Энергичным взмахом правой руки они отдают честь обер-лейтенанту. У главного входа его ожидает худощавый гауптман с живыми темными глазами.
– Дорогой мой Зиберт, рейхскомиссар ждет вас… Скажите кучеру, чтобы заехал во двор, – неудобно экипажу стоять перед правительственным зданием.
Черноглазый «кучер» забеспокоился, так как знал, что обычно городским фиакрам въезд на территорию рейхскомиссариата был запрещен. Но сейчас деваться было некуда и он заехал во двор.
Фон Бабах провел гостей в прихожую, в которой осуществлялась последняя административная проверка посетителей.
– Готовы ли пропуска обер-лейтенанту Паулю Зиберту и фрейлейн Довгер? – спросил фон Бабах эсэсовца, вытянувшегося по стойке «смирно».
– Все в порядке, господин гауптман! – четко ответил атлетического сложения унтер-офицер в черной форме.
Эсэсовец не мог не отметить про себя, что спутница обер-лейтенанта была очаровательной. Особенно хороши у нее были большие сияющие глаза и волосы. Ее походка и осанка с очевидностью свидетельствовали о том, что она конечно же выросла где-то в метрополии третьего рейха. Но эсэсовец все же не мог понять, почему гауптман, адъютант рейхскомиссара, лично встречал и сопровождал какого-то обер-лейтенанта.
В приемном салоне на втором этаже находилось несколько старших офицеров и коренастый приземистый генерал. Вошел гауптман Бабах и объявил, что очередность приема он будет регулировать сам.
Присутствующие молча приняли к сведению его информацию. В салоне стояла мертвая тишина. На многих лицах лежала печать тревоги. Никто не знал, что ожидает его за этой дверью.
– Говорят, рейхскомиссар сегодня в хорошем настроении, – произнес полушепотом на ухо Зиберту полковник, на левой руке которого недоставало пальца. Голос полковника звучал, однако, неуверенно, словно он пытался убедить в этом самого себя.
Обер-лейтенант не ответил, лишь слегка улыбнулся и кивнул головой.
– Первой приглашается фрейлейн Довгер! – возвестил фон Бабах, открывая массивную обитую кожей дверь.
Это была первая неожиданность. Кузнецов предполагал, что или их пригласят к Коху вдвоем с Валей, или же первым вызовут его.
Валя взглянула на своего «жениха», слегка улыбнулась, затем энергично встала и пошла к двери. «Первое, что я тогда ощутила, было предчувствие, что больше мы никогда не увидимся», – рассказывала она позднее.
В большом роскошно меблированном кабинете Валя прежде всего увидела трех крупных темно-серых овчарок. Они лежали на полу и напряженно смотрели на нее злобными глазами. На стене висел огромный портрет Гитлера в толстой золоченой раме. Под портретом, глубоко утонув в кресле, за массивным резным столом сидел дородный мужчина, усы и прическа которого свидетельствовали о его стремлении во всем походить на своего шефа. Кох просматривал прошение Вали и даже не поднял глаз, когда она вошла в кабинет. Между ним и Валей сразу же встал один из охранников, второй занял место за креслом Коха, а третий охранник, выделявшийся громадным ростом и огромными ручищами, встал за Валей.
Еще одно непредвиденное обстоятельство – овчарки. Не помешают ли они Кузнецову осуществить его план? Валя дрожала от напряжения.
Кох был сердит. На его столе в папке лежали бумаги, свидетельствовавшие о моральном растлении ряда старших офицеров ровнинского гарнизона, включая одного генерала авиации, взятого, как говорится, с поличным. Рейхскомиссара прежде всего интересовал вопрос, не использует ли противник этих патологических типов в интересах получения разведданных о вермахте.
Что касается обер-лейтенанта Зиберта, то за него ходатайствовал лично фон Бабах, пользовавшийся у рейхскомиссара полным доверием. Однако в нацистском лагере каждый подозревал другого, а интриги, обман, доносы считались обычным средством на пути к карьере.
– Чем вы занимаетесь, фрейлейн Довгер? – строгим голосом спросил Кох.
– Я работаю продавщицей в магазине фирмы братьев Бауэр, – тихо ответила Валя.
– Вы указываете в анкете, что окончили десятилетку, советскую, конечно. Какая же из вас продавщица?
– Я была вынуждена пойти работать после гибели отца, чтобы прокормить мать, сестру и себя. Мне помогал господин «Пеон Метко.
– Чем же вам не нравится Великая Германия? В прошении вы указываете, что в вас течет немецкая кровь, и в то же время отказываетесь оказать помощь своей подлинной родине! – повысил голос гауляйтер. Лицо его приняло высокомерное выражение, темные глаза смотрели строго на стоявшую перед ним тоненькую девушку.
– Я уже упомянула, господин рейхскомиссар, что после смерти отца содержу целую семью. Моя мама тяжело больна, а сестре всего лишь тринадцать лет? – тихо произнесла Валя, стараясь говорить как можно более убедительно. В ее голосе слышалось отчаяние. – Очень прошу вас, герр гауляйтер, разрешите мне остаться со своими родными. Я и здесь могу быть полезной германскому рейху. Я владею немецким, русским, украинским и польским языками. Могу переводить, печатаю на машинке.
– Откуда вы знаете господина Зиберта?
– Я знакома с ним уже восемь месяцев.
– А где вы познакомились?
– Случайно в поезде. Позднее, по пути на фронт, он заезжал к нам… Теперь я не могу жить без него.
– Чем вы можете доказать, что ваши родители происходят из Германии?
– У отца имелись все документы. Его дед переселился сюда из Регенсбурга. Но все бумаги пропали при гибели отца.
– Все это, фрейлейн, выглядит неубедительно. Я понимаю ваше положение, но неужели у вас не сохранилось ни одного документа?
Кох нерешительно покачивал головой. Ему явно понравилось, что Валя свободно говорила по-немецки и по-польски. В разговоре он несколько раз переходил с одного языка на другой, и Валя без затруднений следовала за ним.
– Не знаю, что делать с вами, фрейлейн Довгер. Надо еще подумать. Вас известят о моем решении, – завершил разговор Кох. – Вы свободны, можете идти. Пусть войдет обер-лейтенант Зиберт.
Прежде чем фон Бабах пригласил Кузнецова, через вторую дверь в кабинет Коха вошли два унтер-офицера с огромной овчаркой, которая сразу же уселась впереди письменного стола. Три других овчарки остались на своих местах.
– Хайль Гитлер! – резко выбросил вперед правую руку в нацистском приветствии обер-лейтенант Пауль Зиберт, едва переступив порог кабинета Коха.
– Хайль! – негромко ответил Кох, не вставая из кресла, и движением головы предложил Зиберту сесть на стул, поставленный посередине комнаты.
В тот же миг за плечами Зиберта встали два эсэсовца, готовые схватить его при малейшем сомнительном движении. Третий эсэсовец занял место за креслом Коха, а еще двое стояли у зашторенных окон.
Кузнецов сразу оценил создавшуюся обстановку. Путь к столу ему преграждала овчарка, и стрелять в Коха пришлось бы с расстояния в пять-шесть шагов. Овчарка сразу же предупреждающе заурчала, стоило ему сделать рукой движение в направлении кармана. Один из эсэсовцев, стоявших позади, неожиданно взял его сильной рукой за плечо и прошептал:
– Господин обер-лейтенант, здесь не разрешается ни носовой платок вынимать, ни совать руку в карман. Что делать? Такого приема Кузнецов не ожидал. Операция представлялась ему иначе. В такой обстановке выстрелить из пистолета ему не удастся. Прежде чем он выхватит из кармана пистолет, эсэсовцы и овчарки разорвут его на куски. Позднее, анализируя эту ситуацию, Кузнецов говорил, что уничтожить Коха можно было лишь одним путем – взорвать на себе мину или противотанковую гранату. Кузнецов не мог тогда предположить, что охрана у Коха будет такой сильной. Ему еще не приходилось слышать, чтобы кто-либо из верхушки третьего рейха принимал подобные меры личной безопасности.
Кох начал беседу довольно раздраженно, показывая, что не одобряет выбора обер-лейтенанта.
– Мне не ясно, обер-лейтенант, как у вас все это произошло? Вы, кадровый немецкий офицер, а влюбились в девушку сомнительного происхождения. Не отрицаю, она отлично говорит по-немецки, но я интуитивно чувствую, что в ней есть примесь русской или еврейской крови.
– Фрейлейн Довгер – чистокровная арийка, герр рейхскомиссар! – учтиво ответил Зиберт. – Ее отца, который был предан фюреру и Великой Германии, убили партизаны. Я знал его лично. Разве его дочь заслужила такого сурового отношения со стороны фатерланда?
– Хорошо, хорошо, – Кох остановил его движением руки.
Кузнецов напряженно размышлял над тем, каким образом следует использовать создавшуюся ситуацию. Ему было очевидно, что настроение Коха меняется в лучшую сторону. Но он еще не отказался и от первоначального плана, хотя это и было бы самоубийством.
– Зиберт, вы член национал-социалистической партии?
– Так точно, герр рейхскомиссар. С 1937 года.
– Откуда вы родом? – продолжал задавать вопросы Кох.
– Из Восточной Пруссии, герр рейхскомиссар. Из Кенигсберга.
– Неужели! Так мы же земляки! А кто ваши родители, земляк? – Кох с интересом смотрел на Зиберта.
– Мой отец давно умер. Он был управляющим имения князя Шлобиттена, что вблизи Элбинга, господин рейхскомиссар. А я до ухода в армию был помощником нового управляющего.
– Подождите, подождите! – Кох задумался на мгновение. – Кажется, я припоминаю вас. Точно, вспомнил! В тридцать пятом году я был в тех местах на охоте и однажды ужинал в замке Шлобиттена. О, какой это был прекрасный вечер, я его никогда не забуду. Охотничий шницель с белым вином! Да, помню, что в замке я разговаривал с управляющим и его помощником. Так, значит, это были вы?
– Так точно, герр рейхскомиссар, то был я, – скромно ответил Кузнецов. И добавил: – Для меня большая честь, что вы запомнили тот случай. У вас абсолютная память.
Происходило невероятное. Кох «узнал» в советском разведчике помощника управляющего одного крупного поместья в Германии. Самое любопытное состояло в том, что Кузнецов никогда не был в Шлобиттене.
Тон беседы резко изменился. Кох угостил Зиберта египетскими сигаретами.
– А за что вы получили Железные кресты, обер-лейтенант?
– Первый – за поход во Францию, второй – на ост-фронте.
– Чем занимаетесь в данное время?
– После ранения временно служу в «Виршафтс-коммандо», господин рейхскомиссар. Ожидаю направления на фронт, в свою часть.
– А где она находится сейчас?
– Под Курском, герр рейхскомиссар.
– О, интересно! Тогда вам надо побыстрее поправляться, мой храбрый земляк. Фюрер готовит большевикам сюрприз именно под Курском. Мы нанесем им там удар такой силы, что переломим хребет. Наступают события, которые поставят Россию на колени. Под Курском вы сможете отомстить за свои раны, дорогой мой земляк!
Перед Кузнецовым предстал подлинный фанатик-фашист, охваченный ненавистью и презрением к противнику. Кулаки его были сжаты, зубы стиснуты, время от времени он стучал кулаком по столу, предвещая страшную кару всем, кто осмелится противиться великой Германии.
Драматичный поворот беседы ошеломил Кузнецова. Рейхскомиссар заговорил о событиях, огромное значение которых советский разведчик сразу почувствовал, но в тот момент он был еще не в состоянии полностью осознать их подлинные масштабы и возможные последствия.
– Имеются люди, – продолжал Кох, – которые после Сталинграда начали выражать недовольство. Появились слухи о втором фронте, о возможности заключения перемирия. Но эти паникеры забыли, что в Германии давно уже правит не император Вильгельм, а великий фюрер. Его гений, предвидение и упорство уберегут Германию от такой глупости. Второго фронта, мой земляк, не будет ни в этом году, ни в следующем. Его не будет никогда! Можете сказать об этом своим солдатам и офицерам, когда будете на фронте. У славянской расы больше не будет ни Чудского озера, ни Куликова поля. Поражение под Курском будет концом экспансии славян. Приходилось ли вам встречаться в бою с русскими танками, обер-лейтенант?
– К сожалению, да. Должен признать, что их тридцатьчетверки весьма неприятны, но это совсем не значит, что с ними нельзя бороться.
Коха охватил приступ злобы. Эсэсовцы обеспокоенно смотрели на него. Даже овчарки повернули головы в сторону рейхскомиссара, будто он обращался к ним.
Кузнецов окончательно принял решение отменить покушение. Обезумевший гауляйтер открывал перед ним тайны первостепенной важности. О них должен был знать Центр.
– Через полтора-два месяца русские узнают силу наших новых «тигров» и «пантер». Броню этих машин не берет ни один снаряд, ни одна граната.
Позднее, на процессе в Варшаве, Кох заявит, что во время беседы с Кузнецовым он был немного пьян. Видимо, этим можно объяснить тот факт, что в один из моментов разговора он встал из кресла и подошел к большой карте, висевшей на стене. Его лицо покраснело, глаза сверкали, голос гремел на весь кабинет.
– Фюрер готовит большевикам внезапный удар. На сей раз будет совсем не так, как было под Москвой в сорок первом или под Сталинградом в сорок втором. Готовится нечто исключительное! Это будет последнее усилие, от которого разлетится вдребезги и второй фронт, и большевизм, и его агентура в оккупированных странах. О, когда фюрер решил ударить Россию в ее сердце, мы снова поверили в его гениальность. Проделаем брешь, раздробим большевизм, вытащим Красную Армию из укрепленных городов в бескрайнюю степь и больше никто не будет в состоянии остановить лавину непобедимого вермахта!
Кузнецов не верил собственным ушам. Эрих Кох, заместитель Гитлера, в случайном разговоре с каким-то обер-лейтенантом, пусть даже «знакомым» и «земляком», выбалтывал строжайшую государственную тайну – о подготовке грандиозной битвы под Курском и Орлом.
Рейхскомиссар понемногу успокаивался, победоносно поглядывая на восхищенные лица своих слушателей. В кабинете наступила тишина. Большая темно-серая овчарка, сидевшая перед столом, несколько раз зевнула, широко открывая пасть, и почесала ногой ухо.
Кох пододвинул к себе прошение Вали и написал на нем:
«Отменить решение об отправке Валентины Довгер в Германию. Принять ее на работу в качестве служащей в отдел учета и сводок рейхскомиссариата. Учесть, что она владеет немецким, русским, украинским и польским языками.
Эрих Кох».
Внедрение советской разведчицы в администрацию заместителя Гитлера имело далеко идущие последствия для борьбы разведслужб Советского Союза и фашистской Германии.
Эриху Коху и во сне не могло присниться, что содержание его беседы с одним рядовым посетителем, за которого поручилось доверенное ему лицо, вечером того же дня будет дословно передано в Москву.
* * *
После получения сообщения от Кузнецова в Москве состоялось срочное заседание Ставки Верховного Главнокомандования. К этому времени в распоряжении Ставки уже имелись сведения и из других источников, свидетельствовавшие о том, что немцы готовят грандиозную, решающую битву в центральной и южной России. Эта информация давала Красной Армии возможность заблаговременно принять соответствующие меры и парировать намерения и действия немцев.
Разведданные, как известно, могут носить двоякий характер. Одни из них являются подлинными и раскрывают планы противника, вторые – специально подбрасываются противником для введения другой стороны в заблуждение. Во время второй мировой войны немецкие фашисты зарекомендовали себя мастерами маскировки своих подлинных намерений, специалистами в деле обмана и провокаций. Поэтому донесения из немецкого тыла в Москву принимались весьма настороженно, многократно перепроверялись и сравнивались с данными из других источников. Они анализировались в контексте глобальной обстановки и реальных возможностей противника.
Отношение к полученному разведдонесению во многом определяется тем, из какого источника оно получено, кто его автор, насколько данный разведчик квалифицирован, чтобы правильно понять сущность проблемы, выделить ее основные черты. Ни один разведчик, даже самый талантливый, не может решить судьбу битвы в современной войне, а тем более судьбу всей войны. Но он в значительной мере может содействовать успеху своей армии, оказать неоценимую помощь командованию. Знание планов противника, даже неполное, дает огромное преимущество.
Многие гитлеровские генералы, уцелевшие в войне, писали в своих мемуарах о Курской битве. Так, в воспоминаниях начальника штаба сухопутных войск генерала Цейтулера отмечается, что немцы еще в 1943 году «поняли, что кто-то выдал русским тайну об операции «Цитадель» (так именовалась немцами Курская битва) задолго до того, как она началась». Немецкие историки, пишет X. Даме, были поражены, узнав из советских источников, что тайну операции «Цитадель» выдал не кто другой, как один из заместителей фюрера.
Эрих Кох, который в тот момент был немного разогрет алкоголем (во всяком случае, такое заключение следует из его дневника, где подробно перечислено, что делал, пил и ел в те дни гауляйтер Восточной Пруссии).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Дорогой мой Зиберт, рейхскомиссар ждет вас… Скажите кучеру, чтобы заехал во двор, – неудобно экипажу стоять перед правительственным зданием.
Черноглазый «кучер» забеспокоился, так как знал, что обычно городским фиакрам въезд на территорию рейхскомиссариата был запрещен. Но сейчас деваться было некуда и он заехал во двор.
Фон Бабах провел гостей в прихожую, в которой осуществлялась последняя административная проверка посетителей.
– Готовы ли пропуска обер-лейтенанту Паулю Зиберту и фрейлейн Довгер? – спросил фон Бабах эсэсовца, вытянувшегося по стойке «смирно».
– Все в порядке, господин гауптман! – четко ответил атлетического сложения унтер-офицер в черной форме.
Эсэсовец не мог не отметить про себя, что спутница обер-лейтенанта была очаровательной. Особенно хороши у нее были большие сияющие глаза и волосы. Ее походка и осанка с очевидностью свидетельствовали о том, что она конечно же выросла где-то в метрополии третьего рейха. Но эсэсовец все же не мог понять, почему гауптман, адъютант рейхскомиссара, лично встречал и сопровождал какого-то обер-лейтенанта.
В приемном салоне на втором этаже находилось несколько старших офицеров и коренастый приземистый генерал. Вошел гауптман Бабах и объявил, что очередность приема он будет регулировать сам.
Присутствующие молча приняли к сведению его информацию. В салоне стояла мертвая тишина. На многих лицах лежала печать тревоги. Никто не знал, что ожидает его за этой дверью.
– Говорят, рейхскомиссар сегодня в хорошем настроении, – произнес полушепотом на ухо Зиберту полковник, на левой руке которого недоставало пальца. Голос полковника звучал, однако, неуверенно, словно он пытался убедить в этом самого себя.
Обер-лейтенант не ответил, лишь слегка улыбнулся и кивнул головой.
– Первой приглашается фрейлейн Довгер! – возвестил фон Бабах, открывая массивную обитую кожей дверь.
Это была первая неожиданность. Кузнецов предполагал, что или их пригласят к Коху вдвоем с Валей, или же первым вызовут его.
Валя взглянула на своего «жениха», слегка улыбнулась, затем энергично встала и пошла к двери. «Первое, что я тогда ощутила, было предчувствие, что больше мы никогда не увидимся», – рассказывала она позднее.
В большом роскошно меблированном кабинете Валя прежде всего увидела трех крупных темно-серых овчарок. Они лежали на полу и напряженно смотрели на нее злобными глазами. На стене висел огромный портрет Гитлера в толстой золоченой раме. Под портретом, глубоко утонув в кресле, за массивным резным столом сидел дородный мужчина, усы и прическа которого свидетельствовали о его стремлении во всем походить на своего шефа. Кох просматривал прошение Вали и даже не поднял глаз, когда она вошла в кабинет. Между ним и Валей сразу же встал один из охранников, второй занял место за креслом Коха, а третий охранник, выделявшийся громадным ростом и огромными ручищами, встал за Валей.
Еще одно непредвиденное обстоятельство – овчарки. Не помешают ли они Кузнецову осуществить его план? Валя дрожала от напряжения.
Кох был сердит. На его столе в папке лежали бумаги, свидетельствовавшие о моральном растлении ряда старших офицеров ровнинского гарнизона, включая одного генерала авиации, взятого, как говорится, с поличным. Рейхскомиссара прежде всего интересовал вопрос, не использует ли противник этих патологических типов в интересах получения разведданных о вермахте.
Что касается обер-лейтенанта Зиберта, то за него ходатайствовал лично фон Бабах, пользовавшийся у рейхскомиссара полным доверием. Однако в нацистском лагере каждый подозревал другого, а интриги, обман, доносы считались обычным средством на пути к карьере.
– Чем вы занимаетесь, фрейлейн Довгер? – строгим голосом спросил Кох.
– Я работаю продавщицей в магазине фирмы братьев Бауэр, – тихо ответила Валя.
– Вы указываете в анкете, что окончили десятилетку, советскую, конечно. Какая же из вас продавщица?
– Я была вынуждена пойти работать после гибели отца, чтобы прокормить мать, сестру и себя. Мне помогал господин «Пеон Метко.
– Чем же вам не нравится Великая Германия? В прошении вы указываете, что в вас течет немецкая кровь, и в то же время отказываетесь оказать помощь своей подлинной родине! – повысил голос гауляйтер. Лицо его приняло высокомерное выражение, темные глаза смотрели строго на стоявшую перед ним тоненькую девушку.
– Я уже упомянула, господин рейхскомиссар, что после смерти отца содержу целую семью. Моя мама тяжело больна, а сестре всего лишь тринадцать лет? – тихо произнесла Валя, стараясь говорить как можно более убедительно. В ее голосе слышалось отчаяние. – Очень прошу вас, герр гауляйтер, разрешите мне остаться со своими родными. Я и здесь могу быть полезной германскому рейху. Я владею немецким, русским, украинским и польским языками. Могу переводить, печатаю на машинке.
– Откуда вы знаете господина Зиберта?
– Я знакома с ним уже восемь месяцев.
– А где вы познакомились?
– Случайно в поезде. Позднее, по пути на фронт, он заезжал к нам… Теперь я не могу жить без него.
– Чем вы можете доказать, что ваши родители происходят из Германии?
– У отца имелись все документы. Его дед переселился сюда из Регенсбурга. Но все бумаги пропали при гибели отца.
– Все это, фрейлейн, выглядит неубедительно. Я понимаю ваше положение, но неужели у вас не сохранилось ни одного документа?
Кох нерешительно покачивал головой. Ему явно понравилось, что Валя свободно говорила по-немецки и по-польски. В разговоре он несколько раз переходил с одного языка на другой, и Валя без затруднений следовала за ним.
– Не знаю, что делать с вами, фрейлейн Довгер. Надо еще подумать. Вас известят о моем решении, – завершил разговор Кох. – Вы свободны, можете идти. Пусть войдет обер-лейтенант Зиберт.
Прежде чем фон Бабах пригласил Кузнецова, через вторую дверь в кабинет Коха вошли два унтер-офицера с огромной овчаркой, которая сразу же уселась впереди письменного стола. Три других овчарки остались на своих местах.
– Хайль Гитлер! – резко выбросил вперед правую руку в нацистском приветствии обер-лейтенант Пауль Зиберт, едва переступив порог кабинета Коха.
– Хайль! – негромко ответил Кох, не вставая из кресла, и движением головы предложил Зиберту сесть на стул, поставленный посередине комнаты.
В тот же миг за плечами Зиберта встали два эсэсовца, готовые схватить его при малейшем сомнительном движении. Третий эсэсовец занял место за креслом Коха, а еще двое стояли у зашторенных окон.
Кузнецов сразу оценил создавшуюся обстановку. Путь к столу ему преграждала овчарка, и стрелять в Коха пришлось бы с расстояния в пять-шесть шагов. Овчарка сразу же предупреждающе заурчала, стоило ему сделать рукой движение в направлении кармана. Один из эсэсовцев, стоявших позади, неожиданно взял его сильной рукой за плечо и прошептал:
– Господин обер-лейтенант, здесь не разрешается ни носовой платок вынимать, ни совать руку в карман. Что делать? Такого приема Кузнецов не ожидал. Операция представлялась ему иначе. В такой обстановке выстрелить из пистолета ему не удастся. Прежде чем он выхватит из кармана пистолет, эсэсовцы и овчарки разорвут его на куски. Позднее, анализируя эту ситуацию, Кузнецов говорил, что уничтожить Коха можно было лишь одним путем – взорвать на себе мину или противотанковую гранату. Кузнецов не мог тогда предположить, что охрана у Коха будет такой сильной. Ему еще не приходилось слышать, чтобы кто-либо из верхушки третьего рейха принимал подобные меры личной безопасности.
Кох начал беседу довольно раздраженно, показывая, что не одобряет выбора обер-лейтенанта.
– Мне не ясно, обер-лейтенант, как у вас все это произошло? Вы, кадровый немецкий офицер, а влюбились в девушку сомнительного происхождения. Не отрицаю, она отлично говорит по-немецки, но я интуитивно чувствую, что в ней есть примесь русской или еврейской крови.
– Фрейлейн Довгер – чистокровная арийка, герр рейхскомиссар! – учтиво ответил Зиберт. – Ее отца, который был предан фюреру и Великой Германии, убили партизаны. Я знал его лично. Разве его дочь заслужила такого сурового отношения со стороны фатерланда?
– Хорошо, хорошо, – Кох остановил его движением руки.
Кузнецов напряженно размышлял над тем, каким образом следует использовать создавшуюся ситуацию. Ему было очевидно, что настроение Коха меняется в лучшую сторону. Но он еще не отказался и от первоначального плана, хотя это и было бы самоубийством.
– Зиберт, вы член национал-социалистической партии?
– Так точно, герр рейхскомиссар. С 1937 года.
– Откуда вы родом? – продолжал задавать вопросы Кох.
– Из Восточной Пруссии, герр рейхскомиссар. Из Кенигсберга.
– Неужели! Так мы же земляки! А кто ваши родители, земляк? – Кох с интересом смотрел на Зиберта.
– Мой отец давно умер. Он был управляющим имения князя Шлобиттена, что вблизи Элбинга, господин рейхскомиссар. А я до ухода в армию был помощником нового управляющего.
– Подождите, подождите! – Кох задумался на мгновение. – Кажется, я припоминаю вас. Точно, вспомнил! В тридцать пятом году я был в тех местах на охоте и однажды ужинал в замке Шлобиттена. О, какой это был прекрасный вечер, я его никогда не забуду. Охотничий шницель с белым вином! Да, помню, что в замке я разговаривал с управляющим и его помощником. Так, значит, это были вы?
– Так точно, герр рейхскомиссар, то был я, – скромно ответил Кузнецов. И добавил: – Для меня большая честь, что вы запомнили тот случай. У вас абсолютная память.
Происходило невероятное. Кох «узнал» в советском разведчике помощника управляющего одного крупного поместья в Германии. Самое любопытное состояло в том, что Кузнецов никогда не был в Шлобиттене.
Тон беседы резко изменился. Кох угостил Зиберта египетскими сигаретами.
– А за что вы получили Железные кресты, обер-лейтенант?
– Первый – за поход во Францию, второй – на ост-фронте.
– Чем занимаетесь в данное время?
– После ранения временно служу в «Виршафтс-коммандо», господин рейхскомиссар. Ожидаю направления на фронт, в свою часть.
– А где она находится сейчас?
– Под Курском, герр рейхскомиссар.
– О, интересно! Тогда вам надо побыстрее поправляться, мой храбрый земляк. Фюрер готовит большевикам сюрприз именно под Курском. Мы нанесем им там удар такой силы, что переломим хребет. Наступают события, которые поставят Россию на колени. Под Курском вы сможете отомстить за свои раны, дорогой мой земляк!
Перед Кузнецовым предстал подлинный фанатик-фашист, охваченный ненавистью и презрением к противнику. Кулаки его были сжаты, зубы стиснуты, время от времени он стучал кулаком по столу, предвещая страшную кару всем, кто осмелится противиться великой Германии.
Драматичный поворот беседы ошеломил Кузнецова. Рейхскомиссар заговорил о событиях, огромное значение которых советский разведчик сразу почувствовал, но в тот момент он был еще не в состоянии полностью осознать их подлинные масштабы и возможные последствия.
– Имеются люди, – продолжал Кох, – которые после Сталинграда начали выражать недовольство. Появились слухи о втором фронте, о возможности заключения перемирия. Но эти паникеры забыли, что в Германии давно уже правит не император Вильгельм, а великий фюрер. Его гений, предвидение и упорство уберегут Германию от такой глупости. Второго фронта, мой земляк, не будет ни в этом году, ни в следующем. Его не будет никогда! Можете сказать об этом своим солдатам и офицерам, когда будете на фронте. У славянской расы больше не будет ни Чудского озера, ни Куликова поля. Поражение под Курском будет концом экспансии славян. Приходилось ли вам встречаться в бою с русскими танками, обер-лейтенант?
– К сожалению, да. Должен признать, что их тридцатьчетверки весьма неприятны, но это совсем не значит, что с ними нельзя бороться.
Коха охватил приступ злобы. Эсэсовцы обеспокоенно смотрели на него. Даже овчарки повернули головы в сторону рейхскомиссара, будто он обращался к ним.
Кузнецов окончательно принял решение отменить покушение. Обезумевший гауляйтер открывал перед ним тайны первостепенной важности. О них должен был знать Центр.
– Через полтора-два месяца русские узнают силу наших новых «тигров» и «пантер». Броню этих машин не берет ни один снаряд, ни одна граната.
Позднее, на процессе в Варшаве, Кох заявит, что во время беседы с Кузнецовым он был немного пьян. Видимо, этим можно объяснить тот факт, что в один из моментов разговора он встал из кресла и подошел к большой карте, висевшей на стене. Его лицо покраснело, глаза сверкали, голос гремел на весь кабинет.
– Фюрер готовит большевикам внезапный удар. На сей раз будет совсем не так, как было под Москвой в сорок первом или под Сталинградом в сорок втором. Готовится нечто исключительное! Это будет последнее усилие, от которого разлетится вдребезги и второй фронт, и большевизм, и его агентура в оккупированных странах. О, когда фюрер решил ударить Россию в ее сердце, мы снова поверили в его гениальность. Проделаем брешь, раздробим большевизм, вытащим Красную Армию из укрепленных городов в бескрайнюю степь и больше никто не будет в состоянии остановить лавину непобедимого вермахта!
Кузнецов не верил собственным ушам. Эрих Кох, заместитель Гитлера, в случайном разговоре с каким-то обер-лейтенантом, пусть даже «знакомым» и «земляком», выбалтывал строжайшую государственную тайну – о подготовке грандиозной битвы под Курском и Орлом.
Рейхскомиссар понемногу успокаивался, победоносно поглядывая на восхищенные лица своих слушателей. В кабинете наступила тишина. Большая темно-серая овчарка, сидевшая перед столом, несколько раз зевнула, широко открывая пасть, и почесала ногой ухо.
Кох пододвинул к себе прошение Вали и написал на нем:
«Отменить решение об отправке Валентины Довгер в Германию. Принять ее на работу в качестве служащей в отдел учета и сводок рейхскомиссариата. Учесть, что она владеет немецким, русским, украинским и польским языками.
Эрих Кох».
Внедрение советской разведчицы в администрацию заместителя Гитлера имело далеко идущие последствия для борьбы разведслужб Советского Союза и фашистской Германии.
Эриху Коху и во сне не могло присниться, что содержание его беседы с одним рядовым посетителем, за которого поручилось доверенное ему лицо, вечером того же дня будет дословно передано в Москву.
* * *
После получения сообщения от Кузнецова в Москве состоялось срочное заседание Ставки Верховного Главнокомандования. К этому времени в распоряжении Ставки уже имелись сведения и из других источников, свидетельствовавшие о том, что немцы готовят грандиозную, решающую битву в центральной и южной России. Эта информация давала Красной Армии возможность заблаговременно принять соответствующие меры и парировать намерения и действия немцев.
Разведданные, как известно, могут носить двоякий характер. Одни из них являются подлинными и раскрывают планы противника, вторые – специально подбрасываются противником для введения другой стороны в заблуждение. Во время второй мировой войны немецкие фашисты зарекомендовали себя мастерами маскировки своих подлинных намерений, специалистами в деле обмана и провокаций. Поэтому донесения из немецкого тыла в Москву принимались весьма настороженно, многократно перепроверялись и сравнивались с данными из других источников. Они анализировались в контексте глобальной обстановки и реальных возможностей противника.
Отношение к полученному разведдонесению во многом определяется тем, из какого источника оно получено, кто его автор, насколько данный разведчик квалифицирован, чтобы правильно понять сущность проблемы, выделить ее основные черты. Ни один разведчик, даже самый талантливый, не может решить судьбу битвы в современной войне, а тем более судьбу всей войны. Но он в значительной мере может содействовать успеху своей армии, оказать неоценимую помощь командованию. Знание планов противника, даже неполное, дает огромное преимущество.
Многие гитлеровские генералы, уцелевшие в войне, писали в своих мемуарах о Курской битве. Так, в воспоминаниях начальника штаба сухопутных войск генерала Цейтулера отмечается, что немцы еще в 1943 году «поняли, что кто-то выдал русским тайну об операции «Цитадель» (так именовалась немцами Курская битва) задолго до того, как она началась». Немецкие историки, пишет X. Даме, были поражены, узнав из советских источников, что тайну операции «Цитадель» выдал не кто другой, как один из заместителей фюрера.
Эрих Кох, который в тот момент был немного разогрет алкоголем (во всяком случае, такое заключение следует из его дневника, где подробно перечислено, что делал, пил и ел в те дни гауляйтер Восточной Пруссии).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25