Наконец, он хватил кулаком по столу и хрипло поклялся:
— Гром меня разрази! Я убью его1
Сен-Поль подбежал к нему и поцеловал его в коленку к великому удивлению Луитпольда. Филипп дрожал в своей шубе.
— Я должен ехать домой, домой! — капризно повторял он. — Я смертельно болен. Я должен умереть во Франции.
— А где король английский? — спросил маркиз, зная отлично, где он.
— Тьма кромешная побери его! — воскликнул Сен-Поль. — Он у моей сестры. Они оба стараются подарить мне племянника.
— Ого! — проговорил Монферрат. — Вот оно что. Ну, мы так и будем знать, где его больное место. Нам следовало бы привлечь и короля наваррского в нашу компанию.
— Судя по всему, он и без того уж наш, — заметил окончательно проснувшийся герцог Бургундский.
Эрцгерцог не успел вернуться в свое новое помещение в доме епископа, как послал за своими астрологами и спросил их, может ли он убить короля Англии.
— Нет, не можете, государь наш! — ответили они.
— Как так? — спросил он.
— Наука наша нам открыла, что он проживет сто лет.
— Это замечательно! — воскликнул эрцгерцог. — Но какие же это будут годы?
— Господин наш! — ответили астрологи. — Будут они разные, но многие из них носят багровую окраску.
— Я постараюсь, чтобы это так и было. Можете идти.
Маркиз не посылал за астрологами, а пошел прямо на Верблюжью улицу к дому Жанны и с большим усердием наблюдал у дверей, как выйдет оттуда король Ричард — со свитой или один? Но не за одним только этим домом он следил: его занимало гораздо большее. Тесные улицы Акры были битком набиты отбросами человечества. Тут кишели мужчины и женщины, загаженные от природы или от гнусной жизни, безволосые, малорослые распутники с лицами в болячках, со словно ошпаренными головами, всякие прелестницы, а также бесстыжие, как собаки, беззвучно ступающие арабы, греки, сводники и отвратительные сводницы. Здесь проворно и тихонько совершались убийства. С самого своего прихода Монферрат заметил, как это тут выходило.
Из какого-то гнусного притона показался в сумерки нормандский рыцарь Гамон де Ротру и пошел себе в Верблюжью улицу в своем небрежно накинутом плаще. Как он ни был изящен, рыцарь безумно любил презренную тварь, от которой вышел; он нагнулся и поцеловал избитый порог ее жилища. Он еще стоял на коленях при свете небольшой лампочки, когда из темноты, позади него, вышел, крадучись, как кошка, высокий тощий человек, весь в белом.
— Привет тебе, господин! — проговорил он и глубоко всадил свой кинжал в бок Гамону.
Гот, не издав ни звука, откинул голову назад, пошатнулся, только раз вздохнул, как человек усталый, и упал прямо на руки убийцы, который, как любимую девушку, нежно поддержал его. Затем, дотащив жертву за плечи до сточной канавы, убийца спустил ее туда в глубокой темноте, а сам исчез. Монферрат проворчал про себя:
— Чисто обделано дельце! Надо допытаться, кто такой этот мастер своего дела?
Он пошел прочь, весь углубившись в эту мысль, и даже позабыл думать о своем кровном враге.
В то время сидел в остроге некий шейх Моффадин, один из заложников султана по делу возвращения Честного Креста. Маркиз пошел повидаться с ним.
— Скажи мне, шейх, кто из вашего племени очень высок ростом и очень легок на ходу? Одет он в белое с головы до ног, и пристойно убивает он людей, как будто любит мертвых. А, убивая, восклицает: «Привет тебе, господин!»
— На нашем языке мы зовем его ассассином, — отвечал шейх. — Но он вовсе не из наших. Это — слуга Старца, который обитает в горах Ливана.
— Какого это старика, Моффадин?
— Ничего больше не скажу вам про него, — отвечал шейх. — Прибавлю только, что он — господин многих таких же слуг, которые служат ему верно и безмолвно. Он ненавидит султана, а султан — его.
А чем же они ему служат? Тем, что убивают? Да. Они убивают каждого, кого он укажет, и за это удостаиваются (или думают, что удостаиваются) райского блаженства.
— Имя этого старика, конечно, — Смерть, клянусь Спасителем! — воскликнул маркиз.
— Нет, его имя — Синан. Но назвать его Смертью было бы вернее.
А где бы мне ухитриться поговорить с кем-нибудь из его слуг? — спросил маркиз и прибавил: — Видишь ли, моей жизни угрожает опасность: у меня есть враги, которые мне надоедают.
— Ты найдешь их у Мушиной Башни, но только поздней ночью. Там всегда кто-нибудь из них прогуливается. Отыщи того человека, которого ты видел, и не бойся. Подойди к нему и приветствуй его по его собственному обычаю — лобзаньем и словами: «О, Али! О, Абдаллах, слуга Али!»
Очень тебе благодарен, Моффадин! — проговорил маркиз.
Ту самую ночь Жанна провела в муках. Ни король Ричард, ни врачи не решались отойти от нее. А на заре она разрешилась сыном, здоровым ребенком, и заснула крепким сном. Ричард посадил подле нее двух чернокожих женщин отгонять мух и запретил им отходить от нее под страхом смертной казни. Затем, распорядившись насчет всего, что было нужно для ребенка и тому подобное, он вернулся к себе один по белевшим улицам, славословя Господа.
Глава IV
О МУШИНОЙ БАШНЕ, О СЕН-ПОЛЕ И О МАРКИЗЕ МОНФЕРРАТЕ
В церкви святого Лазаря у Рыцарей в первый Спас сын Жанны и Ричарда был окрещен аббатом из Пуатье. Его восприемниками были граф Шампанский, ярл Лейчестер и, заочно, королева-мать. Ему дали имя Фульк.
В ту самую минуту, когда его мазали миром, ударил церковный колокол. И в ту же минуту Жиль де Герден плюнул на мостовой у самой церкви. Но Сен-Поль сказал ему:
— Надо бы нам, Жиль, сделать что-нибудь получше, чем простой плевок! А Жиль воскликнул:
— Пусть на него так точно плюнет Господь Бог!
— Ну уж, Он-то! — с горьким смехом возразил Сен-Поль. — Он помогает только тем, кто сам себе помощник.
Я не могу сам себе помочь, Евстахий! — сказал Герден. — Я уж пытался. Он был у меня в руках в Мессине безоружный Но он только посмотрел мне прямо в лицо — и я… Я не мог ничего ему сделать.
— Так бей его в спину!
— Надеюсь, до этого дело не дойдет, — заметил Жиль. — Но может дойти, если нельзя будет иначе!
— Пойдем со мной сегодня ночью к Мушиной Башне, — сказал Сен-Поль. Вот уж возвращается из церкви моя бесстыжая сестрица. Я не могу тут оставаться.
— А я останусь, — возразил Герден.
Из церкви вышли король Ричард и Жанна. За ними на щите несли ребенка. Жанна, которой было еще очень трудно двигаться не шатаясь, не заметила Жиля, но Жиль видел ее прекрасно, и его красное лицо почернело. В то время, как он стоял, поглядывая на нее, разинув рот, и его сухой язык прилип у него к гортани, им овладело страшное озлобление. А когда она прошла мимо, пошатываясь от слабости, едва в состоянии прямо держать свою прелестную головку, он поднял глаза к побелевшему небу и пристально посмотрел на солнце, дивясь, откуда ж это могла свалиться на него такая жестокость? Да, она сидит в нем, в этом позлащенном короле, таком же безжалостном, как жгучее солнце, и таком же быстром и блестящем, как оно! О, трус, трус! В эту минуту Жиль мог бы наброситься на Ричарда и, как собака, изодрать его могучие плечи. Погрызть — вот его единственное утешение! Он вытянул свою руку и запустил в нее зубы.
А король Ричард, высоко закину голову, сел на коня на церковном дворе и среди толпы поехал впереди носилок Жанны, направляясь к Верблюжьей улице. Его сквайры бросали серебряные монеты в кучи народа, стоявшего на пути. Войдя в дом, он уложил Жанну на постель, а сам стал перед ней, подняв высоко ее ребенка. Сам он был в таком приподнятом настроении, которое не знало препон. Жанна, ослабевшая и такая худенькая, что казалась почти прозрачным, бестелесным видением, тихо улыбалась, как улыбаются слабосильные, когда их только что уложат в постель.
— Эй, Фульк Анжуйский! — запел Ричард. — Фульк, сын Ричарда, сына Генриха, сына Джеффри, сына Фулька! Фульк, сын мой Фульк! Я сейчас посвящу тебя в рыцари!
Одной рукой держа ребенка, другой он вынул из ножен свой длинный меч и плашмя приложил его к покачивающейся головке малютки.
— Встань, сэр Фульк Анжуйский, верный рыцарь своего дома! Ты будешь господином де Кюньи, когда я вернусь домой с тобой. Клянусь Ликом Господним! — воскликнул он, как будто что-то вдруг припомнив. — Надо ему достать примету — ветку терновника!
— Дорогой, возлюбленный мой господин! — лепетала Жанна, чуть живая от потери сил. Но он продолжал бесноваться.
— Когда я, Фульк, как ты теперь, лежал голенький под боком у матери, отец послал за веткой терновника и заткнул ее за мою подушку, будто я сам ее держу. Как же ты-то будешь без нее, мой мальчик? Разве ты не из терноносцев?
Ричард положил ребенка на руки няньки, подошел к дверям и давай выкликать Гастона Беарнца, дофина Овернского, Меркадэ и самого черта! Епископ Солсбери прибежал на крик короля.
— Епископ! Ты должен сегодня сослужить мне службу! — промолвил король Ричард. — Садись на корабль и отчаливай живо, дружище! Доплывешь до Бордо, а оттуда, верхом, по болотам, за Анжер. Там ты сорви для меня ветку терновника — и духом назад! Мне ее необходимо иметь, говорю тебе — так поезжай! Торопись, епископ! Бог да будет с тобой!
Епископ начал было бормотать:
— Но, государь…
— Я тебе больше не государь, если твой корабль еще будет виден на закате! — возразил Ричард. — Зови меня тогда, скорее, князем дьявола! Пойди, повидайся с моим канцлером, снеси ему мой перстень, да ничего не забудь! Убирайся же, да живо назад!
— О, государь, постойте! — воскликнул в отчаянии епископ. — Да ведь до Пасхи терна не будет, а у нас еще только первый Спас!
— Бог сотворит чудо, я уверен! — возразил король. — Ступай же!
И, буквально вытолкав епископа за дверь, он вернулся к Жанне. Она лежала в глубоком обмороке. Это опять привело его в бешенство, но уже иного рода. Он грохнулся на колени, потом подхватил ее на руки и принялся носить по комнате. Он кричал на всех святых и на самого Бога, вытворял всякие безумные выходки и только одну разумную вещь упустил из виду — позвать врачей. Наконец, вошел аббат Мило, он спас Жанну от него для дальнейших предопределений Господа.
Придя в Замок к королеве, граф Сен-Поль застал там маркиза. Беранжера тоже лежала бледная, дрожащая, и то сжимала, то разжимала свои маленькие ручки. Монферрат стоял у нее в головах. Три из ее дам окружали ее на коленях, шепча ей что-то на ее родном языке и предлагая то апельсиновой воды, то леденцов, то опахало из перьев, Сеп-Поль остановился так, чтобы она могла его видеть, и преклонил колени.
— Мадам! — обратился он к ней. — Как здоровье вашей милости?
Маленькая женщина вздрогнула, но не проявила никакого внимания.
— Государыня! — начал опять Сен-Поль. — Я — пэр земли французской, но прежде всего я — рыцарь! Я дерзнул сюда явиться, чтобы послужить вашей милости, вместе с моими людьми. Прошу вас вымолвить хоть слово!
Маркиз сложил руки. С его широкого белого лица было хоть картину писать!
Ладони королевы Беранжеры были в кровь исцарапаны ее ноготочками, содравшими кожу. Она вся побелела, в ее черных сверкающих глазах не было видно зрачков. Когда Сен-Поль заговорил с ней вторично, она вся задрожала до того, что не могла сдержать себя и принялась метаться головой по подушкам. Но вот она заговорила:
— Я страдаю, ужасно страдаю! То, что мне приходится терпеть, превосходит всякое понимание; ни одна девушка не выносила ничего подобного. Где же Бог? Где Мария? Где ангелы?
— Милая наша, дорогая государыня! — заворковали вокруг нее женщины, одна даже погладила рукой по ее лицу. Но королева стряхнула прочь эту руку и продолжала ныть, жалуясь даже откровеннее, чем сама хотела.
— Можно ли так поступать с королевской дочерью, Господи Иисусе Христе? Что ж это за супружество, когда новобрачную бросают в самый день свадьбы?
Она вскочила на своей постели в присутствии мужчин, схватила себя за грудь и завопила:
— Она родила ему ребенка! Он теперь с ней! А я разве не годна для того, чтобы иметь детей? Или здесь никогда молока не будет? О, о… Такого позора я не могу снести!
Она закрыла лицо руками и принялась раскачиваться в кровати.
Монферрат был действительно тронут. Он сказал тихонько Сен-Полю:
На что же мы, рыцари, если можем терпеть такую несправедливость?
— О, Боже! Помоги поправить дело! — промолвил Сен-Поль, всхлипывая.
— И Он поправит, — проговорил Монферрат. — Если мы сами Ему поможем!
Это замечание напомнило Сен-Полю его собственные слова Жилю де Гердену. Он поспешил броситься перед королевой на колени, чтобы запечатлеть свою преданность.
— Дама моя Беранжера! — горячо воскликнул он. — Возьмите меня в свои ратники! Я дурной человек, но, конечно, не такой дурной, как он. Пустите меня сразиться с ним за вас!
Королева нетерпеливо качнула головой.
— Ну, что вы можете поделать против такого славного человека? Он — величайший о мире властелин.
— О, Donicncddio! — рыкнул маркиз. — У меня кое-что найдется, чтобы посбить эту славу— Любезная наша государыня! Мы пойдем помолимся, чтобы Бог послал вам здоровья.
Приложившись к ее ручке, он увлек за собой Сен-Поля, который весь дрожал от наплыва мыслей, пламенным потоком охвативших его.
— О, клянусь моей душой, маркиз! — воскликнул юноша, когда они опять вышли на свет Божий. — Что же бы нам сделать, чтобы загладить эти злодейства?
Маркиз лукаво взглянул на него.
— Прикончить негодяя, который натворил их.
— Но чисто ли мы поступим, маркиз? Нет ли у нас тут каких собственных задних мыслей?
— Дело довольно "истое! Придешь ли ты к Мушиной Башне сегодня ночью?
— Да, да, приду! — отозвался Сен-Поль.
Только смотри, со ной будет человек, который может сослужить нам службу! — продолжал маркиз.
— А! — сказал Сен-Поль. — И со мной тоже. Маркиз почесал нос.
— Гм! — промычал он наставительно. — А кто он, может быть, этот ваш человек, Сен-Поль?
— А вот кто: человек, который имеет столько же причин ненавидеть Ричарда, как и эта бедная дама.
— Да кто же он?
— Поклонник моей сестры Жанны.
— Клянусь Причастием! — — воскликнул Монферрат. — Нас будет целая компания влюбленных.
На том они и распростились.
Мушиная Башня стоит в стороне от города, на песчаной косе, которая раздваивается и как бы двумя крюками охватывает болотину, покрытую пенистым илом, морской травой и отбросами — словом, всем, что только попадается мусору и грязи в стоячей воде. Только перед ней лежит часть моря, где уже начинаются прилив и отлив, хотя ленивые, не выше полуфута; с Другой же стороны тянется плотина, которая подходит к городской стене. Над этим омертвелым болотом и вокруг него день и ночь вы услышите жужжанье бесчисленного множества больших мух, а в полдень можно даже видеть, как они плотной завесой висят в тяжелом воздухе. Говорят, это оттого, что в глубокой древности здесь совершались гекатомбы в честь идолов. Но есть и другая, более правдоподобная причина: эта болотина — просто кладбище мертвечины, и она отвратительно воняет. Всякая падаль, которую бросают с городских стен, приплывает сюда и остается тут гнить. Мухи поживляются здесь, чем случится. Им приходится делиться добычей с водяными и земными тварями, крупные рыбы приплывают сюда покормиться, а по ночам шакалы и гиены спускаются с гор и пожирают то, что им удастся стянуть. Но не раз случалось, что акулы стаскивали этих хищников в воду и лакомились свежим мясцом, если им позволяла их сестра-акула. Как бы то ни было, это место одарено ужасным названием, ужасным запахом и ужасным шумом жужжанья мух, которое сливается с всплесками акул. Их, впрочем, редко можно видеть: вода-то слишком для этого плотна. Но можно угадать присутствие акул по маслянистым струйкам на поверхности в виде головок больших стрел, которые оставляют за собой в зловонной тине плавники прожор, снующих от одного трупа к другому.
Туда-то в глухую ночь явился Монферрат, в черном плаще, зажимая себе нос, но не препятствуя ушам своим слышать затаенный гул мушиного жужжанья. При свете звезд и блеске зловонной воды он мог ясно различить высокую фигуру в длинном белом одеянии. Незнакомец стоял над самым краем болотины и смотрел на акул. Маркиз спрятал своих телохранителей за башней, перекрестился, вынул меч, чтобы проложить себе дорогу сквозь чудовищную тучу мух, и так шел себе вперед, движениями своими напоминая человека, который вяжет снопы.
Высокий человек видел его, но не шевельнулся. Маркиз подошел к нему вплотную.
— Друг мой, на что это ты смотришь? — спросил он по-арабски.
— Я смотрю на акул, которым достался новый труп, — ответил незнакомец. — Видишь, какая суета поднялась у них в воде! В этом вихре участвует с полдюжины таких чудовищ. Смотри, смотри: вон еще одно спешит!
Маркизу становилось тошно.
— Помилуй Бог! Не могу я смотреть на это! — отозвался он.
— Что ж тут такого? Они дерутся из-за мертвеца, — спокойно пояснил араб.
— Весьма возможно, — согласился маркиз. — Ты, друг мой, свыкся с мыслью о смерти; и я тоже. Я не боюсь никого из живых людей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Гром меня разрази! Я убью его1
Сен-Поль подбежал к нему и поцеловал его в коленку к великому удивлению Луитпольда. Филипп дрожал в своей шубе.
— Я должен ехать домой, домой! — капризно повторял он. — Я смертельно болен. Я должен умереть во Франции.
— А где король английский? — спросил маркиз, зная отлично, где он.
— Тьма кромешная побери его! — воскликнул Сен-Поль. — Он у моей сестры. Они оба стараются подарить мне племянника.
— Ого! — проговорил Монферрат. — Вот оно что. Ну, мы так и будем знать, где его больное место. Нам следовало бы привлечь и короля наваррского в нашу компанию.
— Судя по всему, он и без того уж наш, — заметил окончательно проснувшийся герцог Бургундский.
Эрцгерцог не успел вернуться в свое новое помещение в доме епископа, как послал за своими астрологами и спросил их, может ли он убить короля Англии.
— Нет, не можете, государь наш! — ответили они.
— Как так? — спросил он.
— Наука наша нам открыла, что он проживет сто лет.
— Это замечательно! — воскликнул эрцгерцог. — Но какие же это будут годы?
— Господин наш! — ответили астрологи. — Будут они разные, но многие из них носят багровую окраску.
— Я постараюсь, чтобы это так и было. Можете идти.
Маркиз не посылал за астрологами, а пошел прямо на Верблюжью улицу к дому Жанны и с большим усердием наблюдал у дверей, как выйдет оттуда король Ричард — со свитой или один? Но не за одним только этим домом он следил: его занимало гораздо большее. Тесные улицы Акры были битком набиты отбросами человечества. Тут кишели мужчины и женщины, загаженные от природы или от гнусной жизни, безволосые, малорослые распутники с лицами в болячках, со словно ошпаренными головами, всякие прелестницы, а также бесстыжие, как собаки, беззвучно ступающие арабы, греки, сводники и отвратительные сводницы. Здесь проворно и тихонько совершались убийства. С самого своего прихода Монферрат заметил, как это тут выходило.
Из какого-то гнусного притона показался в сумерки нормандский рыцарь Гамон де Ротру и пошел себе в Верблюжью улицу в своем небрежно накинутом плаще. Как он ни был изящен, рыцарь безумно любил презренную тварь, от которой вышел; он нагнулся и поцеловал избитый порог ее жилища. Он еще стоял на коленях при свете небольшой лампочки, когда из темноты, позади него, вышел, крадучись, как кошка, высокий тощий человек, весь в белом.
— Привет тебе, господин! — проговорил он и глубоко всадил свой кинжал в бок Гамону.
Гот, не издав ни звука, откинул голову назад, пошатнулся, только раз вздохнул, как человек усталый, и упал прямо на руки убийцы, который, как любимую девушку, нежно поддержал его. Затем, дотащив жертву за плечи до сточной канавы, убийца спустил ее туда в глубокой темноте, а сам исчез. Монферрат проворчал про себя:
— Чисто обделано дельце! Надо допытаться, кто такой этот мастер своего дела?
Он пошел прочь, весь углубившись в эту мысль, и даже позабыл думать о своем кровном враге.
В то время сидел в остроге некий шейх Моффадин, один из заложников султана по делу возвращения Честного Креста. Маркиз пошел повидаться с ним.
— Скажи мне, шейх, кто из вашего племени очень высок ростом и очень легок на ходу? Одет он в белое с головы до ног, и пристойно убивает он людей, как будто любит мертвых. А, убивая, восклицает: «Привет тебе, господин!»
— На нашем языке мы зовем его ассассином, — отвечал шейх. — Но он вовсе не из наших. Это — слуга Старца, который обитает в горах Ливана.
— Какого это старика, Моффадин?
— Ничего больше не скажу вам про него, — отвечал шейх. — Прибавлю только, что он — господин многих таких же слуг, которые служат ему верно и безмолвно. Он ненавидит султана, а султан — его.
А чем же они ему служат? Тем, что убивают? Да. Они убивают каждого, кого он укажет, и за это удостаиваются (или думают, что удостаиваются) райского блаженства.
— Имя этого старика, конечно, — Смерть, клянусь Спасителем! — воскликнул маркиз.
— Нет, его имя — Синан. Но назвать его Смертью было бы вернее.
А где бы мне ухитриться поговорить с кем-нибудь из его слуг? — спросил маркиз и прибавил: — Видишь ли, моей жизни угрожает опасность: у меня есть враги, которые мне надоедают.
— Ты найдешь их у Мушиной Башни, но только поздней ночью. Там всегда кто-нибудь из них прогуливается. Отыщи того человека, которого ты видел, и не бойся. Подойди к нему и приветствуй его по его собственному обычаю — лобзаньем и словами: «О, Али! О, Абдаллах, слуга Али!»
Очень тебе благодарен, Моффадин! — проговорил маркиз.
Ту самую ночь Жанна провела в муках. Ни король Ричард, ни врачи не решались отойти от нее. А на заре она разрешилась сыном, здоровым ребенком, и заснула крепким сном. Ричард посадил подле нее двух чернокожих женщин отгонять мух и запретил им отходить от нее под страхом смертной казни. Затем, распорядившись насчет всего, что было нужно для ребенка и тому подобное, он вернулся к себе один по белевшим улицам, славословя Господа.
Глава IV
О МУШИНОЙ БАШНЕ, О СЕН-ПОЛЕ И О МАРКИЗЕ МОНФЕРРАТЕ
В церкви святого Лазаря у Рыцарей в первый Спас сын Жанны и Ричарда был окрещен аббатом из Пуатье. Его восприемниками были граф Шампанский, ярл Лейчестер и, заочно, королева-мать. Ему дали имя Фульк.
В ту самую минуту, когда его мазали миром, ударил церковный колокол. И в ту же минуту Жиль де Герден плюнул на мостовой у самой церкви. Но Сен-Поль сказал ему:
— Надо бы нам, Жиль, сделать что-нибудь получше, чем простой плевок! А Жиль воскликнул:
— Пусть на него так точно плюнет Господь Бог!
— Ну уж, Он-то! — с горьким смехом возразил Сен-Поль. — Он помогает только тем, кто сам себе помощник.
Я не могу сам себе помочь, Евстахий! — сказал Герден. — Я уж пытался. Он был у меня в руках в Мессине безоружный Но он только посмотрел мне прямо в лицо — и я… Я не мог ничего ему сделать.
— Так бей его в спину!
— Надеюсь, до этого дело не дойдет, — заметил Жиль. — Но может дойти, если нельзя будет иначе!
— Пойдем со мной сегодня ночью к Мушиной Башне, — сказал Сен-Поль. Вот уж возвращается из церкви моя бесстыжая сестрица. Я не могу тут оставаться.
— А я останусь, — возразил Герден.
Из церкви вышли король Ричард и Жанна. За ними на щите несли ребенка. Жанна, которой было еще очень трудно двигаться не шатаясь, не заметила Жиля, но Жиль видел ее прекрасно, и его красное лицо почернело. В то время, как он стоял, поглядывая на нее, разинув рот, и его сухой язык прилип у него к гортани, им овладело страшное озлобление. А когда она прошла мимо, пошатываясь от слабости, едва в состоянии прямо держать свою прелестную головку, он поднял глаза к побелевшему небу и пристально посмотрел на солнце, дивясь, откуда ж это могла свалиться на него такая жестокость? Да, она сидит в нем, в этом позлащенном короле, таком же безжалостном, как жгучее солнце, и таком же быстром и блестящем, как оно! О, трус, трус! В эту минуту Жиль мог бы наброситься на Ричарда и, как собака, изодрать его могучие плечи. Погрызть — вот его единственное утешение! Он вытянул свою руку и запустил в нее зубы.
А король Ричард, высоко закину голову, сел на коня на церковном дворе и среди толпы поехал впереди носилок Жанны, направляясь к Верблюжьей улице. Его сквайры бросали серебряные монеты в кучи народа, стоявшего на пути. Войдя в дом, он уложил Жанну на постель, а сам стал перед ней, подняв высоко ее ребенка. Сам он был в таком приподнятом настроении, которое не знало препон. Жанна, ослабевшая и такая худенькая, что казалась почти прозрачным, бестелесным видением, тихо улыбалась, как улыбаются слабосильные, когда их только что уложат в постель.
— Эй, Фульк Анжуйский! — запел Ричард. — Фульк, сын Ричарда, сына Генриха, сына Джеффри, сына Фулька! Фульк, сын мой Фульк! Я сейчас посвящу тебя в рыцари!
Одной рукой держа ребенка, другой он вынул из ножен свой длинный меч и плашмя приложил его к покачивающейся головке малютки.
— Встань, сэр Фульк Анжуйский, верный рыцарь своего дома! Ты будешь господином де Кюньи, когда я вернусь домой с тобой. Клянусь Ликом Господним! — воскликнул он, как будто что-то вдруг припомнив. — Надо ему достать примету — ветку терновника!
— Дорогой, возлюбленный мой господин! — лепетала Жанна, чуть живая от потери сил. Но он продолжал бесноваться.
— Когда я, Фульк, как ты теперь, лежал голенький под боком у матери, отец послал за веткой терновника и заткнул ее за мою подушку, будто я сам ее держу. Как же ты-то будешь без нее, мой мальчик? Разве ты не из терноносцев?
Ричард положил ребенка на руки няньки, подошел к дверям и давай выкликать Гастона Беарнца, дофина Овернского, Меркадэ и самого черта! Епископ Солсбери прибежал на крик короля.
— Епископ! Ты должен сегодня сослужить мне службу! — промолвил король Ричард. — Садись на корабль и отчаливай живо, дружище! Доплывешь до Бордо, а оттуда, верхом, по болотам, за Анжер. Там ты сорви для меня ветку терновника — и духом назад! Мне ее необходимо иметь, говорю тебе — так поезжай! Торопись, епископ! Бог да будет с тобой!
Епископ начал было бормотать:
— Но, государь…
— Я тебе больше не государь, если твой корабль еще будет виден на закате! — возразил Ричард. — Зови меня тогда, скорее, князем дьявола! Пойди, повидайся с моим канцлером, снеси ему мой перстень, да ничего не забудь! Убирайся же, да живо назад!
— О, государь, постойте! — воскликнул в отчаянии епископ. — Да ведь до Пасхи терна не будет, а у нас еще только первый Спас!
— Бог сотворит чудо, я уверен! — возразил король. — Ступай же!
И, буквально вытолкав епископа за дверь, он вернулся к Жанне. Она лежала в глубоком обмороке. Это опять привело его в бешенство, но уже иного рода. Он грохнулся на колени, потом подхватил ее на руки и принялся носить по комнате. Он кричал на всех святых и на самого Бога, вытворял всякие безумные выходки и только одну разумную вещь упустил из виду — позвать врачей. Наконец, вошел аббат Мило, он спас Жанну от него для дальнейших предопределений Господа.
Придя в Замок к королеве, граф Сен-Поль застал там маркиза. Беранжера тоже лежала бледная, дрожащая, и то сжимала, то разжимала свои маленькие ручки. Монферрат стоял у нее в головах. Три из ее дам окружали ее на коленях, шепча ей что-то на ее родном языке и предлагая то апельсиновой воды, то леденцов, то опахало из перьев, Сеп-Поль остановился так, чтобы она могла его видеть, и преклонил колени.
— Мадам! — обратился он к ней. — Как здоровье вашей милости?
Маленькая женщина вздрогнула, но не проявила никакого внимания.
— Государыня! — начал опять Сен-Поль. — Я — пэр земли французской, но прежде всего я — рыцарь! Я дерзнул сюда явиться, чтобы послужить вашей милости, вместе с моими людьми. Прошу вас вымолвить хоть слово!
Маркиз сложил руки. С его широкого белого лица было хоть картину писать!
Ладони королевы Беранжеры были в кровь исцарапаны ее ноготочками, содравшими кожу. Она вся побелела, в ее черных сверкающих глазах не было видно зрачков. Когда Сен-Поль заговорил с ней вторично, она вся задрожала до того, что не могла сдержать себя и принялась метаться головой по подушкам. Но вот она заговорила:
— Я страдаю, ужасно страдаю! То, что мне приходится терпеть, превосходит всякое понимание; ни одна девушка не выносила ничего подобного. Где же Бог? Где Мария? Где ангелы?
— Милая наша, дорогая государыня! — заворковали вокруг нее женщины, одна даже погладила рукой по ее лицу. Но королева стряхнула прочь эту руку и продолжала ныть, жалуясь даже откровеннее, чем сама хотела.
— Можно ли так поступать с королевской дочерью, Господи Иисусе Христе? Что ж это за супружество, когда новобрачную бросают в самый день свадьбы?
Она вскочила на своей постели в присутствии мужчин, схватила себя за грудь и завопила:
— Она родила ему ребенка! Он теперь с ней! А я разве не годна для того, чтобы иметь детей? Или здесь никогда молока не будет? О, о… Такого позора я не могу снести!
Она закрыла лицо руками и принялась раскачиваться в кровати.
Монферрат был действительно тронут. Он сказал тихонько Сен-Полю:
На что же мы, рыцари, если можем терпеть такую несправедливость?
— О, Боже! Помоги поправить дело! — промолвил Сен-Поль, всхлипывая.
— И Он поправит, — проговорил Монферрат. — Если мы сами Ему поможем!
Это замечание напомнило Сен-Полю его собственные слова Жилю де Гердену. Он поспешил броситься перед королевой на колени, чтобы запечатлеть свою преданность.
— Дама моя Беранжера! — горячо воскликнул он. — Возьмите меня в свои ратники! Я дурной человек, но, конечно, не такой дурной, как он. Пустите меня сразиться с ним за вас!
Королева нетерпеливо качнула головой.
— Ну, что вы можете поделать против такого славного человека? Он — величайший о мире властелин.
— О, Donicncddio! — рыкнул маркиз. — У меня кое-что найдется, чтобы посбить эту славу— Любезная наша государыня! Мы пойдем помолимся, чтобы Бог послал вам здоровья.
Приложившись к ее ручке, он увлек за собой Сен-Поля, который весь дрожал от наплыва мыслей, пламенным потоком охвативших его.
— О, клянусь моей душой, маркиз! — воскликнул юноша, когда они опять вышли на свет Божий. — Что же бы нам сделать, чтобы загладить эти злодейства?
Маркиз лукаво взглянул на него.
— Прикончить негодяя, который натворил их.
— Но чисто ли мы поступим, маркиз? Нет ли у нас тут каких собственных задних мыслей?
— Дело довольно "истое! Придешь ли ты к Мушиной Башне сегодня ночью?
— Да, да, приду! — отозвался Сен-Поль.
Только смотри, со ной будет человек, который может сослужить нам службу! — продолжал маркиз.
— А! — сказал Сен-Поль. — И со мной тоже. Маркиз почесал нос.
— Гм! — промычал он наставительно. — А кто он, может быть, этот ваш человек, Сен-Поль?
— А вот кто: человек, который имеет столько же причин ненавидеть Ричарда, как и эта бедная дама.
— Да кто же он?
— Поклонник моей сестры Жанны.
— Клянусь Причастием! — — воскликнул Монферрат. — Нас будет целая компания влюбленных.
На том они и распростились.
Мушиная Башня стоит в стороне от города, на песчаной косе, которая раздваивается и как бы двумя крюками охватывает болотину, покрытую пенистым илом, морской травой и отбросами — словом, всем, что только попадается мусору и грязи в стоячей воде. Только перед ней лежит часть моря, где уже начинаются прилив и отлив, хотя ленивые, не выше полуфута; с Другой же стороны тянется плотина, которая подходит к городской стене. Над этим омертвелым болотом и вокруг него день и ночь вы услышите жужжанье бесчисленного множества больших мух, а в полдень можно даже видеть, как они плотной завесой висят в тяжелом воздухе. Говорят, это оттого, что в глубокой древности здесь совершались гекатомбы в честь идолов. Но есть и другая, более правдоподобная причина: эта болотина — просто кладбище мертвечины, и она отвратительно воняет. Всякая падаль, которую бросают с городских стен, приплывает сюда и остается тут гнить. Мухи поживляются здесь, чем случится. Им приходится делиться добычей с водяными и земными тварями, крупные рыбы приплывают сюда покормиться, а по ночам шакалы и гиены спускаются с гор и пожирают то, что им удастся стянуть. Но не раз случалось, что акулы стаскивали этих хищников в воду и лакомились свежим мясцом, если им позволяла их сестра-акула. Как бы то ни было, это место одарено ужасным названием, ужасным запахом и ужасным шумом жужжанья мух, которое сливается с всплесками акул. Их, впрочем, редко можно видеть: вода-то слишком для этого плотна. Но можно угадать присутствие акул по маслянистым струйкам на поверхности в виде головок больших стрел, которые оставляют за собой в зловонной тине плавники прожор, снующих от одного трупа к другому.
Туда-то в глухую ночь явился Монферрат, в черном плаще, зажимая себе нос, но не препятствуя ушам своим слышать затаенный гул мушиного жужжанья. При свете звезд и блеске зловонной воды он мог ясно различить высокую фигуру в длинном белом одеянии. Незнакомец стоял над самым краем болотины и смотрел на акул. Маркиз спрятал своих телохранителей за башней, перекрестился, вынул меч, чтобы проложить себе дорогу сквозь чудовищную тучу мух, и так шел себе вперед, движениями своими напоминая человека, который вяжет снопы.
Высокий человек видел его, но не шевельнулся. Маркиз подошел к нему вплотную.
— Друг мой, на что это ты смотришь? — спросил он по-арабски.
— Я смотрю на акул, которым достался новый труп, — ответил незнакомец. — Видишь, какая суета поднялась у них в воде! В этом вихре участвует с полдюжины таких чудовищ. Смотри, смотри: вон еще одно спешит!
Маркизу становилось тошно.
— Помилуй Бог! Не могу я смотреть на это! — отозвался он.
— Что ж тут такого? Они дерутся из-за мертвеца, — спокойно пояснил араб.
— Весьма возможно, — согласился маркиз. — Ты, друг мой, свыкся с мыслью о смерти; и я тоже. Я не боюсь никого из живых людей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39