У нее… у нее такие же художественные порывы, как и у тебя.
– Насчет художественных порывов тоже что-то не припоминаю.
– Пабло Хосе, сынок, до чего ж ты упрямый: когда ты отказываешься что-то понимать, то просто вылитый папочка!
А вот и он – фирменное блюдо, гвоздь программы, мой папенька: полулежа в гамаке под навесом, он читал газету, водрузив на нос очки от близорукости и подкрепляя чтение безалкогольным абсентом.
– Вот так сюрприз! А я-то думал, ты придешь до часу.
Пожав плечами, я наклонился, чтобы по обыкновению два раза поцеловать его.
– Ты же знаешь, что мое расписание никогда точно не совпадает с расписанием Полуострова.
– Какого полуострова?
Папенька никогда не понимал шуток. Это единственный человек на свете, с которым – хочешь не хочешь – постоянно приходится разговаривать всерьез.
– Прости – шутка, просто пришло по дороге в голову.
Пока я устраивался рядом с ним, он не переставал притворяться, что просматривает газету (папенька никогда не читает газеты, он их просматривает).
– Не пойму: вечно тебе что-то приходит в голову. Все шуточки да шуточки. Не вижу в этом ничего забавного. Когда я иду по улице – я иду по улице, а не забавляюсь.
– Дело в том, что я немного с приветом, ты же знаешь.
– С приветом? Людям с приветом не до забав, тут гляди в оба…
Опять начинается. С папенькой вечно приходится докапываться до слова, которое покажется ему единственно подходящим.
– Ну, скажем, немного рассеянный.
– Быть рассеянным тоже не годится, сынок, надо все делать сосредоточенно.
Маменька, учуяв неизбежно грядущую Оду Хорошим Привычкам, поспешила улизнуть под предлогом помощи Бебе и служанке. В этот момент я понял, что сейчас меня начнут долбать: папенька отложил газету, приподнялся в гамаке и закурил одну из тех сигарок, которые помогают ему подобрать вступительные слова.
– Если бы в твои годы я был рассеянным, то никогда не стал бы тем, кто я есть.
– И не лежал бы в гамаке с переломанной ногой?
– Не прикидывайся дурачком, я говорю серьезно.
– Я тоже говорю серьезно, но уж больно двусмысленно ты выражаешься.
– Все совершенно ясно: тебе скоро сорок, а ты живешь как семнадцатилетний мальчишка.
– Мне скоро тридцать пять.
– Сначала тридцать пять, потом сорок – какая разница? Пора бы тебе переменить образ жизни. Я в твои годы уже имел два диплома, прошел испытания на должность в нотариальной конторе, основал свое дело и имел двух сыновей. И жена у меня была, как положено свыше, и приличный дом.
Мне пришли в голову по крайней мере три возможных ответа, ну, скажем: «Да, но тебе так и не удалось воспитать младшего сына, которому скоро тридцать пять и который живет как семнадцатилетний мальчишка». Однако вместо этого я против воли выговорил: «Прекрасно, папа. Ты у нас великий человек», – что он воспринял буквально, как и полагается такому тупоголовому типу.
– Великий или нет, это уж я не знаю, но человек, и все у меня как полагается, и это я сам себя на ноги поставил.
– Ах, вот как. Что же тогда мне делать: быть как ты и самому себя поставить на ноги, или не быть как ты и изо всех сил стараться походить на тебя?
– Что тебе делать? А вот что: вести жизнь, которая по крайней мере заслуживает этого названия. Послушай, ты похож… даже не знаю, на кого: растолстел, строишь из себя простофилю, чем занимаешься – непонятно, ни работы у тебя, ни дома, ни своей семьи. Может, объяснишь, как бы ты жил, черт побери, если бы не твой брат?
– Мой брат?
– Да, твой брат.
Удар ниже пояса.
– Видишь ли, папа, я зашел навестить тебя, потому что мне сказали, что с тобой произошел несчастный случай. Из этого следует, что я готов с тобой по-приятельски поболтать, но абсолютно не следует, что я готов обсуждать с тобой свои привычки. Верно, я живу на доходы от основанного тобой дела и использую свою долю отцовского наследия, как считаю нужным, точно так же как Себастьян, только он на свой лад, а я – на свой. Но если ты раскаиваешься, что вьзделил мне кусок пирога, то я верну тебе все подчистую. Я даже готов платить тебе за квартиру, в которой живу. А если не смогу то перееду в другую, подешевле.
– Я ничего не прошу мне возвращать, речь совсем не об этом.
Вообще-то он человек мягкий. Мягкий и сентиментальный. Было время, когда он выводил меня из себя, но теперь я научился его усмирять. Почувствовав, что напряженность спала, я постарался воспользоваться последовавшей паузой, чтобы сменить тему.
– Как это случилось?
– Что?
– Несчастный случай.
– Это не несчастный случай.
– Вот как?
– Да. На меня наехали не случайно. Но я не хочу вести об этом разговоры в присутствии твоей матери, мы и так уже вдоволь об этом наговорились.
– О том, что на тебя наехали не случайно?
Молчание, глоток абсента. Это означало, что он не хотел вдаваться в эту материю, по крайней мере пока.
Вошла маменька, неся блюдо невесть чего желтого, а вслед за ней служанка – с тем, что вполне могло сойти за паштет из оленины, вот только рожек было не видно. Маменька подошла ко мне и спросила, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я попросил пива. Она предложила мне абсент, вермут, белое вино, шампанское, кока-колу – словом, все что угодно, более подходящее на роль аперитива для людей, сидящих на озелененной террасе на четырнадцатом этаже дома на Диагонали, по которой каждое утро проезжают инфанта Кристина и Иньяки Урдангарин. В конце концов она согласилась, когда я предложил ей как альтернативу водку с минералкой, так как это показалось ей еще хуже, чем пиво. Папенька спрятался за газетой, я же, воспользовавшись сложившейся на доске ситуацией, выглянул на улицу в просвет между кустами. Отсюда был виден большой участок Диагонали – от гостиницы «Хуан Карлос» до улицы Кальво Сотело, – а почти напротив высились башни Банка и открывалась часть города, простиравшаяся до самого моря. День стоял пасмурный, но видимость была хорошая: два небоскреба вдалеке, в Олимпийском комплексе, виднелись совершенно отчетливо. Я отыскал взглядом свой квартал. Мне показалось даже, что я различаю пятнышко параболической антенны на верху моего дома – тоже собственности папеньки. А чуть повыше угадывалась улица Жауме Гильямет, на которой, движимый непонятной ассоциацией, я попытался определить местонахождение дома номер пятнадцать.
– Прошу к столу, – повелительным тоном произнесла маменька.
Папенька попробовал подняться с помощью костылей, я поддержал его, стараясь помочь.
– Пойду переоденусь, – сказал он.
Папенькино своеобразное чувство этикета не позволяет ему садиться за стол в шортах, поэтому маменька, как положено, извинилась передо мной: «Подождешь нас минутку, ладно, Пабло Хосе?» – и удалилась вместе с ним, полагаю, чтобы помочь ему надеть брюки, что не так-то просто, если тебе далеко за шестьдесят, у тебя сломана нога, а весишь ты добрый центнер. Я небрежно, без особой охоты расселся за столом. Передо мной стояло пиво, но не обычное, какое пьют все, а импортная штучка с герметической крышкой, как у старых бутылок с газированной водой. Я отхлебнул. Фу, теплое, как моча. Аппетит у меня отсутствовал начисто, но я сказал себе, что нельзя пренебрегать возможностью хорошенько подзаправиться, и атаковал большую розовую креветку в надежде, что аппетит приходит во время еды. Так оно и случилось: пиво смыло сладкое послевкусие кофе, выпитого у Луиджи, а креветка пробудила к жизни мое обоняние, и я приналег на ракушки, приготовленные на пару, слегка обжаренные артишоки и анчоусы в пряном соусе – вкуснятина! В конце концов, home, sweet home.
Вошла Веба с запотевшей бутылкой белого вина.
– Ну что, как оно?
– Да перебиваюсь помаленьку.
– Главное – терпение. Попробуй-ка паштета из оленины. Вон того, темного.
– Слушай, Веба, что тебе известно про несчастный случай с отцом?
– Эх, милок… говорят, шел он из парка, а тут какая-то машина въехала на тротуар, ну, и задела его хорошенько.
– А что водитель?
– Смылся, только его и видели. Твоему отцу помогли залезть в такси какие-то работяги – увидели его из бара. А потом его разыскал твой брат.
– И больше ты ничего не слышала?
– Больше? Про что?
– Ну, не знаю… Себастьян тебе ничего не рассказывал?
– Себастьян какой-то сам не свой был… Ты же знаешь, как он всегда держится – у! – а вчера будто помягчал. Заглянул даже ко мне на кухню, поздоровался, больше мы не разговаривали.
Веба отлично все улавливает, не хуже любого радара, но нужно время, чтобы она сформулировала что-то конкретное, а я не мог ее дольше копать, понимая, что в любую минуту могут вернуться гостеприимные хозяева. Папенька сменил шорты «Берберри» на серые брюки из какой-то синтетики, распоротые снизу, чтобы легче было просовывать загипсованную ногу. На здоровой ноге у него по-прежнему была надета теннисная туфля, футболку в шотландскую клеточку он тоже снимать не стал; все это было вполне уместно с шортами, но в сочетании с брюками вид у него получился чудной, как у нищего, одетого в обноски богатых соседей. На маменьке был официальный наряд для неофициальных случаев: белые джинсы и широченная синяя блуза с вышитыми золотом птицами, бенгальскими тиграми и аляповатыми цветами в форме мандалы; с тех пор как она открыла для себя Лобсанга Рампу, ее постоянно влекли восточные мотивы. Восседая напротив меня, они казались очень симпатичной парой. Я старался привлекать как можно меньше внимания, сократив до минимума излучаемые моим мозгом волны, но все без толку. Обстрел начала маменька, притворяясь, что обращается к папеньке.
– Да, так я сказала Пабло Хосе, что вчера вечером мы познакомились с дочкой Бласко.
– М-м-м-м-м…
Папенька был по уши занят, пытаясь очистить креветку, почти до нее не дотрагиваясь, как будто это какая-то гадость, поэтому не слишком-то прислушивался к тому, что говорила маменька. Однако чтобы обескуражить маменьку, нужно нечто более весомое, чем недовольное мычание.
– Ее зовут Кармела. Неподражаемая девушка: не-под-ра-жае-мая. Уникум. Я говорила, что она занимается джазом, как и ты?
– Мама, я никогда в жизни не занимался джазом.
– Разве нет? Но помнишь, ты играл на гитаре?… Ну хорошо, главное, что Кармела произвела на меня великолепное впечатление: ве-ли-ко-леп-ное. Настоящая современная девушка. Вы с ней составите потрясающую пару.
Я чуть было не сказал, что каждый день встречаю сотни людей, которые кажутся мне потрясающими, плохо только, что судьба всегда сводит меня совсем с другими, но благоразумно удержался, сделав вид, что сосредоточенно жую. Когда я ем, я глух и нем.
– Кажется, накануне Иоаннова дня Бласко собираются устроить гуляние в Льяванерас. Кармела, само собой, тоже будет. Кстати, я показала ей твою фотографию, и похоже, ты ей очень понравился.
Наконец-то папенька умудрился произнести нечто членораздельное:
– Можешь не стараться. К Иоаннову дню мы в Льяванерас еще не поспеем.
– Почему? Впереди еще целая неделя, и доктор Коде сказал…
– Мы об этом уже говорили, Мерседес.
Маменька обратилась за поддержкой ко мне:
– Нет, ты только послушай, какая глупость. Знаешь, что твой отец отказывается выходить на улицу, потому что считает, что на него напали и хотели задавить?
– Мерседес, мы уже об этом говори-и-и-ли.
– Ни о чем мы не говорили, и знаешь что, я начинаю думать, что ты параноик. Да, да, так и знай – параноик.
– Мерседес, хватит, пожалуйста.
Итак, папенька сказал «хватит». Оставив наполовину очищенную креветку, он подчеркнутым жестом провел салфеткой по губам – пока еще чистым, – потом швырнул ее на скатерть и предпринял сложный маневр, пытаясь подняться на ноги, манипулируя костылями. С закусками было покончено. А жаль: паштет из оленины оказался очень ничего себе. К счастью, после едва не вспыхнувшей стычки обед прошел достаточно тихо, по крайней мере первая его половина, и я смог полностью посвятить себя еде. Беба на кухне старалась вовсю и приготовила в мою честь одно из своих фирменных блюд: говяжье филе в винном соусе с грибами. Маменька, как и следовало ожидать, даже не притронулась к этому шедевру. Вместо этого она отведала французского салата, пережевывая каждую порцию не менее двадцати раз. Как она пояснила, ее личный trainer посоветовал ей проделывать это упражнение, якобы способствующее более обильному слюноотделению и лучшему усвоению продуктов. Кроме того, прежде чем приступить к еде, она проглотила какой-то бесконечный набор крохотных гомеопатических драже, специально выписанных ей, чтобы стимулировать сернистые процессы. Впрочем, сернистые, сульфидные, сульфатные или сульфогидратные – не помню точно.
Только когда дело дошло до десерта, маменька удалилась на кухню сварить кофе – единственное, что она всегда упрямо делает и подает сама, – и я остался наедине с папенькой.
Start:
– Ладно, хоть объясни.
– Что ты хочешь, чтобы я объяснил?
– Ну, что на тебя пытались наехать специально.
– Не пытались, а просто так и сделали.
Пауза. На моем лице – выражение легкого недоверия; на папенькином – папенькино.
– А зачем кому-то на тебя наезжать?
– Не знаю. Знаю только, что они могли бы убить меня, если бы захотели. Но они не захотели.
Я предпринял маневр с целью сбора информации.
– Сколько человек было в машине?
– Двое.
– Ты кого-нибудь узнал?
– Пабло, сынок, не валяй дурака. Ты что же, думаешь, что если бы я кого-нибудь узнал, то уже чего-нибудь не предпринял?
– А какая была машина?
– Даже не знаю. Маленькая и красная.
– Номер?
– У меня не было времени рассматривать номер.
– Ты заявил куда следует?
– А что ты хочешь, чтобы я заявлял? Что меня сбила маленькая красная машина? В больнице составили отчет для полиции, и все.
На какой-то момент я почти почувствовал себя Карвальо.
– Свидетели есть?
– Какие-то каменщики. Они обедали в баре на Нумансии и прибежали, когда услышали, как я кричу и бью по капоту, но машины уже и след простыл. В любом случае не думаю, что они захотели бы впутываться в это дело как свидетели. Они оказали мне первую помощь, остановили такси и предложили поехать со мной, но я сказал, что не нужно.
– Как ты думаешь, чего хотели те, кто ехал в машине, – обокрасть тебя?
– Не знаю. Обокрасть? Вряд ли.
– Или это была парочка чокнутых, которые развлекаются, сбивая пешеходов?
– Да не похоже.
– А на кого они были похожи?
– Лет тридцати-сорока, одеты обычно… Пожалуй, их можно было принять за служащих из офиса. Думаю, это были наемные убийцы, тихо сделали свою работу и уехали.
– Скажи честно, папа: у тебя есть враги?
– У меня? Да нет у меня никаких врагов…
– Тогда в чем дело?
– Не знаю.
Game over, insert coins. С этой точки мне было его уже не сдвинуть, и все же надо было разрешить главный вопрос. А именно:
– Папа, может, все же скажешь, зачем ты мне все это рассказал?
Глубочайшая пауза.
– Затем, что хотел, чтобы ты знал, – ответил он, повязывая салфетку.
– А охранник внизу как-то с этим связан?
– Я нанял его вчера вечером.
Вероника и чудовища
Я проснулся после сна без сновидений в пять вечера. Так досадно не видеть снов. Я привык вспоминать сны после каждого пробуждения, как человек, который привык гадить каждое утро: если однажды он встает и ему не удается погадить, значит, что-то не так. К тому же вспоминать сны оказывается очень полезно. Я не имею в виду сорок принципов Зигмунда Фрейда, я имею в виду сон в роли оракула: эта его ипостась доступна только тем, кто понимает, что просвещенный разум набит эзотеризмами, и, возможно, в нем кроется самая причудливая из всех религий.
Радио. Кофе. Косячок. Самое подходящее расположение духа, чтобы вернуться к почте Метафизического клуба. Также благоприятный момент, чтобы уделить внимание «Сентенциям» Джона, которые обычно получаются у него самыми сверхнасыщенными, какие только могут быть. Но главное есть главное, и первым делом надо было разрешить вопрос с бабками, в противном случае не будет мне ни косячков, ни пива, ни масла для круассанов.
Я набрал домашний номер The First, чтобы подготовить почву и не тратить усилий впустую. К телефону подошел один из моих Обожаемых Племянников, причем именно самый обожаемый – тот, который, не выдержав моего буравящего взгляда, начинает называть меня «дядя Пабло». Кажется, это старший, по крайней мере, более грузный. И еще кажется, что это девочка, но в последнем я не очень уверен, так как он весь в мать.
– Папа дома, милочка?
– А кто говорит?
– Пабло. Пабло Миральес.
Я услышал, как он кричит: «Мама, это дядя Пабло, он хочет поговорить с папой. Наверное, он пьяный, потому что он меня не узнал».
Трубку взяла мама, моя Обожаемая Невестка.
– Пабло?
– Да, слушаю.
Мы поменялись ролями. Звонил я – спрашивала она. Голос у нее был напряженный.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказала она почти без тени превосходства, с каким обращалась ко мне в тех немногих случаях, когда мы разговаривали.
– Черт побери, кругом сплошные чудеса творятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39