)
«Но! – добавил режиссер. – Надо написать тексты ведущей, а то она не в курсе».
«Та-ак, – подумала я. – Минус еще два дня человеческой жизни».
А продюсер вдруг побледнел и спросил: «А где же знаменитости?»
Да. Действительно. Где знаменитости?!
Следующие три дня я не выходила из Останкино. Я?попросила детей принести мне на проходную смену белья и зубную щетку.
Я звонила Лене.
За первые два дня Лена раздобыла режиссера, который снял прелестный английский фильм не для массовой аудитории. Но продюсер кричал, что это на крайняк, а вообще-то нам нужен известный актер-волшебник, который запил.
Тогда мне пришло в голову разжалобить запойного актера, нажав на самую болевую точку. А именно: на ушедших от него жену и детей.
Я позвонила в младшую школу, где безрадостно влачит свое школьное детство моя крошка-дочь. Я сказала, что они просто обязаны организовать клуб фанатов актера-волшебника. Они должны написать ему письма и послать ему в подарок волшебные палочки. Учительница младших классов сказала, что она в недостаточной мере владеет английским. Я сказала, что именно это и радует. Пусть будет коряво. Это сильней разжалобит. Тогда учительница сказала, что палочки делать не из чего. Я сказала, что палочки отлично получатся из тех, которые подают к еде в японском ресторане через дорогу от школы. Учительница сдалась, отменила все познавательные уроки и назначила только уроки рукоделия.
Вот видите! Актер у нас, считай, в кармане!
Но тут восстал режиссер монтажа. Мой злейший друг. Он достаточно ядовито спросил, как я думаю снимать пять привидений и из чего я ему посоветую впоследствии клеить видеоряд.
О боже. Мне захотелось свалить всю вину на грандиозный канал. В конце концов, это была их гениальная задумка – отпустить ведущую в рубище с капюшоном по сырым подвалам под страшную музыку. Но профессиональная этика мне этого не позволила. Я решила выкрутиться чисто по-человечески.
Я собралась сказать то, что я по какому-то недоразумению еще не сказала этому человеку во время немногочисленных предыдущих встреч в багровых тонах. (За монтажным, естественно, столом.) Но, учитывая нервную и все более недоброжелательную обстановку, я решила пока придержать этого человека в друзьях.
Я позвонила Лене и сказала, что нам нужны доказательства существования привидений.
– Это как? – недоуменно спросила Лена.
– Ну… Ведь есть какие-то охотники за привидениями? Какие-то фан-клубы? Какие-то лозоходцы?
Лена сказала, что выяснит.
Она нашла охотников. Они и впрямь приезжали во владения нашего герцога. И подтвердили существование привидений. Они согласились приехать на съемки из Манчестера. Потому что они живут в Манчестере. Они согласились участвовать в съемках на бартерной основе. Они хотели, чтобы взамен мы предоставили им привидений из Михайловского замка.
– Вот видите! – сказала я злорадно.
Но режиссер монтажа не сдавался, язвил.
Он сказал, что нечего им переться из Манчестера, если у них нет визуальных доказательств. Тут уж я решила вероломно нарушить перемирие.
Но все-таки позвонила Лене и сказала, чтобы манчестерские привезли доказательства.
Все, что угодно! Фотографии, голограммы, УЗИ привидений, в конце концов. Звук мы сами подложим!
Лена перезвонила через полчаса и сказала, что охотники что-нибудь найдут. Съемки каких-нибудь привидений. Ничего, если это будут привидения из другого замка?
Я сказала, что – ничего. В конце концов, наш массовый зритель не знает в лицо привидений герцога Аграйла.
Вроде все складывалось. Лена даже заказала гостиницу. А Магнус согласился возить нашу съемочную группу. Потому что он так устал за время нашей поездки, что ему просто необходимо развеяться. Кроме того, он любезно согласился сняться в эпизоде про дядюшку Патрика.
Я даже попала домой. Я хотела поспать и собиралась отключить телефон. Но мне не позволила совесть. Потому что мне все время звонили дети. Они приносили мне рисунки и письма на ломаном английском. Письма были украшены фотографиями и наклейками в виде кошечек и прочей лабуды, которая, несомненно, растопит сердце чувствительного человека, подверженного меланхолии по причине убитой печени.
Я даже сделала пять недостающих волшебных палочек, покрасив их лаком для ногтей.
Ночью позвонила совершенно замотанная Лена. Она сказала, что договорилась о ночлеге у помещиков, у которых будет бал. А потом робко спросила: нельзя ли сократить кагал? Хотя бы за счет администраторов. Ведь она, по большому счету, сделала и их работу. А бездельничать и занимать столько места в провинциальных замках помещиков – это просто дурь какая-то.
Я с Леной была абсолютно согласна. В конце концов, Лена теперь живет без Дорден-Смита. И ей не помешали бы деньги, заработанные ею, и сэкономленные на лоботрясах, решивших развеяться в шотландской глуши. Но это было вне моей компетенции. И я ничем не могла ей помочь.
«И кстати…» – сказала Лена.
Милейший герцог не отменяет своего решения. Но! Он нижайше просит разрешения не тащить в эту глушь своих малолетних детей. Потому что в замке сыро. И?привидения…
Стоп! Что? Милейший герцог хочет сорвать нам эпизод? Мы же договорились, что он будет в семейной обстановке.
Лена напомнила, что он вообще-то паж королевы и идет за королевой первее принца.
Ниче. Путь в тысячу ли начинается с одного шага. И?если воспитанный герцог имел глупость пустить нас на порог, пусть и дальше как-нибудь идет навстречу.
К утру Лена все уладила с герцогом. Он сказал, что вместо жены и детей выпишет в замок свою матушку. Герцогиню, проживающую на юге Англии. Не смотря на свои семьдесят шесть, она сможет вполне шустро создать семейную обстановку.
Я сказала, что матушка – это даже круче.
Лена ликовала.
За день до вылета выяснилось, что тамплиеры хотят перенестись со своим посвящением на поближе. Потому что неофитам уже не терпится. Тогда мы с Леной экстренно передвинули бедного лорда Патрика на потом, а тамплиерам и магистру дали отмашку выезжать в их тайную часовню. Чтобы к моменту нашего прилета все были в боевой готовности.
К вечеру телефон уже не смолкал. Лена перечисляла гостиницы, адреса, явки, которые она зафрахтовала по всей Шотландии. Лена кричала: «А Рослинская часовня? У нас же там съемка музыкантов и физика с листом железа! Настоятель просит внести залог за четыре часа съемок!»
Я прошептала зеленому от ответственности продюсеру: «Мы снимаем Рослинскую часовню?» Продюсер смотрел на меня обалдело. И было ясно, что он уже не в силах нести груз ответственности за все это безумие. И тогда выпавший груз подхватила я. Не то чтобы я такая ответственная. Просто я достаточно безумна.
– Рослинскую часовню – снимаем, да! Предоплату внеси со своей карточки! – прокричала я Лене.
– Угу, – сказала Лена. И побежала платить. Я еще подумала, что после всех печальных событий у Лены карточка должна быть в крепких минусах.
Ночью я хотела лечь спать. Потому что я хотела прилететь за границу в приличном виде.
Но мне это не удалось. Полдвенадцатого мне позвонил мальчик из младшей школы. Он сказал, чуть не плача, что только что закончил свой рисунок для волшебника. Но ему страшно идти с этим рисунком в такой поздний час. И не могла бы я заехать за рисунком.
Вообще-то у меня был вал артефактов, чтобы растопить сердце не только пьющего ранимого актера, но и бронзовое сердце памятника Станиславскому. Но я сказала мальчику «конечно». Они с няней вышли к булочной. Я взяла рисунок. Это был кошмарный рисунок восьмилетнего мальчишки. Там в углу был нарисован человечек, который стрелял из волшебной палочки трассирующими пулями по враждебным силам зла в военных касках.
Я переоделась в пижаму и решила, что соберу сумку завтра. Потому что машина до аэропорта будет только в два часа.
Но тут позвонил режиссер. Он звонил уже из аэропорта, потому что улетал раньше – ему надо было по-быстрому отсмотреть перед съемками площадки. У него был билет до Лондона, потом до Эдинбурга. И обратный?– через две недели.
Режиссер спросил, есть ли у меня сценарии всех фильмов. Я сказала, что у меня есть подробные сценарные планы. Там, на месте, я пропишу тексты ведущей.
Режиссер вздохнул и сказал, что у нас не будет принтера. Поэтому лучше все-таки написать сценарии, чтобы ведущая выучила все в самолете. Режиссер опасался, что ведущая что-нибудь ляпнет про кипенную белизну.
Я прокляла все. И села.
К восьми утра у меня были готовы сценарии с такими прочувствованными текстами про тамплиеров, чокнутых аристократов и провинциальных привидений, что мне срочно захотелось зачитать все это режиссеру. Но режиссер как раз подлетал к Лондону и был недоступен.
Лена позвонила и отчиталась, что все тамплиеры на месте – то есть в тайной часовне, что герцогиня доставлена в замок и осваивается с привидениями, что манчестерцы развлекают ее фотографиями подложных призраков. Короче – все есть.
Да. Конечно.
Я нашла пятьсот долларов заначки и отправила детей покупать матрешек, водку и кавьяр. Ведь надо же было отплатить добром. И еще я хотела привезти Лене в подарок русских сигарет «Вог» с ментолом. Остатки денег дети положили мне на телефон. Потому что они сильно соскучились. Потому что мне некогда было с ними разговаривать последние три недели.
Я внесла изменения в завещание. Я туда вписала, где, в случае чего, перехватить денег.
До двух часов я даже успела умыться и одеться. И?запихала подарки пьющему актеру.
Но в два часа никто не приехал.
Я представила, какая сейчас свистопляска в Останкино, и решила не путаться у них под ногами со своим телефонным беспокойством. Вместо этого я решила накрасить ногти. В три часа никто не приехал. Зато позвонили негодующие операторы из аэропорта. Они орали, что у них триста килограммов железа – всей этой байды, техники. И эту технику оштрафовали и куда-то увезли. Потому что администраторов нет. И потому что на технику нет документов.
Я им сказала, что у меня тоже нет документов, кроме паспорта с британской визой, но они все равно негодовали и орали на меня.
Тогда я все-таки позвонила в Останкино. Но меня сбросили. Раз пять. А к этому времени было уже четыре часа. И я понимала, что по пробкам мы уже не успеем до аэропорта. Мы успеем только до электрички, которая мчится прямиком к взлетно-посадочной полосе. И?я набрала режиссера монтажа. Потому что он тоже летел и должен был что-то знать.
Но режиссер монтажа говорил только матом. Я было решила, что он в одностороннем порядке прервал хлипкое перемирие. Но потом поняла, что это он – от растерянности. От растерянности забыл все другие слова. Потому что он с монтажкой сидел уже четыре часа в Останкино. А мимо него все бегали со страшными лицами и ничего не говорили. Он перезвонил через сорок минут и сказал, что прочел по губам бегающих, что у них вроде бы какие-то проблемы с кэшем.
«Ясно», – сказала я.
На регистрацию мы уже не успевали.
Я надела ролики, вставила в уши наушники и поехала кататься. В парке я встретила мальчика с няней. Он интересовался судьбой своего рисунка. Я присела рядом с мальчиком и сказала, что сегодня у меня никак не получится передать его рисунок. Потому что я не успела на регистрацию. Вот такая я растяпа. Но есть еще ночной самолет. И я непременно отдам его рисунок волшебнику завтра. Завтра к вечеру.
А когда я села на лавку в дальнем углу сада (мне было почему-то стыдно сидеть на виду у людей), мне позвонила Лена.
И голос у нее был какой-то серый. Будто этот голос сожгли вместе с магистром ордена тамплиеров на острове Сите.
– Аглая, – сказала Лена. – Вы меня убили.
Я промямлила, что это ужасно, что нам придется снимать прямо с колес.
– Аглая. Ты ничего не поняла. Мне сейчас позвонили. Позвонили из Останкино. Они сказали отменять съемки. Понимаешь? Не переносить – отменять.
Я сказала, что этого не может быть. Что если грандиозный канал потратил хоть цент на запуск, он из кожи вылезет, а все отобьет. Кроме того (вдруг спасительно вспомнила я), у нас уже вылетел режиссер! У нас режиссер в Лондоне! И он будет ждать нас в Эдинбурге. Потому что ему некуда деваться. Потому что у него обратный билет через две недели.
– Бедный мальчик, – вздохнула Лена и повесила трубку.
Бедный мальчик позвонил через пятнадцать минут. Он сказал, что он – в полнейшем ахуе. Что он сидит в Хитроу. Что у него нет английского. И не очень много денег. Потому что он взял деньги только на гостинцы, а командировочные ему обещали подвезти. И теперь он не знает, что ему делать. А у него через полчаса рейс в Эдинбург. Но он при таком раскладе боится забираться в глубь острова. Потому что (при его знании английского) его оттуда будет проблематично извлечь. И – главное – он не протянет две недели! Ни в глубине острова, ни даже в цивилизованном Хитроу!
У него не хватит денег, чтобы перебронировать обратный билет на сегодня. А ему из Москвы говорят какую-то чушь! И обещают забрать через два дня!
Это были выходные. Режиссеру светил уик-энд за границей. Не каждый себе это может позволить.
Я перезвонила Лене и сказала – может, она заберет мальчика из аэропорта?
Лена вздохнула.
А потом поинтересовалась, что ей говорить всем этим людям? Которые еще вчера считали ее приличным человеком?
Это был вопрос.
Что говорить великому магистру и неофитам, сидевших ради нас в ебенях? Что сказать герцогу? И его матушке? Которые ломанулись в еще большие ебеня и теперь играют там в покер с манчестерскими охотниками за привидениями?
Что сказать Стюарту, физику, которые, вооружившись аутентичными инструментами, сидят в специально арендованной для них часовне? Под ропот туристов со всего мира, оттесненных по нашей прихоти от дверей прославленного места отправления религиозного культа?
И что сказать, в конце концов, помещикам, когда они придут в себя средь шумного бала?!
Я сказала, что мы что-нибудь придумаем. Мы пошлем им официальное объяснение самого грандиозного канала. Это все-таки главный канал, а не собачка накакала.
Но канал не подавал никаких признаков жизни.
Мои звонки сбрасывали. А потом все телефоны оказались вне зоны доступа.
Я добралась до дома и вступила в переписку.
Это был самый кошмарный уик-энд в моей жизни. Потому что обиженный герцог сообщил, что вообще-то он в контрах с матушкой и был готов терпеть ее только из-за наших съемок. И теперь эту матушку забрал к себе брат герцога, Дэвид. Потому что он известный филантроп. И матушка теперь пьет кровь из филантропа, а герцогу от этого не легче. Потому что ему теперь даже словом не с кем перекинуться в этом богом забытом месте.
Также со мной вели активную переписку тамплиеры Шотландии. И переписка эта была не самой приятной. Я даже в какой-то момент почувствовала себя героиней романа «Маятник Фуко», на которую охотятся все тамплиеры мира.
Но главное, мне было совершенно нечего ответить этим людям. Потому что я ничего не знала. Потому что мне никто ничего не сообщил. В какой-то момент я даже подумала, что все подумали, будто я благополучно улетела в Шотландию и снимаю там своих безумцев. Без камер и кассет. Арестованных на таможне.
Единственное, что я смогла слепить, – это какое-то жалобное блеянье от лица творческой группы. Лица, которое я так неосторожно продемонстрировала всем персонажам и теперь мне его там будет стыдно показать. Если меня, вопреки ожиданиям, не объявят персоной нон грата.
Я написала, что мы все шокированы (это была сущая правда), мы ничего не знаем (и это тоже), что руководство канала непременно даст свои объяснения (вот в этом я уверена не была) и конечно же извинится (а этого точно не будет). И еще я нижайше просила винить во всем меня. Пока вину не возьмет канал. А вот Лену Дорден-Смит ни в чем не винить. Потому что она не хотела с нами связываться. И правильно.
Лене я тоже послала письмо. Я хотела написать ей что-то хорошее. А получилось – то же жалобное блеянье.
А Лена мне написала, что ей теперь стыдно пойти в приличное общество. И она сидит дома и смотрит в окно. И ей написал Дэвид Кэмпбелл. Потому что он ее старый друг и он жалеет ее, дуреху, связавшуюся с подлецами.
Мне Дэвид Кэмпбелл тоже написал письмо.
Он написал, что когда-то, когда в нашей стране была перестройка, весь мир был шокирован, как бесправен и ничтожен был советский народ. И все филантропы мира кинулись помогать этому народу, чтобы он встал на ноги. Филантропы помогали чем могли – и одежду слали, и посылки с консервами. Как на фронт.
Но теперь, после всей этой истории и после моего беспомощного письма, филантроп и издатель Кэмпбелл понял. Что все было напрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
«Но! – добавил режиссер. – Надо написать тексты ведущей, а то она не в курсе».
«Та-ак, – подумала я. – Минус еще два дня человеческой жизни».
А продюсер вдруг побледнел и спросил: «А где же знаменитости?»
Да. Действительно. Где знаменитости?!
Следующие три дня я не выходила из Останкино. Я?попросила детей принести мне на проходную смену белья и зубную щетку.
Я звонила Лене.
За первые два дня Лена раздобыла режиссера, который снял прелестный английский фильм не для массовой аудитории. Но продюсер кричал, что это на крайняк, а вообще-то нам нужен известный актер-волшебник, который запил.
Тогда мне пришло в голову разжалобить запойного актера, нажав на самую болевую точку. А именно: на ушедших от него жену и детей.
Я позвонила в младшую школу, где безрадостно влачит свое школьное детство моя крошка-дочь. Я сказала, что они просто обязаны организовать клуб фанатов актера-волшебника. Они должны написать ему письма и послать ему в подарок волшебные палочки. Учительница младших классов сказала, что она в недостаточной мере владеет английским. Я сказала, что именно это и радует. Пусть будет коряво. Это сильней разжалобит. Тогда учительница сказала, что палочки делать не из чего. Я сказала, что палочки отлично получатся из тех, которые подают к еде в японском ресторане через дорогу от школы. Учительница сдалась, отменила все познавательные уроки и назначила только уроки рукоделия.
Вот видите! Актер у нас, считай, в кармане!
Но тут восстал режиссер монтажа. Мой злейший друг. Он достаточно ядовито спросил, как я думаю снимать пять привидений и из чего я ему посоветую впоследствии клеить видеоряд.
О боже. Мне захотелось свалить всю вину на грандиозный канал. В конце концов, это была их гениальная задумка – отпустить ведущую в рубище с капюшоном по сырым подвалам под страшную музыку. Но профессиональная этика мне этого не позволила. Я решила выкрутиться чисто по-человечески.
Я собралась сказать то, что я по какому-то недоразумению еще не сказала этому человеку во время немногочисленных предыдущих встреч в багровых тонах. (За монтажным, естественно, столом.) Но, учитывая нервную и все более недоброжелательную обстановку, я решила пока придержать этого человека в друзьях.
Я позвонила Лене и сказала, что нам нужны доказательства существования привидений.
– Это как? – недоуменно спросила Лена.
– Ну… Ведь есть какие-то охотники за привидениями? Какие-то фан-клубы? Какие-то лозоходцы?
Лена сказала, что выяснит.
Она нашла охотников. Они и впрямь приезжали во владения нашего герцога. И подтвердили существование привидений. Они согласились приехать на съемки из Манчестера. Потому что они живут в Манчестере. Они согласились участвовать в съемках на бартерной основе. Они хотели, чтобы взамен мы предоставили им привидений из Михайловского замка.
– Вот видите! – сказала я злорадно.
Но режиссер монтажа не сдавался, язвил.
Он сказал, что нечего им переться из Манчестера, если у них нет визуальных доказательств. Тут уж я решила вероломно нарушить перемирие.
Но все-таки позвонила Лене и сказала, чтобы манчестерские привезли доказательства.
Все, что угодно! Фотографии, голограммы, УЗИ привидений, в конце концов. Звук мы сами подложим!
Лена перезвонила через полчаса и сказала, что охотники что-нибудь найдут. Съемки каких-нибудь привидений. Ничего, если это будут привидения из другого замка?
Я сказала, что – ничего. В конце концов, наш массовый зритель не знает в лицо привидений герцога Аграйла.
Вроде все складывалось. Лена даже заказала гостиницу. А Магнус согласился возить нашу съемочную группу. Потому что он так устал за время нашей поездки, что ему просто необходимо развеяться. Кроме того, он любезно согласился сняться в эпизоде про дядюшку Патрика.
Я даже попала домой. Я хотела поспать и собиралась отключить телефон. Но мне не позволила совесть. Потому что мне все время звонили дети. Они приносили мне рисунки и письма на ломаном английском. Письма были украшены фотографиями и наклейками в виде кошечек и прочей лабуды, которая, несомненно, растопит сердце чувствительного человека, подверженного меланхолии по причине убитой печени.
Я даже сделала пять недостающих волшебных палочек, покрасив их лаком для ногтей.
Ночью позвонила совершенно замотанная Лена. Она сказала, что договорилась о ночлеге у помещиков, у которых будет бал. А потом робко спросила: нельзя ли сократить кагал? Хотя бы за счет администраторов. Ведь она, по большому счету, сделала и их работу. А бездельничать и занимать столько места в провинциальных замках помещиков – это просто дурь какая-то.
Я с Леной была абсолютно согласна. В конце концов, Лена теперь живет без Дорден-Смита. И ей не помешали бы деньги, заработанные ею, и сэкономленные на лоботрясах, решивших развеяться в шотландской глуши. Но это было вне моей компетенции. И я ничем не могла ей помочь.
«И кстати…» – сказала Лена.
Милейший герцог не отменяет своего решения. Но! Он нижайше просит разрешения не тащить в эту глушь своих малолетних детей. Потому что в замке сыро. И?привидения…
Стоп! Что? Милейший герцог хочет сорвать нам эпизод? Мы же договорились, что он будет в семейной обстановке.
Лена напомнила, что он вообще-то паж королевы и идет за королевой первее принца.
Ниче. Путь в тысячу ли начинается с одного шага. И?если воспитанный герцог имел глупость пустить нас на порог, пусть и дальше как-нибудь идет навстречу.
К утру Лена все уладила с герцогом. Он сказал, что вместо жены и детей выпишет в замок свою матушку. Герцогиню, проживающую на юге Англии. Не смотря на свои семьдесят шесть, она сможет вполне шустро создать семейную обстановку.
Я сказала, что матушка – это даже круче.
Лена ликовала.
За день до вылета выяснилось, что тамплиеры хотят перенестись со своим посвящением на поближе. Потому что неофитам уже не терпится. Тогда мы с Леной экстренно передвинули бедного лорда Патрика на потом, а тамплиерам и магистру дали отмашку выезжать в их тайную часовню. Чтобы к моменту нашего прилета все были в боевой готовности.
К вечеру телефон уже не смолкал. Лена перечисляла гостиницы, адреса, явки, которые она зафрахтовала по всей Шотландии. Лена кричала: «А Рослинская часовня? У нас же там съемка музыкантов и физика с листом железа! Настоятель просит внести залог за четыре часа съемок!»
Я прошептала зеленому от ответственности продюсеру: «Мы снимаем Рослинскую часовню?» Продюсер смотрел на меня обалдело. И было ясно, что он уже не в силах нести груз ответственности за все это безумие. И тогда выпавший груз подхватила я. Не то чтобы я такая ответственная. Просто я достаточно безумна.
– Рослинскую часовню – снимаем, да! Предоплату внеси со своей карточки! – прокричала я Лене.
– Угу, – сказала Лена. И побежала платить. Я еще подумала, что после всех печальных событий у Лены карточка должна быть в крепких минусах.
Ночью я хотела лечь спать. Потому что я хотела прилететь за границу в приличном виде.
Но мне это не удалось. Полдвенадцатого мне позвонил мальчик из младшей школы. Он сказал, чуть не плача, что только что закончил свой рисунок для волшебника. Но ему страшно идти с этим рисунком в такой поздний час. И не могла бы я заехать за рисунком.
Вообще-то у меня был вал артефактов, чтобы растопить сердце не только пьющего ранимого актера, но и бронзовое сердце памятника Станиславскому. Но я сказала мальчику «конечно». Они с няней вышли к булочной. Я взяла рисунок. Это был кошмарный рисунок восьмилетнего мальчишки. Там в углу был нарисован человечек, который стрелял из волшебной палочки трассирующими пулями по враждебным силам зла в военных касках.
Я переоделась в пижаму и решила, что соберу сумку завтра. Потому что машина до аэропорта будет только в два часа.
Но тут позвонил режиссер. Он звонил уже из аэропорта, потому что улетал раньше – ему надо было по-быстрому отсмотреть перед съемками площадки. У него был билет до Лондона, потом до Эдинбурга. И обратный?– через две недели.
Режиссер спросил, есть ли у меня сценарии всех фильмов. Я сказала, что у меня есть подробные сценарные планы. Там, на месте, я пропишу тексты ведущей.
Режиссер вздохнул и сказал, что у нас не будет принтера. Поэтому лучше все-таки написать сценарии, чтобы ведущая выучила все в самолете. Режиссер опасался, что ведущая что-нибудь ляпнет про кипенную белизну.
Я прокляла все. И села.
К восьми утра у меня были готовы сценарии с такими прочувствованными текстами про тамплиеров, чокнутых аристократов и провинциальных привидений, что мне срочно захотелось зачитать все это режиссеру. Но режиссер как раз подлетал к Лондону и был недоступен.
Лена позвонила и отчиталась, что все тамплиеры на месте – то есть в тайной часовне, что герцогиня доставлена в замок и осваивается с привидениями, что манчестерцы развлекают ее фотографиями подложных призраков. Короче – все есть.
Да. Конечно.
Я нашла пятьсот долларов заначки и отправила детей покупать матрешек, водку и кавьяр. Ведь надо же было отплатить добром. И еще я хотела привезти Лене в подарок русских сигарет «Вог» с ментолом. Остатки денег дети положили мне на телефон. Потому что они сильно соскучились. Потому что мне некогда было с ними разговаривать последние три недели.
Я внесла изменения в завещание. Я туда вписала, где, в случае чего, перехватить денег.
До двух часов я даже успела умыться и одеться. И?запихала подарки пьющему актеру.
Но в два часа никто не приехал.
Я представила, какая сейчас свистопляска в Останкино, и решила не путаться у них под ногами со своим телефонным беспокойством. Вместо этого я решила накрасить ногти. В три часа никто не приехал. Зато позвонили негодующие операторы из аэропорта. Они орали, что у них триста килограммов железа – всей этой байды, техники. И эту технику оштрафовали и куда-то увезли. Потому что администраторов нет. И потому что на технику нет документов.
Я им сказала, что у меня тоже нет документов, кроме паспорта с британской визой, но они все равно негодовали и орали на меня.
Тогда я все-таки позвонила в Останкино. Но меня сбросили. Раз пять. А к этому времени было уже четыре часа. И я понимала, что по пробкам мы уже не успеем до аэропорта. Мы успеем только до электрички, которая мчится прямиком к взлетно-посадочной полосе. И?я набрала режиссера монтажа. Потому что он тоже летел и должен был что-то знать.
Но режиссер монтажа говорил только матом. Я было решила, что он в одностороннем порядке прервал хлипкое перемирие. Но потом поняла, что это он – от растерянности. От растерянности забыл все другие слова. Потому что он с монтажкой сидел уже четыре часа в Останкино. А мимо него все бегали со страшными лицами и ничего не говорили. Он перезвонил через сорок минут и сказал, что прочел по губам бегающих, что у них вроде бы какие-то проблемы с кэшем.
«Ясно», – сказала я.
На регистрацию мы уже не успевали.
Я надела ролики, вставила в уши наушники и поехала кататься. В парке я встретила мальчика с няней. Он интересовался судьбой своего рисунка. Я присела рядом с мальчиком и сказала, что сегодня у меня никак не получится передать его рисунок. Потому что я не успела на регистрацию. Вот такая я растяпа. Но есть еще ночной самолет. И я непременно отдам его рисунок волшебнику завтра. Завтра к вечеру.
А когда я села на лавку в дальнем углу сада (мне было почему-то стыдно сидеть на виду у людей), мне позвонила Лена.
И голос у нее был какой-то серый. Будто этот голос сожгли вместе с магистром ордена тамплиеров на острове Сите.
– Аглая, – сказала Лена. – Вы меня убили.
Я промямлила, что это ужасно, что нам придется снимать прямо с колес.
– Аглая. Ты ничего не поняла. Мне сейчас позвонили. Позвонили из Останкино. Они сказали отменять съемки. Понимаешь? Не переносить – отменять.
Я сказала, что этого не может быть. Что если грандиозный канал потратил хоть цент на запуск, он из кожи вылезет, а все отобьет. Кроме того (вдруг спасительно вспомнила я), у нас уже вылетел режиссер! У нас режиссер в Лондоне! И он будет ждать нас в Эдинбурге. Потому что ему некуда деваться. Потому что у него обратный билет через две недели.
– Бедный мальчик, – вздохнула Лена и повесила трубку.
Бедный мальчик позвонил через пятнадцать минут. Он сказал, что он – в полнейшем ахуе. Что он сидит в Хитроу. Что у него нет английского. И не очень много денег. Потому что он взял деньги только на гостинцы, а командировочные ему обещали подвезти. И теперь он не знает, что ему делать. А у него через полчаса рейс в Эдинбург. Но он при таком раскладе боится забираться в глубь острова. Потому что (при его знании английского) его оттуда будет проблематично извлечь. И – главное – он не протянет две недели! Ни в глубине острова, ни даже в цивилизованном Хитроу!
У него не хватит денег, чтобы перебронировать обратный билет на сегодня. А ему из Москвы говорят какую-то чушь! И обещают забрать через два дня!
Это были выходные. Режиссеру светил уик-энд за границей. Не каждый себе это может позволить.
Я перезвонила Лене и сказала – может, она заберет мальчика из аэропорта?
Лена вздохнула.
А потом поинтересовалась, что ей говорить всем этим людям? Которые еще вчера считали ее приличным человеком?
Это был вопрос.
Что говорить великому магистру и неофитам, сидевших ради нас в ебенях? Что сказать герцогу? И его матушке? Которые ломанулись в еще большие ебеня и теперь играют там в покер с манчестерскими охотниками за привидениями?
Что сказать Стюарту, физику, которые, вооружившись аутентичными инструментами, сидят в специально арендованной для них часовне? Под ропот туристов со всего мира, оттесненных по нашей прихоти от дверей прославленного места отправления религиозного культа?
И что сказать, в конце концов, помещикам, когда они придут в себя средь шумного бала?!
Я сказала, что мы что-нибудь придумаем. Мы пошлем им официальное объяснение самого грандиозного канала. Это все-таки главный канал, а не собачка накакала.
Но канал не подавал никаких признаков жизни.
Мои звонки сбрасывали. А потом все телефоны оказались вне зоны доступа.
Я добралась до дома и вступила в переписку.
Это был самый кошмарный уик-энд в моей жизни. Потому что обиженный герцог сообщил, что вообще-то он в контрах с матушкой и был готов терпеть ее только из-за наших съемок. И теперь эту матушку забрал к себе брат герцога, Дэвид. Потому что он известный филантроп. И матушка теперь пьет кровь из филантропа, а герцогу от этого не легче. Потому что ему теперь даже словом не с кем перекинуться в этом богом забытом месте.
Также со мной вели активную переписку тамплиеры Шотландии. И переписка эта была не самой приятной. Я даже в какой-то момент почувствовала себя героиней романа «Маятник Фуко», на которую охотятся все тамплиеры мира.
Но главное, мне было совершенно нечего ответить этим людям. Потому что я ничего не знала. Потому что мне никто ничего не сообщил. В какой-то момент я даже подумала, что все подумали, будто я благополучно улетела в Шотландию и снимаю там своих безумцев. Без камер и кассет. Арестованных на таможне.
Единственное, что я смогла слепить, – это какое-то жалобное блеянье от лица творческой группы. Лица, которое я так неосторожно продемонстрировала всем персонажам и теперь мне его там будет стыдно показать. Если меня, вопреки ожиданиям, не объявят персоной нон грата.
Я написала, что мы все шокированы (это была сущая правда), мы ничего не знаем (и это тоже), что руководство канала непременно даст свои объяснения (вот в этом я уверена не была) и конечно же извинится (а этого точно не будет). И еще я нижайше просила винить во всем меня. Пока вину не возьмет канал. А вот Лену Дорден-Смит ни в чем не винить. Потому что она не хотела с нами связываться. И правильно.
Лене я тоже послала письмо. Я хотела написать ей что-то хорошее. А получилось – то же жалобное блеянье.
А Лена мне написала, что ей теперь стыдно пойти в приличное общество. И она сидит дома и смотрит в окно. И ей написал Дэвид Кэмпбелл. Потому что он ее старый друг и он жалеет ее, дуреху, связавшуюся с подлецами.
Мне Дэвид Кэмпбелл тоже написал письмо.
Он написал, что когда-то, когда в нашей стране была перестройка, весь мир был шокирован, как бесправен и ничтожен был советский народ. И все филантропы мира кинулись помогать этому народу, чтобы он встал на ноги. Филантропы помогали чем могли – и одежду слали, и посылки с консервами. Как на фронт.
Но теперь, после всей этой истории и после моего беспомощного письма, филантроп и издатель Кэмпбелл понял. Что все было напрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29