Он и правда очень хороший художник, решил Себастьян, медленно обходя комнату. В картинах молодого итальянца, в отличие от сентиментальной, льстивой формальности Лоренса или Рейнольдса, присутствовали живость и игра света. Виконт замедлил шаг. Его уважение к таланту юноши все возрастало, по мере того как он изучал наброски, широкие драматические полотна и маленькие эскизы. Затем он подошел к полотнам, повернутым лицом к стене, и с любопытством потянулся к одному из них.
– Мне кажется, это не совсем то, что вам нужно, – подался вперед Донателли.
Себастьян остановил его, вглядываясь в портрет Рэйчел Йорк. Портрет не собственно девушки, а актрисы в образе Венеры, выходящей из морской пены. Плавность очертаний ее тела была столь реалистична, что с картины смотрела не идеализированная мифическая богиня, а суть женской чувственности.
– Нет, вы не правы. Это же так… – Себастьян замолк. На языке вертелось – эротично, но, стараясь не выбиваться из выбранного им образа торговца, он закончил: – Возбуждающе.
Донателли, внимательно наблюдая за ним, явно расслабился.
– Постойте-ка, – внезапно сказал Себастьян. – Бог ты мой, это же та артистка, которую недавно убили!
– Да, – еле слышно выдохнул художник.
– Печальное дело. – Себастьян покачал головой и поцокал языком на манер старого мистера Блэкэддера, аптекаря, которого его отец вызывал всякий раз, как кто-то из слуг заболевал. – Очень печальное. Диву даешься – куда только катится наш мир?
На следующей картине он снова увидел Рэйчел Йорк – на сей раз в образе турецкой одалиски, опустившей одну ногу в ванну, почти нагой, прикрытой лишь куском алого атласа.
– Э, да тут снова она. И еще! – сказал Себастьян, перебирая картины. – Она часто вам позировала?
– Да.
– Замечательная красавица.
Донателли протянул руку к нарисованному лицу, словно хотел погладить щеку живой женщины. Рука его дрожала. И Себастьян, глядя на него, подумал: «Так он же любил ее!»
Но насколько сильно? Достаточно ли для того, чтобы убить ее в порыве страсти?
– Она была более чем прекрасна, – прошептал Донателли, сжав в кулак опущенную руку.
Себастьян вернулся к женщине на картине, отличавшейся от прочих. Золотой вихрь зеленого и голубого, с резкими акцентами тени на манер Тьеполо, написанный смелыми сильными мазками на фоне лазурного, налитого солнцем неба. Она сидела на холме, согретая ярким, живым светом весны, по-детски высунув ноги из-под нижних юбок, закинув голову и улыбаясь так, словно вот-вот разразится звонким беззаботным смехом.
Себастьян смотрел на это талантливое изображение полной жизни юной женщины, испытывая странное чувство – уже не печаль, но почти гнев.
– Какая же она была красивая, – проговорил он. – Такая молоденькая, такая живая. – Он снова посмотрел на стоявшего рядом с ним мужчину. – Представить невозможно, чтобы кто-то хотел ее убить.
Мрачная, болезненная судорога прошла по красивому измученному лицу.
– Мы живем в страшном мире. В страшном мире среди безжалостных людей.
– По крайней мере, полиция знает, кто это сделал. Сын какого-то графа, да? Лорд Девлин?
Губы Донателли скривила гримаса ненависти и горькой, бессильной ярости.
– Чтоб ему вечно гореть в аду.
– А она была его знакомая?
Художник покачал головой.
– Я не знаю. Когда я услышал о том, что с ней сделали, я подумал о другом человеке.
– О другом?
Донателли судорожно вздохнул. Грудь его высоко поднялась, ноздри затрепетали.
– Он преследовал ее несколько недель, может, даже месяцев. Все ошивался у дверей театра. Поджидал на улице, всюду, куда бы она ни шла. Постоянно следил за ней.
– Что ж она не пожаловалась на него в полицию? Донателли покачал головой.
– Я советовал ей обратиться к властям, но она сказала, что толку не будет. Вы же знаете, каковы эти аристократы. Для них мы как скот. Нас можно использовать и выбросить прочь.
Страсть, с которой были произнесены эти слова, застала Себастьяна врасплох. Он вспомнил, что говорил Хью Гордон о головах на пиках и о сточных канавах, полных крови. И подумал, что Гордон мог и ошибаться насчет того, что Рэйчел оставила свои радикальные идеи. Идеи, откровенно разделяемые Донателли.
– А как звали этого нахала? – спросил Себастьян.
Какое-то мгновение он думал, что художник не станет ему отвечать. Затем Донателли пожал плечами, решительно стиснул зубы, сдерживая чувства.
И назвал имя.
– Ну и видок у вас, – сказал Том, когда они встретились в харчевне за пинтой эля, жарким и пирогом с требухой. – Что же такого этот итальяшка вам сказал?
– Похоже, Рэйчел Йорк позировала ему. – Себастьян протолкался через толпу у стойки и направился к пустому столу в дальнем углу. – А как твои дела?
Юркнув на скамью по другую сторону стола, Том схватил очередной пирог и беспечно дернул плечом.
– Сначала про иностранца. Люди мало про него могут сказать. Хотя девушку видели, это точно. Знать, ваша Рэйчел красотка, каких поискать.
– Была. – Себастьян несколько мгновений молча жевал, затем спросил: – А другие женщины часто к нему захаживали в студию?
– Может, и ходили, да никто не видел. – Том откусил большой кусок пирога. – Думаете, он с ней… того?
– Может быть, но я не уверен. Не болтай с набитым ртом.
Том проглотил, выкатив глаза от усилия.
– Так, значит, ничего мы не узнали?
– Кое-что узнали. – Себастьян сделал большой глоток эля и прислонился спиной к стене. – Судя по словам нашего друга-художника, Рэйчел в течение многих месяцев преследовал один человек. Аристократ, если быть точным.
Том доел остатки пирога и принялся облизывать пальцы.
– А он вам сказал, как того типа зовут?
– Да. Его имя Баярд Уилкокс.
Что-то в голосе Себастьяна заставило паренька застыть с пальцем во рту.
– А вы ведь знаете этого типа, да?
Себастьян допил эль и резко встал.
– Очень даже хорошо знаю. Баярд – мой племянник.
ГЛАВА 24
Чарльз, лорд Джарвис, остановился в дверях гардеробной принца, глядя, как его высочество принц Уэльский поворачивается то так, то эдак, изучая свое отражение в окаймленных резными золочеными рамами зеркалах, украшавших стены обитого шелком помещения. Несколько приятелей принца, среди которых находился и лорд Фредерик Фэйрчайлд, вольно разбрелись по огромной ало-золотой комнате, обсуждая различные проблемы – от возможности использовать шампанское для полировки сапог до новых оперных танцовщиц. По роскошному турецкому ковру были разбросаны несколько десятков отвергнутых шейных платков. Камердинер стоял наготове с внушительной грудой на случай, если господину так же не повезет с очередным платком. Грузному принцу Джорджу приходилось прибегать к помощи двух лакеев, облачаясь в сюртук, и пользоваться механическим подъемником, чтобы сесть и седло, но завязывать галстук он всегда желал сам.
– А, Джарвис, – сказал принц, поднимая взгляд.
Джарвис, который провел последние полчаса в попытках успокоить уязвленное самолюбие русского посла, с достоинством поклонился.
– Да, сэр?
– Что тут мне рассказал лорд Фэйрчайлд о Спенсере Персивале и его проклятом торийском правительстве, желающем ограничить нашу регентскую власть? – Полный, капризный рот принца сложился в гримасу. – Ограничения? Какие такие ограничения?
Джарвис убрал с золоченого кресла в форме цветка лотоса смятую рубашку и порванный атласный кушак и сел.
– Ограничения всего лишь временные, – прямо ответил он. – Они будут сняты через год.
– Через год!
– Врачи утверждают, что здоровье короля продолжает улучшаться, – вступил лорд Фредерик озабоченным голосом. Виги больше всего боялись, что сумасшедший старый король Георг Третий оправится от болезни прежде, чем они сумеют вернуть себе власть. – В Палате общин кое-кто поговаривает, что регентство вообще может не понадобиться.
– Что скажете? – спросил Джордж, обернувшись к друзьям.
Джарвис не сразу понял, что вопрос касался не здоровья отца, а последней попытки принца завязать галстук сложным новомодным узлом.
Сэр Джон Бетани, стареющий распутник с полными красными щеками и животиком не хуже принцева, поднял лорнет и долго изучал своего приятеля, пока принц ждал, терзаясь неизвестностью.
– Сам Бруммель лучше не завязал бы, – наконец вынес вердикт Бетани, опуская лорнет.
Принц расплылся в широкой улыбке, которая почти сразу же угасла.
– Это ты так только говоришь. – Нетерпеливо выругавшись, он сорвал прочь свое последнее творение и начал снова, поглядывая на Джарвиса. – Но наша власть будет, конечно, такой же, как и у короля?
Джарвис прокашлялся.
– Не совсем так, сэр. Но вам будет дозволено сформировать правительство…
– Еще бы, – перебил его принц.
– Хотя этот состав необходимо будет объявить до того, как вы принесете клятвы перед Тайным советом.
Принц так часто валял дурака, что все стали забывать о текущей в его жилах крови целой армии королей – французских и испанских, английских и шотландских, от Вильгельма Завоевателя и Карла Великого до Генриха II и Марии, королевы Шотландской. И когда ему требовалось, он умел вести себя по-королевски.
– Молчите, Джарвис, – вдруг сказал он.
Джарвис молча поклонился.
Царственность исчезла почти сразу же. Джордж вздохнул.
– Если бы Фокс все еще был с нами. Чрезвычайно неразумно с его стороны было умереть вот так.
– Именно, – сказал Джарвис. Он чуть подождал, потом добавил: – Хотя Персиваль, возможно, мог бы…
– Чтобы черт побрал этого Персиваля, – взвился принц. – От него дрожь по спине идет! – Он вдруг застыл, тревожно прижав пальцами запястье. – У нас пульс участился. А значит, сейчас у нас будут желудочные колики.
Джарвис про себя считал, что заявленное недомогание, скорее всего, имеет причиной гору крабов и масла, которые принц скушал накануне вечером, запив их двумя бутылками портвейна, но он оставил свое мнение при себе.
– Слишком рано еще для таких разговоров, – простонал принц, положив руку на царственное брюшко. По его полному лицу прошла гримаса боли. – Это вредит пищеварению. Пойду прилягу.
– А как же ваша встреча с русским послом, сэр? Принц с искренним непониманием посмотрел на него.
– Какая такая встреча?
– Та, что была назначена полчаса назад. Он все еще ожидает вас.
– Отмените. – Принц прикрыл глаза рукой, словно свет был для него слишком ярок, и, шатаясь, подошел к обтянутому алым шелком дивану в виде крокодила. – Кто-нибудь, задерните шторы. И принесите мой лауданум. Доктор Хеберден велел мне каждый раз, как занеможется, принимать лауданум, дабы избежать волнения крови.
Тщательно скрывая эмоции, Джарвис подошел к окну. Если старый король чудесным образом не исцелится на следующей неделе, билль о регентстве пройдет и этот ленивый сибарит, этот мот, станет во главе страны. Но опыт принца Уэльского в сложных политических интригах был столь же ограничен, как и его интерес к королевской власти, – ему лишь хотелось видеть себя в роли короля. Джарвис надеялся, что в конце концов – при благоприятном стечении обстоятельств – принц будет только рад, если его станет направлять чужая мудрость.
Заботливо потушив лампы, Джарвис выгнал приятелей принца из комнаты и бесшумно закрыл дверь. Пусть виги себе думают, что долгие годы их отстранения от власти подходят к концу, но люди вроде Фредерика Фэйрчайдда были слишком большими идеалистами, чтобы понимать, насколько решительно политические противники намерены не допускать их к власти, и слишком сладкоречивы, чтобы самим проявить жесткость.
В правительстве нужен безжалостный человек. Безжалостный и очень умный.
Сэр Генри Лавджой просматривал отчеты по делу, сидя за своим старым столом, когда в его кабинет на Куин-сквер, держа под мышкой полированную ореховую шкатулку, вошел граф Гендон.
За ним маячил запыхавшийся лысый клерк. Его обычно косые маленькие глазки лезли на лоб из-под съехавших на кончик носа очков.
– Я пытался сказать ему, сэр Генри, честное слово…
Лавджой жестом успокоил клерка.
– Все в порядке, Коллинз.
Лавджой давно ожидал стычки с могучим отцом его беглеца. Магистрат заранее решил, как будет себя вести: вежливо и почтительно, но жестко. Встав, он указал рукой на одно из кресел, обтянутое потертой, потрескавшейся кожей.
– Прошу садиться, милорд. Чем могу служить?
– Этого не понадобится. – Поставив деревянную шкатулку на стол Лавджоя, он встал, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной. – Я пришел признаться.
– Признаться в чем, милорд? – Лавджой в смятении помотал головой. – В чем?
Гендон смотрел на него со жгучим презрением.
– Не изображайте из себя идиота. В убийстве актриски, конечно же. Рэйчел Йорк. Это я сделал. Я убил ее.
ГЛАВА 25
– А сколько вашему племяшу? – спросил Том. Они шли по Хаймаркету. Сырой, промозглый холод пробирал до костей. Завитки грязного тумана ползли по булыжной мостовой, обвивались вокруг стволов полумертвых платанов на маленькой площади по соседству.
– Двадцать. Может, двадцать один, – сказал Себастьян. – Он сын моей старшей сестры.
Том глянул на него снизу вверх.
– Не больно он вам по сердцу, а?
– В детстве Баярд любил отрывать головы у живых черепашек. – Себастьян пожал плечами. – Может, у меня предубеждение против него. Он уже вырос. – Да, такие обычно с возрастом не меняются, – возразил Том, стиснув челюсти, словно пытался прогнать слишком жестокие воспоминания.
Себастьян снова подумал о той жизни, какую вел парнишка до того, как попытался облегчить его кошелек в зале харчевни «Черный олень».
Мытье, смена белья и хороший ночной сон, а также полный желудок произвели в мальчике невероятную перемену. Из того, что Себастьян успел выяснить, было понятно, что Том живет на улице уже пару лет. Он редко рассказывал о том, как существовал до встречи с ним.
– Почему? – вдруг спросил Себастьян, впившись взглядом в веснушчатое лицо парнишки. – Почему, черт побери, ты решил связать свою судьбу с человеком в моем положении? Не могу поверить, что из-за шиллинга в день. Ты же куда больше можешь получить, если просто пойдешь и расскажешь на Боу-стрит, где я сейчас!
– Никогда я этого не сделаю!
– Но почему? Многие бы так поступили.
Мальчик неожиданно заволновался.
– В этом мире много плохого творится, много злых людей совершают дрянные поступки. Но ведь и хорошее есть, и его тоже достаточно. Моя мамка, прежде чем ее отправили в Ботани Бэй, говорила мне, чтобы я никогда об этом не забывал. Она учила, что такие вещи, как честь, справедливость и любовь, – самые важные на свете и что мы все до одного должны стараться быть как можно лучше. – Том поднял взгляд, распахнув свои серьезные глаза, почти лишенные ресниц. – Не думаю, чтобы многие в это верили. Но вы-то не такой.
– Ни во что подобное я не верю, – хрипло отрезал Себастьян, полный ужаса от того восхищения, которое он прочел в глазах мальчика.
– Верите-верите. Только думаете, что не верите. Вот и все.
– Ты ошибаешься, – сказал Себастьян, но парнишка только улыбнулся и пошел дальше.
Они свернули на Грейндж-стрит, глубоко погруженные в собственные мысли. Себастьян все прокручивал в уме то, что ему удалось узнать об актрисе, в убийстве которой его обвиняли. Ему казалось, что сущность женщины по имени Рэйчел Йорк продолжает ускользать от него. Каждый из мужчин, с которым он разговаривал – Гордон, Пьерпонт, Донателли, – открывал только одну грань ее жизни. Себастьян видел юную бунтарку, полную безумных мыслей о революции и правах человека, восхищался любовницей – соблазнительной, уступчивой, любовался прекрасной моделью для художника и все же в конце концов получал плоский образ, который зритель может наполнить своими фантазиями и иллюзиями.
Только Кэт дала Себастьяну ощущение, что кроме этого прекрасного лица и роскошного тела было что-то еще. Рэйчел Йорк – некогда одинокий испуганный ребенок, обиженный бессердечным обществом, далеким от слабых и несчастных. Но и рассказ Кэт не давал полной глубины, образ Рэйчел оставался размытым. Хорошо бы увидеть актрису бесстрастными глазами кого-нибудь, кто близко знал ее и мог раскрыть различные стороны ее жизни, нарисовать узор ее дней.
Себастьян решил, что ему необходимо поговорить с Мэри Грант.
Резко остановившись, он повернулся к Тому.
– Я хочу, чтобы ты нашел мне женщину по имени Мэри Грант. Это горничная Рэйчел Йорк. Она обчистила квартиру, как только ее хозяйка погибла, так что сейчас наверняка живет на широкую ногу.
Том кивнул.
– А как она выглядит, эта самая Мэри Грант?
– Понятия не имею.
Мальчик рассмеялся, его глаза сверкнули от азарта. Он не просто был виртуозом в своем деле, начал осознавать Себастьян, он еще и удовольствие от этого получал.
– Ладно, – сказал он, придерживая рукой шляпу. – Я пошел. – Но вы будьте поосторожнее, хорошо? Вы меня слышите?
Кэт поплотнее завернулась в плащ и ускорила шаг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32