Самым неожиданным образом их оборвал звонок. Как это частенько бывало, он сразу не смог сообразить, что звонят в дверь. Микис никого не ждал, приходили к нему редко, исключительно по предварительной договоренности, или хотя бы позвонив за час до прихода. Этот неожиданный визит разбудил в нем тревогу, осевшую глубоко внутри и вдруг вновь всколыхнувшуюся. Как-то неспокойно было на душе.
На экране видеонаблюдения Самосонов увидел женщину. Что-то очень знакомое и совершенно неузнаваемое одновременно. Определенно она никогда к нему не приходила. Во всяком случае в этом доме не бывала. Непонятно, почему не спросив, кто это, он сразу нажал кнопку, и женщина, открыв дверь, вошла в дом. Микис заспешил навстречу. Глаза их встретились, и он сразу узнал Елену. Она заметно оживилась и даже обрадовалась тому, что ее так быстро узнали, хотя сделать это было непросто. Не виделись они давно, лет десять. Правда, года два назад он заезжал к ней домой, но то была мимолетная встреча, и на своем жизненном пространстве Елена чувствовала себя значительно увереннее, чем сейчас. После того визита у Микиса остался отвратительный осадок, вселивший смутную тревогу. Она была не одна, а с каким-то парнем значительно моложе ее, оба пьяные. Возможно, чтобы придать себе большей значительности в глазах своего молодого партнера, к тому же настроенная очень агрессивно, Елена буквально вытолкала Самсонова за дверь.
А здесь, в этом шикарном доме, со всеми мыслимыми и немыслимыми формальными признаками успеха его владельца, она, неухоженная, дешево одетая, постаревшая больше, чем это было возможно в соответствии с прожитыми годами, почувствовала себя убогой и совершенно несчастной.
Захотелось плакать, но натренированная доброжелательность хозяина дома позволила ей справиться со своими эмоциями и поздороваться голосом, в котором не было ни дрожи, ни обиды, ни… ничего, что минуту назад буквально втолкнуло женщину в эту дверь.
Елена и сама не могла объяснить, почему именно сейчас, спустя много лет, захотелось высказаться, наговорить тысячу обидных слов, глядя в глаза человеку, сыгравшему в ее жизни роль настолько непростую, что и сформулировать-то толком нельзя. Роковую? Но в полной мере даже это страшное слово не дает точного определения тому, что с ней произошло, как выстроилась ее жизнь…
– Ну что ж мы стоим? – нарушил Микис затянувшуюся паузу. – Проходи, давай помогу снять пальто. Я рад, честное слово, рад тебя видеть. Молодец, что зашла. Откуда узнала, где я живу? Как нашла мой дом? Ты на машине?
– Нет. Сюда автобусы ходят, – сдержанно сообщила Лена, краем глаза рассматривая себя в зеркальные двери шкафа. Отметила мелькнувшее на его лице удивление, когда он снял с нее пальто. Для ноября одежка была не по сезону легкой.
Про себя Микис удивленно размышлял, откуда Лена могла узнать адрес.
– Автобусы сюда действительно ходят, хоть остановка довольно далеко от поселка. «Но как она вообще узнала, куда ехать?» – напряженно думал про себя Самсонов, изображая при этом радушного хозяина. Проводил гостью в дом и предложил ей расположиться поудобнее в кресле возле камина.
– Ты, наверное, голодная? Супчика хочешь? – заботливо спросил он вслух.
– Твой вечный «змеиный супчик»! Его по-прежнему готовит твоя экономка-испанка? – спросила Лена как бы невзначай. Она быстро прошла к креслу, но присела на самый край, держа на коленях небольшую негнущуюся сумку из искусственной кожи. – Нет, супчик твой я не хочу, а если предложишь выпить, не откажусь.
Вопрос об экономке Самсонова успокоил. Он почувствовал себя в родной стихии. Все понятно: оскорбленное женское самолюбие, запоздалая ревность, неудавшаяся женская судьба. Сколько раз ему приходилось выслушивать все это. Анжела, та самая экономка-испанка, которую припомнила Лена, была одной из женщин, сопровождавших Микиса по жизни. Постепенно она очень плотно вошла в его быт, занималась финансовыми вопросами. За долгие годы изучив его гастрономические пристрастия, стряпала то, что художник любил. Другие женщины менялись, а Анжела все прощала, всегда понимала его, оберегала от бытовых сложностей и незаметно сделалась абсолютно необходимой. Именно она способствовала тому, что отношения Лены и Михаила постепенно сошли на «нет».. Хотя, конечно, не только она одна, тот случай был намного сложнее.
Самсонов открыл бар-глобус, продемонстрировав довольно широкий выбор напитков. Елена проигнорировала вина и попросила налить коньяка. Пока Микис открывал коробку шоколадных конфет и печенье, ставил фрукты поближе к гостье, разливал коньяк, она с интересом рассматривала его апартаменты.
На стенах висели картины Микиса, написанные в самой различной манере.
В центре огромной гостиной стоял полукруглый диван, обтянутый белой кожей, между ним и двумя креслами у камина расположился низкий стеклянный столик, справа белый рояль, непонятно зачем красовавшийся здесь, поскольку в доме никто не умел на нем играть. Слева от камина, под лестницей, ведущей на второй этаж, стоял большой длинный стол, за которым можно было усадить человек двадцать. Повсюду глаз натыкался на многочисленные вазы и корзины с цветами, но при всем этом оставалось достаточно места для того, чтобы, скажем, пара или тройка ребятишек смело могли бы кататься на велосипеде.
– Ну рассказывай, как живешь? Чем занимаешься? Если у тебя какие-то трудности, я готов помочь. Если нужны деньги, не стесняйся, скажи, сколько надо, – Самсонов решил сразу поставить все точки над i, сократив тем самым предполагаемую долгую и нудную преамбулу, и протянул Лене бокал с коньяком. Раз уж пришла, значит, что-то нужно и, скорее всего, деньги.
Елена как-то странно посмотрела на него и ухмыльнулась. Она чувствовала скованность и не знала, что делать с руками:
и ридикюль надо было держать и коньяк взять. Наконец, сообразив, положила сумку на кресло. Освободив руки, взяла бокал и, жадно прильнув к нему, опустошила почти полностью.
– Ты не обижайся, я от души предлагаю. Мы друзья, а друзья для того и нужны, чтобы приходить на помощь и делать это с радостью, – стал оправдываться Самсонов.
– Не бойся. Я не буду рассказывать о состоянии своих дел и денег у тебя просить не собираюсь, – спокойно сказала Лена. Тепло от выпитого коньяка мгновенно растеклось по всему телу, и она немного расслабилась.
– Вот как? Очень рад, что у тебя нет трудностей. Поверь, искренне рад.
– А с каких это пор мы с тобой стали друзьями? – продолжала незваная гостья каким-то новым тоном, в котором появилась решимость и даже твердость. – Что-то не припомню этого момента.
– Ну о чем ты говоришь? Мы с тобой так давно знакомы, и у нас была своя история, которую до сих пор вспоминаю с большой теплотой…
– Еще бы. Нас ведь не только постель связывала, – жестко оборвала Лена тираду Микиса.
– Ты пришла сейчас предъявить претензии, что я не женился на тебе десять лет назад?
– Да прекрати, – устало сказала Лена. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
– О чем же это? Нет, ничего не понимаю.
– Ну надо же, святая простота. Я говорю о нашей совместной работе, – сказала Лена, допивая коньяк.
– Ты шутишь? – несколько неестественно засмеялся Микис, берясь за бутылку. – Освежим?
– Ты же знаешь, что у меня плохо с чувством юмора, – ответила Лена, одобрительно кивнув, наблюдая, как Микис заново наполнял ее бокал. – Я вот не пожалела денег, купила твою книжку. Очень интересно. Столько нового узнала о тебе, да и о себе немало интересного прочитала.
– А что ты хотела? Чтобы я устроил душевный стриптиз и рассказал все, как есть? – довольно зло оборвал ее Микис.
– Я не такая идиотка, как тебе бы этого хотелось, и прекрасно понимаю, что правду о себе не рассказывает никто. Она слишком страшная… эта правда.
– Может не столько страшная, сколько неожиданная.
– О, как мы теперь изысканно изъясняемся. Раньше ты был попроще.
– То было раньше. Тогда вообще все было иначе. – Микис пить не хотел, но ситуация, несмотря на внешнее спокойствие, ему не нравилась, тревожила, поэтому он решил налить что-нибудь и себе. Самсонов встал, подошел к бару, долго что-то выбирал, потом открывал, потом наливал. Ему необходимо было что-то делать, быть в движении, предававшем беседе телеграфный стиль, который не давал возможности углубиться в дебри намеченной темы и сбивал собеседника с толку. Это был его излюбленный прием.
– Да и жил ты намного скромнее. Однокомнатная квартирка, правда, в центре, но… Действительно, все было иначе. И было время великих иллюзий. Для меня во всяком случае, – последнюю фразу Лена нарочито выделила. Отставила бокал, показав, что официальная часть аудиенции окончена и сейчас начнется главный номер намеченной программы.
– И ты пришла мне об этом сообщить? Кажется, я начинаю понимать… Это шантаж?
– Зачем так грубо? Почему сразу шантаж? Мы что не можем договориться как нормальные люди? – примирительным тоном спокойно сказала Елена.
– О чем? О чем, Лена? Ты меня с ума сведешь. Думаешь, я сейчас в обморок упаду от страха? Ты хочешь меня скомпрометировать и рассказать «страшную» правду обо мне? То, что ты мне всегда старалась сказать при посторонних? Что я не сам пишу картины, что я использовал твой талант, что продавал твои работы? Да рассказывай! Ну дашь ты интервью какой-нибудь газете. А дальше что? Да кто тебе поверит? Кто ты такая? Да! Пусть я такой монстр! Допустим, не сам пишу картины. Да в газетах сто раз вокруг этого разводили возню – и что???
А ничего!!! Лишний скандал вокруг моего имени только на руку. Дополнительный пиар. Всё, поезд ушел! Я уже НЕ-ДО-СЯ-ГАЕМ. Меня каждая шавка в лицо знает. Машина запущена давно, и уже никого не интересует, как я работаю и что делаю. Я узнаваем!
Я известен! А в такой ситуации – собака лает, караван идет. Ты хочешь получить деньги за свои картины? Вспомнила! Пойми наконец: я никогда никому ничего не плачу. Только всем помогаю. Могу и тебе помочь: выступить с благотворительной акцией и денег дать, но дать столько, сколько сам захочу. А платить мне тебе не за что.
– Не за что?! Сам уже поверил в тот миф, что рассказываешь обо мне. Этакая недалекая, взбалмошная парикмахерша с признаками дегенератизма… Впрочем, в это действительно можно поверить, поскольку я имела редкую глупость – жить с тобой. В отличие от тебя я – профессиональная художница, училась в Строгановском училище и окончила его с красным дипломом. А вот ты вылетел с дизайнерского факультета и не доучился в своем институте по самой банальной причине: был профнепригоден.
– Ну и что? Зато сейчас я – известный художник, а тебя не знает никто!
– Да как ты им стал! Известным! Сколько разбитых судеб и разочарований стоит за твоей известностью?
– Ой, только не надо высокопарных слов! Я пробивался сам и пробился! Победителей не судят!
– Неужели? А вот я, представь себе, пришла судить победителя!
– Сколько пафоса, а история-то выеденного яйца не стоит. В тебе говорит обида одинокой, покинутой женщины.
– Да-а, у тебя всегда была своя шкала ценностей. Что касается обиды, то здесь ты, наверное, прав. Обида есть, но только не покинутой женщины. Если помнишь, то я сама от тебя ушла…
– А сегодня пришла меня позлить? Могу обрадовать: у тебя это получилось.
– Нет, дорогой, я пришла, чтобы добиться… Не знаю, правда, как. У меня это никогда не получалось – вырвать у тебя то, что заслуживаю. Ты всегда как-то умудрялся облапошить, выставить меня идиоткой. Наши шумные скандалы всем, кто нас знал, ты объяснял моей неадекватной реакцией, взбалмошностью, дикой ревностью. Твои друзья воспринимали меня как психопатку и примитивщину, идеально подходящую тебе только в постели. Чудные взаимоотношения двух кроликов, не более того. А что еще тебе со мной делать? Тебе, талантливейшему художнику, даже поговорить со мной не о чем было… Короче, я хочу, чтобы ты публично признал меня, рассказал обо мне всю правду. Хочу, чтобы под моими картинами стояло мое имя, или верни мне деньги, которые ты за них получил.
– Совсем с ума сошла? Впрочем, чему удивляться? Ты никогда с головой не дружила. Была классической истеричкой, а сейчас еще подорвала свою психику пьянством.
– Может быть, и подорвала. Я слабая женщина, но в отличие от тебя – художница, а не барыга. У меня тонкая нервная организация. Сломать меня не стоило труда, вот ты и сломал. Стал преградой на моем пути к цели, присвоил мой талант, ограбил, выхолостил меня. Но я не настолько слаба, чтобы вот так просто раствориться в тебе, исчезнуть как в черной дыре. Моя жизнь бессмысленна, она не состоялась. Однако я больше не могу позволить себе доживать ее тихо.
Я уйду со скандалом и заберу с собой тебя.
– Не понял, куда ты меня собралась забирать?
– Как куда? На тот свет!
– Ты точно сумасшедшая!
– Так ты же сам всем и везде это рассказывал. Надо быть последовательным.
– Так! Давай поговорим спокойно.
– Да я-то абсолютно спокойна. Просто жить хочу, если не в такой роскоши, как ты, но достойно, соответственно моему таланту.
– Ладно, понимаю. Это шантаж. Ты талантлива, я бездарен. Отлично. Сколько ты хочешь?
– Я тебе сказала, что твои подачки мне не нужны.
– Но ты хочешь невозможного. Все твои поезда ушли. Да и вообще, если каждый, с кем мне приходилось работать, будет требовать общественного признания и тех денег, за которые продаю работы исключительно благодаря своему имени, я просто разорюсь. Ты знаешь, сколько денег приходится тратить на раскрутку? Эти баннеры на улицах, постоянное мелькание на телевидении, все эти журнальные интервью? Ты знаешь, ско-о-о-лько это стоит?!
– Да прекрати. Ты всегда устраиваешься на халяву и никогда никому не платишь. Спишь подряд со всеми журналистками, используя их по полной программе. Расплачиваешься натурой сразу, не отходя от кассы. Благодаря этому постоянно поддерживаешь отличную физическую форму – никакого фитнеса не надо. К тому же они еще и счастливы. С мужиками, правда, сложнее. Я помню, как обиделся Нодар Одинашвили, который протолкнул тебя в одну из программ, а ты ничего за это не заплатил.
– Денег я никогда не даю, но всегда дарю альбомы, календари, отдаю все, что мне дарят. Всем и всегда делаю подарки. Постоянно. А мне это не бесплатно достается. Сами по себе работы стоят столько, за сколько я их покупаю. Мои клиенты платят за МОЕ, пусть скандально, но известное имя. Можешь ты это усвоить наконец?
– Не могу. И не хочу. Лучше убью тебя, только так можно вскрыть этот нарыв, обнародовать этот беспредел. Начнется расследование. Вот тут-то все и всплывет наружу. Все узнают, что ты никакой не художник, а банальный мифоман.
– Ты идиотка! Ничего не всплывет. Это никому не нужно. Таких, как я, сотни. Только свою жизнь сломаешь. Тебя посадят – и это все, чего ты добьешься.
– Не посадят. Мне уже давно не хочется жить, противно стало, особенно после общения с тобой. Я и себя убью. Хоть что-то правильное сделаю в жизни. Мы жили недолго и совсем не счастливо, но умрем в один день, – сказала Лена и неожиданно вытащила из сумки, которую она так и держала возле себя, пистолет.
Дело приняло неожиданный и нешуточный оборот. Пистолет ходил ходуном в руках Лены, эмоции захлестывали ее, и было видно, что она уже сама не понимает, что делает. На ее лице отчаяние сменялось то решимостью, то страхом.
– Ну что ты тут устраиваешь «три тысячи лет армянскому театру»? – как бы не замечая всей драматичности ситуации, попытался отшутиться Микис. – Хочешь напугать меня газовым пистолетом? Скажу честно, испугался и вообще боюсь тебя.
Его последние слова утонули в грохоте разлетевшихся часов, стоявших на каминной доске, недалеко от кресла Микиса.
Пистолет оказался самым что ни на есть настоящим, и Лена это очень убедительно продемонстрировала. Правда, стрелять по-настоящему она не собиралась. Только хотела нащупать пальцем курок, но руки дрожали и совершенно не слушались. Грохот выстрела и разлетевшихся на камине часов, в которые она случайно попала, совершенно оглушил ее. Лена испугалась, пистолет выпал из рук, она вдруг вся как-то обвалилась. Напряжение всего вечера – подготовка к визиту, дорога, приход в этот дом, встреча с Микисом – дало о себе знать и вырвалось рыданиями наружу.
«Ну все! Это клиника. Сначала шантажировала, потом чуть не прикончила, теперь устроила истерику», – устало подумал Микис, не в силах пошевелиться и не зная, что ему теперь делать. Он верил, что высшие или, скорее, низшие силы никогда не оставят его в безвыходной ситуации. Всегда случалось, пусть маленькое, но чудо, и любая, даже самая экстремальная проблема переходила в новое качество.
Когда в дверь позвонили, и чудо, столь долгожданное и неотвратимое, произошло, Микис удовлетворенно вздохнул: «Свершилось! Все не так безнадежно!» Видно, удача не собирается от него отворачиваться, и кто-то пришел к нему на помощь.
1 2 3 4