Она ехидно улыбнулась:
– Мы все употребили.
– Можно подумать, я поверю тебе на слово. Где бутылочка?
Кирстен махнула рукой в сторону сада:
– Вместе с твоими тряпками. Хочешь проверить?
Я набрал в грудь воздуха и выдохнул со словами:
– Кирстен, надеюсь, что это правда. С этим нельзя шутить. Можно впасть в кому.
Она снова улыбнулась и сказала:
– Оно точно заставляет моторчик сильнее крутиться.
Я поднялся наверх и выбрал пару ботинок Немного тесноваты, но мне к боли не привыкать. Кирстен тенью следовала за мной.
– Когда мы встретимся?
– Кирстен, чем ты занимаешься?
– Занимаюсь?
– Ну, понимаешь, что ты делаешь каждый день, вообще в жизни?
– Хожу по магазинам и трахаюсь.
– Что?
– В городе полно молодых парней. Они за выпивку на все готовы.
Я покачал головой, не осмеливаясь спросить про презервативы или вообще о каких-то предохранительных мерах. Я боялся услышать ответ. Вместо этого я спросил:
– Зачем тебе тогда я?
– Ты забавный.
Я начал спускаться по ступенькам и услышал:
– Ты уходишь?
– Да, – ответил я.
– Считаешь, что можешь перепихнуться и сбежать?
Что на это скажешь? Я уже открыл входную дверь, когда Кирстен крикнула:
– Эй, Джек?
– Что?
– Насчет этой «жидкости Е».
– Да?
– Убийственная штука.
20
– Где ты остановился?
– В «Империале».
– В «Империале», да? Там теперь одни пьяницы останавливаются.
– Ну и хорошо. Я и сам почти что пьяница.
Эндрю Пайпер. «Потерявшиеся девушки»
Не мой день.
Я не имею в виду прокисшую пинту «Гиннеса». Я как-то пытался объяснить эту концепцию Кленси, еще в ту пору, когда мы были друзьями. Это такая ледышка в вашем сердце. И это совсем неплохо, потому что ты готов к отпору в последний момент, когда срабатывает чувство самосохранения, когда ты попал в переделку или тебя прижали к стене. Ты даже не подозреваешь, что в тебе это есть, пока не возникает жизненная необходимость.
Тут внезапно звучит голос: «Попробуй только пошутить со мной… ты и представления не имеешь, на какую жестокость я способен».
Кленси покачал головой: «А… все это сплошное безумие».
Он затем превратился в олицетворение моего невезения. Я направился вниз по Тейлорз Хилл, когда снова зазвучал голос: «Вот что, Кирстен, шла бы ты подальше». Я так действительно думал.
Миновав Найл-лодж, я повернул у Скойл Урсы и тут вспомнил, что у меня назначено свидание с женщиной-полицейским. Я ждал этого свидания, во всяком случае, притворялся, что ждал. Нищий пропойца играл на оловянном свистке рядом с местом, где когда-то была лестница «Санта-Мария», у ног его лежала кепка для подаяний. Может, и есть в Голуэе худшее место для собирания милостыни, но я такого не знаю. По этой дороге никто не ходит. Здесь настоящее скопище призраков. Люди при любой возможности стараются избегать этого района. Гостиница сгорела дотла, причем было много жертв.
Я нашел несколько монет в своем обгоревшем пальто и бросил их в кепку. Глаза у «музыканта» расширились, и он спросил:
– Ты горишь?
– Уже нет.
Пропойца провел высохшей рукой по лицу и сказал:
– Я уже решил, что у меня крыша поехала.
Он большим пальцем указал на пепелище за спиной и продолжил:
– Подумал, знаешь ли, что ты оттуда появился.
Алкоголь сделал его лицо пунцовым, все тело тряслось. Я заметил:
– Тут не лучшее место для твоего искусства.
Он понимающе улыбнулся:
– Взгляни на луну, перестань слушать собачий лай на улице.
Вот вам и ответ.
Пагубные привычки одеваются в разные одежды, Я был на грани похмелья, а сейчас встретился лицом к лицу с чистым алкоголизмом. Кубик катится, и никогда нельзя предугадать, что тебе выпадет. На этот раз мне выпало страстное желание заполучить кокаин.
Я представил себе аккуратную белоснежную полоску. Как-то один парень мне сказал:
– Да будет тебе, Джек. Это же давние восьмидесятые.
Как будто меня волнует эпоха или современные тенденции.
Я вообще застрял в семидесятых, когда у надежды было лицо. Две дорожки кокаина, и мир распахивает тебе свои двери. Яркая как молния вспышка в мозгу, ледяные капли в горле. Черт, я почувствовал, как подгибаются колени.
Когда вы вдыхаете кокаин, у вас сразу появляется цель. И еще нирвана, которая убеждает вас в вашем полном безумии. Вам кажется, что вы можете петь. И вы поете. Более безумных желаний не появляется. Но финал ужасен, никто так не страдает, как наркоманы, употребляющие кокаин. После улета вы сразу попадаете в ад, вас ломает, вам плохо, вы становитесь параноиком. Физические последствия тоже плохая реклама для кокаина: потеря зрения, постоянный насморк и эрозия носовой перегородки. Рано или поздно эта перегородка вообще исчезает. Желтая пресса со злорадным удовольствием потопталась на Даниелле Уестбрук, звезде сериалов. Публиковались ее ранние фотографии и затем, крупным планом, изображение разрушенного носа. Вряд ли это кого остановило, но репутацию знаменитостей подпортило.
Я дошел до собора и почувствовал, что мне необходимо посидеть в тиши. Толкнул тяжелую, обитую медью дверь, которая с шумом захлопнулась за мной. Мощи святой Терезы обычно привлекали много зевак, но сейчас в соборе было тихо. Я прошел по боковому проходу и опустился на колени перед алтарем.
Машинально начал:
– Glor don Athair…
Я учил свои молитвы на ирландском, и они звучали для меня по-настоящему только на этом языке. Разумеется, как и всякий перепуганный католик, я был знаком с латынью. Так было ближе моей крестьянской душе. Собор был построен на месте старой тюрьмы Голуэя. Там сидели не только мужчины, но и женщины. Они получали дикие сроки за мелкие преступления – раннее эхо зла монастыря Святой Магдалины. Краем глаза я заметил священника, который остановился и спросил:
– Не возражаете, если я сяду?
Мне хотелось сказать: «Ваша епархия».
Я кивнул. Священник сел в центре. Ему было слегка за сорок, черты лица говорили о его испанско-ирландских предках. Я все еще стоял на коленях и едва не признался: «Я в последний раз исповедовался тридцать лет назад».
Но он не располагал к откровенности, как многие священники. Наоборот, казался суровым и отстраненным. Он сказал:
– Хорошо воспользоваться моментом.
– Верно.
– Вы полицейский… слегка подгоревший полицейский?
Священник улыбнулся, и я ответил:
– Сгоревший.
Он протянул руку и представился:
– Том.
– Джек Тейлор.
Я не ощутил потребности, вбитой в меня в детстве, назвать его святым отцом. Более того, я был уверен, ему это не понравится.
– Иногда я с трудом заставляю себя подняться с постели, – проговорил священник.
Пришел мой черед улыбнуться:
– Но ваша работа обязывает.
Он поднял глаза к небу. Когда это делает священнослужитель, в этом есть смысл.
– Проповеди меня совсем достали, – признался священник. – Приходится учить обычных людей, что им делать со своими жизнями, когда они каждый день сталкиваются с жестокой реальностью.
– Можно сказать правду.
Он не был шокирован, даже не удивился.
– Однажды я так и сделал.
– И что?
– Меня вызвал епископ.
– Ого.
– Спросил, не практикую ли я непослушание.
Я подумал и заметил:
– Совсем как в полиции.
Священник усмехнулся и продолжил:
– Что-то подсказывает мне, что вы не ходите по струнке.
– Верно. Я дал одному мужику в морду.
Ему понравилось. Я спросил:
– Как сейчас церковь относится к самоубийцам?
Священник озабоченно взглянул на меня. Я поднял руки:
– Я не о себе… Мой друг повесился.
Священник быстро перекрестился. Я не знал, следует ли мне последовать его примеру. Он сказал:
– Вы неправильно ставите вопрос.
– В самом деле?
– Не лучше ли поинтересоваться, что думает об этом Господь?
– И что Он думает?
– Лично я думаю, что Господь относится к человеку с такими тяжелыми мыслями с глубоким сочувствием.
– Надеюсь, что вы не ошибаетесь.
Священник встал, протянул руку:
– Мне было приятно встретиться с вами, Джек.
Я пожал ему руку и признался:
– Вы облегчили мне душу… святой отец.
Он широко улыбнулся:
– Это и есть моя работа.
– Что же, прошло немало времени с той поры, как священник мне помогал.
Служитель Господа повернулся, поклонился алтарю и исчез. Я тоже пошел к выходу. Монахиня, складывавшая в стопки брошюры, воззрилась на меня. Я сказал:
– Простите…
– Что вы хотите?
– Как фамилия святого отца Тома?
– У нас нет святого отца Тома.
Я описал его, и она сказала:
– Вы что, оглохли? В приходе нет такого священника.
21
При моей жизни нет ничего удивительного в том, что у меня развивается паранойя.
Пока я живу, моя мини-паранойя не раз спасет мою жизнь.
Эдвард Банкер. «Воспоминания ренегата»
В «Бейли» я вернулся только вечером. Если гуляешь по Шоп-стрит, лучше не спешить. Вы встречаете свое прошлое, остатки сомнительного настоящего и предчувствия темного будущего. Прошлое представлено школьными друзьями, старыми, трясущимися, незаметными. Настоящее танцует в струях дождя, среди беженцев и заблудших пьяниц, будущее видится в мобильных телефонах и иероглифах текста. Общий эффект – обалдевание.
Много лет назад была популярна радиопрограмма под названием «Дорогая Фрэнки». Фрэнки по голосу напоминала Бетт Девис в отвратительном настроении. Вся страна слушала эту программу. Люди обращались к Фрэнки с вопросами, которые казались простыми и разрешимыми. Ответы ее были едкими, короткими и исключали всякую возможность спора. Время от времени передавали Синатру, прерывая его рекламой. К ведущей не подходило высокопарное определение «совесть нации», но она, похоже, умело сочетала теплый юмор и ехидное злословие. Несмотря на резкость тона, создавалось впечатление, что ей небезразличны судьбы людей.
Уже давным-давно ни про кого нельзя сказать, что ему или ей не наплевать на всё и всех.
Во время ужасных событий, сопутствовавших моему предыдущему делу, передо мной ненадолго словно вспыхнул яркий свет. Я встретил молодую девушку, Лауру, очень молодую, двадцати лет с небольшим. Когда тебе уже почти полтинник, это совсем мало.
Хуже того, она в меня влюбилась.
Не могу сказать, что потерял голову, но, безусловно, Лаура мне очень нравилась. Она сделала почти невозможное – заставила меня хорошо относиться к самому себе. То облегчение, которое давали мне алкоголь и наркотики, даровано дьяволом. С ней все получилось естественно. Кто знает, что из этого могло бы выйти. Я тогда словно висел над пропастью – должен был принять самое трудное в своей жизни решение. К тому же я только что покончил со своим браком.
Разумеется, это все звучит неубедительно, но уж как есть. Ее мать сказала мне при посторонних:
– Как вам не стыдно! Лаура вам в дочери годится.
Разве я воспротивился, начал бороться и объявил, что готов сделать все, чтобы удержать Лауру?
Черта с два.
Я сбежал, как нашкодивший мальчишка. Хуже того, позвонил Лауре и соврал, что встретил другую женщину.
Смелый я мужик, верно?
С той поры я несколько раз видел Лауру, но только на расстоянии. Однажды у супермаркета. Она остановилась, но я развернулся и был таков. Время лечит или, по крайней мере, притупляет боль, Дает возможность жить дальше. Господи, как бы мне хотелось, чтобы это было правдой! Сколько бы лет ни прошло, мне не забыть всю позорность моего поведения.
Я попытался сбросить этот груз в кучу другого мусора на обочине моей дороги. Не вышло. Я все равно слышу внутренний голос: «Ты вел себя безобразно».
В своих дневниках Кафка писал:
Человек, потерявшийся в своей собственной жизни, обладает более широким детальным видением. С одной стороны, он пытается оттолкнуть отчаяние, с другой – отмечает все, что может видеть.
Из всего этого я сделал один простой вывод.
Зачастую я веду себя как самая настоящая сволочь.
Когда я вернулся в гостиницу, то едва держался на ногах. Миссис Бейли, сидевшая за конторкой, сказала:
– Я видела сегодня Дана.
Разумеется, можно было ответить членораздельно, но я помахал рукой и направился к лестнице. Подумал: «Надо непременно поспать».
Открыв дверь, я увидел полный хаос. Комната была разнесена вдребезги. Книги разодраны и разбросаны по полу, постель перевернута, в матрасе большие дыры. Всюду раскидана порванная одежда. Из сломанного шкафа доносился сильный запах мочи. Занавески были засунуты в раковину.
Я закрыл дверь, чтобы привести мысли в порядок. Пробрался через разбросанные вещи и проверил пружины матраса. Пистолет исчез. Я еще раньше славно потрудился, приподняв одну доску в шкафу и спрятав там наркотики. Поднял доску и вздохнул с облегчением. Наркотики оказались на месте.
Схватив две таблетки, я проглотил их, ничем не запивая.
Пошел к раковине в поисках стакана. Он был разбит вдребезги. Я вывалил мокрую занавеску на пол. Я нагнул голову и попил из-под крана. Выпрямился, достал сигареты и закурил. Взглянул на груду тряпок. Господи, да хватит ли у меня сил начать все сначала? Потеря великолепного собрания книг едва не довела меня до слез. Книги были не просто порваны, изуродованы, вырваны из обложек. Кругом валялись обрывки этих обложек. Основа любого образования – Мертон, Чандлер, Йейтс.
Поэты, авторы детективов, романисты – все смешались в оргии разрушения. Мне едва ли придумать более удачную эпитафию для собственной жизни.
Кики, моя бывшая жена, пыталась обучить меня философии скоростным методом, заставить меня рассуждать.
Я протестовал:
– Мне меньше всего хочется думать. Как ты полагаешь, зачем существуют моря выпивки?
Она настаивала.
Разумеется, чего-то я нахватался. Я не могу уверенно произнести слово «Кьеркегор», но вот что я запомнил: чем больше отчаяния в жизни человека, тем больше этот человек способен видеть.
Если это правда, то теперь мое зрение должно быть воистину всеобъемлющим. Увы, ничего не может быть дальше от правды. Жалел ли я сам себя? Можете побиться об заклад.
Это, наряду с нытьем, мечтаниями и дерьмовой болтовней, алкоголик делает первоклассно.
Я поплелся вниз и обратился к миссис Бейли. Она мне тепло улыбнулась, и мое сердце упало. Я сказал:
– У меня неважные новости.
– А… только не говорите мне, что вы снова уезжаете в Лондон.
– Нет… нет… Моя комната разгромлена.
– Разгромлена?
– Все перевернуто… кто-то туда вломился. Все переломано.
– Щенки.
– Что?
– А… эти хулиганы, которых сейчас везде полно. Никакого уважения.
– Я заплачу за все, что сломано.
– Еще чего. Пусть платит страховое общество.
– Вы застрахованы?
– Нет. Но мне всегда хотелось произнести эту фразу.
МОНАСТЫРЬ СВЯТОЙ МАГДАЛИНЫ
Самым привычным звуком для прачечной был звук кашля. Как адский хор. Все девушки непрерывно курили. Это помогало им снять усталость и чувствовать себя взрослыми. Пар, наполнявший помещение, смешивался с никотином, вызывал сухой кашель, который, казалось, рвался из самой глубины отчаяния. Когда Люцифер слышала этот кашель, она начинала улыбаться, сама даже того не сознавая. Улыбка зарождалась в уголках ее глаз и распространялась дальше по мере продвижения монахини по помещению. Опустив головы, девушки пытались определить, в каком она настроении. Разумеется, настроение всегда было плохим, но степень ее злобы – разной.
Любимой забавой Люцифера было выбрать девушку и приказать ей подшить стопку занавесок. Монахиня сначала говорила с несчастной почти ласково, потом внезапно ударяла ее кулаком, да так сильно, что девушка с визгом отлетала к стене.
– Ты, вавилонская блудница, что ты о себе вообразила? Тут тебе не курорт. Ты здесь, чтобы исправиться, и если я еще раз увижу, что ты улыбаешься, я пошлю тебя драить уборную.
В арсенале ее жестокостей была и такая: обернуть провинившуюся мокрыми простынями и оставить так стоять всю ночь. Это называлось очищением.
Я пошел в банк и встал в очередь. Потратил довольно много времени, чтобы заполнить бланк. Обозначил солидную сумму. Вы удивитесь, но там сидела та же самая кассирша. Я жизнерадостно поприветствовал ее:
– Салют.
Девушка подняла глаза и вспомнила. Нет, она не вздохнула, потому что это запрещено банковскими инструкциями. Но была где-то совсем близко к этому. Я протянул ей бумагу со словами:
– Вероятно, сегодня мне уже не придется доказывать, что я – это я?
Но она могла затянуть процесс. Это есть в инструкции. Кассирша встала со словами:
– Мне нужно это подписать.
– Вы шутите.
– И покурите, раз есть возможность.
– Я не курю.
– Вы меня удивляете.
Я прочитал все насчет кредитов на жилищное строительство, ипотечных кредитов и тому подобного дерьма. Видел, как она советуется с начальником. Он четыре раза посмотрел в мою сторону. Я знаю точно, считал. Вернувшись, кассирша спросила:
– Какими купюрами желаете получить деньги?
– Любыми. И в коричневом конверте. Она дала мне белый, на что я сказал:
– Сегодня у вас невезучий день.
Я посетил поочередно «Данн», «Оксфам», магазин для пожилых и «Пенни». Купил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18