Так ее и звали Мария-медвежатница. Она по-настоящему зверовала. Жила одна в лесу в зимовке Промышляла только медведей да ходила еще и с рогатиной. Она не бросала промысла даже старухой. Померла семидесяти с лишним лет.
– А белый медведь одной породы с бурым? – спросил вдруг Тошку Пимка.
– У туземцев, живущих на берегу Ледовитого океана, – ответил за него Ян, улыбаясь, – есть поверье, что бурый медведь боится белого, потому что приходится ему племянником.
Пимка остался доволен установлением такого родства.
– А белки зимой спят так же, как и медведи? – спросил он еще.
– Не так. Белка ест и зимой, а медведь ничего не ест и находится словно в оцепенении.
XIII. Рассказы вогула
Иван, благодаря заботливому уходу, которым окружили его ребята, и полному покою, хотя и очень медленно, но поправлялся. Ян не позволял ему вставать и браться за какие-нибудь работы. В длинные зимние вечера, когда ребята возились с книгами и коллекциями, а дед храпел, Ивану было очень скучно. Гришук предложил ему учиться грамоте. Иван ухватился за это, проявил необыкновенное прилежание и в месяц научился читать.
Обычно Гришук, окончив занятия, час или два беседовал с ним, расспрашивал о жизни вогулов. Иван, как и все вогулы, был несловоохотлив, но Гришук постепенно приучил его связно рассказывать хотя бы самое существенное, и из того, что он от него таким образом узнал, составилась объемистая тетрадь. Некоторые их беседы привлекали внимание всех ребят и Яна.
В эти длинные зимние вечера, под шум леса и вой вьюги, бесхитростный рассказ зверолова живо рисовал перед ребятами жизнь людей среди глухих северных лесов и диких скал.
По самой природе местности, не позволяющей вогулу заняться чем-либо другим, кроме охоты и рыбной ловли, он должен вести кочевую жизнь охотника-зверолова. В центре его трудового года – осень и зима. В это время у него «страда». «Лесовать» вогул начинает в сентябре, как только выпадет снег, и лесует, пока снег не сделается глубоким, больше аршина. В лес охотник уходит на целые недели, захватив с собой припасы, ружье и собаку, и там ночует, согреваясь у костра или в охотничьей избушке. Главный предмет охоты: белка, лиса, лось, олень, соболь, куница, рябчик, потом идут рысь, медведь, выдра, росомаха. Верным помощником ему служит лайка, столетиями воспитанный тип промысловой северной собаки. Вогул живет в лесу до тех пор, пока у него не выйдут боевые припасы. Добычу он складывает среди лесов в чемью, и только в середине зимы возвращается на короткое время домой отдохнуть и возобновить припасы. Он привозит добычу, продает ее, отдыхает и снова уходит в лес осматривать свои западни, «огороды» и самострелы.
Весной по «насту» он загоняет оленей и лосей. Иногда счастливый охотник убивает в это время несколько десятков зверей. Тогда он и семья обеспечены пищей, и охотник снова отдыхает.
Весной, когда оттают озера, он ловит дичь провесами. Эта своеобразная ловля устраивается следующим образом.
В лесу, по обе стороны которого находятся озера, делается широкая просека. С одной стороны ее ставятся сети. Вспугнутая ночью дичь кидается по просеке с одного озера на другое и попадает прямо в сети. Иногда за хорошую ночь попадает дичи штук до двухсот.
После весеннего пролета начинается период рыболовства.
Оленеводы, то есть вогулы, живущие главным образом разведением оленей, перекочевывают весной со своими стадами ближе к хребту, на возвышенные места, где меньше комара. А охотники спускаются в низовья рек Сосьвы, Конды, ставят сети, гамги, делают запоры. В конце же лета бьют рыбу острогой.
Погребов у вогулов нет, и рыбу они вялят и сушат, потом продают. А там, глядишь, незаметно подошел и сентябрь – пора лесовать.
Вогул так привык жить то в лесу, то на реке, что с наступлением весны ни за что он "не усидит в юрте, а тотчас же перебирается в летник, а иногда бросает и летнюю юрту и поселяется в чуме или едет в лодке на месяц в низовья реки на рыбную ловлю.
Слушая этот рассказ, Андрей поинтересовался, не пропадает ли из чемьи пушнина, оставляемая без присмотра в диком лесу.
Иван ответил, что охотник делает свой знак на чемье, указывающий, кому она принадлежит. А воровства у лесных обитателей не существует.
Других промыслов, кроме охоты и оленеводства, у северных вогулов нет. В урожайные, что случается редко, годы они занимаются еще сбором кедровых орехов и ягод.
Но от охотничьего промысла, как и кедрового, всегда богатеет не вогул, а только эксплуатирующий его скупщик-купец. Так было раньше, при самодержавном режиме. Теперь жизнь вогула медленно, но верно изменяется к лучшему.
Часть третья
I. Весна
Долгой, нескончаемо долгой показалась эта зима ребятам. Морозы доходили временами до -48° по Реомюру. Даже охота не могла выманить Андрея в эту стужу из избушки. Крак тоже не раз ночевал в помещении вместе с ребятами. Резкие холодные ветры отбивали охоту даже к коротким прогулкам. Снегу на восточном склоне Урала падает меньше, чем на западном, но все-таки его навалило порядочно.
К счастью, времени для того, чтобы скучать, оставалось мало. Приходилось прежде всего запасать дров, провианту, воды, а все это занимало изрядное количество зимних часов. В хорошие дни путешественники много охотились и сделали порядочные запасы пушнины, которые хранили от зверей в чемье. Там к концу зимы имелось до десятка лисиц, шесть соболей, три рыси, куница, выдра, росомаха, медведь.
В свободное время учили грамоте и начаткам политграмоты Ивана, который оказался толковым и смышленым учеником. С Пимкой регулярно занимались каждый день по нескольку часов, подготовляя его к поступлению в школу.
И все-таки, несмотря на работу, все еще с нового года начали мечтать о том, скоро ли кончится стужа. Уж очень зимой было однообразно! Снег надоел нестерпимо. Не удивительно! Ведь он лежал с первой половины сентября.
Только в начале марта дни прибыли несколько заметней. Иногда на солнце даже пригревало, а утром стало морозить. На снегу образовалась корка, наст, или «чарым» по-охотничьи. Иван ходил теперь в лес и понемногу делал все работы. Хотя снег был неглубок, ребятам удалось загнать по насту пять оленей, и они опять надолго обеспечили себя провизией.
Теперь с теплом и солнцем дела пошли веселей. Как-то совсем незаметно подобрался, наконец, и апрель. Глухой и безжизненный лес заметно ожил. Задолбили дятлы, появились родственники и родственницы Крака – вороны, с которыми он пропадал целыми днями: улетал с утра, после завтрака, и возвращался только к ночи. Снег сделался заметно рыхлым и начал оседать. Днем на солнце было уже тепло. Кое-где появились капели, наконец, зажурчали и ручьи. Весна!
Весна на севере короткая, но бурная, решительная. Появились проталинки, или, как их зовут «прогалызинки», прежде всего на пригорках. Пролетели утки, гуси, гагары. Затоковали тетерева, глухари. Земля все больше освобождалась от снега.
Однажды Пимка принес радостное известие. Он увидел в лесу муравья.
– Когда мураш закипит – жди ведра, – сказал дед. – Охотничья примета.
Муравьи действительно начинают выползать из своих подземелий, когда в лесу почти совсем сойдет снег.
– Скоро, значит, и «хозяин» вылезет из берлоги, – сказал Иван. – Сначала выйдет бурундук, барсук, потом он. Как вода от таяния побежит к нему в берлогу – так и вылазит. Муравей – ему первая пища, пока ничего в лесу не выросло. А в начале мая вовсе выходит.
Наступил и май. Река вздулась и тронулась. Разлилась лесная речушка необыкновенно широко. Половодье получилось хоть куда. Дед приходил в отчаяние. Когда же просохнут дороги после такой воды?
– Эх, время-то, время-то теперь!.. Шурфы бить – самая пора, – вздыхал он.
Он считал дни и часы, когда они смогут тронуться в путь после зимнего сидения.
Наконец, начали одеваться листвой деревья.
Однажды Пимка, бродя по лесу с Иваном, встретил на мягкой земле около ручья человеческие следы. Кто-то прошел здесь голой ногой, ясно обозначились даже пальцы.
– Нет это не человек, – сказал пугливо вогул, глядя в темную чащу. – Это он прошел.
– Кто?
– Он, старик.
– Какой старик? – недоумевал Пимка.
– Да «хозяин». Значит из берлоги вылез. Пойдем отсюда. Он голодный теперь. Не ровен час бросится.
Трава поднималась на севере удивительно быстро, ее не задерживали даже наступавшие несколько раз холода и выпадавший снег, которые было привели в отчаяние ребят. Травы и цветы развертывались прямо на глазах в долгие солнечные дни, точно спешили воспользоваться коротким северным летом.
– Весна здесь всегда суровая, – объяснил Ян по поводу наступивших холодов. – В Богословском заводе пруд оттаивает только чуть ли не в июне, и были случаи, правда, по ту сторону хребта, что в июне месяце по дороге в Чердынь замерзли несколько крестьян.
Но в этом году весна, видимо, не собиралась морозить экспедицию. В конце мая установилось прочное тепло. И в начале июня, первого летнего месяца, ровно через год после отъезда из дома, экспедиция покинула наконец зимовье.
Вогул Иван еще зимой решительно отказался идти с экспедицией дальше. Он был суеверен и свой несчастный случай с самострелом приписывал гневу шайтана за то, что повел в священное место русских.
– Мне нельзя идти: я вогул. А вам ничего.
Его отказ был решителен. Упрямо сжатые губы и горевшие мрачным огнем глубоко запавшие глаза показывали, что спорить с ним бесполезно.
Но на этом и не настаивали. Не настаивали еще и потому, что он почти довел их до Страшного лота, находившегося совсем недалеко по этой же реке. Идя по реке, сбиться с дороги было невозможно.
Тесно сдружившийся со всеми, вогул тепло простился с экспедицией. За верную службу ему, кроме условленной платы, подарили еще всю чемью с пушниной, кроме отдельных экземпляров, взятых для коллекций. Это стоило сезона охоты. До юрт Иван отправлялся пешком со своей лайкой, а за пушниной хотел приехать по реке на лодке.
Отгремели на расставание выстрелы, и вогул и экспедиция разошлись в разных направлениях.
Через неделю пути экспедиция, действительно, прошла Страшный лог, это, так сказать, преддверие к заветному дедову месту. Верховья рек Лозьвы и Сосьвы, берущих начало на восточном склоне Урала приблизительно под 62° северной широты, давно были ими пройдены. Путешественники значительно углубились на север. Дальше они двигались по течению одного из притоков. Местность снова пошла гористая.
Ян с молотком и компасом опять неутомимо работал среди скал. Олени едва протаскивали нарты по каменистой почве. Часто здесь нарты ломались, стирались на камнях полозья, но Федька и Пимка, многому научившиеся у Ивана, быстро – в час-полтора – с помощью топора и ножа сооружали новые, и караваи двигался дальше.
Особенно трудно доставались оленям переходы через «россыпи», то есть вершины, засыпанные обломками скал.
Несмотря на наступившее северное лето, растительность около этих «россыпей» представляла печальную картину, невольно заставившую Федьку и Гришука вспоминать Денежкин Камень.
Суровые скалы одевал только лишайник, кое-где лишь попадались отдельные кустики голубики, морошки. Если и встречались лесные породы, то изуродованные, покорно стелющиеся по земле и ищущие спасения от господствующих здесь ветров в расселинах скал и между каменными глыбами. Здесь росли только в виде карликовых растений ель, кедр, пихта, береза, рябина. Они были так малы, что их, собственно, нельзя было назвать деревьями. Ель-карлица возвышалась над землей не более как на вершок. Эти суровые каменные поля были поистине царством смерти. Мертвое молчание стояло кругом. Ни жужжания мухи, ни гудения шмеля, ни мелькания бабочек. Не проползала ни одна букашка. Тихо все и мертво. Жизнь едва теплится в карликах-деревьях, робко прячущихся в трещины камней. И часто поражало ребят, как необыкновенный контраст, то, что рядом с этими полянами смерти встречались роскошные, почти альпийские луга. Среди сочной травы струился шумливый горный ручей, окруженный густыми зарослями ивняка. Голубоглазые незабудки, желтые купавы, синеющие цветы аконита, дельфиний, розовые головки сибирского лука, вероники, чемерица, желтоголовый зверобой, тесно перемешавшиеся в буйном росте, образовали яркий, красивый, пестрый ковер.
Эти луга имели многочисленнейшее население, летающее, жужжащее, ползающее, порхающее. Мотыльки, шмели, мухи, козявки, жучки... Удивительно, сколько было здесь всякой жизни!
– Чем объяснить такую разницу? – однажды спросил Федька Яна.
– Те растения живут на камнях. Там почвы нет, нет и питания, – ответил Ян. – Здесь почвенный слой накопился достаточный. Орошается он и снегом и дождями хорошо. Глина задерживает эту влагу. И вот мы видим цветущие горные луга.
Когда же дорога шла лесами, там растительность была очень однообразна. В дремучих еловых лесах подымались лишь папоротники и еще немногие лесные растения.
Федьке и Яну удалось сделать несколько очень ценных в научном отношении находок. Однажды Федька, подавая Яну растение, опросил, не попадалось ли оно ему?
Ян пришел в большое волнение и сказал, что находка эта имеет большое значение для ботаники. До сих пор здесь его не находили. Границу этого растения теперь придется значительно передвинуть на север.
Федька не без гордости отметил точно место и время нахождения этих растений, а самые экземпляры с величайшей осторожностью положил в гербарий.
Еще интересней оказалось наблюдение, что растения в своем распространении по Северному Уралу последовали за человеком. Флора бассейна реки Сосьвы, в большинстве состоящая из сибирских видов, не имела многих европейских видов, заходящих на западном склоне Урала далеко на север.
Федьке и Яну посчастливилось впервые здесь найти эти растения, причем попались они около пунктов заброшенного жилья человека. Предел распространения растений таким образом соответствовал границам освоения мест человеком. Это тоже было любопытное наблюдение.
Дед относился вообще очень скептически ко всем гербариям и сбору растений, но ворчал на то, что задерживают этим экспедицию, лишь в очень редких случаях. Сборы в музей экспедиции производились без особых остановок в пути.
Обыкновенно во время движения отряда время от времени где-нибудь неподалеку, в чаще, раздавался звук выстрела. Это значило, что Андрей сделал новое приобретение для коллекции птиц.
Свою добычу ребята всегда определяли вместе с Яном. Благодаря этому и Пимка порядочно познакомился с флорой и фауной Урала. Основы естествознания ему были сообщены за зиму. Впрочем, он не возгордился полученными знаниями и держался по-прежнему. К огорчению ребят, он все не бросал курить. Не бросил он и вырезывать свои ребусы на деревьях во время остановок.
Последнее у него вошло в привычку, сколько дед ни бранил его за баловство.
Впрочем, однажды вмешался Ян и сказал, что дед напрасно мешает мальчику, так как эти знаки могут сказаться полезными при возвращении, и дед махнул на Пимкино баловство рукой.
Ян продолжал по-прежнему свои беседы. Чего только не знал и не умел этот удивительный человек! Даже когда дело доходило до самых мелочей, до того, как снять и сохранить шкурку, донести в неповрежденном виде какое-нибудь нежное растение, – во всех трудных случаях почти всегда выручал он. И не только советом опытного человека!
В его чемодане были собраны все необходимые предметы, на первый взгляд, пустяковые: ножички, бумага разных сортов для гербария, банки с притертыми пробками, булавочки, веревочки, – словом, все было предусмотрено. В городе всему этому грош цена, а в глухих дремучих лесах, в диких горах они были дороже золота.
Этот чемодан Яна ребята шутя называли сундуком доброго волшебника. В нем находилось все, что только оказывалось нужным.
II. Исчезнувшая река
Чем дальше экспедиция подвигалась вглубь, тем больше дед чувствовал неуверенность, тем больше его охватывали суеверные опасения, что без нечистого и на этот раз дело не обойдется. В прошлые годы запрятал же он старика на остров...
Вот и теперь, шли как будто знакомые ему места, и в то же время...
Старик только тяжело вздыхал. В эту экспедицию он частенько чувствовал что-то неладное: уже было несколько примеров, что его обманывали верные приметы. Лес, скажем, мог выгореть. Скала могла свалиться в реку. Но неожиданные несчастья? Взяли проводника – и вдруг самострел на лосиной тропе. И вот зимовка, остановка, можно сказать, у порога намеченной цели.
Такое сцепление обстоятельств, по его мнению, никоим образом не могло быть только игрой случая. Конечно, раз нечистый так мешает, значит богатимое золото. Это с одной стороны. Но, возможно, что самые главные препятствия еще впереди. Какие они могут быть? Это страшно его тревожило, и он, по мере приближения к заветному месту, заметно стал нервничать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– А белый медведь одной породы с бурым? – спросил вдруг Тошку Пимка.
– У туземцев, живущих на берегу Ледовитого океана, – ответил за него Ян, улыбаясь, – есть поверье, что бурый медведь боится белого, потому что приходится ему племянником.
Пимка остался доволен установлением такого родства.
– А белки зимой спят так же, как и медведи? – спросил он еще.
– Не так. Белка ест и зимой, а медведь ничего не ест и находится словно в оцепенении.
XIII. Рассказы вогула
Иван, благодаря заботливому уходу, которым окружили его ребята, и полному покою, хотя и очень медленно, но поправлялся. Ян не позволял ему вставать и браться за какие-нибудь работы. В длинные зимние вечера, когда ребята возились с книгами и коллекциями, а дед храпел, Ивану было очень скучно. Гришук предложил ему учиться грамоте. Иван ухватился за это, проявил необыкновенное прилежание и в месяц научился читать.
Обычно Гришук, окончив занятия, час или два беседовал с ним, расспрашивал о жизни вогулов. Иван, как и все вогулы, был несловоохотлив, но Гришук постепенно приучил его связно рассказывать хотя бы самое существенное, и из того, что он от него таким образом узнал, составилась объемистая тетрадь. Некоторые их беседы привлекали внимание всех ребят и Яна.
В эти длинные зимние вечера, под шум леса и вой вьюги, бесхитростный рассказ зверолова живо рисовал перед ребятами жизнь людей среди глухих северных лесов и диких скал.
По самой природе местности, не позволяющей вогулу заняться чем-либо другим, кроме охоты и рыбной ловли, он должен вести кочевую жизнь охотника-зверолова. В центре его трудового года – осень и зима. В это время у него «страда». «Лесовать» вогул начинает в сентябре, как только выпадет снег, и лесует, пока снег не сделается глубоким, больше аршина. В лес охотник уходит на целые недели, захватив с собой припасы, ружье и собаку, и там ночует, согреваясь у костра или в охотничьей избушке. Главный предмет охоты: белка, лиса, лось, олень, соболь, куница, рябчик, потом идут рысь, медведь, выдра, росомаха. Верным помощником ему служит лайка, столетиями воспитанный тип промысловой северной собаки. Вогул живет в лесу до тех пор, пока у него не выйдут боевые припасы. Добычу он складывает среди лесов в чемью, и только в середине зимы возвращается на короткое время домой отдохнуть и возобновить припасы. Он привозит добычу, продает ее, отдыхает и снова уходит в лес осматривать свои западни, «огороды» и самострелы.
Весной по «насту» он загоняет оленей и лосей. Иногда счастливый охотник убивает в это время несколько десятков зверей. Тогда он и семья обеспечены пищей, и охотник снова отдыхает.
Весной, когда оттают озера, он ловит дичь провесами. Эта своеобразная ловля устраивается следующим образом.
В лесу, по обе стороны которого находятся озера, делается широкая просека. С одной стороны ее ставятся сети. Вспугнутая ночью дичь кидается по просеке с одного озера на другое и попадает прямо в сети. Иногда за хорошую ночь попадает дичи штук до двухсот.
После весеннего пролета начинается период рыболовства.
Оленеводы, то есть вогулы, живущие главным образом разведением оленей, перекочевывают весной со своими стадами ближе к хребту, на возвышенные места, где меньше комара. А охотники спускаются в низовья рек Сосьвы, Конды, ставят сети, гамги, делают запоры. В конце же лета бьют рыбу острогой.
Погребов у вогулов нет, и рыбу они вялят и сушат, потом продают. А там, глядишь, незаметно подошел и сентябрь – пора лесовать.
Вогул так привык жить то в лесу, то на реке, что с наступлением весны ни за что он "не усидит в юрте, а тотчас же перебирается в летник, а иногда бросает и летнюю юрту и поселяется в чуме или едет в лодке на месяц в низовья реки на рыбную ловлю.
Слушая этот рассказ, Андрей поинтересовался, не пропадает ли из чемьи пушнина, оставляемая без присмотра в диком лесу.
Иван ответил, что охотник делает свой знак на чемье, указывающий, кому она принадлежит. А воровства у лесных обитателей не существует.
Других промыслов, кроме охоты и оленеводства, у северных вогулов нет. В урожайные, что случается редко, годы они занимаются еще сбором кедровых орехов и ягод.
Но от охотничьего промысла, как и кедрового, всегда богатеет не вогул, а только эксплуатирующий его скупщик-купец. Так было раньше, при самодержавном режиме. Теперь жизнь вогула медленно, но верно изменяется к лучшему.
Часть третья
I. Весна
Долгой, нескончаемо долгой показалась эта зима ребятам. Морозы доходили временами до -48° по Реомюру. Даже охота не могла выманить Андрея в эту стужу из избушки. Крак тоже не раз ночевал в помещении вместе с ребятами. Резкие холодные ветры отбивали охоту даже к коротким прогулкам. Снегу на восточном склоне Урала падает меньше, чем на западном, но все-таки его навалило порядочно.
К счастью, времени для того, чтобы скучать, оставалось мало. Приходилось прежде всего запасать дров, провианту, воды, а все это занимало изрядное количество зимних часов. В хорошие дни путешественники много охотились и сделали порядочные запасы пушнины, которые хранили от зверей в чемье. Там к концу зимы имелось до десятка лисиц, шесть соболей, три рыси, куница, выдра, росомаха, медведь.
В свободное время учили грамоте и начаткам политграмоты Ивана, который оказался толковым и смышленым учеником. С Пимкой регулярно занимались каждый день по нескольку часов, подготовляя его к поступлению в школу.
И все-таки, несмотря на работу, все еще с нового года начали мечтать о том, скоро ли кончится стужа. Уж очень зимой было однообразно! Снег надоел нестерпимо. Не удивительно! Ведь он лежал с первой половины сентября.
Только в начале марта дни прибыли несколько заметней. Иногда на солнце даже пригревало, а утром стало морозить. На снегу образовалась корка, наст, или «чарым» по-охотничьи. Иван ходил теперь в лес и понемногу делал все работы. Хотя снег был неглубок, ребятам удалось загнать по насту пять оленей, и они опять надолго обеспечили себя провизией.
Теперь с теплом и солнцем дела пошли веселей. Как-то совсем незаметно подобрался, наконец, и апрель. Глухой и безжизненный лес заметно ожил. Задолбили дятлы, появились родственники и родственницы Крака – вороны, с которыми он пропадал целыми днями: улетал с утра, после завтрака, и возвращался только к ночи. Снег сделался заметно рыхлым и начал оседать. Днем на солнце было уже тепло. Кое-где появились капели, наконец, зажурчали и ручьи. Весна!
Весна на севере короткая, но бурная, решительная. Появились проталинки, или, как их зовут «прогалызинки», прежде всего на пригорках. Пролетели утки, гуси, гагары. Затоковали тетерева, глухари. Земля все больше освобождалась от снега.
Однажды Пимка принес радостное известие. Он увидел в лесу муравья.
– Когда мураш закипит – жди ведра, – сказал дед. – Охотничья примета.
Муравьи действительно начинают выползать из своих подземелий, когда в лесу почти совсем сойдет снег.
– Скоро, значит, и «хозяин» вылезет из берлоги, – сказал Иван. – Сначала выйдет бурундук, барсук, потом он. Как вода от таяния побежит к нему в берлогу – так и вылазит. Муравей – ему первая пища, пока ничего в лесу не выросло. А в начале мая вовсе выходит.
Наступил и май. Река вздулась и тронулась. Разлилась лесная речушка необыкновенно широко. Половодье получилось хоть куда. Дед приходил в отчаяние. Когда же просохнут дороги после такой воды?
– Эх, время-то, время-то теперь!.. Шурфы бить – самая пора, – вздыхал он.
Он считал дни и часы, когда они смогут тронуться в путь после зимнего сидения.
Наконец, начали одеваться листвой деревья.
Однажды Пимка, бродя по лесу с Иваном, встретил на мягкой земле около ручья человеческие следы. Кто-то прошел здесь голой ногой, ясно обозначились даже пальцы.
– Нет это не человек, – сказал пугливо вогул, глядя в темную чащу. – Это он прошел.
– Кто?
– Он, старик.
– Какой старик? – недоумевал Пимка.
– Да «хозяин». Значит из берлоги вылез. Пойдем отсюда. Он голодный теперь. Не ровен час бросится.
Трава поднималась на севере удивительно быстро, ее не задерживали даже наступавшие несколько раз холода и выпадавший снег, которые было привели в отчаяние ребят. Травы и цветы развертывались прямо на глазах в долгие солнечные дни, точно спешили воспользоваться коротким северным летом.
– Весна здесь всегда суровая, – объяснил Ян по поводу наступивших холодов. – В Богословском заводе пруд оттаивает только чуть ли не в июне, и были случаи, правда, по ту сторону хребта, что в июне месяце по дороге в Чердынь замерзли несколько крестьян.
Но в этом году весна, видимо, не собиралась морозить экспедицию. В конце мая установилось прочное тепло. И в начале июня, первого летнего месяца, ровно через год после отъезда из дома, экспедиция покинула наконец зимовье.
Вогул Иван еще зимой решительно отказался идти с экспедицией дальше. Он был суеверен и свой несчастный случай с самострелом приписывал гневу шайтана за то, что повел в священное место русских.
– Мне нельзя идти: я вогул. А вам ничего.
Его отказ был решителен. Упрямо сжатые губы и горевшие мрачным огнем глубоко запавшие глаза показывали, что спорить с ним бесполезно.
Но на этом и не настаивали. Не настаивали еще и потому, что он почти довел их до Страшного лота, находившегося совсем недалеко по этой же реке. Идя по реке, сбиться с дороги было невозможно.
Тесно сдружившийся со всеми, вогул тепло простился с экспедицией. За верную службу ему, кроме условленной платы, подарили еще всю чемью с пушниной, кроме отдельных экземпляров, взятых для коллекций. Это стоило сезона охоты. До юрт Иван отправлялся пешком со своей лайкой, а за пушниной хотел приехать по реке на лодке.
Отгремели на расставание выстрелы, и вогул и экспедиция разошлись в разных направлениях.
Через неделю пути экспедиция, действительно, прошла Страшный лог, это, так сказать, преддверие к заветному дедову месту. Верховья рек Лозьвы и Сосьвы, берущих начало на восточном склоне Урала приблизительно под 62° северной широты, давно были ими пройдены. Путешественники значительно углубились на север. Дальше они двигались по течению одного из притоков. Местность снова пошла гористая.
Ян с молотком и компасом опять неутомимо работал среди скал. Олени едва протаскивали нарты по каменистой почве. Часто здесь нарты ломались, стирались на камнях полозья, но Федька и Пимка, многому научившиеся у Ивана, быстро – в час-полтора – с помощью топора и ножа сооружали новые, и караваи двигался дальше.
Особенно трудно доставались оленям переходы через «россыпи», то есть вершины, засыпанные обломками скал.
Несмотря на наступившее северное лето, растительность около этих «россыпей» представляла печальную картину, невольно заставившую Федьку и Гришука вспоминать Денежкин Камень.
Суровые скалы одевал только лишайник, кое-где лишь попадались отдельные кустики голубики, морошки. Если и встречались лесные породы, то изуродованные, покорно стелющиеся по земле и ищущие спасения от господствующих здесь ветров в расселинах скал и между каменными глыбами. Здесь росли только в виде карликовых растений ель, кедр, пихта, береза, рябина. Они были так малы, что их, собственно, нельзя было назвать деревьями. Ель-карлица возвышалась над землей не более как на вершок. Эти суровые каменные поля были поистине царством смерти. Мертвое молчание стояло кругом. Ни жужжания мухи, ни гудения шмеля, ни мелькания бабочек. Не проползала ни одна букашка. Тихо все и мертво. Жизнь едва теплится в карликах-деревьях, робко прячущихся в трещины камней. И часто поражало ребят, как необыкновенный контраст, то, что рядом с этими полянами смерти встречались роскошные, почти альпийские луга. Среди сочной травы струился шумливый горный ручей, окруженный густыми зарослями ивняка. Голубоглазые незабудки, желтые купавы, синеющие цветы аконита, дельфиний, розовые головки сибирского лука, вероники, чемерица, желтоголовый зверобой, тесно перемешавшиеся в буйном росте, образовали яркий, красивый, пестрый ковер.
Эти луга имели многочисленнейшее население, летающее, жужжащее, ползающее, порхающее. Мотыльки, шмели, мухи, козявки, жучки... Удивительно, сколько было здесь всякой жизни!
– Чем объяснить такую разницу? – однажды спросил Федька Яна.
– Те растения живут на камнях. Там почвы нет, нет и питания, – ответил Ян. – Здесь почвенный слой накопился достаточный. Орошается он и снегом и дождями хорошо. Глина задерживает эту влагу. И вот мы видим цветущие горные луга.
Когда же дорога шла лесами, там растительность была очень однообразна. В дремучих еловых лесах подымались лишь папоротники и еще немногие лесные растения.
Федьке и Яну удалось сделать несколько очень ценных в научном отношении находок. Однажды Федька, подавая Яну растение, опросил, не попадалось ли оно ему?
Ян пришел в большое волнение и сказал, что находка эта имеет большое значение для ботаники. До сих пор здесь его не находили. Границу этого растения теперь придется значительно передвинуть на север.
Федька не без гордости отметил точно место и время нахождения этих растений, а самые экземпляры с величайшей осторожностью положил в гербарий.
Еще интересней оказалось наблюдение, что растения в своем распространении по Северному Уралу последовали за человеком. Флора бассейна реки Сосьвы, в большинстве состоящая из сибирских видов, не имела многих европейских видов, заходящих на западном склоне Урала далеко на север.
Федьке и Яну посчастливилось впервые здесь найти эти растения, причем попались они около пунктов заброшенного жилья человека. Предел распространения растений таким образом соответствовал границам освоения мест человеком. Это тоже было любопытное наблюдение.
Дед относился вообще очень скептически ко всем гербариям и сбору растений, но ворчал на то, что задерживают этим экспедицию, лишь в очень редких случаях. Сборы в музей экспедиции производились без особых остановок в пути.
Обыкновенно во время движения отряда время от времени где-нибудь неподалеку, в чаще, раздавался звук выстрела. Это значило, что Андрей сделал новое приобретение для коллекции птиц.
Свою добычу ребята всегда определяли вместе с Яном. Благодаря этому и Пимка порядочно познакомился с флорой и фауной Урала. Основы естествознания ему были сообщены за зиму. Впрочем, он не возгордился полученными знаниями и держался по-прежнему. К огорчению ребят, он все не бросал курить. Не бросил он и вырезывать свои ребусы на деревьях во время остановок.
Последнее у него вошло в привычку, сколько дед ни бранил его за баловство.
Впрочем, однажды вмешался Ян и сказал, что дед напрасно мешает мальчику, так как эти знаки могут сказаться полезными при возвращении, и дед махнул на Пимкино баловство рукой.
Ян продолжал по-прежнему свои беседы. Чего только не знал и не умел этот удивительный человек! Даже когда дело доходило до самых мелочей, до того, как снять и сохранить шкурку, донести в неповрежденном виде какое-нибудь нежное растение, – во всех трудных случаях почти всегда выручал он. И не только советом опытного человека!
В его чемодане были собраны все необходимые предметы, на первый взгляд, пустяковые: ножички, бумага разных сортов для гербария, банки с притертыми пробками, булавочки, веревочки, – словом, все было предусмотрено. В городе всему этому грош цена, а в глухих дремучих лесах, в диких горах они были дороже золота.
Этот чемодан Яна ребята шутя называли сундуком доброго волшебника. В нем находилось все, что только оказывалось нужным.
II. Исчезнувшая река
Чем дальше экспедиция подвигалась вглубь, тем больше дед чувствовал неуверенность, тем больше его охватывали суеверные опасения, что без нечистого и на этот раз дело не обойдется. В прошлые годы запрятал же он старика на остров...
Вот и теперь, шли как будто знакомые ему места, и в то же время...
Старик только тяжело вздыхал. В эту экспедицию он частенько чувствовал что-то неладное: уже было несколько примеров, что его обманывали верные приметы. Лес, скажем, мог выгореть. Скала могла свалиться в реку. Но неожиданные несчастья? Взяли проводника – и вдруг самострел на лосиной тропе. И вот зимовка, остановка, можно сказать, у порога намеченной цели.
Такое сцепление обстоятельств, по его мнению, никоим образом не могло быть только игрой случая. Конечно, раз нечистый так мешает, значит богатимое золото. Это с одной стороны. Но, возможно, что самые главные препятствия еще впереди. Какие они могут быть? Это страшно его тревожило, и он, по мере приближения к заветному месту, заметно стал нервничать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19