорее наоборот.
Вы думаете, на фоне всего этого поднялась волна протестов? Как бы не так! Кроме одной маленькой статьи в крошечной районной газетёнке от разозлённой матери двух молодых людей, не было ничего. Для местного населения всё прошло будто бы незаметно. И это несмотря на то, что плакаты, регулярно сменяя друг друга, продолжали расползаться по городу, предлагая клиентам даже «Рождественские скидки».
А чего удивляться, когда проституция в стране легализована и женщины лёгкого поведения даже регулярно бастуют и требуют записывать их нелёгкий труд в счёт достойной пенсии? Того же требуют, кстати, и заключённые тюрем. То есть они добиваются считать количество пенсионных лет соответственно длительности «отсидки».
Безусловно, этика поведения прививается, в основном, в семье, но и общество тоже играет огромную воспитательную роль.
Из писем эмигрантов:
«Было время, когда я регулярно ездил городским транспортом. В периоды окончания школьных уроков я часто бывал свидетелем тому, как школьники, находясь в автобусе, плевали через закрывающиеся двери на стоящих на остановке людей. Двери щёлкали прямо перед носом оплеванных, которые в бессилии кричали что-то вслед уходящему автобусу, а подростки радостно взвизгивали и ликовали. Некоторое время я терпел это безобразие, а потом, не выдержав, громко отругал плюющих. Дети притихли, но другие пассажиры автобуса прямо-таки возмутились моим некорректным поведением: «Как Вы смеете ругать чужих детей?!»».
И тут дело совсем не в том, что подростки развлекались таким недостойным образом. Балбесов везде хватает. А в том, что пока на Западе такое общество, у них почти нет шансов вырасти достойными, воспитанными, чуткими взрослыми людьми. Людьми, которые смогут самостоятельно различать добро и зло, самостоятельно защищать своих близких от зла и созидать великое, доброе, вечное.
Когда-то в Советском Союзе были очень популярны лозунги о «стирании граней»: между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Нынешний западный мир тоже занимается «стиранием граней», но по-своему. Активно стираются грани между красотой и уродством, между нормой и патологией, между разумом и безумием. Свидетелем одного из проявлений этого процесса была Ирина Яковлевна Медведева — опытный психолог, автор многих книг по детской психологии.[346]
Приводим с сокращениями ее статью «ДИКТАТУРА БЕЗУМИЯ»[347]
Очень многие вещи, о которых мы сейчас пишем, стали нам понятны далеко не сразу, порой через годы после какого-то первого импульса. Что это был за импульс, трудно объяснить, но, как правило, все начиналось со смутного чувства: неловкости, беспокойства, внутреннего протеста… Логически мы обосновать этого дискомфорта не могли, а в случае, о котором сейчас расскажем, даже поначалу стыдились своей негативной реакции.
Необычный конгресс.
Летом 1994 года, приехав на международный конгресс по социальной психиатрии в Гамбург, мы увидели странную картину: заметное число делегатов конгресса выглядели как душевнобольные.
«Удивительно! Почему западные врачи так похожи на своих пациентов?» — подумали мы.
Но вскоре выяснилось, что это натуральные пациенты. Мы снова изумились: как можно показывать больных людей огромному залу, будто зверюшек в цирке?
Западные коллеги снисходительно улыбнулись стереотипности нашего мышления и объяснили, что мы являемся свидетелями величайшего гуманистического эксперимента. Впервые на научном конгрессе пациенты психиатрических клиник, в том числе и страдающие глубокими расстройствами, будут делать доклады наравне с корифеями медицины. И они действительно их делали, перемежая подробные описания бреда и галлюцинаций с яростной критикой врачей и методов лечения, а также требуя для себя права на вождение машины, на работу в суде и прочих органах власти. Поведение врачей тоже, впрочем, было для нас непривычным. Они все время что-то жевали, пили воду из бутылочек, громко переговаривались, вставали посреди выступлений — даже когда доклад делал ученый с мировым именем! — и косяками выходили из зала. Очереди за кофе и бутербродами в рабочее время и в перерывах были практически одинаковыми. Слушая же выступления пациентов, врачи почему-то очень веселились. Так потешаются дошкольники и младшие школьники, глядя на клоунов, дубасящих друг друга надувными молотками. Подобная бестактность шла вразрез с нашими представлениями о врачебной этике, но мы и это списали на совковую стереотипность.
В последний же день произошло нечто и вовсе невообразимое. Больные, на которых вся эта непривычная обстановка действовала возбуждающе, совершенно растормозились и уже без приглашения валом повалили на сцену, пытаясь дорваться до микрофона. Индианка с черными распущенными волосами, в ярком экзотическом наряде завывала, размахивая руками, которые были все от плеч до запястий увешаны сверкающими браслетами. Так, наверное, неистовствали древние пифии, впадая в экстаз. Другой, местный пациент (вернее, клиент — на конгрессе много говорилось о том, что из соображений политкорректности больных теперь нельзя называть пациентами, поскольку это ставит их в подчиненное, а значит, униженное положение) кричал, что ему в Германии тесно, не хватает свободы. И грозился сбежать в пампасы. А потом, оборвав себя на полуслове, запел песню тех самых пампасов или, может быть, прерий и принялся изображать ковбоя верхом на лошади. Но вскоре и песня была прервана, потому что любитель свободы подбежал к старому профессору, восседавшему в президиуме, и начал его душить. Устроителям пришлось поступиться правами человека, и раздухарившегося ковбоя вывели из зала. Но не успели мы перевести дух, как на сцену выскочила девица, которая, не претендуя на микрофон, с разбега плюхнулась на колени к другому члену президиума (он был гораздо моложе первого) и быстрыми, ловкими движениями стала его раздевать. Зал взревел от восторга. Сквозь хохот, свист и ободряющие выкрики психиатрической братии доносились обрывки фраз: «Что мы тут делаем?.. Дорогой, мы только теряем время… Пойдем отсюда… Мы нужны друг другу…»
Тут уж мы не выдержали и, плюнув на политкорректность, сказали немецкой коллеге, которая нас опекала на конгрессе: «Зачем было привозить сюда эту больную женщину? У нее же острый психоз».
Коллега отреагировала неожиданно и с заметным раздражением:
— Откуда вы знаете, что это больная? Вы что, ее тестировали? Может, она как раз психиатр, подруга доктора Крюгера…
Мы пристыжено замолкли, ведь и вправду не тестировали… А то, что видно невооруженным глазом, так это у кого какое зрение…
Но тут нашу подмоченную было репутацию спас сам полураздетый доктор Крюгер (назовем его так). Отстраняя непрошенную возлюбленную, он извинился в микрофон перед залом за то, что больная разволновалась и ведет себя несколько аффектированно.
Что было дальше, мы, честно говоря, помним слабо. Осталось лишь впечатление кошмара, какого-то всеобщего беснования. А еще в опухшей голове промелькнула мысль, что на следующем конгрессе душевнобольные, наверное, будут уже сидеть не только в зале, но и в президиуме. А через раз полностью захватят власть, обретя полномочия устроителей. Ведь с их маниакальным напором они сметут на своем пути любую преграду.
Тогда нам эта мысль показалась скорее юмористической. Во всяком случае, мы не стали ее развивать. Но теперь, глядя на то, что происходит вокруг, как-то очень живо припомнили свои гамбургские впечатления и подумали, что все это скорее грустно, нежели смешно. А главное, совсем не так далеко от истины, как нам казалось в начале 90-х! На конгрессе была воочию явлена одна из важнейших тенденций современного переустройства мира — стирание границ между безумием и нормой.
Вообще-то, разговоры о том, что нормальных людей в принципе не существует и что никто не знает, где кончается яркая личность и начинается личность психически нездоровая, велись давно. Мы, во всяком случае, помним подобные сентенции с самого детства. А кому незнаком расхожий миф о сцепленности безумия и гениальности? Равно как и о том, что все талантливые люди хоть с легким, но приветом? Во времена застоя критическое отношение к психиатрии среди нашей интеллигенции усугублялось еще и практикой помещения диссидентов в сумасшедший дом. Случаев таких было не столь много, как принято думать, но зато они получали громкую огласку, ибо в брежневское время в «железном занавесе» появились бреши: кто-то слушал радиостанцию «Голос Америки», кто-то читал самиздатовскую литературу. И даже тогда, когда диссидент действительно был психически не вполне нормален, на это закрывали глаза, потому что восхищение храбростью человека, который подвергал себя риску во имя всеобщей свободы, перевешивало все остальные соображения.
Поэтому, когда в перестройку разрешили сниматься с психиатрического учета по желанию или вовсе не вставать на учет, общество восприняло это законодательное послабление как торжество попранной справедливости. Казалось, что политические борцы наконец получили право снять с себя ложные обвинения. Но на деле вышло, что с учета снялось огромное количество настоящих больных, ведь один из признаков серьезной душевной болезни — это снижение критики (называемое в медицине анозогнозия — неузнавание, невидение собственной болезни. — прим. Я. С.). Больной неадекватно оценивает свое состояние, считая себя абсолютно здоровым, а близких, советующих ему лечиться, сумасшедшими или злодеями.<…>
Как-то раз уже не в Германии, а в Москве мы долго беседовали с немцем. Разговор был сложным и касался духовных проблем современной жизни. Обычно, с иностранцами такие беседы длятся, если вообще возникают, очень недолго. Их это явно утомляет. А наш немецкий гость понимал все с полуслова и был настолько захвачен разговором, что не проявлял ни малейших признаков усталости…
— А что думают по поводу обсуждаемых нами проблем люди вашего круга в Германии? — спросили мы, тайно вздохнув о том, что не встретили там столь близких по духу собеседников.
Лицо немецкого историка омрачилось.
— У меня нет круга. В Германии мне вообще некому это сказать.
— Почему?
Он ответил не задумываясь:
— У нас «промывка мозгов» длится уже более 40 лет, а у вас она только началась. Так что в России еще много нормальных людей, которые способны вникнуть в смысл происходящего».
«Ну, что же, — спросит читатель, — у них там совсем ничего хорошего нет?» Конечно, есть очень много хороших качеств. Только речь не об этом, а о том, что много в последние годы появилось любителей искать соринки в русском глазу, в своем не замечая бревна. В какой бы стране мира мы ни находились, давайте будем помнить, кто мы и откуда, учиться у всех, но никому не подражать и не поддаваться на «промывку мозгов». А со своими соринками разберемся как-нибудь сами.
Частные мифы
В дальнейших главах будут приведены примеры частных мифов. Это, в основном, истории или наблюдения отдельных лиц, не имеющие глобального политического, экономического или нравственного значения, а только отражающие жизнь наших соотечественников на Западе. Некоторые из этих глав будут лишь чьей-то личной историей, другие же основаны на воспоминаниях разных людей из разных стран. Тем не менее мы посчитали важным и нужным включить такие главы в книгу, поскольку эти частные примеры отражают определённые процессы, происходящие в западном мире и малоизвестные живущим на нашей родине.
Миф № 29
Профессиональному музыканту высокого уровня можно без труда получить работу по специальности на Западе
Рассказывает А. В. Сиденко, пианист, выпускник Государственного музыкального училища и Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных, г. Москва:
Кто сказал, что музыканту можно без труда получить работу на Западе, особенно когда он профессионал высокого уровня?
Мой друг разрешил мне рассказать здесь его историю.
Когда он в 2006 году приехал со своей женой в Австрию, то тоже так думал. Надеялся сразу начать зарабатывать и быть кормильцем в семье. Тем более что он не видел к этому больших преград, так как все необходимые условия для нормальной работы по специальности у него были. Он закончил с отличием Государственное музыкальное училище им. Гнесиных, затем, также с отличием, Московскую государственную консерваторию по классу виолончели; много лет работал преподавателем своего инструмента в Московской средней специальной музыкальной школе (колледже) имени Гнесиных, известной также как «Гнесинская десятилетка» — школа для особо одаренных детей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
В нашей школе есть 13-летняя девочка-сирота, находящаяся под опекой вполне чужих ей людей. Вот я и решил как-то пригласить её присоединиться в выходной день к нашему семейному выезду в лес. Все коллеги посмотрели с изумлением на «русского идиота». А потом стали мне объяснять: «А если она потом на тебя ЗАЯВИТ?! Из лучших побуждений ты ставишь себя в совершенно беззащитное положение!»… И кто же, интересно, решил, что свобода рассказывать анекдоты про Брежнева превыше свободы взять с собой на прогулку чужого ребёнка? Да и то ведь неверно: анекдоты мы травили при «советскомрежиме» всласть, а тут запрет вполне абсолютный…
В североамериканских университетах сейчас в большой моде методы коллективного обучения, придуманные в 20-е годы в Советской России. Когда получал учительскую лицензию, на занятиях дали тему для обсуждения: «Вы — директор школы, Вам сообщают, что вооружённый ножом ученик угрожает окружающим и уже порезал несколько человек. Ваши действия?» Народ вокруг говорил, что надо скорее звонить в полицию и т. д. Я сказал, что на месте директора попросил бы работающих в школе мужчин запереть хулигана в пустом классе до приезда полиции или нож отобрать. «А это — СЕКСИЗМ», — возмутились девушки из моей группы. («Сексизм» — то же, что и расизм, только когда дискриминация не по расовому, а по половому признаку.) «Почему именно мужчин?!» И в самом деле, ну как тут оправдаться? Будущих учителей наставляют, что очень, мол, неправильно поручать мальчикам — отнести тяжёлую стопку книг, а девочкам — прибирать класс. «НАДО ВСЁ СДЕЛАТЬ НАОБОРОТ!»
На ближайшем учебном семинаре в университете, когда нам задали в очередной раз обсудить «включение идей феминизма в работу учителя», я рассказал про свой новый опыт и спросил, отчего бы нам не обсудить, хоть раз, противоречия социальные, вместо противоречий половых? Мне разъяснили, что социальные противоречия естественны, а потому не заслуживают обсуждения. «У всех у нас предки, приехавшие в страну, начинали таким вот образом». Более того, неравенство социальное продуктивно, в то время как любое неравенство мужчин и женщин несправедливо.
Моя знакомая из Торонто плачется: её дети в школе оказались «национальным меньшинством», и их обижают. Она сама — из «коренных» канадцев, потомков первых переселенцев. Предки её бежали после Варфоломеевской ночи, проскитавшись по Европе, добрались в XVII веке до Нового Света. Ну, а теперь её детей «строят» те, кто пару лет назад иммигрировал из Китая и Филиппин. Публично об этом не поговоришь (ты что, расистка, что ли?! Может быть, тебе и «культурное разнообразие» не нравится!!), вот она и решила, что русский будет самым подходящим на роль «жилетки». Ох, как я её и впрямь понимаю!»
Австрия. Тот эмигрант, который пожил некоторое время в этой стране, достаточно быстро уясняет, что наши, русские, понятия о морали и нравственности коренным образом отличаются от западных. Отчего бы не перефразировать известную поговорку: «Что немцу хорошо, то русскому смерть»? В контексте данной главы она идеально подходит.
С 2008 года в г. Граце появились яркие рекламные плакаты, где во весь рост были изображены практически обнажённые, сильно накрашенные дамочки в нижнем белье и откровенных позах. На головах у них было что-то похожее на рожки. Эти плакаты рекламировали открытие нового крупного городского борделя (сравните, раньше на нашей родине нам сообщали об открытии нового крупного городского театра или музея! Или это не с нами было?). Там же большими цифрами была написана специальная цена в честь открытия борделя. Плакаты были расклеены по всему городу. Чаще всего напротив школ и автобусных остановок, так, что ими ежедневно могли «любоваться» не только взрослые, но и дети. Одновременно с этим по государственному радиоканалу каждые пять минут передавали пошлую рекламу всё того же борделя. Брошюрки с подробным описанием всех услуг и прейскурантом цен стали подбрасывать на коврики перед квартирами. С трудом могу себе представить, что подростки, получив в руки такую рекламку, безо всякого чтения, незаинтересованно выбросят её в мусор. Скорее наоборот.
Вы думаете, на фоне всего этого поднялась волна протестов? Как бы не так! Кроме одной маленькой статьи в крошечной районной газетёнке от разозлённой матери двух молодых людей, не было ничего. Для местного населения всё прошло будто бы незаметно. И это несмотря на то, что плакаты, регулярно сменяя друг друга, продолжали расползаться по городу, предлагая клиентам даже «Рождественские скидки».
А чего удивляться, когда проституция в стране легализована и женщины лёгкого поведения даже регулярно бастуют и требуют записывать их нелёгкий труд в счёт достойной пенсии? Того же требуют, кстати, и заключённые тюрем. То есть они добиваются считать количество пенсионных лет соответственно длительности «отсидки».
Безусловно, этика поведения прививается, в основном, в семье, но и общество тоже играет огромную воспитательную роль.
Из писем эмигрантов:
«Было время, когда я регулярно ездил городским транспортом. В периоды окончания школьных уроков я часто бывал свидетелем тому, как школьники, находясь в автобусе, плевали через закрывающиеся двери на стоящих на остановке людей. Двери щёлкали прямо перед носом оплеванных, которые в бессилии кричали что-то вслед уходящему автобусу, а подростки радостно взвизгивали и ликовали. Некоторое время я терпел это безобразие, а потом, не выдержав, громко отругал плюющих. Дети притихли, но другие пассажиры автобуса прямо-таки возмутились моим некорректным поведением: «Как Вы смеете ругать чужих детей?!»».
И тут дело совсем не в том, что подростки развлекались таким недостойным образом. Балбесов везде хватает. А в том, что пока на Западе такое общество, у них почти нет шансов вырасти достойными, воспитанными, чуткими взрослыми людьми. Людьми, которые смогут самостоятельно различать добро и зло, самостоятельно защищать своих близких от зла и созидать великое, доброе, вечное.
Когда-то в Советском Союзе были очень популярны лозунги о «стирании граней»: между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Нынешний западный мир тоже занимается «стиранием граней», но по-своему. Активно стираются грани между красотой и уродством, между нормой и патологией, между разумом и безумием. Свидетелем одного из проявлений этого процесса была Ирина Яковлевна Медведева — опытный психолог, автор многих книг по детской психологии.[346]
Приводим с сокращениями ее статью «ДИКТАТУРА БЕЗУМИЯ»[347]
Очень многие вещи, о которых мы сейчас пишем, стали нам понятны далеко не сразу, порой через годы после какого-то первого импульса. Что это был за импульс, трудно объяснить, но, как правило, все начиналось со смутного чувства: неловкости, беспокойства, внутреннего протеста… Логически мы обосновать этого дискомфорта не могли, а в случае, о котором сейчас расскажем, даже поначалу стыдились своей негативной реакции.
Необычный конгресс.
Летом 1994 года, приехав на международный конгресс по социальной психиатрии в Гамбург, мы увидели странную картину: заметное число делегатов конгресса выглядели как душевнобольные.
«Удивительно! Почему западные врачи так похожи на своих пациентов?» — подумали мы.
Но вскоре выяснилось, что это натуральные пациенты. Мы снова изумились: как можно показывать больных людей огромному залу, будто зверюшек в цирке?
Западные коллеги снисходительно улыбнулись стереотипности нашего мышления и объяснили, что мы являемся свидетелями величайшего гуманистического эксперимента. Впервые на научном конгрессе пациенты психиатрических клиник, в том числе и страдающие глубокими расстройствами, будут делать доклады наравне с корифеями медицины. И они действительно их делали, перемежая подробные описания бреда и галлюцинаций с яростной критикой врачей и методов лечения, а также требуя для себя права на вождение машины, на работу в суде и прочих органах власти. Поведение врачей тоже, впрочем, было для нас непривычным. Они все время что-то жевали, пили воду из бутылочек, громко переговаривались, вставали посреди выступлений — даже когда доклад делал ученый с мировым именем! — и косяками выходили из зала. Очереди за кофе и бутербродами в рабочее время и в перерывах были практически одинаковыми. Слушая же выступления пациентов, врачи почему-то очень веселились. Так потешаются дошкольники и младшие школьники, глядя на клоунов, дубасящих друг друга надувными молотками. Подобная бестактность шла вразрез с нашими представлениями о врачебной этике, но мы и это списали на совковую стереотипность.
В последний же день произошло нечто и вовсе невообразимое. Больные, на которых вся эта непривычная обстановка действовала возбуждающе, совершенно растормозились и уже без приглашения валом повалили на сцену, пытаясь дорваться до микрофона. Индианка с черными распущенными волосами, в ярком экзотическом наряде завывала, размахивая руками, которые были все от плеч до запястий увешаны сверкающими браслетами. Так, наверное, неистовствали древние пифии, впадая в экстаз. Другой, местный пациент (вернее, клиент — на конгрессе много говорилось о том, что из соображений политкорректности больных теперь нельзя называть пациентами, поскольку это ставит их в подчиненное, а значит, униженное положение) кричал, что ему в Германии тесно, не хватает свободы. И грозился сбежать в пампасы. А потом, оборвав себя на полуслове, запел песню тех самых пампасов или, может быть, прерий и принялся изображать ковбоя верхом на лошади. Но вскоре и песня была прервана, потому что любитель свободы подбежал к старому профессору, восседавшему в президиуме, и начал его душить. Устроителям пришлось поступиться правами человека, и раздухарившегося ковбоя вывели из зала. Но не успели мы перевести дух, как на сцену выскочила девица, которая, не претендуя на микрофон, с разбега плюхнулась на колени к другому члену президиума (он был гораздо моложе первого) и быстрыми, ловкими движениями стала его раздевать. Зал взревел от восторга. Сквозь хохот, свист и ободряющие выкрики психиатрической братии доносились обрывки фраз: «Что мы тут делаем?.. Дорогой, мы только теряем время… Пойдем отсюда… Мы нужны друг другу…»
Тут уж мы не выдержали и, плюнув на политкорректность, сказали немецкой коллеге, которая нас опекала на конгрессе: «Зачем было привозить сюда эту больную женщину? У нее же острый психоз».
Коллега отреагировала неожиданно и с заметным раздражением:
— Откуда вы знаете, что это больная? Вы что, ее тестировали? Может, она как раз психиатр, подруга доктора Крюгера…
Мы пристыжено замолкли, ведь и вправду не тестировали… А то, что видно невооруженным глазом, так это у кого какое зрение…
Но тут нашу подмоченную было репутацию спас сам полураздетый доктор Крюгер (назовем его так). Отстраняя непрошенную возлюбленную, он извинился в микрофон перед залом за то, что больная разволновалась и ведет себя несколько аффектированно.
Что было дальше, мы, честно говоря, помним слабо. Осталось лишь впечатление кошмара, какого-то всеобщего беснования. А еще в опухшей голове промелькнула мысль, что на следующем конгрессе душевнобольные, наверное, будут уже сидеть не только в зале, но и в президиуме. А через раз полностью захватят власть, обретя полномочия устроителей. Ведь с их маниакальным напором они сметут на своем пути любую преграду.
Тогда нам эта мысль показалась скорее юмористической. Во всяком случае, мы не стали ее развивать. Но теперь, глядя на то, что происходит вокруг, как-то очень живо припомнили свои гамбургские впечатления и подумали, что все это скорее грустно, нежели смешно. А главное, совсем не так далеко от истины, как нам казалось в начале 90-х! На конгрессе была воочию явлена одна из важнейших тенденций современного переустройства мира — стирание границ между безумием и нормой.
Вообще-то, разговоры о том, что нормальных людей в принципе не существует и что никто не знает, где кончается яркая личность и начинается личность психически нездоровая, велись давно. Мы, во всяком случае, помним подобные сентенции с самого детства. А кому незнаком расхожий миф о сцепленности безумия и гениальности? Равно как и о том, что все талантливые люди хоть с легким, но приветом? Во времена застоя критическое отношение к психиатрии среди нашей интеллигенции усугублялось еще и практикой помещения диссидентов в сумасшедший дом. Случаев таких было не столь много, как принято думать, но зато они получали громкую огласку, ибо в брежневское время в «железном занавесе» появились бреши: кто-то слушал радиостанцию «Голос Америки», кто-то читал самиздатовскую литературу. И даже тогда, когда диссидент действительно был психически не вполне нормален, на это закрывали глаза, потому что восхищение храбростью человека, который подвергал себя риску во имя всеобщей свободы, перевешивало все остальные соображения.
Поэтому, когда в перестройку разрешили сниматься с психиатрического учета по желанию или вовсе не вставать на учет, общество восприняло это законодательное послабление как торжество попранной справедливости. Казалось, что политические борцы наконец получили право снять с себя ложные обвинения. Но на деле вышло, что с учета снялось огромное количество настоящих больных, ведь один из признаков серьезной душевной болезни — это снижение критики (называемое в медицине анозогнозия — неузнавание, невидение собственной болезни. — прим. Я. С.). Больной неадекватно оценивает свое состояние, считая себя абсолютно здоровым, а близких, советующих ему лечиться, сумасшедшими или злодеями.<…>
Как-то раз уже не в Германии, а в Москве мы долго беседовали с немцем. Разговор был сложным и касался духовных проблем современной жизни. Обычно, с иностранцами такие беседы длятся, если вообще возникают, очень недолго. Их это явно утомляет. А наш немецкий гость понимал все с полуслова и был настолько захвачен разговором, что не проявлял ни малейших признаков усталости…
— А что думают по поводу обсуждаемых нами проблем люди вашего круга в Германии? — спросили мы, тайно вздохнув о том, что не встретили там столь близких по духу собеседников.
Лицо немецкого историка омрачилось.
— У меня нет круга. В Германии мне вообще некому это сказать.
— Почему?
Он ответил не задумываясь:
— У нас «промывка мозгов» длится уже более 40 лет, а у вас она только началась. Так что в России еще много нормальных людей, которые способны вникнуть в смысл происходящего».
«Ну, что же, — спросит читатель, — у них там совсем ничего хорошего нет?» Конечно, есть очень много хороших качеств. Только речь не об этом, а о том, что много в последние годы появилось любителей искать соринки в русском глазу, в своем не замечая бревна. В какой бы стране мира мы ни находились, давайте будем помнить, кто мы и откуда, учиться у всех, но никому не подражать и не поддаваться на «промывку мозгов». А со своими соринками разберемся как-нибудь сами.
Частные мифы
В дальнейших главах будут приведены примеры частных мифов. Это, в основном, истории или наблюдения отдельных лиц, не имеющие глобального политического, экономического или нравственного значения, а только отражающие жизнь наших соотечественников на Западе. Некоторые из этих глав будут лишь чьей-то личной историей, другие же основаны на воспоминаниях разных людей из разных стран. Тем не менее мы посчитали важным и нужным включить такие главы в книгу, поскольку эти частные примеры отражают определённые процессы, происходящие в западном мире и малоизвестные живущим на нашей родине.
Миф № 29
Профессиональному музыканту высокого уровня можно без труда получить работу по специальности на Западе
Рассказывает А. В. Сиденко, пианист, выпускник Государственного музыкального училища и Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных, г. Москва:
Кто сказал, что музыканту можно без труда получить работу на Западе, особенно когда он профессионал высокого уровня?
Мой друг разрешил мне рассказать здесь его историю.
Когда он в 2006 году приехал со своей женой в Австрию, то тоже так думал. Надеялся сразу начать зарабатывать и быть кормильцем в семье. Тем более что он не видел к этому больших преград, так как все необходимые условия для нормальной работы по специальности у него были. Он закончил с отличием Государственное музыкальное училище им. Гнесиных, затем, также с отличием, Московскую государственную консерваторию по классу виолончели; много лет работал преподавателем своего инструмента в Московской средней специальной музыкальной школе (колледже) имени Гнесиных, известной также как «Гнесинская десятилетка» — школа для особо одаренных детей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45