Только, говорил Авва­кум, беса не проймешь батогом, как мужика; боится он «святой воды да священного масла, а совершенно бежит от креста господня». При помощи этих средств, всегда бывших под рукою, Аввакум непрестанно боролся с бе­сами: изгонял их из «бесноватых», отгонял их от кур, ко­торых бесы ослепили. Что куры, что люди - Аввакуму все равно: «молебен пел, воду святил, куров кропил и ка­дил; потом в лес сбродил - корыто им сделал, из чего есть, и водою покропил... куры божиим мановением исцелели и исправилися...» Конкурируя, таким образом, с кол­дунами, Аввакум терпел больше всего не от последних, а от бесов, борьбу с которыми он ставил задачей своей жизни. В ответ на эту борьбу «бесы адовы», как говорит Аввакум в своем «Житии», «обыдоша» его на каждом ша­гу. Бесы преследовали Аввакума в лице «начальников», с которыми он постоянно боролся, обличая их неправду. В начале его церковной карьеры, когда он был священ­ником в селе Лопатицы, согнал его с прихода «по науще­нию диаволю» местный «начальник», которому Аввакум помешал отнять дочь у матери; также чуть не утопил его боярин Шереметев, когда Аввакум выгнал из села скоморохов и переломал их «хари» (маски); в Юрьевце «диавол научил» прихожан, которые хотели убить его за строгость; в Сибири измывался и мучил Аввакума воевода Пашков. Конечно, бог не оставил своего верного пророка и покарал всех этих слуг диавола: лопатицкий начальник заболел, чуть не умер и спасся только обраще­нием за помощью к Аввакуму, который якобы исцелил его; Пашков едва не утонул при переезде через реку. Не имея успеха на «общественном» фронте, бесы стали пре­следовать Аввакума в личной жизни. Мучили они своего гонителя больше всего по ночам, мешали ему спать иг­рою на домрах и гудках, терзали и били его, мешали мо­литься, вышибая четки из рук; даже и в церкви не дава­ли покоя: двигали столом, пускали по воздуху стихари летать, пугали его мертвецом, поднимая доску у гроба и шевеля саваном. Конечно, Аввакум посрамил их; зато у никониан в церкви им раздолье: даже с агнцем и диско­сом во время великого выхода шутят. Аввакум вполне и искренно верил в то, что во время сна душа его может отделяться от тела, являться людям, находящимся в беде, и спасать их. Так, его душа якобы исцелила келаря Никодима в Пафнутьевом монастыре, а от одного исцелен­ного бесноватого отогнала бесов, хотевших опять все­литься в него. Бог Аввакума делает чудеса не ради того, чтобы проявить свою всемогущую силу как абсолютное существо, а для того, чтобы посрамить насмехающихся над Аввакумом, как его добрый друг и приятель. В Си­бири воевода Пашков «для смеху» отвел Аввакуму для рыбной ловли место на броду - «какая рыба - и лягу­шек нет». Аввакум и обратился с молитвой к богу: «Не вода дает рыбу... дай мне рыбки на безводном том месте, посрами дурака того, прослави имя твое святое, да не рекут невернии, где есть бог их». И по молитве Авваку­ма «полны сети напехал бог рыбы».
В полном соответствии с этим примитивным миросо­зерцанием была и догматика Аввакума. Он не был скло­нен к схоластическим спекуляциям. Христианские догма­ты преломлялись в его сознании своеобразным и вполне конкретным образом. Он отвергает учение «никониан» о единосущной и нераздельной троице и называет эту те­орию блудом. «Блудишь ты», пишет он Федору-диакону, что троица «несекомо есть и нераздельно лицо коеждо друг от друга»; «несекомую секи, небось, по равенству едино на три существа или естества», - и тогда окажется, что, «не спрятався, сидят три царя небесные», как это до­казывает, по мнению Аввакума, и явление Аврааму бога в виде трех ангелов, а не одного; иконописцы так и изо­бражали троицу у дуба Мамврийского. Правда, Аввакум добавляет, что «три царя небесных» составляют одного бога; но эта оговорка не может уничтожить антропо­морфно-политеистической сущности его учения о троице. С точки зрения официального богословия эти взгляды Ав­вакума были злой ересью, но они были понятны и доступ­ны для народной массы, представлявшей себе троицу примерно в таком же виде. Еще в 60-х годах XVIII в. один купец простодушно поднес Екатерине II икону, изо­бражавшую троицу с тремя лицами и четырьмя глазами... Еще более проникнуто народным духом учение Аввакума о схождении Христа во ад. По православному учению, Христос сходил в ад между смертью и воскресением - тело его лежало в гробу, а душа сошла во ад. Аввакум считает это учение тоже прямым блудом. «Прежде из гроба восстание, - возражает он, - потом во ад сошест­вие, а воскрес Христос, как из гроба вышел». Душа Хри­ста после его смерти пошла на небо «к богу-отцу и кровь Христову гостинца носила и на жидов била челом, еже они Христа убили напрасно», потом душа вернулась в тело, Христос, «человек» душою и телом, восстал из гро­ба и сошел в ад, «да и вышел со святыми из земли Хри­стос, и со всеми бедными горемыками воскресшими»; это и есть воскресение Христово. Апокрифическая легенда в этом преображенном виде связалась с социальной борь­бой и с религиозными надеждами горемычного кресть­янства эпохи Аввакума.
В таком же упрощенном и вульгарном тоне толкует Аввакум и разные библейские легенды. «Толковщиков много», иронизирует он, но никто по-настоящему писания не истолковал. Аввакум приписывает эту честь себе. В своих толкованиях он также постоянно возвращается к современности и оперирует примитивнейшими методами религиозного мышления. Жертва Каина не понравилась богу потому, что Каин принес «хлебенко худой, который негоден себе», в то время как Авель дал «барана лучше­го». Мельхиседек «прямой был священник, не искал ренских и романей, и водок и вин процеженных, и пива с кардамоном», как делают современные клирики, подобно Адаму и Еве: «подчивают друг друга зелием, не раство­ренным, сиречь зеленым вином процеженным, и прочими питии и сладкими брашны, а опосле и посмехают друг друга, упившеся допьяна - слово в слово, что в раю было при диаволе и Адаме». Тогда, поясняет Аввакум, «рече господь (Адаму) что сотворил еси? Он же отвеща: жено, юже мне даде. Просто реши - на што-де такую дуру сделал. Сам не прав, да на бога же пеняет. И ныне похмельная тоже, шпыняя, говорят: на што бог и сотво­рил хмель-ет... А сами жалают тово - что Адам перево­дит на Еву». Огненные языки, которые, по словам Дея­ний, появились на головах апостолов, когда на них сошел дух, по мнению Аввакума, означают «не духа святого седение», как объясняли официальные толкователи; эти языки есть не что иное, как благодать, вышедшая «из апостолов сквозь темя - не вместилася-де в них вся и на главы вышла». Легенда о жертвоприношении Исаака на­поминает Аввакуму страдания мучеников за старую веру: «Ныне нам от никониан огонь и дрова, земля и то­пор, нож и виселицы, тамо же ангельские песни, и сла­вословие, и хвала,и радование».
Такой человек с огненной речью, проникнутый при­том сознанием, что через него говорит сам дух божий, быстро приобрел известность и стал первым народным реформатором, обратив всю силу своей агитации против царя, патриарха и властей и сосредоточив центр тяже­сти своей проповеди вокруг вопросов об антихристе и кончине мира. Вся проповедь Аввакума обращена не назад, не на безнадежную, с его точки зрения, защиту старой веры, а вперед, на близкий суд божий над антихристовым царством. Популярность Аввакума далеко оставляла за собою популярность другого ревнителя, Иоанна Неронова. Неронов также происходил из кре­стьянской семьи, также прославился чудесами и знаме­ниями и никогда не отказывал в помощи угнетенным: «врата его» в Москве никогда не были закрыты, он при­нимал и кормил странников и ходатайствовал за «ни­щих» у властей. В монашестве он продолжал свое странноприимство и ходатайство и во время голода организо­вал в Вологде продовольственную и семенную помощь населению. За свое странноприимство и «хулу на царя и бояр, и церковь» он был осужден и сослан; но впослед­ствии он покаялся и отошел от раскола. Аввакум же «претерпел до конца» и остался единственным и истин­ным героем народной реформации.
Народная проповедь Аввакума началась на пути из Сибири в Москву в 1663 г., когда эсхатологическая идео­логия уже пустила корни в народе. Тогда Аввакум «по весям и селам, в церквах и торгах кричал, проповедуя слово божие и уча и обличая безбожную лесть». Пребы­вание Аввакума в Москве, как мы видели, оказалось недолговременным: он оказался неподатливым не в при­мер Неронову, примирившемуся в это время с церковью, и был сослан сначала в Мезень, а затем соборным при­говором 1666 г. - в Пустозерск. Там его посадили на хлеб и на воду в «земляную тюрьму» - в глубокую яму, стенки которой поддерживались деревянным срубом, из которой узник не выпускался даже для отправления естественных потребностей. Однако это бесчеловечное заключение не только не прервало проповеди Аввакума, но, напротив, укрепило его связи со старообрядческим миром. Пустозерск стал местом паломничества для адеп­тов старой веры, стекавшихся сюда отовсюду. Палом­ники в свою очередь разносили по всему Московскому государству грамотки Аввакума, которые читались и хранились как святое пророческое слово. Мысли и чув­ства Аввакума направлены теперь исключительно на близкий конец мира, к которому он призывает гото­виться. Истощенный голодом и холодом, Аввакум пере­живает припадки болезненного экстаза. Язык его дости­гает в это время крайней резкости, его образы точно сотканы из пламени. Он не умолк и на костре, на кото­ром был сожжен в 1681 г. «за великия на царский дом хулы». Грамоток Аввакума не сохранилось, но сохрани­лись его более пространные письма к отдельным видным сторонникам старой веры, где вся эсхатологическая идео­логия изображена картинно и систематически, без недо­молвок и обиняков.
Против народа стоит государство в союзе с церковью. Слуга диавола не один Никон, а и царь: царь только сна­чала притворялся, что церковная реформа «не его дело», а в действительности дал полную волю вору Никону и действовал с ним заодно. Оба они вместе «удумали со диаволом книги перепечатать и все изменить, в крещении не отрицаются сатаны; чему быть? дети его, коль отца своего отрицатися не хотят». Никон и царь - два рога апокалипсического зверя; царь и патриарх пьют кровь святых свидетелей Исусовых и пьяны от нее. Он и Никон и все власти поклонились антихристу и следуют за ним; антихрист нагой, «плоть-та у него зело смрадна, зело дурна, огнем дышит изо рта и из ноздрей, из ушей пла­мя смрадное выходит, за ним царь наш и власти со мно­жеством народа». Ученик Аввакума, диакон Федор, до­говорил то, чего не договаривал Аввакум, отождествил царя и патриарха с антихристом: антихрист - это нечи­стая троица, состоящая из змия, зверя и лживого проро­ка; змий - диавол, зверь - антихрист, «сиречь царь лу­кавый», лживый пророк - патриарх. Разногласие тут, как видно, только в подробностях, суть дела одинакова: антихрист пришел в мир и воцарился в Москве. Остает­ся только немного еще потерпеть, и придет спасение - «в огне здесь небольшое время потерпеть - аки оком мгнуть, тако душа и выступит». Душа выступит, и кон­чатся для нее все страдания; все, кто будет слушать Ав­вакума, попадут после второго пришествия в райские се­ления, приготовленные для него. В раю «жилища и па­латы стоят»; для Аввакума и его последователей «едина палата всех больши и паче всех снят красно. Ввели меня в нее - а в ней-де стоят столы, а на них постлано бело. И блюда с брашнами стоят; на конец-де стола древо многоветвенно повевает и гораздо красно, а в нем гласы птичьи и умильны зело - не могу ныне про них сказать». Таков рай Аввакума. Он мало чем отличается от того сказочного рая, где жернова чудесные стоят - повернут­ся, тут тебе каша да пироги. Рай этот только для тех, кто трудился и скорбел на земле, никониане в него не проле­зут. Царство небесное «нуждно» и «нуждницы восхища­ют его, а не толстобрюхие». «Посмотри-тко на рожу-то и на брюхо-то, никонианин окаянный - толст ведь ты. Как в дверь небесную вместиться хощешь? Узка бо есть, и тесен и прискорбен путь, вводяй в живот». Царство не­бесное не для сытых и белых, а для изможденных жиз­нью. Только тот пройдет в дверь небесную, кто подобен угодившим богу, у которых «лице и руце и нозе и вся чувства тончава и измождала от поста, и труда и всякия находящия им скорби», как рисовали угодников на ста­рых иконах. Какая участь ожидает никониан, Аввакум также знал прекрасно. В красочных и местами циничных выражениях живописует он мучения царя Алексея в аду, называя его Максимианом. «А мучитель ревет (!) в жу­пеле огня. На вот тебе столовые долгие и бесконечные пироги, и меды сладкие, и водка процеженная с зеленым вином! А есть ли под тобою, Максимиан, перина пуховая и возглавие? И евнухи опахивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великого государя?.. Бедный, бедный, безумный царишко! Что ты над собою сделал? Ну где ныне светлоблещущия ризы и уряжение коней? Где златоверхия палаты? Где строения сел любимых? Где сады и преграды? Где багряноносная порфира и венец цар­ской, бисером и камением драгим устроены? Где жезл и меч, ими же содержал царствие державу? Где светлообразные рынды, яко ангелы пред тобою оруженосцы попархивали в блещающихся ризах?.. Любил вино и мед пить, и жареные лебеди и гуси и рафленые куры - вот тебе в то место жару в горло...» Но раньше этого воздая­ния в аду придет воздаяние на земле, от татар и турок: «надеюся Тита второго Иусписияновича на весь новый Иерусалим, идеже течет Истра-река и с пригородом, в нем же Неглинна течет (т. е. Московский Кремль) - чаю, подвигнет бог того же турка на отмщение кровей мученических». Свержение во ад никониан после второ­го пришествия произойдет не без содействия гонимых: когда придет Христос, он отдаст им «всех вас, собак, под начал»; и Аввакум заранее предвкушает удовольствие: «Дайте только срок, собаки, не уйдете от меня: надеюся на Христа, яко будете у меня в руках! выдавлю я из вас сок-то!»
Эта проникнутая ненавистью проповедь как нельзя более соответствовала чувствам и настроениям крестьян­ства. Не было недостатка в местных «еретиках», смущав­ших народ, и крестьянство деятельно стало готовиться к кончине мира. Вряд ли что подобное происходило когда-либо в другом месте, разве только в 1000 г. в Западной Европе. С 1668 г. забросили поля и все полевые работы; а когда наступил роковой 1669 г., в пасхальную ночь ко­торого (или в ночь под троицын день) должна была, по расчетам книжников, произойти кончина мира, когда земля должна была потрястись, солнце и луна - померк­нуть, звезды - пасть на землю, а огненные реки - по­жрать всю тварь земную, - крестьянство было охвачено всеобщей паникой и в Поволжье, например, забросило дома и ушло в леса и пустыни. Одни «запощевались», т. е. умирали голодною смертью, другие делали себе гро­бы, чтобы лечь в них перед вторым пришествием, испо­ведовались друг у друга, как в Соловках во время осады, и пели друг над другом заупокойные службы. Тогда-то и сложилась песня:
Древян гроб сосновен,
Ради мене строен,
В нем буду лежати,
Трубна гласа ждати.
Ангели вострубят,
Из гробов возбудят.
Я хотя и грешен,
Пойду к богу на суд.
К судье две дороги,
Широки, долги;
Одна-то дорога
Во царство небесное,
Другая дорога
Во тьму кромешну.
Ожидания конца света принесли крестьянам и их гос­подам полное разорение, как горько жалуются акты Пе-черского монастыря, но не принесли ожидаемого спасе­ния. Все сроки прошли, конца не было. Но обманутые ожидания не могли поколебать эсхатологической идеоло­гии. Все условия, создавшие ее, остались налицо и даже обострились. Аввакум прямо заявил, что «последний чорт еще не бывал», еще комнатные бояре «путь ему подсти­лают», еще «Илья и Енох прежде придут». Произошла простая ошибка в расчете: считали со дня рождения Иисуса, а надо было считать со дня воскресения, к 1666 г. надо прибавить еще 33 года земной жизни Иисуса Хри­ста, и получится 1699 год. В этот год придет антихрист, а конец мира будет в 1702 г. Предстоит еще 33 года терпеть преследования и мучительства. Аввакум в письмах и гра­мотках поощрял мученичество, не печалясь, а радуясь репрессиям, которые сыпались на староверов. «На что лучше сего? со мученики в чин, со апостолы в полк, со святители в лик; победный венец, сообщник Христу, свя­тей троице престолу предстоя со ангелы и архангелы и со всеми бесплотными, с предивными роды вчинен. А в огне-то здесь небольшое время потерпеть - аки оком мгнуть, так душа и выступит!» И в особенности Аввакум поощрял самосожжение, о котором подробнее мы будем говорить ниже. «Добро дело содеяли»,- писал он о пер­вых самосожженцах.
«Антихристова» идеология после «ошибки в расчете» не сошла со сцены; напротив, правительственные репрес­сии ее подогревали и поддерживали, а в конце XVII в. она вновь расцвела в связи с образом действий и рефор­мами Петра, которые как будто подтвердили правиль­ность нового эсхатологического расчета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59