Проходите, пожалуйста, располагайтесь как дома, мы будем рады вас приютить.
– Вчера еще все было благополучно, – сдавленным от волнения голосом заговорил Циолковский, – а сегодня беда… Одним словом – стихия!
– Ничего, ничего. Вода спадет, а пока поживете у нас, – старался успокоить Стрешнев. – Вот эти две комнаты – мой кабинет и зала – в вашем полном распоряжении.
– Спасибо, спасибо, Сергей Андреич, – если не стесним… Впрочем, как не стеснить? Ведь нас целая семья.
– Об этом ни слова, Константин Эдуардович. Да вы все мокрые! Эй, нянюшка, Лизок, дайте переодеться гостям да велите Лукерье ставить самовар…
Через час Циолковские, напившись чаю, улеглись спать на диване, уложив маленькую Любашу в старом большом чемодане на пуховой подушке. Хозяева тоже легли. Однако уснуть никто не мог: за окном раздавался надсадный гул набата…
Днем у Циолковского начался жар, и встревоженные Стрешневы послали за фельдшером Розановым, в которого в городе верили больше, чем в заезжих докторов.
Розанов – тихий сутулый человек с окладистой бородой и в очках – вошел неслышно. Поставив на стул в передней кожаный саквояж, разделся, вымыл в кухне руки и только тогда легонько постучался в столовую.
Он долго выслушивал больного в черную деревянную трубку, щупал пульс, измерял температуру, патом удалился с хозяевами и Варенькой в другую комнату и шепотом объявил:
– Дела нехороши: у больного сильная простуда.
– Ах, боже мой! Что же делать? – упавшим голосом воскликнула Варенька.
– Будем лечить, голубушка. Будем лечить! – спокойным, глуховатым голосом сказал фельдшер. – Человек молодой, крепкий… Я думаю, все обойдется. Отчаиваться не надо, милая. Недельки две полежит и встанет.
– Две недели! – горестно вздохнула Варенька, – Как же теперь быть? Ведь у нас дом затопило и все имущество!
– Полно, полно, Варвара Евграфовна, – вмешался Стрешнев, – наша квартира, прислуга и мы сами в вашем распоряжении. Чувствуйте себя здесь как дома, мы сделаем все, что в наших силах. Мы не оставим вас.
– Да, да, Варенька, – обняла ее Лиза. – И я, и мама, и Сережа – все будем вам помогать.
– Вот видите, голубушка. Все складывается хорошо, – сказал фельдшер. – Я тоже не оставлю больного, пока он не встанет на ноги. Пошлите-ка кого-нибудь в аптеку, да пойдемте к больному, надо поставить горчичники. А потом я скажу, чем кормить и как ухаживать…
Циолковский болел тяжело. К ночи температура поднималась до сорока. Он метался и бредил. Фельдшер Розанов делал все, что было в его силах, но болезнь не отступала…
В ночь на девятые сутки был сильный жар, больной бредил, резко упал пульс. Фельдшер Розанов, бледный напуганный сидел вместе с Варей у постели больного и придерживал лед на лбу. Он уже испробовал все средства и теперь решительно не знал, что делать.
Было за полночь, но в доме никто не спал. Все чувствовали, что в эту ночь что-то должно случиться…
Лиза, заглянув в дверь, увидела, что Варенька почти падает со стула, увела ее, уложила в столовой на диване, а сама заглянула в кабинет.
Фельдшер махнул ей рукой:
– Отдыхайте, я посижу…
Лиза и Сергей сидели в столовой, привернув фитиль лампы и чутко прислушиваясь: не позовут ли.
В четвертом часу утра дверь, слегка скрипнув, распахнулась, и из нее с всклокоченными волосами, с очками на лбу, вышел фельдшер.
– Ну, что, что, Виктор Семеныч? – со страхом спросила Лиза.
Фельдшер достал большой полосатый платок, отер бледное вспотевшее лицо и в изнеможении шагнул к креслу:
– Слава богу! Кризис миновал…
2
В субботу Стрешнев вернулся из училища рано и, увидев на столе большой пакет, обрадованно заглянул в спальню.
– Лизок, ты можешь на минутку?
– Да, Коленька спит, а что?
– Вот принесли пакет из Петербурга, очевидно, Верховский откликнулся на мою просьбу. Помнишь, я писал ему про Константина Эдуардовича – просил помочь…
Лиза, прикрыв ребенка пледом, вышла и села к столу:
– Ты писал – помню. Ну, что же, показывай.
Стрешнев достал из пакета изящно переплетенную небольшую книжку, раскрыл ее:
– Менделеев! «О сопротивлении жидкостей и воздухоплавании». Вот будет сюрприз для Константина Эдуардовича.
– А это что за журналы?
– «Воздухоплаватель»… Издается в Петербурге. Я даже не знал… И газеты… французские…
– Позволь, Сережа. – Лиза нетерпеливо развернула газету.
– Любопытно. Пишут, что в Париже в июне будут отмечать столетие со дня изобретения братьями Монгольфье воздушного шара. «Этот день, – по-французски читала Лиза, – в Париже будет отмечен большим торжеством. Изобретатели Ренар и Кребс поднимутся в небо на управляемом дирижабле «Ля Франс» и совершат на нем полет до Версаля и обратно».
– Интересно! – воскликнул Стрешнев. – Я сейчас же иду к Константину Эдуардовичу – книжка и газеты сразу поставят его на ноги.
– Нет, нет, не сейчас, Сережа. Константин Эдуардович спит. А сон для него – важнее книжек.
– Хорошо, Лизок, я не буду будить. Я просто положу это ему на столик. Константин Эдуардович проснется и увидит… Ты представляешь, как он обрадуется!
– Ну, хорошо, иди отнеси. И не забудь написать в Петербург Верховскому. Это наш благодетель и истинный друг.
В четверг вечером, когда Сергей, Лиза, Варенька и мать Лизы Екатерина Афанасьевна сидели за чаем, в столовую вошел Циолковский, облаченный в длинный, волочащийся по полу халат Стрешнева. Его впалые глаза радостно сверкали, на худом желтоватом лице выступил румянец.
– Костя, Костенька, тебе еще рано ходить, – поспешила к нему обрадованная и испуганная Варенька.
– Нет, нет, я чувствуя себя хорошо и хочу с вами посидеть за самоваром. Вот эта книжечка Менделеева вернула мне силы. Да-с. И она торопит меня быстрей взяться за дело. Сердечное вам спасибо, Сергей Андреич. Это драгоценная книжка. И за журналы спасибо! Раньше я следил за журналами. Сейчас не удается… Между прочим, есть статья, подтверждающая мои мысли о необходимости создания управляемого аэростата.
– Уж не решил ли ты, Костенька, мастерить этот самый аэростат? – с тревогой в голосе спросила Варенька.
– Давно думаю об этом. Вы представить не можете, друзья, как это важно и необходимо!
– Константин Эдуардович, – ласково улыбнулась Лиза, желая отвлечь его, – вы ведь не откажетесь от стакана чая? Это не повредит…
– А, да, да, спасибо! С удовольствием.
Циолковский сел и придвинул себе поданный Лизой стакан с чаем.
– Благодарствую!
– А что, Константин Эдуардович, аэростат и воздушный шар не одно и то же? – спросил Стрешнев.
– В принципе разницы нет. Тот и другой наполняются светильным газом или водородом. Правда, аэростат имеет удлиненную, заостренную с концов форму. Но главное в том, что изобретатели стремятся аэростаты сделать управляемыми, чтоб они могли лететь куда нужно, а не туда, куда понесет ветер.
– И это возможно? – спросила Лиза.
– Оказывается, возможно, – горячо продолжал Циолковский. – Известно несколько попыток, которые увенчались успехом. Еще тридцать лет назад французский изобретатель Жиффар построил аэростат или, как французы говорят, дирижабль удлиненной формы и снабдил его облегченной паровой машиной.
– И что же? – нетерпеливо перебил Стрешнев.
– Дирижабль Жиффара развил скорость в десять верст и, несмотря на ветер, подчинялся рулю.
– Скажите! – удивился Стрешнев.
– А наш современник, видный французский ученый Дюпюи де Лом в семьдесят первом году построил дирижабль с гондолой и восьмиметровым ветровым винтом, который вращали восемь силачей.
– И он летал против ветра?
– Летал! Даже развивал скорость до восьми верст в час.
– Сережа, а мы читали, что в Париже строят гигантский дирижабль «Ля Франс», – вмешалась Лиза. – Он что, тоже будет снабжен машиной?
– Как? Где вы читали? – встрепенулся Циолковский.
– Во французской газете… она у вас.
– Я же не знаю по-французски, – с горькой гримасой сказал Циолковский.
– Мы охотно прочтем и переведем для вас эту статью, Константин Эдуардович. – Лиза пошла в кабинет и скоро вернулась с газетой, читала не спеша, по-русски. Когда она кончила, Циолковский взволнованно поднялся:
– Господа, прошу меня извинить. То, что братья Тиссандье решили применить электрический двигатель, – очень и очень важно. Мы с вами, кажется, стоим на пороге великого открытия. Управляемые аэростаты начинают обретать силу. Это очень важно. Только они не могут вечно оставаться надутыми мешками. Им нужна форма и жесткая, устойчивая к сопротивлениям, оболочка. Они должны быть… Вы извините, но я должен покинуть вас, друзья… Мне пришла одна мысль… – и быстро пошел к себе в комнату…
Пожелав Вареньке и матери спокойной ночи, Стрешневы пришли к себе в спальню. Лиза плотно притворила дверь.
– Сережа, подверни в лампе фитиль и присядь на минутку, я хочу с тобой поговорить.
Стрешнев исполнил просьбу, присел на кушетку.
– Что тебя беспокоит, Лизок?
– Напротив, я сейчас успокоилась. Константин Эдуардович поправился, слава богу. Но мне думается, что Вареньке очень тяжело с ним… Видел, как он сегодня взорвался?
– Это же необыкновенный человек, Лизок. Он изобретатель, творец! Он живет идеями. Очевидно, его осенила какая-то значительная мысль. И полагаю, что это связано с твоим чтением французской газеты.
– Неужели его занимают дирижабли?
– Да, да, очень. Он сейчас во власти больших замыслов о полетах в небо, в мировое пространство. Рассказывал мне о новой статье и даже показывал чертеж снаряда, который может лететь в пустоте, где нет атмосферы. Весьма и весьма интересно. А сейчас, видимо, его заинтересовало сообщение об электрическом двигателе, который хотят применить французы на аэростате.
– На дирижабле, – поправила Лиза.
– Да, на дирижабле… как их?
– Братья Тиссандье.
– Да, да, Тиссандье. Видимо, Константин Эдуардович хочет применить что-то свое.
– Ты веришь в него, Сережа?
– Да, да, безусловно. Признаюсь тебе, только, ради бога, никому ни слова! Константина Эдуардовича избрали членом Русского физико-химического общества, которое возглавляет сам Менделеев.
– Неужели? Так это же надо отметить. Надо поздравить Константина Эдуардовича.
– Тс-с, Лизок, Он и слышать не хочет. И запретил об этом говорить.
– Да почему же? Ведь с таким званием он бы мог переехать в Калугу и преподавать в гимназии.
– Безусловно, Лизок. Безусловно! Но его обидели. Отклонили статью, выводы которой совпали с выводами других ученых, и избрали в виде поощрения. А он горд. Горд и уверен в себе. Считает, что за другую работу его изберут, как достойного.
– Когда это еще будет… Может быть, следует уговорить Константина Эдуардовича изменить свое решение?
– Что ты, Лизок. Он непреклонен!
– Да нет, Сережа, Константин Эдуардович такой мягкий, такой покладистый человек.
– В делах, в убеждениях – он тверд и непоколебим. Я уговаривал его – и слушать не хочет. Он скорей согласится нищенствовать, чем изменит свое решение. Да, да. Я знаю… Он мечтает о полете в мировое пространство и буквально живет этой мечтай. Видимо, между ним и Николаем Кибальчичем существовала незримая духовная связь. Константина Эдуардовича волнуют те же мысли, что занимали Николая. Константин Эдуардович очень интересовался проектом летательного аппарата Кибальчича, но я ничего не мог ему рассказать…
– А знаешь, Сережа, – со вздохом сказала Лиза, – Николай безусловно был необыкновенным человеком. Он был намного проницательней обычных людей и, безусловно, чувствовал и предвидел будущее. Поэтому он и написал свой проект.
– Да, да, согласен. Таков и Константин Эдуардович. Он тоже живет в мыслях на полстолетия впереди нас. Видимо, оба они жили идеями будущего. Поэтому я и вижу духовную близость их душ.
– Да, возможно, – задумчиво сказала Лиза. – Если бы Константину Эдуардовичу дать хорошие условия для творчества, он бы многое сделал. Я очень верю в его талант. И я рада, Сережа, что нам довелось подружиться с таким человеком. Будем его поддерживать по мере сил. А все-таки Вареньке с ним трудно. Я понимаю ее.
3
Когда спала большая вода и Циолковские переселились в свою просохшую, подремонтированную квартиру, в доме Стрешневых стало как-то пустынно и тоскливо. Это ощущение усугублялось внезапным отъездом в Петербург Екатерины Афанасьевны, вызванной депешей в связи с болезнью мужа.
Лиза, как и в первые дни приезда в Боровск, почувствовала себя одинокой изгнанницей.
Пока гостила Екатерина Афанасьевна и жили Циолковские, Лиза, кажется, была занята не меньше, а все-таки она успевала переводить статьи из французских газет для Константина Эдуардовича и кое-что читать. С рождением ребенка как-то вдруг все переменилось. Вдвоем с няней они еле управлялись с ним. К тому же по первому тревожному зову малыша Лизе приходилось вскакивать по ночам. Она так уставала, что нередко, присев на диван, мгновенно засыпала.
У Лизы была склонность анализировать пережитое. «Да, наша жизнь сложилась трагически. А главное – впереди не видно никакого просвета. Что, если и дальше нам будет суждено жить в этой дыре? Нет, не хочу! Не хочу! С этим невозможно примириться. Пожалуй, через год-два надо писать Верховскому, – может, он добьется помилования для Сергея или сокращения срока ссылки. Тогда уедем в Питер и заживем настоящей жизнью. А если не добьется?» Лиза поежилась: «Хорошо, что Сережа познакомился с Циолковскими – они такие простые и славные люди. Варенька очень мила. Когда родился Коленька, я особенно привязалась к ней. Да, если б не Коленька – я, кажется, здесь умерла бы от тоски. А теперь – живу им. Я выращу и воспитаю его похожим на Кибальчича. И кто знает, может, он продолжит его святое дело. О, как бы я хотела, чтоб мой малыш был похож на Николая…»
Лиза повернулась на бок, и сон сомкнул ей веки…
4
К троицыну дню из Петербурга вернулась Екатерина Афанасьевна. Павел Петрович поправился и отпустил ее к дочери и внуку на все лето. Лиза, раскрасневшаяся, радостная, вечером прибежала к Вареньке.
– Варюша, милая, ко мне опять приехала мама. Я так счастлива, что не могу передать. Завтра мы ждем вас к себе. Приходите с Константином Эдуардовичем и Любашей. Сережа надумал устроить прогулку в лес и небольшой пикничок. Завтра троица – будет гулянье, хороводы и прочее… Мама с кухаркой пекут пироги, запасают провизию…
– Спасибо, Лиза, я с радостью, но боюсь за Костю – он ведь домосед и всегда занят, а последнее время особенно – мастерит в сарае, и я его почти не вижу.
– Полно, полно, Сережа его уговорит. Немножко отдохнем, поразвлечемся. Я очень устала в четырех стенах. Думаю, что и вы с Константином Эдуардовичем не меньше.
– Спасибо, Лизонька, я поговорю с Костей.
– Так завтра с утра и приходите. Мы будем ждать.
Циолковский, хотя ему и не хотелось расставаться с работой, надел чесучовый пиджак и повязал галстук. Принарядившаяся Варенька вывела за руку трехлетнюю Любашу.
Когда чета Циолковских показалась во дворе, Стрешневы уже были готовы, а у ворот стояла извозчичья пролетка, где восседала кухарка с самоваром, с корзиной, набитой домашней снедью.
Дамы в длинных платьях, отделанных рюшами и кружевами, с легкими зонтиками от солнца, пошли впереди, захватив с собой Любашу. Стрешнев и Циолковский – на некотором расстоянии. Пролетка ехала поодаль.
Идти пришлось недолго. Лес начинался сразу за городом. Мужчины облюбовали под березами небольшую тенистую поляну, разостлали на траве ковер, привязали к березам гамак и разожгли самовар. Извозчику было велено приехать к вечеру.
Циолковский предложил пойти в лес собирать шишки для самовара.
– Да, да, идите все, – сказала Екатерина Афанасьевна, – мы с Лукерьей управимся одни.
День стоял теплый, лучезарный. Солнце порой пряталось в легкие белые облака, и тогда лес дышал прохладой. Вдоль лесного озера вилась тропинка, терявшаяся в кустах тальника и густого орешника. Любаша с радостным визгом убегала вперед, пряталась. Лиза, Стрешнев и Варенька бросались ее искать.
Циолковский тоже играл с Любашей и рассказывал веселые смешные истории, в которые иногда он попадал из-за своей глухоты.
Погуляв в лесу часа полтора, все вернулись на поляну, где уже давно пыхтел вскипевший самовар и была расстелена скатерть, заставленная домашней стряпней.
После чаю, уложив в гамаке Любашу, пошли на луг к Протве, откуда доносились звонкие переборы гармошки и пение. На пологом зеленом берегу парни и девушки в домотканых сарафанах водили хоровод. Многие были в венках из свежих полевых цветов.
Лизе, жительнице Петербурга, никогда не приходилось видеть народного гулянья.
– Сережа, это удивительно! Мне кажется, я попала в оперу «Евгений Онегин». Помнишь, там есть деревенская сценка.
– Да, да. Но здесь лучше, непосредственней, задушевней.
Циолковский, приложив ладонь к уху, старался расслышать слова песни. Лицо его выражало радость и восхищение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Вчера еще все было благополучно, – сдавленным от волнения голосом заговорил Циолковский, – а сегодня беда… Одним словом – стихия!
– Ничего, ничего. Вода спадет, а пока поживете у нас, – старался успокоить Стрешнев. – Вот эти две комнаты – мой кабинет и зала – в вашем полном распоряжении.
– Спасибо, спасибо, Сергей Андреич, – если не стесним… Впрочем, как не стеснить? Ведь нас целая семья.
– Об этом ни слова, Константин Эдуардович. Да вы все мокрые! Эй, нянюшка, Лизок, дайте переодеться гостям да велите Лукерье ставить самовар…
Через час Циолковские, напившись чаю, улеглись спать на диване, уложив маленькую Любашу в старом большом чемодане на пуховой подушке. Хозяева тоже легли. Однако уснуть никто не мог: за окном раздавался надсадный гул набата…
Днем у Циолковского начался жар, и встревоженные Стрешневы послали за фельдшером Розановым, в которого в городе верили больше, чем в заезжих докторов.
Розанов – тихий сутулый человек с окладистой бородой и в очках – вошел неслышно. Поставив на стул в передней кожаный саквояж, разделся, вымыл в кухне руки и только тогда легонько постучался в столовую.
Он долго выслушивал больного в черную деревянную трубку, щупал пульс, измерял температуру, патом удалился с хозяевами и Варенькой в другую комнату и шепотом объявил:
– Дела нехороши: у больного сильная простуда.
– Ах, боже мой! Что же делать? – упавшим голосом воскликнула Варенька.
– Будем лечить, голубушка. Будем лечить! – спокойным, глуховатым голосом сказал фельдшер. – Человек молодой, крепкий… Я думаю, все обойдется. Отчаиваться не надо, милая. Недельки две полежит и встанет.
– Две недели! – горестно вздохнула Варенька, – Как же теперь быть? Ведь у нас дом затопило и все имущество!
– Полно, полно, Варвара Евграфовна, – вмешался Стрешнев, – наша квартира, прислуга и мы сами в вашем распоряжении. Чувствуйте себя здесь как дома, мы сделаем все, что в наших силах. Мы не оставим вас.
– Да, да, Варенька, – обняла ее Лиза. – И я, и мама, и Сережа – все будем вам помогать.
– Вот видите, голубушка. Все складывается хорошо, – сказал фельдшер. – Я тоже не оставлю больного, пока он не встанет на ноги. Пошлите-ка кого-нибудь в аптеку, да пойдемте к больному, надо поставить горчичники. А потом я скажу, чем кормить и как ухаживать…
Циолковский болел тяжело. К ночи температура поднималась до сорока. Он метался и бредил. Фельдшер Розанов делал все, что было в его силах, но болезнь не отступала…
В ночь на девятые сутки был сильный жар, больной бредил, резко упал пульс. Фельдшер Розанов, бледный напуганный сидел вместе с Варей у постели больного и придерживал лед на лбу. Он уже испробовал все средства и теперь решительно не знал, что делать.
Было за полночь, но в доме никто не спал. Все чувствовали, что в эту ночь что-то должно случиться…
Лиза, заглянув в дверь, увидела, что Варенька почти падает со стула, увела ее, уложила в столовой на диване, а сама заглянула в кабинет.
Фельдшер махнул ей рукой:
– Отдыхайте, я посижу…
Лиза и Сергей сидели в столовой, привернув фитиль лампы и чутко прислушиваясь: не позовут ли.
В четвертом часу утра дверь, слегка скрипнув, распахнулась, и из нее с всклокоченными волосами, с очками на лбу, вышел фельдшер.
– Ну, что, что, Виктор Семеныч? – со страхом спросила Лиза.
Фельдшер достал большой полосатый платок, отер бледное вспотевшее лицо и в изнеможении шагнул к креслу:
– Слава богу! Кризис миновал…
2
В субботу Стрешнев вернулся из училища рано и, увидев на столе большой пакет, обрадованно заглянул в спальню.
– Лизок, ты можешь на минутку?
– Да, Коленька спит, а что?
– Вот принесли пакет из Петербурга, очевидно, Верховский откликнулся на мою просьбу. Помнишь, я писал ему про Константина Эдуардовича – просил помочь…
Лиза, прикрыв ребенка пледом, вышла и села к столу:
– Ты писал – помню. Ну, что же, показывай.
Стрешнев достал из пакета изящно переплетенную небольшую книжку, раскрыл ее:
– Менделеев! «О сопротивлении жидкостей и воздухоплавании». Вот будет сюрприз для Константина Эдуардовича.
– А это что за журналы?
– «Воздухоплаватель»… Издается в Петербурге. Я даже не знал… И газеты… французские…
– Позволь, Сережа. – Лиза нетерпеливо развернула газету.
– Любопытно. Пишут, что в Париже в июне будут отмечать столетие со дня изобретения братьями Монгольфье воздушного шара. «Этот день, – по-французски читала Лиза, – в Париже будет отмечен большим торжеством. Изобретатели Ренар и Кребс поднимутся в небо на управляемом дирижабле «Ля Франс» и совершат на нем полет до Версаля и обратно».
– Интересно! – воскликнул Стрешнев. – Я сейчас же иду к Константину Эдуардовичу – книжка и газеты сразу поставят его на ноги.
– Нет, нет, не сейчас, Сережа. Константин Эдуардович спит. А сон для него – важнее книжек.
– Хорошо, Лизок, я не буду будить. Я просто положу это ему на столик. Константин Эдуардович проснется и увидит… Ты представляешь, как он обрадуется!
– Ну, хорошо, иди отнеси. И не забудь написать в Петербург Верховскому. Это наш благодетель и истинный друг.
В четверг вечером, когда Сергей, Лиза, Варенька и мать Лизы Екатерина Афанасьевна сидели за чаем, в столовую вошел Циолковский, облаченный в длинный, волочащийся по полу халат Стрешнева. Его впалые глаза радостно сверкали, на худом желтоватом лице выступил румянец.
– Костя, Костенька, тебе еще рано ходить, – поспешила к нему обрадованная и испуганная Варенька.
– Нет, нет, я чувствуя себя хорошо и хочу с вами посидеть за самоваром. Вот эта книжечка Менделеева вернула мне силы. Да-с. И она торопит меня быстрей взяться за дело. Сердечное вам спасибо, Сергей Андреич. Это драгоценная книжка. И за журналы спасибо! Раньше я следил за журналами. Сейчас не удается… Между прочим, есть статья, подтверждающая мои мысли о необходимости создания управляемого аэростата.
– Уж не решил ли ты, Костенька, мастерить этот самый аэростат? – с тревогой в голосе спросила Варенька.
– Давно думаю об этом. Вы представить не можете, друзья, как это важно и необходимо!
– Константин Эдуардович, – ласково улыбнулась Лиза, желая отвлечь его, – вы ведь не откажетесь от стакана чая? Это не повредит…
– А, да, да, спасибо! С удовольствием.
Циолковский сел и придвинул себе поданный Лизой стакан с чаем.
– Благодарствую!
– А что, Константин Эдуардович, аэростат и воздушный шар не одно и то же? – спросил Стрешнев.
– В принципе разницы нет. Тот и другой наполняются светильным газом или водородом. Правда, аэростат имеет удлиненную, заостренную с концов форму. Но главное в том, что изобретатели стремятся аэростаты сделать управляемыми, чтоб они могли лететь куда нужно, а не туда, куда понесет ветер.
– И это возможно? – спросила Лиза.
– Оказывается, возможно, – горячо продолжал Циолковский. – Известно несколько попыток, которые увенчались успехом. Еще тридцать лет назад французский изобретатель Жиффар построил аэростат или, как французы говорят, дирижабль удлиненной формы и снабдил его облегченной паровой машиной.
– И что же? – нетерпеливо перебил Стрешнев.
– Дирижабль Жиффара развил скорость в десять верст и, несмотря на ветер, подчинялся рулю.
– Скажите! – удивился Стрешнев.
– А наш современник, видный французский ученый Дюпюи де Лом в семьдесят первом году построил дирижабль с гондолой и восьмиметровым ветровым винтом, который вращали восемь силачей.
– И он летал против ветра?
– Летал! Даже развивал скорость до восьми верст в час.
– Сережа, а мы читали, что в Париже строят гигантский дирижабль «Ля Франс», – вмешалась Лиза. – Он что, тоже будет снабжен машиной?
– Как? Где вы читали? – встрепенулся Циолковский.
– Во французской газете… она у вас.
– Я же не знаю по-французски, – с горькой гримасой сказал Циолковский.
– Мы охотно прочтем и переведем для вас эту статью, Константин Эдуардович. – Лиза пошла в кабинет и скоро вернулась с газетой, читала не спеша, по-русски. Когда она кончила, Циолковский взволнованно поднялся:
– Господа, прошу меня извинить. То, что братья Тиссандье решили применить электрический двигатель, – очень и очень важно. Мы с вами, кажется, стоим на пороге великого открытия. Управляемые аэростаты начинают обретать силу. Это очень важно. Только они не могут вечно оставаться надутыми мешками. Им нужна форма и жесткая, устойчивая к сопротивлениям, оболочка. Они должны быть… Вы извините, но я должен покинуть вас, друзья… Мне пришла одна мысль… – и быстро пошел к себе в комнату…
Пожелав Вареньке и матери спокойной ночи, Стрешневы пришли к себе в спальню. Лиза плотно притворила дверь.
– Сережа, подверни в лампе фитиль и присядь на минутку, я хочу с тобой поговорить.
Стрешнев исполнил просьбу, присел на кушетку.
– Что тебя беспокоит, Лизок?
– Напротив, я сейчас успокоилась. Константин Эдуардович поправился, слава богу. Но мне думается, что Вареньке очень тяжело с ним… Видел, как он сегодня взорвался?
– Это же необыкновенный человек, Лизок. Он изобретатель, творец! Он живет идеями. Очевидно, его осенила какая-то значительная мысль. И полагаю, что это связано с твоим чтением французской газеты.
– Неужели его занимают дирижабли?
– Да, да, очень. Он сейчас во власти больших замыслов о полетах в небо, в мировое пространство. Рассказывал мне о новой статье и даже показывал чертеж снаряда, который может лететь в пустоте, где нет атмосферы. Весьма и весьма интересно. А сейчас, видимо, его заинтересовало сообщение об электрическом двигателе, который хотят применить французы на аэростате.
– На дирижабле, – поправила Лиза.
– Да, на дирижабле… как их?
– Братья Тиссандье.
– Да, да, Тиссандье. Видимо, Константин Эдуардович хочет применить что-то свое.
– Ты веришь в него, Сережа?
– Да, да, безусловно. Признаюсь тебе, только, ради бога, никому ни слова! Константина Эдуардовича избрали членом Русского физико-химического общества, которое возглавляет сам Менделеев.
– Неужели? Так это же надо отметить. Надо поздравить Константина Эдуардовича.
– Тс-с, Лизок, Он и слышать не хочет. И запретил об этом говорить.
– Да почему же? Ведь с таким званием он бы мог переехать в Калугу и преподавать в гимназии.
– Безусловно, Лизок. Безусловно! Но его обидели. Отклонили статью, выводы которой совпали с выводами других ученых, и избрали в виде поощрения. А он горд. Горд и уверен в себе. Считает, что за другую работу его изберут, как достойного.
– Когда это еще будет… Может быть, следует уговорить Константина Эдуардовича изменить свое решение?
– Что ты, Лизок. Он непреклонен!
– Да нет, Сережа, Константин Эдуардович такой мягкий, такой покладистый человек.
– В делах, в убеждениях – он тверд и непоколебим. Я уговаривал его – и слушать не хочет. Он скорей согласится нищенствовать, чем изменит свое решение. Да, да. Я знаю… Он мечтает о полете в мировое пространство и буквально живет этой мечтай. Видимо, между ним и Николаем Кибальчичем существовала незримая духовная связь. Константина Эдуардовича волнуют те же мысли, что занимали Николая. Константин Эдуардович очень интересовался проектом летательного аппарата Кибальчича, но я ничего не мог ему рассказать…
– А знаешь, Сережа, – со вздохом сказала Лиза, – Николай безусловно был необыкновенным человеком. Он был намного проницательней обычных людей и, безусловно, чувствовал и предвидел будущее. Поэтому он и написал свой проект.
– Да, да, согласен. Таков и Константин Эдуардович. Он тоже живет в мыслях на полстолетия впереди нас. Видимо, оба они жили идеями будущего. Поэтому я и вижу духовную близость их душ.
– Да, возможно, – задумчиво сказала Лиза. – Если бы Константину Эдуардовичу дать хорошие условия для творчества, он бы многое сделал. Я очень верю в его талант. И я рада, Сережа, что нам довелось подружиться с таким человеком. Будем его поддерживать по мере сил. А все-таки Вареньке с ним трудно. Я понимаю ее.
3
Когда спала большая вода и Циолковские переселились в свою просохшую, подремонтированную квартиру, в доме Стрешневых стало как-то пустынно и тоскливо. Это ощущение усугублялось внезапным отъездом в Петербург Екатерины Афанасьевны, вызванной депешей в связи с болезнью мужа.
Лиза, как и в первые дни приезда в Боровск, почувствовала себя одинокой изгнанницей.
Пока гостила Екатерина Афанасьевна и жили Циолковские, Лиза, кажется, была занята не меньше, а все-таки она успевала переводить статьи из французских газет для Константина Эдуардовича и кое-что читать. С рождением ребенка как-то вдруг все переменилось. Вдвоем с няней они еле управлялись с ним. К тому же по первому тревожному зову малыша Лизе приходилось вскакивать по ночам. Она так уставала, что нередко, присев на диван, мгновенно засыпала.
У Лизы была склонность анализировать пережитое. «Да, наша жизнь сложилась трагически. А главное – впереди не видно никакого просвета. Что, если и дальше нам будет суждено жить в этой дыре? Нет, не хочу! Не хочу! С этим невозможно примириться. Пожалуй, через год-два надо писать Верховскому, – может, он добьется помилования для Сергея или сокращения срока ссылки. Тогда уедем в Питер и заживем настоящей жизнью. А если не добьется?» Лиза поежилась: «Хорошо, что Сережа познакомился с Циолковскими – они такие простые и славные люди. Варенька очень мила. Когда родился Коленька, я особенно привязалась к ней. Да, если б не Коленька – я, кажется, здесь умерла бы от тоски. А теперь – живу им. Я выращу и воспитаю его похожим на Кибальчича. И кто знает, может, он продолжит его святое дело. О, как бы я хотела, чтоб мой малыш был похож на Николая…»
Лиза повернулась на бок, и сон сомкнул ей веки…
4
К троицыну дню из Петербурга вернулась Екатерина Афанасьевна. Павел Петрович поправился и отпустил ее к дочери и внуку на все лето. Лиза, раскрасневшаяся, радостная, вечером прибежала к Вареньке.
– Варюша, милая, ко мне опять приехала мама. Я так счастлива, что не могу передать. Завтра мы ждем вас к себе. Приходите с Константином Эдуардовичем и Любашей. Сережа надумал устроить прогулку в лес и небольшой пикничок. Завтра троица – будет гулянье, хороводы и прочее… Мама с кухаркой пекут пироги, запасают провизию…
– Спасибо, Лиза, я с радостью, но боюсь за Костю – он ведь домосед и всегда занят, а последнее время особенно – мастерит в сарае, и я его почти не вижу.
– Полно, полно, Сережа его уговорит. Немножко отдохнем, поразвлечемся. Я очень устала в четырех стенах. Думаю, что и вы с Константином Эдуардовичем не меньше.
– Спасибо, Лизонька, я поговорю с Костей.
– Так завтра с утра и приходите. Мы будем ждать.
Циолковский, хотя ему и не хотелось расставаться с работой, надел чесучовый пиджак и повязал галстук. Принарядившаяся Варенька вывела за руку трехлетнюю Любашу.
Когда чета Циолковских показалась во дворе, Стрешневы уже были готовы, а у ворот стояла извозчичья пролетка, где восседала кухарка с самоваром, с корзиной, набитой домашней снедью.
Дамы в длинных платьях, отделанных рюшами и кружевами, с легкими зонтиками от солнца, пошли впереди, захватив с собой Любашу. Стрешнев и Циолковский – на некотором расстоянии. Пролетка ехала поодаль.
Идти пришлось недолго. Лес начинался сразу за городом. Мужчины облюбовали под березами небольшую тенистую поляну, разостлали на траве ковер, привязали к березам гамак и разожгли самовар. Извозчику было велено приехать к вечеру.
Циолковский предложил пойти в лес собирать шишки для самовара.
– Да, да, идите все, – сказала Екатерина Афанасьевна, – мы с Лукерьей управимся одни.
День стоял теплый, лучезарный. Солнце порой пряталось в легкие белые облака, и тогда лес дышал прохладой. Вдоль лесного озера вилась тропинка, терявшаяся в кустах тальника и густого орешника. Любаша с радостным визгом убегала вперед, пряталась. Лиза, Стрешнев и Варенька бросались ее искать.
Циолковский тоже играл с Любашей и рассказывал веселые смешные истории, в которые иногда он попадал из-за своей глухоты.
Погуляв в лесу часа полтора, все вернулись на поляну, где уже давно пыхтел вскипевший самовар и была расстелена скатерть, заставленная домашней стряпней.
После чаю, уложив в гамаке Любашу, пошли на луг к Протве, откуда доносились звонкие переборы гармошки и пение. На пологом зеленом берегу парни и девушки в домотканых сарафанах водили хоровод. Многие были в венках из свежих полевых цветов.
Лизе, жительнице Петербурга, никогда не приходилось видеть народного гулянья.
– Сережа, это удивительно! Мне кажется, я попала в оперу «Евгений Онегин». Помнишь, там есть деревенская сценка.
– Да, да. Но здесь лучше, непосредственней, задушевней.
Циолковский, приложив ладонь к уху, старался расслышать слова песни. Лицо его выражало радость и восхищение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67