А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Она поставила локти на стол и спрятала острый подбородок в кулачки.
– Хочешь отдать долг?
Я впервые вспомнил, что у нее ко мне дело.
– Если смогу, – осторожно ответил я.
– Узнай, может, вам требуется танцовщица?
Официант принес два тягучих пирожных. Сильви рассеянно дымила, периодически откусывая; она говорила быстро, иногда с набитым ртом, и все равно была прекрасна. Мы долго сидели на улице, несмотря на холод. Сильви заказала еще кофе. Мы курили и обсуждали спешащих куда-то прохожих. Но утренние тревоги о вечернем шоу стали слишком назойливыми.
– Я, пожалуй, пойду.
– Дела встретить, людей переделать?
– Номер поправить.
Она улыбнулась:
– Он не так плох.
– И не так хорош.
– Ты справишься. Надо только найти нужный тон.
– Наверное.
Мы обменялись телефонами, и я пообещал позвонить, если что-то появится. Я подумал, что позвоню в любом случае, но вспомнил Дядю Дикса. Дядя Дикс – где только люди берут такие странные прозвища? Строит из себя веймарского сутенера. Нет, пожалуй, я не буду звонить. Я помахал ей последний раз, шагнул на мостовую и поймал такси до отеля.
* * *
Во второй половине дня я вышел из отеля и пешком отправился в театр.
Я принимал душ, когда зазвонил телефон. Я подумал, что ошиблись номером, но телефон не умолкал, и я решил, что это может быть кто-то из театра. Завернувшись в полотенце, я снял трубку, недоумевая, почему, когда звонит телефон, я непременно оказываюсь нагишом, учитывая, что большую часть дня я все-таки провожу в одежде.
– Ja? – сказал я, надеясь, что кто бы там ни звонил, он оценит мои усилия.
– Уильям? Это ты? – орал мой агент, уверенный, что только так можно разговаривать по межгороду. – Что за «Ja»? Записался в аборигены? Скоро начнешь петь «Завтра принадлежит мне» и кричать «Зиг Хайль».
Я стал вытираться.
– Времена меняются, Рич. Они давно так не делают.
– Фашист есть фашист. Короче, ты где был? – Он не дал мне времени ответить. – Ты когда-нибудь проверяешь свой чертов автоответчик?
Только тут я заметил красный огонек на телефоне.
– Звонил бы на мобильный.
– Я пытался. Он отключен.
– Ну и где пожар?
– Ты уже видел английские газеты?
– Нет.
– Ну так купи себе «Дейли Телеграф» и перезвони.
– «Телеграф» – ты проверял свои акции, Ричард?
– Найди газету. Поговорим через пять минут.
Послышались гудки. Я посмотрел на трубку, покачал головой и позвонил в приемную, чтобы принесли газету. Затем вернулся в душ. Когда в дверь постучали, я как раз обертывал бедра полотенцем. Я заплатил посыльному, закрыл дверь, сел на кровать и развернул газету.
Я сразу узнал суровое лицо Билла-младшего – снимок из полицейской картотеки, а может, фото из паспорта. Там же и снимок клуба. Снято с улицы, и, кажется, довольно давно. Новые владельцы пришли с осмотром и нашли Билла в его кресле со вскрытыми венами. У меня яйца сжались от ужаса. Я открыл мини-бар, плеснул в стакан слишком холодного «Феймос Граус» и начал читать.
Статья изобиловала картинками и не давала фактов, хотя упоминался срок Билла за вымогательство и вскользь говорилось о его отце-бизнесмене – тоном, не оставлявшим у читателя сомнений, какого рода бизнес он вел. Фотографии всех членов семьи. Больше всего места отвели его матери Глории. Билл упоминал, что рос без нее, но не сказал, что ее считали погибшей, хотя тело так и не нашли. Воистину несчастливое семейство. Возможно, он так и не оправился после исчезновения матери. Статья вела к тому, что самоубийство Билла – всего лишь звено в цепи трагедий.
Приключение в Сохо я запер в сундук и задвинул в темный угол сознания. Я представил его – сундук старого моряка. Сухое трухлявое дерево, закованное в черный металл. Ящик заперт на большой висячий замок. Отпираю, откидываю крышку и начинаю разбираться.
Билл собирался уезжать на следующий день после моего выступления. За показным равнодушием проглядывало напряжение и нервозность – но самоубийство? Тогда я не думал об этом, но, глядя на снимок в газете, уже не был уверен.
Я вспомнил, как Монтгомери колотил в дверь и Билл всучил мне конверт. Подумал о конверте, который лежит целый и невредимый в домике моей матери.
Если Монтгомери имеет отношение к смерти Билла, я совсем не хочу, чтобы он даже заподозрил, будто я был тогда в кабинете. А значит, надо держаться подальше от его полицейских дружков. Если он не связан со смертью Билла, я вообще ни при чем. Как бы там ни было, мне лучше сидеть тихо, пусть профессионалы занимаются своим делом.
Снова зазвонил телефон.
– Нашел?
– Да.
– И что скажешь?
– Не знаю. Трагедия.
– Да-да, такой молодой и красивый и все такое прочее, но я не о том. Что тебе известно?
– Ничего. – Я ушел в глухую оборону.
– Да ладно тебе. Я знаю, ты не влезешь в мокруху, Уильям. Женщины и выпивка – да, баловство с наркотиками – возможно, но тяжкие – никогда. – Ричард замолчал, затягиваясь сигаретой, выдохнул и продолжил монолог: – Значит, у тебя не появилось внезапного желания поболтать с полицией?
– Нет.
– Очень хорошо, иначе на берлинском контракте можно ставить крест.
– И я о том же.
За сотни миль в Крауч-Энде Ричард проворчал в телефон:
– Ты же знаешь этих педиков, Уильям, все они психованные.
– Я не думал, что он голубой.
– Да большинство гангстеров – пидоры. Слишком круты, чтобы иметь дело с женщинами.
– Ты, видимо, знаешь, о чем говоришь.
– Приходится, работа обязывает, не так ли? – Он вздохнул. – Ничего не имею против них, но это особый народ.
– Наверное.
– В общем, я думаю, тебя могут вызвать на допрос.
Я поплотнее обернулся полотенцем.
– С чего ты взял?
– Черт, да столько копов на одной вечеринке! Рано или поздно кто-нибудь из них тебя вспомнит.
– Я не подумал.
– Вот поэтому ты околачиваешься в Краутляндии, а я сижу в теплом офисе и миссис Пирс готовит мне чай. – Он сделал еще одну астматическую затяжку. – Кстати, о Краутляндии, как там шоу?
– Чудовищно.
– Ну так подними задницу и работай. Я уже говорил, тебе нужен шик, Найди прекрасную фройляйн, распили ее надвое и будешь рыдать от счастья.
– Просто тяжело вписаться. Ты не говорил, что клуб с эротическим уклоном.
Ричард засмеялся:
– Разве?
– Нет, черт возьми, ни разу не сказал.
– Держи руку на яйцах, и все будет путем.
– Постараюсь.
– Вот и умничка.
Он, как всегда, неожиданно бросил трубку, а я продолжал сидеть на кровати, голый, с банным полотенцем на коленях, тупо пялясь в стену.
Я повязал полотенце на талии, подошел к шкафу, достал мобильник из кармана пиджака и включил. Экран медленно ожил. Пропущенные звонки Рича выстроились обвинительным списком. Но, помимо его имени, я обнаружил британский номер, не внесенный в мою записную книжку.
Я снова сел на кровать и позвонил. Ответили на третий гудок.
– Алло?
Я бросил трубку. Почти тут же перезвонили. Я выключил телефон, пошел в ванную, наполнил раковину и бросил телефон в воду. На поверхность поднялись маленькие пузырьки воздуха, будто он и впрямь испускал дух. Я слышал, что полиция устанавливает местоположение по сим-карте, но не знаю, работает ли это за границей. Может, я драматизирую. Может, Билл покончил с собой. Может, я в безопасности, как деньги в немецком банке, и, может, не инспектора Джеймса Монтгомери я только что слышал по телефону.
V
Что бы ни говорили, алкоголь убивает медленно. Не то что нож в брюхо или пуля в голову. Глядя на завсегдатаев местных баров, кажется, что можно легко дожить до шестидесяти или семидесяти на диете из виски, пива и раздражения. Хотя, возможно, на шестьдесят они выглядят в тридцать и скоро я стану таким же. Так держать.
Я уже отрастил животик, кожа между пальцами шелушится и чешется по ночам. Лицо бледное, как у узника после полугода срока. Я плюнул на излишества вроде дезодоранта, одеколона и контактных линз. Очки добавляют мне еще года три, хотя в моем положении разница небольшая. Надо бы купить новые, подешевле, чтобы не выглядеть разоренным банкиром. Волосы отрасли. Иногда я не мою их неделями. И конечно, никаких муссов, гелей и прочего дерьма. Я просто приглаживаю их рукой и оставляю в естественном виде – грязно-коричневым гнездом с россыпью перхоти. Добавьте к этому обновки с блошиного рынка – мое падение идет успешно.
Голос Монтгомери, похожий на звук молотка, дробящего кости, потянул за собой другие воспоминания, меня затрясло от холода, и я забрался под одеяло. Я проснулся уже в сумерках с ощущением, что он стоит у меня за дверью. Я съежился на краю постели в ожидании, что дверная ручка вот-вот повернется, зная, что накручиваю себя, но не в силах избавиться от видения его лилипутской тени, надвигающейся на меня из прихожей.
Мальчишкой я боготворил Гарри Гудини и Джесси Джеймса, величайших мастеров исчезновения. Я брал в библиотеке книги о них, зачитывал до дыр, всматривался в черно-белые снимки этих людей, настолько гениальных, что убить их могли только трусы. Я представлял себя ковбоем-волшебником, ни одна веревка не могла удержать меня, я легко уходил от ударов в живот и пуль в спину.
Я заблокировал все замки в доме, и отец вызвал полицию, решив, что нас заперли. Со временем мое мастерство росло. Я спускал собак с привязи, вскрывал сараи, ворота и клетки. Я снимал велосипедные цепи и взламывал телефонные будки, замки на которых испугают только младенцев. Я купил пару игрушечных наручников и научился вскрывать их маминой шпилькой. Я околачивался у мастерских, выпрашивая ненужные ключи. Мои пальцы жаждали поработать с сейфом, но в нашей местности прятать нечего, и я мечтал о банде грабителей, которым нужен ловкий малец. Ни к чему лимонадные реки и карамельные горы – дайте мне подобрать верную комбинацию. Я вольюсь в банду, и не беда, если нас схватят, ведь я вскрою любую камеру. Ни одна воровская шайка не оценила моих способностей, а одиночные подвиги мне наскучили. У Джесси были преследователи, у Гудини – публика. И естественно, я решил организовать собственный великий побег.
Десятилетние мальчишки знают о замках больше, чем взрослые могут себе представить. Я предложил парням с моей улицы собрать все, что можно, и спрятать ключи. Мы собрались у железнодорожной насыпи в заброшенной сигнальной будке, заколоченной досками много лет назад. Они притащили собачьи поводки, ремни и скакалки. Кто-то принес старые ржавые цепи, сто лет висевшие на воротах. Один приволок наручники, найденные в шкафу у родителей. Я толкнул небольшую речь и попросил самую красивую девочку связать меня. Она постеснялась, но парни с улюлюканьем и ковбойскими криками пришли на помощь. Я напряг несуществующие мускулы, как делал Гудини, и сохранял спокойствие, пока мои помощники орали и грубо пихали меня в бока, стараясь связать как можно крепче. Наконец меня скрутили. Некоторые веревки держались слабо, но крепкий клубок металла впивался в тело сквозь одежду. Руки за спиной закованы в наручники. Я почувствовал в животе странное возбуждение. Мальчишки отошли, я громко потребовал оставить меня ровно на пятнадцать минут, но они колебались, видя мою беззащитность. Я ответил им твердым, уверенным взглядом. И тогда Эван МакАйвор, самый высокий из нас, сказал:
– Да он псих ненормальный.
– Чокнутый Уилсон, – вставил его подпевала Нил Блейн.
И оскорбления слились в единый хор.
– Сраный пидор…
– Придурок недоделанный…
– Ублюдок хренов…
– Кретин…
– Гребаный выкидыш…
Эван повалил меня на пол, и налетели остальные с пинками и толчками. Кончилось все так же внезапно, как и началось, они повернулись и с улюлюканьем понеслись к солнцу, захлопнув за собой дверь.
Не сказать, что в будке царил полный мрак. Свет пробивался в щели между неровными досками, но в полутьме старое сигнальное оборудование казалось зловещим. Я сел, вывернул вперед руки и достал из-под языка шпильку. Меня ждал второй удар. Полицейские наручники, оказывается, вскрыть не так просто, как игрушечные.
К ужину мать заметила, что меня нет. Соседских детей допросили, и я был разоблачен. Отец покачал головой и, прихватив болторез, отправился меня спасать. Летом вечера в Шотландии длинные, и он добрался еще до темноты. Но тени в сигнальной будке уже вытянули щупальца, заполонив все чернотой. Мрак заполз под одежду, забился в нос и рот, заложил уши, так что я уже не понимал, то ли это деревья шелестят снаружи, то ли кто-то в будке шебуршится и стонет.
Отец взъерошил мне волосы и осторожно освободил из плена, бранясь и утешая, пока наконец не отдал меня, описавшегося, зареванного, с размазанными по липу соплями, в объятия матери. Тогда я впервые осознал то, что мучит меня последние недели. Я ненавижу замкнутое пространство, и мне не суждено стать Гудини.
* * *
Забавно, столько всего случилось, а я до вчерашнего дня ни разу не был в обезьяннике.
После пары кружек успокоительного я решил, что баров с меня на сегодняшнее утро хватит, и отправился пить на реку Клайд. В Берлине реки и каналы – часть центра города, там купаются, катаются на лодках и речных трамвайчиках. На берегах Спри народ загорает, играет в теннис и фрисби, и я никогда не ходил туда в дождь, так что воспоминания мои чисты и солнечны.
На брегах Клайда – сыро и тоскливо. Ни души на асфальтированных дорожках, только следы предшественников: ржавые пивные банки, бутылки из-под «Бакфаста», распластанные порножурналы с распластанными девицами. У берега несколько лодок; вода как жидкий свинец, и если б я хотел утопиться, непременно спустил бы их на воду. Но сегодня топиться холодно. Вода проглотит тебя с чавканьем и даже не извинится.
Я шел по берегу, стараясь ни о чем не думать. Я не пытался скрыть от чужих глаз выпивку. Она болталась в тонком полиэтиленовом пакете из магазина. Они думают, в таких можно носить пиво, хотя любой пьянчуга скажет, что эти мешки моментально рвутся.
Под Ямайским мостом лежал лохматый старик. Он свил гнездо из армейского спальника, пары жестких одеял и картонных коробок. Рядом валялась рваная клетчатая сумка на колесах, набитая газетами. Старик что-то пробормотал, я наклонился и протянул ему банку пива. Не из сочувствия, скорее ради собственной кармы, но бродяга приставил руку ко лбу и простуженно захрипел:
– Благослови тебя бог, сынок.
– И тебя. – Хотя бог давно положил на нас обоих.
Я нашел скамейку, поставил пакет под сиденье, поднял воротник куртки и достал первую банку. У реки было промозгло, но высоко в небе пробивался свет, а значит, есть надежда, что весна уже близко. Я сделал первый глоток. Пиво теплее воздуха, но гораздо лучше пойла, которое я хлебал сегодня в баре. Эти бродяги определенно философы. Может, и я чему научусь, когда стану одним из них?
* * *
Голос Монтгомери выгнал меня на улицу, я шел, проклиная Билла с его светскими манерами и бандитскими замашками. Ничего общего не хочу иметь с этим маскарадом.
Деньги у меня есть, могу улететь хоть сейчас. Я достал клочок бумаги с номером Сильви. Долго искал телефонную будку, потом долго разбирал инструкции на немецком, но наконец послышались гудки. Сильви взяла трубку.
– Работа еще нужна?
– Уже что-то нашел?
– Как насчет моей ассистентки?
Я вышел из будки со звоном в ушах от счастливого визга и побрел к театру, соображая, что же может быть в отправленном матери конверте.
* * *
Над Клайдом кричали чайки. Они стремительно падали вниз к самой реке – наверное, в память о временах, когда они ловили рыбу на ужин, а не потрошили мусорные мешки у ресторанов и не сражались с крысами за отбросы. Не понимаю, почему они живут в городе, когда есть белоснежные пляжи северного побережья и чистое море, – но кто меня спрашивает? Я поднял банку к небу:
– Давайте. Летите и обосрите как можно больше голов.
Компания подростков шла по тропинке ко мне. Я опустил глаза и наклонил голову, чтобы не встретиться с ними взглядом. Не хочу услышать бессмертное «Ты какого хрена уставился?». Так и по голове можно получить – это в лучшем случае. Пятеро в кедах и спортивных костюмах, капюшоны натянуты на головы, руки в карманах. Они были явно чем-то взволнованы; шли, смотря под ноги, ритмично покачиваясь с каждым шагом. Я слышал их взвинченные голоса, все громче и громче, и проклинал себя за любовь к безлюдным местам. При желании они запросто могут меня повалить, связать и оставить на ужин чайкам. Я спрятал банку в карман и уставился на противоположенный берег, следя за ними боковым зрением. Они гнусаво обсуждали какое-то недавнее происшествие.
– Ну ты ему, блин, и двинул.
– Башка нахрен треснула, как кокос.
– А морда теперь как пончик с джемом.
– Гребаный ублюдок.
– Гребаный псих.
Один из парней взглянул на меня. Россыпь ржавых веснушек на носу, лицо бледное, но не в моем кладбищенском стиле, а молочно-белое, как у ребенка, не доросшего до прыщей. В другой жизни он мог бы стать актером или моделью. Наши глаза встретились, и парень задрал губу в усмешке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26