– Хорошо.
За зиму он убил семь медведей, двадцать нерп, много белок и других мелких зверей. Его зовут Брат волка. Такое имя за умение выискивать следы зверей и находить добычу среди чащи.
– А еще какие звери здесь водятся? – спросил Тошка.
– Олень, дикие собаки, лисицы.
Немного отдохнув, путешественники повернули обратно к берегу. Скалы над падью стояли почти отвесно Нависшие кручи поросли кустами даурского рододендрона, еще выше утесы темнели густой овчиной кедрового стланца.
Аполлошка вдруг остановился и долго всматривался в отдаленную безлесную макушку хребта.
– Что там такое? – спросил он. – Какие-то черные точки.
Следуя его взгляду, все перевели глаза на гору. Действительно, там двигались какие-то черные точки.
– Медведи, – спокойно сказал, всмотревшись, Брат волка.
– Только им тут ходить! – улыбнулся старик.
– По такой дороге придется идти к Баргузину, – уверил их тунгус.
– Наверно, есть более удобные пути, – удивился профессор, – как же здесь охотники ходят?
Брат волка отрицательно покачал головой. Они сделали несколько шагов. Вдруг тунгус молча указал рукой на чащу.
Созерцатель скал с винтовкой стоял у стены, заросшей сланцем.
– Он идет на охоту, – пояснил тунгус.
Путешественники с изумлением остановились, ожидая, как охотник пройдет здесь. То, как он вышел из затруднения, превзошло их ожидания. Созерцатель скал, приблизившись к отвесному утесу, вдруг исчез в чаще, через минуту вновь появился в нескольких метрах над землей; он лез вверх точно по лестнице. Сердце у всех много раз замирало, видя отважного охотника, повисшего над пропастью, державшегося только на тонких ветках кедрового стланца. Ветви этого кустарника, оказывается, замечательно крепки. В Байкальских горах это часто бывает единственная дорога, и обыкновенно охотники так поднимаются на скалы и спускаются в долины.
Аполлошка не отрывал от него глаз. Созерцатель скал со времени своего необыкновенного приезда на судно поразил воображение мальчика. Ему одновременно хотелось походить и на бесстрашного моряка и на молодого профессора, знавшего все и умевшего так интересно рассказывать. Собравшись с духом, он попробовал подняться, как моряк, кверху на скалу. Но тогда как охотник поднимался удивительно легко и ловко, плотный и неуклюжий мальчик пошел ломить и крушить. Кругом него трещали сучья, сыпались камни.
– Дахтэ-кум, – указал на него тунгус со смехом.
– Осторожней! Не сорвись! – кричал старик, удивляясь его смелости. – Истинно, дахтэ-кум!
Созерцатель скал издали заметил подражателя и улыбался.
– Эй, слезай назад! Будет! – позвал, наконец, Попрядухин, так как мальчик ушел довольно далеко и уже едва виднелся вверху среди чащи.
Аполлошка что-то ответил, но за дальностью расстояния нельзя было расслышать.
Вдруг крик испуга вырвался у всех. Выше мальчика, метрах в десяти, кусты зашевелились. Очевидно, там был какой-то зверь.
Действительно, через мгновение на скале показалась голова громадной рыси. Это была гигантская серая кровожадная кошка, ростом с волкодава, тигр северных лесов. Увидев приближающуюся добычу, она замерла. Зеленые глаза ее страшно загорелись, хвост слабо изгибался. Она не сводила глаз с поднимающегося, ничего не замечавшего, мальчика. По судорожным подергиваниям ее спины видно было, что она приготовилась к прыжку.
Все подняли страшный крик, надеясь испугать зверя, но, к удивлению, рысь не обратила на них никакого внимания, точно понимая, что на таком расстоянии они ей неопасны. Старик схватил ружье, но стрелять через голову мальчика было рискованно.
В эту минуту, когда все с замиранием сердца окаменели в ожидании смертельного прыжка, вдруг раздался резкий свист. Рысь мгновенно подняла голову и обернулась. Потом громадными прыжками скрылась в чаще.
– Смотрите! Смотрите! – вне себя от удивления воскликнул профессор.
Вверху, на диком камне, выступавшем из зарослей, сидел Созерцатель скал. Рысь, как кошка, ласкалась, выгибалась и терлась около его ног. Он ласково с улыбкой гладил ее. Потом рысь забралась ему на колени и умильно, как все кошки, толкалась ему в подбородок головой и чесалась о грудь.
Тунгус спокойно смотрел на эту редкую сцену.
– Это приятели, – улыбнулся он в ответ на обращенные к нему удивленные взгляды. – Это его помощник по охоте. Еще нет второго друга.
Созерцатель скал, видя устремленные на него удивленные взгляды, посмотрел по сторонам, потом резко и продолжительно свистнул.
Через несколько минут путешественники увидели мчавшуюся издали птицу. С шумом огромный баклан опустился Созерцателю скал на плечо. Охотник ласково погладил его по голове и спине. Усевшись на плече моряка спокойно, точно на утесе, баклан начал чистить перья, не обращая никакого внимания на лежавшую у него на коленях рысь. И только когда та попробовала играть распущенным для чистки крылом и протянула лапу, баклан свирепо тюкнул ее в пятку. Рысь отдернула и затрясла лапу.
– Приятели! – повторил с улыбкой тунгус и пояснил, что оба животных воспитаны с младенческого возраста Созерцателем скал. Они так привыкли к жителям юрты, что обычно всегда находятся возле нее. Только теперь прибытие большого числа новых людей заставило их удалиться в лес. Если же путешественники проживут у них с неделю, то животные также привыкнут к ним. Мальчик, спустившийся вниз, сиял от восторга, глядя на дружбу рыси, баклана и человека.
VII. Чивыркуйский залив
Покуда Созерцатель скал чинил лодку, профессор решил объехать Чивыркуйский залив.
Захватив припасы, кое-какие приборы и ружья, они однажды утром отплыли от полуострова. Лодка не торопясь двигалась по заливу.
Дикие и безлюдные берега священного моря отличались необыкновенной живописностью.
Несколько часов они плыли вдоль каменной стены, отвесно на пятьдесят-сто метров подымавшейся из воды. На этой неприступной круче рос дремучий хвойный лес: кедры, ели, лиственницы – вековые гиганты в несколько обхватов, казавшиеся снизу игрушечно маленькими. Местами стены дали трещины. Обрушившиеся породы гранитов и сиенитов, нагроможденные в первобытном беспорядке, загораживали образованный обвалом естественный проход.
– Точно динамитом взорвало!
– Эх ты, заводская косточка! – улыбнулся Аполлошке профессор. – Вода, мороз да бури посильней динамита. Они устраивают не такие обвалы.
– А вон какие башни! – с любовью сказал мальчик, которому дикие скалы напоминали Урал.
Едва лодка приближалась к ним, как со стены с оглушительным шумом враз снимались тысячи чаек и бакланов. С пронзительными криками они вились у скал над лодкой, точно хотели помешать незваным гостям.
– А, шут. Тут целая колония!
Действительно, в гротообразиых выступах скал, в расщелинах они часто видели не замеченные с первого взгляда сотни птичьих квартир. Скалы были сплошь улеплены плоскими бакланьими гнездами, из которых торчали головы птенцов.
– Кшш! Кшш! Отворачивай скорей назад! – кричал испуганно Попрядухин, зажимая уши. – Заклюют, стервы! С ними оглохнешь! Кшш! Кшш!
Птицы с оглушительным шумом носились над баркасом. Ребята со смехом отъезжали к середине. Но потревоженные хозяева преследовали их злобными криками. Наконец, это надоедало, и профессор стрелял. Испуганные птицы тучей уносились к берегу.
– Вот что значит коллектив, – заключил Тошка.
Сколько они ни проехали в первый день, везде берега представляли дикую скалистую пустыню. Утесы заросли непроходимыми лесами, куда едва ли заглядывала нога человека со времени мироздания. В падях и низинах часто почва была болотиста.
Возле устьев неведомых речек попадались иногда то остов давно покинутой тунгусской юрты, то заколоченное зимовье, где в иные годы жили артели рыбопромышленников. Но эти маленькие закоптелые срубы с плоской крышей, поросшей травой, с заколоченными окнами, еще более подчеркивали необитаемость скалистой пустыни. По берегам рек и ручьев росли: осина, бальзамический тополь, ива, болотные пихты.
В местах открытых, где больше пригревало солнце, приветливо глядели березы; белоствольные, весело кудрявые, они резко выделялись среди темной хвои прибайкальских лесов, внося в мрачную, суровую нахмуренность Восточной Сибири ласковое, что-то женственно мягкое, «рассейское».
– Эх, березынька белоствольная, в Сибирь, голубушка, пришла! – вздыхал Попрядухин. – Русским мужичкам жилье очистила.
– Что? Что? – переспросил Тошка.
– Народ такой – чудь – испокон веков жил в Сибири. И березы раньше не водилось. А как стала она появляться, чудь решила, что это не к добру. И все ушли, а на их место приехали русские.
– Ты наскажешь чудес, – фыркнул Федька. – Береза – самое обыкновенное дерево.
– А что, не правда? – рассердился Попрядухин. – Известно, старые люди сказывали. Обыкновенное дерево, а вот раньше не было. Я тебе и дома чудские покажу, погоди. Воробей, на что обыкновенная птица, а в Сибири тоже раньше не слыхать было. И он с русскими мужичками прилетел, как стали в Сибири хлеб сеять. Известно, воробей – что кошка, собака да мышь: завсе при человеке. Тоже таракан. Сроду их здесь не важивалось. А теперь – откуда? Наши тамбовские, самарские, рязанские завезли. И ста лет нету, как на Амур таракана привезли. Китаезы в Маньчжурии как увидали в первый раз рыжего с усищами: «Что за зверь с мужиками приехал?!»
Попрядухин лукаво в усы улыбался.
– В России-то теперь у нас весна, соловьи... Один кончит, другой подхватит! Один кончит, другой подхватит... – вздыхал старик. – А тут птицы не услышишь. Леса страшучие, темные. Клен бы теперь сюда, каштан али яблоньку нашу. Нет, хороша Сибирь, а на наши тамбовские леса не променяю.
– Разве плохо, дедушка? – профессор глазами обвел вокруг.
Солнце близилось к закату. За изломом черных гор, освещенных сзади нежно-розовым светом, на горизонте, там, где в сказках солнце луковки сажает, блистал золотой уголь.
Воздух в Даурии необыкновенно прозрачен, и краски исключительно ярки. Над угасающим солнцем раскинулся фантастическим хвостом павлина веер из облаков.
Неописуемое великолепие, захватившее полнеба, горевшее золотом, багрянцем густо-малиновым, фиолетовым, зеленым, розовым! В стороне от него, недвижно застыв на лазоревом фоне, задремало продолговатое розовое облако, похожее на шарфик.
Внизу на много километров кругом лежало зеркало. Волшебное зеркало в оправе из диких скал. Стекло такого прелестного нежно-зеленого цвета, что глаза продашь. В нем отражение фантастического веера еще прекрасней. Смотри на него и не насмотришься!
Какое-то странное мягкое выражение тихой, светлой задумчивости легло у всех на лица.
Весла сами собой опустились. Баркас стал.
«Созерцай и не насытишься, – думал профессор. – Свойство великой гармонии – покорять. Она действует как музыка, вызывая внутреннее, ответное». И теперь он чувствовал в себе веяние какой-то радостной тишины.
Никогда он не видал воды столь необычного цвета. Бледно-зеленый прозрачный тон ее местами густел до темно-зеленого, как бархат, а местами она делалась совершенно черной. При необыкновенной прозрачности ее это обозначало бездонные глубины.
Профессор был растревожен, и какие-то волнующие мысли бродили в голове.
Попрядухин первый взялся за весла. Тошка остановил его и тихо указал рукой на резвившееся на дне стадо хариусов.
Дно опускалось здесь от берега постепенно, уступами. Под ними находилась площадка, на которой как на ладони виднелась жизнь подводного царства. Вот, раздвигая водоросли, затянувшие утесы, проползли меж них хариусы. Дальше лежат валуны. Торчит верхушка якоря и обрывок цепи. Неподвижно стоит в воде какое-то бревно. Нет, оно живое! Чуть шевельнулся плавник. Щука!
– Острогой бы! – шепнул Федька.
– Длинную острогу надо, – улыбнулся профессор. – Смеряй-ка!
Федька недоверчиво забросил лот.
– Двадцать метров, – произнес он с изумлением.
Ребята не поверили. Перемеряли.
Правильно.
– Изумительная прозрачность! – подтвердил профессор.
– Цвет больно хорош! Я оторваться не могу! – воскликнул Тошка. – И не только красив, но и как-то необыкновенно приятен. – Это свойство байкальской воды отмечают все путешественники, – согласился профессор. – Вода совершенно чиста. Вы обратили внимание, – мы, в общем, на Байкале живем около месяца. Каждый день раза три кипятим воду в нашем чайнике, а посмотрите, есть ли на стенках какая накипь?
Федька вытащил луженый котелок, приподнял крышку и издал звук удивления.
Он передал чайник остальным. На стенках его нигде не образовалось ни малейших следов накипи, что бывает от обычной воды.
– А изумительно красивый цвет ее зависит от водорослей, одевающих летом подводные утесы. Видите, как каменистое дно поросло мхом? Обратите также внимание на эти подводные скалы.
Баркас как раз проезжал над зарослями водорослей, имевших вид густого подводного леса. Ребята чуть шевелили веслами. Жаль было разбивать это волшебное нежно-зеленое зеркало.
Профессор продолжал свои объяснения:
– Одевающие утесы водоросли и придают этот необыкновенный цвет байкальской воде. На Байкале, как я уже говорил вам, почти все своеобразное. Флора и фауна его отличаются такими резкими особенностями, что занимают в пауке особый отдел. Как говорится, некоторые виды флоры и фауны Байкала эндемичны, то есть не встречаются нигде, кроме этого загадочного моря. Из тридцати шести видов рыб, водящихся в нем, тринадцать свойственны только Байкалу. То обстоятельство, что наряду с обыкновенными пресноводными животными в Байкале живет целый ряд существ, обитающих обычно только в морях, – до сих пор неразрешимая загадка. Возьмите, например, знаменитый омуль. Он, кроме Байкала, водится только в Ледовитом океане. Еще загадочнее нахождение в Байкале нерпы. Это уже совершенно морское животное. Или огромные, достигающие иногда одного метра, байкальские губки. Кстати, из вас кто-нибудь хорошо ныряет? – вдруг спросил он. – Но только очень хорошо.
– Я, – ответил Федька.
– Сможешь достать нам вон эту штучку? Видишь, сидит на подводном камне? Это специально байкальский вид, замечательная вещь.
– Попробую.
Федька быстро начал раздеваться, баркас остановился.
– Температура воды градусов шесть, – заметил профессор, пробуя воду, – теплей обычного, потому что мы недалеко от берега.
Федька нырнул.
Через несколько мгновений он возвращался с добычей. Мокрый и дрожащий от холода, он бросил на дно баркаса пук водорослей и морскую губку.
Пока пловец обтирался и одевался, профессор взял губку, опустил в ведро с водой и вместе с ребятами стал внимательно рассматривать.
Издававшая сильный рыбный запах, она была прекрасного темно-зеленого цвета и имела звездчатые отверстия, открытые, пока губка находилась в воде. Поверхность губки представляла массу, плотную и гладкую, как кожа, вероятно, от наполнявшей ее сердцевины. Рассмотрев растение, ребята вытащили губку на лавочку и попробовали поливать водой. От этого сердцевина ее стала вытекать в виде зеленой жидкой слизи.
Федька промыл губку и положил на корму.
– Промытая и высушенная, она станет чистой, побелеет и будет годна к употреблению, – сказал профессор.
– А куда ее употребляют? – спросил Федька.
– Куда такая дрянь! – ответил с презрением Попрядухин.
– Нет, – засмеялся профессор. – В Иркутске серебряных дел мастера покупают ее для полировки серебряной и медной посуды.
Попрядухин недоверчиво хмыкнул, чем насмешил всех ребят.
Из поездки они вернулись только на другой день к вечеру.
Отряд с капитаном, англичанином и бурятами уже ушел в Баргузин через горы.
VIII. Проводник
Созерцатель скал тем временем закончил ремонт. Баркас представлял собой большую лодку с высокими бортами. На ней можно было плавать на веслах в штиль и при ветре с парусом.
Профессор аккуратно вечерами заходил к нему на место работы и каждый раз убеждался, что лодка в руках опытного техника скоро станет пригодна к экспедиционному плаванию. На Ушканьих островах он надеялся заменить ее новым баркасом. Теперь надо было заботиться о проводнике.
Однажды утром, сидя на скалах невдалеке от мастерской Созерцателя скал, он подозвал Попрядухина. За эти последние дни он убедился, что старик прекрасно знает местный край и мог бы быть ему очень полезен.
– Мне хотелось с вами договориться. Что бы вы ответили, Степан Антипыч, если бы я предложил вам отправиться с нами проводником? – спросил он. – Вы знаете хорошо местность вокруг Байкала, население, обычаи. Мне необходим такой человек.
Он пояснил, что ученое Общество поручило ему выбрать на Байкале место для биологической станции. Для этого придется объехать весь Байкал и произвести обследование берегов и островов, причем в некоторых пунктах он предполагает остановиться на несколько недель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23