У него нет жирных волос и пакостного взгляда. Он в своих мечтах готовил себя к иному. Не к этому. Это вообще не его столетие. Нет, он все-таки что-то другое. Ребята, я все-таки что-то другое! – крикнул мысленно Пипо вслед последней фигуре, вошедшей в зал, потом упаковал свою внутреннюю камеру и направился туда же. Перед входом взял наушники, вошел, сел в последнем ряду поближе к дверям и сразу же перевел аппарат на английский язык. Он соединил живой образ Прши на трибуне с приятным женским голосом в наушниках, который переводил Пршины организационные замечания на английский язык, и поплыл…
– Мне нравится, что вы покрасили дом в белый цвет. Он похож на большого белого лебедя, заблудившегося в снегах, – сказала Rose, палив Пипо Hennessy, а себе коктейль Kahl?a Surprise.
– Когда идет снег и Rose пьет коктейль, у нее бывают поэтические порывы… – сказал с мягкой иронией William Styron и подбросил в камин несколько поленьев. – Ну, как вам нравится в Rox-bury? – спросил он Пипо, охватив изящными длинными пальцами стакан с Hennessy.
– Нравится. Я всегда мечтал об уединенном доме где-нибудь в Connecticut. Но все же, – добавил Пипо, – я чувствую себя бигамистом…
– Что вы имеете в виду? – спросила Rose.
– Я люблю и Европу. К счастью, бываю там часто.
– Удивительно точно сказано, – сказал Styron. Мы здесь с 1954 года. Дом мы купили у Александра Керенского… Нам хотелось сбежать из варварского New York, не так ли, Rose? Но лето мы всегда проводим в Европе, хотя там паши вкусы расходятся. Я больше люблю Париж, Rose как активный борец за права человека связана с Восточной Европой, a Philip обожает Лондон…
– Bill, куда подевались Philip и Claire, они сказали, что будут в семь?… – обеспокоенно проговорила Rose. – Millefbi звонили, что опоздают, у них ужинают Galway Kinneil и какой-то журналист.
– Philip снова пережевывает Zuckerman'a, выдувает новые пузыри из старой жевательной резинки, – тихо сказал Styron, и ироническая усмешка пробежала по его бледному лицу.
– Не знаю, известно ли вам, – сказала Rose Пипо, – кроме Miller'oв, Arthufa и Inge Morath, наши соседи Richard Widmark, Dustin Hoffman… Вероятно, вы с ними еще не успели познакомиться?
– Нет, – кратко ответил Пипо.
– И к сожалению, Henry Kissinger и Calvin Klein…
– Klein, говорят, продает свой дом, – сказала Rose и подошла к окну. – Как валит! Bill, завтра тебе придется чистить снег, – добавила она, отпила глоток и осталась стоять у окна.
– Скажите, – обратился Styron к Пипо, грея в бледных пальцах стакан с Hennessy, – как дела с вашим новым романом?
– «Harper and Row» предложили мне пятьсот тысяч долларов аванса, но я отказался. Не хочу спешить, – сказал Пипо.
– Вы правы. Сейчас вы в таком положении, что можете выбирать, – сказал Styron медленно, а потом с улыбкой добавил: – После изнуряющей диеты из зеленого салата американская литература действительно нуждается в горячем мясном эксцессе… В этом смысле ваш последний роман многое дал нашему литературному barbecue. Не так ли, Rose?
– Вот и Roth, – прервала их Rose и поспешила к дверям.
Пипо очнулся от легкого прикосновения. Он поднял глаза и увидел перед собой футболку Berkeley University.
– Hi! – сказала футболка. – Можно сесть? Пипо кивнул. Светловолосый сел. Краем глаза Пипо заметил на его голове наушники и почти счастливое выражение лица. Глупый амер, – подумал Пипо, – его может осчастливить даже самая идиотская приветственная речь. Светловолосый заметил взгляд Пипо и широко улыбнулся. Потом снял наушники, дотронулся до плеча Пипо и молча предложил их ему. Он ненормальный, подумал Пипо, но все же снял свои наушники и надел те, что протягивал ему амер. В уши Пипо полились фантастические звуки последнего хита Talking Heads.
Остальные литераторы в это время слушали.
«Товарищи писатели!
Я очень рад, что мне выпала честь открыть очередную Загребскую литературную встречу, которая имеет многолетнюю и богатую традицию и в этом году посвящена теме „Современная литература, ее тенденции, направления и открытия в контексте диалектики современных событий в мире". Наш город, известный своим гостеприимством, уже много лет является устроителем этой международной литературной акции, которая привлекала и привлекает крупнейших мастеров пера как из нашей страны, так и из-за рубежа. Вы, литераторы, поэты, художники, труженики пера, своими произведениями вносите значительный вклад в дело мира. Преодолев географические, политические и идеологические барьеры, вы встретились на нейтральной полосе печатного слова, где вашим окружением является хрупкое, но обладающее мощнейшей силой воздействия перо…»
Ян Здржазил, представитель Чехословакии, переключал каналы на своем аппарате, он никак не мог найти русский язык. Вдруг на третьем канале он выловил: «…Vy, literatory, poety, hudozniki, truzeniki pera…», но тут голос опять пропал. Здржазил сидел, беспомощно щелкая переключателем, то надевая, то снимая наушники. Наконец, он опять надел их и направил маленькую металлическую пуговку на аппарате – антенну – не вниз, а вверх и снова на третьем канале услышал: «…Predlagaju vstat'…» Он тут же встал и зааплодировал. Встали и остальные участники, однако почему-то никто не хлопал… Чья-то рука резко дернула Яна Здржазила за рукав. Обернувшись, он встретился взглядом с грустными темными глазами незнакомой молодой женщины…
7
После торжественного открытия встречи атмосфера в фойе была чрезвычайно оживленной. Литераторы чувствовали себя не так скованно, как утром, они прохаживались, знакомились друг с другом, останавливались, бросая взгляд на прикрепленные к лацканам таблички с именами, объединялись в группы. Один только поэт Леш, который считал эксцентричность непременной принадлежностью стихотворца, прикрепил свою табличку с надписью «Ранко Леш» на брюки, слева от молнии.
Представитель Франции Жан-Поль Флогю, старый господин с водянисто-голубыми глазами навыкате, влажными толстыми губами и несколько вытянутой вперед шеей, копия старой черепахи, собрал вокруг себя небольшую группу писателей, которые, видимо, понимали по-французски. Жан-Поль Флогю о чем-то живо рассказывал, пуская сигарой круглые облачка дыма…
– Мне жаль нашего коллегу Хосе Рамона Эспесо. Однако, как вы и сами знаете, странная смерть не редкость в среде художников…
– Что вы имеете в виду?… – спросила датчанка Сесилия Стеренсен.
– Взять, например, воду… Я не буду сейчас говорить о символике воды, хотя и это невероятно интересно, поговорим о судьбах… Мне, как и всем вам, сразу же приходит на ум китайский поэт Ли Бо, хорошо известный как любитель рюмки, который в экстазе опьянения выпал из лодки и утонул, пытаясь обнять отражение луны на воде… Вспомним Менандра, который, плавая в Персидском заливе, утонул из-за судороги… и Percy Shelley…
– Virginia Woolf… – вставила датчанка.
– Смерть в воде замышлял, как считается, и Ewelyn Waugh, – продолжал Жан-Поль Флогю, спокойно пуская сигарой кольца дыма, – но утонуть ему помешала стая медуз, куда он угодил… Во всяком случае, так утверждает W. H. Auden.
– И Аристотель, как считается, утонул… – встрял поэт-игрушка. – А может, и нет… – прибавил он неуверенно.
– Смерть в воде все-таки не кажется мне такой уж необычной, – сказал поэт Ранко Леш. Господин Флогю направил на Леша свои водянисто-голубые глаза, выпустил дым и улыбнулся…
– Вот, пожалуйста, более необычный пример, который, разумеется, всем вам тоже знаком. Говорят, что древнегреческий поэт Терпандр задохнулся во время декламации, потому что из публики в него бросили смокву, которая попала несчастному прямо в рот и застряла в горле…
– А Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли… – опять тихо вмешался поэт-игрушка. – Это тоже необычная смерть, – добавил он, как бы оправдываясь. В тот же момент пример показался ему слишком банальным, и он добавил: – А Горького отравили!
– Вы правы! – сказал господин Флогю. – Возьмем более веселый случай… Английский писатель сэр Thomas Urquhart умер, как считают, от смеха, когда он услышал, что король Карл II сброшен с трона.
Писатели выглядели несколько смущенно, они не были уверены, следует ли этот пример воспринять как шутку господина Флогю или же это реальный факт. Кроме того, никто, кроме ирландского писателя Томаса Килли, понятия не имел, что это за Urquhart…
– А поэта Miklos'a Znnyii убил кабан, – сказала венгерка Илона Ковач. – Но это было в семнадцатом веке… – добавила она, как будто такое могло произойти только тогда, словно и поэты и кабаны жили только в XVII веке.
– Вы имеете в виду, конечно, нашего Николу Зрински! – Ранко Леш повернул в ее сторону нос, похожий на опасный клюв.
– Ну да… – кокетливо вздохнула венгерка и интимно взглянула на Леша.
– Это невероятно интересно, – любезно сказал Жан-Поль Флогю. – И конечно, вам всем известен тот факт, что знаменитый William Thackeray умер оттого, что обожрался.
– Francis Thompson совершил самоубийство из-за того, что ему приказал сделать это Thomas Chatterton, который покончил с собой за двести лет до этого, явившийся ему, – сказал ирландец Томас Килли.
– Самоубийство вовсе не такая уж необычная смерть, – опять возразил Ранко Леш. – Было бы более уместно вспомнить Marlowe, который в кабаке получил нож в спину…
– За то, что не заплатил по счету! – прибавил кто-то за спиной Леша, и все рассмеялись.
– Lionel Johnson, – миролюбиво сказал ирландец, – умер, как говорят, от травмы, которую получил, свалившись на пол из-за стойки бара!
Писатели опять разразились смехом.
– A James Agee и Robert Lowell умерли в такси, – привел пример Томас Килли.
– Ничего необычного, – снова подал голос Леш.
– Точно так же необычно, как и умереть в бассейне отеля, – сказал ирландец.
– Интересный случай, – спокойным и рассудительным голосом вмешался господин Флогю, – произошел с Sholom'oм Aleichem'oм, который панически боялся числа тринадцать. В его рукописях никогда не было тринадцатой страницы. Он умер тринадцатого мая тысяча девятьсот шестнадцатого года, но на его надгробии высечена дата – двенадцатое мая…
Писатели почувствовали себя несколько обескураженными историей с Sholom'oм Aleichem'oм и притихли:
– Таких примеров немало, – продолжал господин Флогю. – William Cullen Bryant умер в июне, как и предсказал это в своем стихотворении «Июнь», Nathaniel Hawthorne утверждал, что число шестьдесят четыре играет в его жизни мистическую роль. Он умер в 1864 году…
– Это просто совпадения, а не необычные смерти, – холодно сказала Сесилия Стеренсен, давая понять, что разговор о смерти ей надоел и вообще она считает его не вполне уместным.
– Что ж, тогда вспомним еще только Sherwood'a Anderson'a, который умер от заворота кишок, после того как на одной party проглотил зубочистку, и покончим с этим, тем более что к нам приближается официант с напитками, – сказал господин Флогю. Действительно, к собравшейся вокруг него группе, толкая перед собой тележку с напитками, направлялся официант. Писатели оживились. Когда у каждого в руке оказался бокал, господин Флогю серьезно и с элегантной непринужденностью сказал:
– Предлагаю выпить за упокой души Хосе Рамона Эспесо…
Писатели отпили по глотку. А затем господин Флогю, заметив, что Сесилия Стеренсеи пьет минеральную воду, бодро добавил:
– А кстати, вы знаете, что Arnold Bennett умер в Париже от тифа, после того как выпил стакан воды, желая доказать присутствующим, что вода не заражена…
Писатели снова заулыбались, а датчанка со стаканом минеральной воды удалилась…
8
Трошина и Сапожникова в загребском аэропорту встретила молоденькая девушка.
– Товарищ Трошин? Товарищ Сапожников? Меня зовут Аня, я очень рада…
– Откуда вы знаете русский?
– Я изучаю русский в университете. И иногда перевожу, вот сейчас, например, на этой встрече.
Она вывела их из здания аэропорта, посадила в автобус и купила билеты. В автобусе девушка села рядом с Трошиным. Сапожников с беспомощно-детским выражением лица поглядывал на них со своего места, крепко прижимая локтем к боку мужскую кожаную сумочку.
– Как вы нас узнали? – спросил Трошин.
– М-м, не знаю… Я как-то сразу подумала, что вы – это вы! – ответила девушка.
«Они» всегда сразу узнают, что «мы» – это «мы», раздраженно подумал Трошин и тут же рассердился на самого себя за то, что снова переживает старые комплексы. Несмотря на то что ему был хорошо известен весь ритуал встречи – покупка билетов в автобусе, вручение, как бы между делом, конверта с суточными, подробнейшие инструкции и разъяснения, все это повышенное внимание, словно они инвалиды, – его всегда обдавало волной стыда и неуверенности. Он превращался в комок нервов. Синдром пересечения границы. Всегда одно и то же.
Через окно автобуса он видел длинные, скучные кварталы спальных районов, затем открылся вид на старую часть города, на кафедральный собор, на синеватую, с мягкими очертаниями гору на заднем плане, на эту кулису, которая держала на себе всю декорацию маленького центральноевропейского города.
– Эту панораму, наверное, всегда снимают на открытки… – сказал он.
– Откуда вы знаете?!
– Просто предполагаю, – улыбнулся Трошин. Он повернулся к Сапожникову: – Ну, Витя, что скажешь?
– Ага… – неопределенно промычал Сапожников, все еще крепко прижимая к себе свою сумочку, и уставился на девушку. У нее была короткая стрижка и длинная, умышленно оставленная прядь волос на лбу. Из-под широких чаплинских брюк выглядывали ноги в полосатых сине-белых носках и мягких розовых теннисных туфлях. Единственным украшением на очень широком мужском пиджаке была дешевая брошка в виде маленького круглого зеркальца. В какой-то момент Трошин заметил в нем отражение своего собственного усталого лица, а когда девушка повернулась, ошалевшего Витиного… У Вити это вторая поездка за границу. В прошлом году он был в Болгарии. В конце концов и у него дело пошло. «И у меня дело пошло, старик, пошло дело…» – простодушно объяснял он Трошину в самолете.
Когда они вышли из автобуса, девушка предложила взять такси, однако добавила, что до отеля всего минут десять пешком. Пошли пешком. Трошин профессиональным взглядом ловил первые впечатления. Во многих городах, во всяком случае в городах социалистических стран, ему всегда бросалась в глаза одна вещь. В Москве это невероятное количество вывесок «Ремонт часов» и «Ремонт сумок», как будто москвичи не заняты ничем другим, кроме починки часов и сумок. Здесь же почти как у Ильфа и Петрова. На каждом шагу парикмахерская, как будто жители этого города рождаются только для того, чтобы подстричься.
– Я смотрю, вы здесь много стрижетесь? – сказал Трошин.
– А почему бы и нет?! – сказала девушка и дунула на свою прядь.
Бюро похоронных принадлежностей, как у Ильфа и Петрова, Трошин не заметил. Минут через десять они оказались перед отелем «Интер-континенталь». Похоже, Загреб совсем маленький, подумал Трошин.
– Ого! – обалдел Сапожников, когда они вошли в вестибюль, и потянул Трошина за рукав.
У стойки девушка обменялась несколькими фразами с портье, а затем обратилась к гостям:
– Сюда сдайте паспорта, а это ключи от ваших комнат.
– Шестьсот тринадцать! – сказал Сапожников, принимая ключ.
– Шестьсот десять! – пробормотал Трошин и поймал себя на детском суеверии – шесть и один будет семь. Семерка – хорошее число.
– Вещи можете оставить здесь, к вам в номер их принесут. Пойдемте, я покажу вам, где оргкомитет встречи. Там вы получите суточные, программу и тексты докладов.
Сапожников послушно зашагал за девушкой, поминутно оглядываясь. Входя вслед за переводчицей в небольшую комнату, на дверях которой на нескольких языках было написано: «Загребские литературные встречи», Трошин успел краем глаза заметить на соседних дверях табличку «Парикмахерская „Мила"».
– Заходите. Франка, это наши гости из Москвы. Мы только что из аэропорта.
Упомянутая Франка была чрезвычайно элегантна и любезна. Она чем-то напомнила Трошину американских секретарш.
– Как вы добрались? Вот, пожалуйста, ваши суточные. Гостиница оплачена до утра, пятницы. Здесь, в папках, программа встречи и доклады участников. Сейчас перерыв. В четыре продолжение работы. Выступления переводятся на английский, французский, русский и немецкий языки. Наушники вы можете получить при входе в Хрустальный зал, дальше по коридору и направо. Ах да, еще кое-что… В ваших комнатах имеются холодильники с напитками. Расходы такого рода, а также международные переговоры наши гости оплачивают сами. Простите, что напоминаю вам об этом. Пока что это все. Желаю вам приятного пребывания. Если вам что-то потребуется, обращайтесь ко мне или к Ане.
Секретарша тоном, взглядом и улыбкой дала понять, что разговор закончен. Аня тихо переводила. Трошин почему-то медленно краснел. Под конец Аня махнула рукой и сказала:
– Значит, в четыре! О. К.? Встретимся в четыре.
Сапожников, на мгновение расслабившись, послал ей воздушный поцелуй. Девушка сердечно улыбнулась и дружески подмигнула Сапож-никову.
Трошин и Сапожников оказались за закрытой дверью оргкомитета, посреди неизвестного им пространства отеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Мне нравится, что вы покрасили дом в белый цвет. Он похож на большого белого лебедя, заблудившегося в снегах, – сказала Rose, палив Пипо Hennessy, а себе коктейль Kahl?a Surprise.
– Когда идет снег и Rose пьет коктейль, у нее бывают поэтические порывы… – сказал с мягкой иронией William Styron и подбросил в камин несколько поленьев. – Ну, как вам нравится в Rox-bury? – спросил он Пипо, охватив изящными длинными пальцами стакан с Hennessy.
– Нравится. Я всегда мечтал об уединенном доме где-нибудь в Connecticut. Но все же, – добавил Пипо, – я чувствую себя бигамистом…
– Что вы имеете в виду? – спросила Rose.
– Я люблю и Европу. К счастью, бываю там часто.
– Удивительно точно сказано, – сказал Styron. Мы здесь с 1954 года. Дом мы купили у Александра Керенского… Нам хотелось сбежать из варварского New York, не так ли, Rose? Но лето мы всегда проводим в Европе, хотя там паши вкусы расходятся. Я больше люблю Париж, Rose как активный борец за права человека связана с Восточной Европой, a Philip обожает Лондон…
– Bill, куда подевались Philip и Claire, они сказали, что будут в семь?… – обеспокоенно проговорила Rose. – Millefbi звонили, что опоздают, у них ужинают Galway Kinneil и какой-то журналист.
– Philip снова пережевывает Zuckerman'a, выдувает новые пузыри из старой жевательной резинки, – тихо сказал Styron, и ироническая усмешка пробежала по его бледному лицу.
– Не знаю, известно ли вам, – сказала Rose Пипо, – кроме Miller'oв, Arthufa и Inge Morath, наши соседи Richard Widmark, Dustin Hoffman… Вероятно, вы с ними еще не успели познакомиться?
– Нет, – кратко ответил Пипо.
– И к сожалению, Henry Kissinger и Calvin Klein…
– Klein, говорят, продает свой дом, – сказала Rose и подошла к окну. – Как валит! Bill, завтра тебе придется чистить снег, – добавила она, отпила глоток и осталась стоять у окна.
– Скажите, – обратился Styron к Пипо, грея в бледных пальцах стакан с Hennessy, – как дела с вашим новым романом?
– «Harper and Row» предложили мне пятьсот тысяч долларов аванса, но я отказался. Не хочу спешить, – сказал Пипо.
– Вы правы. Сейчас вы в таком положении, что можете выбирать, – сказал Styron медленно, а потом с улыбкой добавил: – После изнуряющей диеты из зеленого салата американская литература действительно нуждается в горячем мясном эксцессе… В этом смысле ваш последний роман многое дал нашему литературному barbecue. Не так ли, Rose?
– Вот и Roth, – прервала их Rose и поспешила к дверям.
Пипо очнулся от легкого прикосновения. Он поднял глаза и увидел перед собой футболку Berkeley University.
– Hi! – сказала футболка. – Можно сесть? Пипо кивнул. Светловолосый сел. Краем глаза Пипо заметил на его голове наушники и почти счастливое выражение лица. Глупый амер, – подумал Пипо, – его может осчастливить даже самая идиотская приветственная речь. Светловолосый заметил взгляд Пипо и широко улыбнулся. Потом снял наушники, дотронулся до плеча Пипо и молча предложил их ему. Он ненормальный, подумал Пипо, но все же снял свои наушники и надел те, что протягивал ему амер. В уши Пипо полились фантастические звуки последнего хита Talking Heads.
Остальные литераторы в это время слушали.
«Товарищи писатели!
Я очень рад, что мне выпала честь открыть очередную Загребскую литературную встречу, которая имеет многолетнюю и богатую традицию и в этом году посвящена теме „Современная литература, ее тенденции, направления и открытия в контексте диалектики современных событий в мире". Наш город, известный своим гостеприимством, уже много лет является устроителем этой международной литературной акции, которая привлекала и привлекает крупнейших мастеров пера как из нашей страны, так и из-за рубежа. Вы, литераторы, поэты, художники, труженики пера, своими произведениями вносите значительный вклад в дело мира. Преодолев географические, политические и идеологические барьеры, вы встретились на нейтральной полосе печатного слова, где вашим окружением является хрупкое, но обладающее мощнейшей силой воздействия перо…»
Ян Здржазил, представитель Чехословакии, переключал каналы на своем аппарате, он никак не мог найти русский язык. Вдруг на третьем канале он выловил: «…Vy, literatory, poety, hudozniki, truzeniki pera…», но тут голос опять пропал. Здржазил сидел, беспомощно щелкая переключателем, то надевая, то снимая наушники. Наконец, он опять надел их и направил маленькую металлическую пуговку на аппарате – антенну – не вниз, а вверх и снова на третьем канале услышал: «…Predlagaju vstat'…» Он тут же встал и зааплодировал. Встали и остальные участники, однако почему-то никто не хлопал… Чья-то рука резко дернула Яна Здржазила за рукав. Обернувшись, он встретился взглядом с грустными темными глазами незнакомой молодой женщины…
7
После торжественного открытия встречи атмосфера в фойе была чрезвычайно оживленной. Литераторы чувствовали себя не так скованно, как утром, они прохаживались, знакомились друг с другом, останавливались, бросая взгляд на прикрепленные к лацканам таблички с именами, объединялись в группы. Один только поэт Леш, который считал эксцентричность непременной принадлежностью стихотворца, прикрепил свою табличку с надписью «Ранко Леш» на брюки, слева от молнии.
Представитель Франции Жан-Поль Флогю, старый господин с водянисто-голубыми глазами навыкате, влажными толстыми губами и несколько вытянутой вперед шеей, копия старой черепахи, собрал вокруг себя небольшую группу писателей, которые, видимо, понимали по-французски. Жан-Поль Флогю о чем-то живо рассказывал, пуская сигарой круглые облачка дыма…
– Мне жаль нашего коллегу Хосе Рамона Эспесо. Однако, как вы и сами знаете, странная смерть не редкость в среде художников…
– Что вы имеете в виду?… – спросила датчанка Сесилия Стеренсен.
– Взять, например, воду… Я не буду сейчас говорить о символике воды, хотя и это невероятно интересно, поговорим о судьбах… Мне, как и всем вам, сразу же приходит на ум китайский поэт Ли Бо, хорошо известный как любитель рюмки, который в экстазе опьянения выпал из лодки и утонул, пытаясь обнять отражение луны на воде… Вспомним Менандра, который, плавая в Персидском заливе, утонул из-за судороги… и Percy Shelley…
– Virginia Woolf… – вставила датчанка.
– Смерть в воде замышлял, как считается, и Ewelyn Waugh, – продолжал Жан-Поль Флогю, спокойно пуская сигарой кольца дыма, – но утонуть ему помешала стая медуз, куда он угодил… Во всяком случае, так утверждает W. H. Auden.
– И Аристотель, как считается, утонул… – встрял поэт-игрушка. – А может, и нет… – прибавил он неуверенно.
– Смерть в воде все-таки не кажется мне такой уж необычной, – сказал поэт Ранко Леш. Господин Флогю направил на Леша свои водянисто-голубые глаза, выпустил дым и улыбнулся…
– Вот, пожалуйста, более необычный пример, который, разумеется, всем вам тоже знаком. Говорят, что древнегреческий поэт Терпандр задохнулся во время декламации, потому что из публики в него бросили смокву, которая попала несчастному прямо в рот и застряла в горле…
– А Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли… – опять тихо вмешался поэт-игрушка. – Это тоже необычная смерть, – добавил он, как бы оправдываясь. В тот же момент пример показался ему слишком банальным, и он добавил: – А Горького отравили!
– Вы правы! – сказал господин Флогю. – Возьмем более веселый случай… Английский писатель сэр Thomas Urquhart умер, как считают, от смеха, когда он услышал, что король Карл II сброшен с трона.
Писатели выглядели несколько смущенно, они не были уверены, следует ли этот пример воспринять как шутку господина Флогю или же это реальный факт. Кроме того, никто, кроме ирландского писателя Томаса Килли, понятия не имел, что это за Urquhart…
– А поэта Miklos'a Znnyii убил кабан, – сказала венгерка Илона Ковач. – Но это было в семнадцатом веке… – добавила она, как будто такое могло произойти только тогда, словно и поэты и кабаны жили только в XVII веке.
– Вы имеете в виду, конечно, нашего Николу Зрински! – Ранко Леш повернул в ее сторону нос, похожий на опасный клюв.
– Ну да… – кокетливо вздохнула венгерка и интимно взглянула на Леша.
– Это невероятно интересно, – любезно сказал Жан-Поль Флогю. – И конечно, вам всем известен тот факт, что знаменитый William Thackeray умер оттого, что обожрался.
– Francis Thompson совершил самоубийство из-за того, что ему приказал сделать это Thomas Chatterton, который покончил с собой за двести лет до этого, явившийся ему, – сказал ирландец Томас Килли.
– Самоубийство вовсе не такая уж необычная смерть, – опять возразил Ранко Леш. – Было бы более уместно вспомнить Marlowe, который в кабаке получил нож в спину…
– За то, что не заплатил по счету! – прибавил кто-то за спиной Леша, и все рассмеялись.
– Lionel Johnson, – миролюбиво сказал ирландец, – умер, как говорят, от травмы, которую получил, свалившись на пол из-за стойки бара!
Писатели опять разразились смехом.
– A James Agee и Robert Lowell умерли в такси, – привел пример Томас Килли.
– Ничего необычного, – снова подал голос Леш.
– Точно так же необычно, как и умереть в бассейне отеля, – сказал ирландец.
– Интересный случай, – спокойным и рассудительным голосом вмешался господин Флогю, – произошел с Sholom'oм Aleichem'oм, который панически боялся числа тринадцать. В его рукописях никогда не было тринадцатой страницы. Он умер тринадцатого мая тысяча девятьсот шестнадцатого года, но на его надгробии высечена дата – двенадцатое мая…
Писатели почувствовали себя несколько обескураженными историей с Sholom'oм Aleichem'oм и притихли:
– Таких примеров немало, – продолжал господин Флогю. – William Cullen Bryant умер в июне, как и предсказал это в своем стихотворении «Июнь», Nathaniel Hawthorne утверждал, что число шестьдесят четыре играет в его жизни мистическую роль. Он умер в 1864 году…
– Это просто совпадения, а не необычные смерти, – холодно сказала Сесилия Стеренсен, давая понять, что разговор о смерти ей надоел и вообще она считает его не вполне уместным.
– Что ж, тогда вспомним еще только Sherwood'a Anderson'a, который умер от заворота кишок, после того как на одной party проглотил зубочистку, и покончим с этим, тем более что к нам приближается официант с напитками, – сказал господин Флогю. Действительно, к собравшейся вокруг него группе, толкая перед собой тележку с напитками, направлялся официант. Писатели оживились. Когда у каждого в руке оказался бокал, господин Флогю серьезно и с элегантной непринужденностью сказал:
– Предлагаю выпить за упокой души Хосе Рамона Эспесо…
Писатели отпили по глотку. А затем господин Флогю, заметив, что Сесилия Стеренсеи пьет минеральную воду, бодро добавил:
– А кстати, вы знаете, что Arnold Bennett умер в Париже от тифа, после того как выпил стакан воды, желая доказать присутствующим, что вода не заражена…
Писатели снова заулыбались, а датчанка со стаканом минеральной воды удалилась…
8
Трошина и Сапожникова в загребском аэропорту встретила молоденькая девушка.
– Товарищ Трошин? Товарищ Сапожников? Меня зовут Аня, я очень рада…
– Откуда вы знаете русский?
– Я изучаю русский в университете. И иногда перевожу, вот сейчас, например, на этой встрече.
Она вывела их из здания аэропорта, посадила в автобус и купила билеты. В автобусе девушка села рядом с Трошиным. Сапожников с беспомощно-детским выражением лица поглядывал на них со своего места, крепко прижимая локтем к боку мужскую кожаную сумочку.
– Как вы нас узнали? – спросил Трошин.
– М-м, не знаю… Я как-то сразу подумала, что вы – это вы! – ответила девушка.
«Они» всегда сразу узнают, что «мы» – это «мы», раздраженно подумал Трошин и тут же рассердился на самого себя за то, что снова переживает старые комплексы. Несмотря на то что ему был хорошо известен весь ритуал встречи – покупка билетов в автобусе, вручение, как бы между делом, конверта с суточными, подробнейшие инструкции и разъяснения, все это повышенное внимание, словно они инвалиды, – его всегда обдавало волной стыда и неуверенности. Он превращался в комок нервов. Синдром пересечения границы. Всегда одно и то же.
Через окно автобуса он видел длинные, скучные кварталы спальных районов, затем открылся вид на старую часть города, на кафедральный собор, на синеватую, с мягкими очертаниями гору на заднем плане, на эту кулису, которая держала на себе всю декорацию маленького центральноевропейского города.
– Эту панораму, наверное, всегда снимают на открытки… – сказал он.
– Откуда вы знаете?!
– Просто предполагаю, – улыбнулся Трошин. Он повернулся к Сапожникову: – Ну, Витя, что скажешь?
– Ага… – неопределенно промычал Сапожников, все еще крепко прижимая к себе свою сумочку, и уставился на девушку. У нее была короткая стрижка и длинная, умышленно оставленная прядь волос на лбу. Из-под широких чаплинских брюк выглядывали ноги в полосатых сине-белых носках и мягких розовых теннисных туфлях. Единственным украшением на очень широком мужском пиджаке была дешевая брошка в виде маленького круглого зеркальца. В какой-то момент Трошин заметил в нем отражение своего собственного усталого лица, а когда девушка повернулась, ошалевшего Витиного… У Вити это вторая поездка за границу. В прошлом году он был в Болгарии. В конце концов и у него дело пошло. «И у меня дело пошло, старик, пошло дело…» – простодушно объяснял он Трошину в самолете.
Когда они вышли из автобуса, девушка предложила взять такси, однако добавила, что до отеля всего минут десять пешком. Пошли пешком. Трошин профессиональным взглядом ловил первые впечатления. Во многих городах, во всяком случае в городах социалистических стран, ему всегда бросалась в глаза одна вещь. В Москве это невероятное количество вывесок «Ремонт часов» и «Ремонт сумок», как будто москвичи не заняты ничем другим, кроме починки часов и сумок. Здесь же почти как у Ильфа и Петрова. На каждом шагу парикмахерская, как будто жители этого города рождаются только для того, чтобы подстричься.
– Я смотрю, вы здесь много стрижетесь? – сказал Трошин.
– А почему бы и нет?! – сказала девушка и дунула на свою прядь.
Бюро похоронных принадлежностей, как у Ильфа и Петрова, Трошин не заметил. Минут через десять они оказались перед отелем «Интер-континенталь». Похоже, Загреб совсем маленький, подумал Трошин.
– Ого! – обалдел Сапожников, когда они вошли в вестибюль, и потянул Трошина за рукав.
У стойки девушка обменялась несколькими фразами с портье, а затем обратилась к гостям:
– Сюда сдайте паспорта, а это ключи от ваших комнат.
– Шестьсот тринадцать! – сказал Сапожников, принимая ключ.
– Шестьсот десять! – пробормотал Трошин и поймал себя на детском суеверии – шесть и один будет семь. Семерка – хорошее число.
– Вещи можете оставить здесь, к вам в номер их принесут. Пойдемте, я покажу вам, где оргкомитет встречи. Там вы получите суточные, программу и тексты докладов.
Сапожников послушно зашагал за девушкой, поминутно оглядываясь. Входя вслед за переводчицей в небольшую комнату, на дверях которой на нескольких языках было написано: «Загребские литературные встречи», Трошин успел краем глаза заметить на соседних дверях табличку «Парикмахерская „Мила"».
– Заходите. Франка, это наши гости из Москвы. Мы только что из аэропорта.
Упомянутая Франка была чрезвычайно элегантна и любезна. Она чем-то напомнила Трошину американских секретарш.
– Как вы добрались? Вот, пожалуйста, ваши суточные. Гостиница оплачена до утра, пятницы. Здесь, в папках, программа встречи и доклады участников. Сейчас перерыв. В четыре продолжение работы. Выступления переводятся на английский, французский, русский и немецкий языки. Наушники вы можете получить при входе в Хрустальный зал, дальше по коридору и направо. Ах да, еще кое-что… В ваших комнатах имеются холодильники с напитками. Расходы такого рода, а также международные переговоры наши гости оплачивают сами. Простите, что напоминаю вам об этом. Пока что это все. Желаю вам приятного пребывания. Если вам что-то потребуется, обращайтесь ко мне или к Ане.
Секретарша тоном, взглядом и улыбкой дала понять, что разговор закончен. Аня тихо переводила. Трошин почему-то медленно краснел. Под конец Аня махнула рукой и сказала:
– Значит, в четыре! О. К.? Встретимся в четыре.
Сапожников, на мгновение расслабившись, послал ей воздушный поцелуй. Девушка сердечно улыбнулась и дружески подмигнула Сапож-никову.
Трошин и Сапожников оказались за закрытой дверью оргкомитета, посреди неизвестного им пространства отеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24