Потом вдруг шагнул ко мне и взял за руку.
- Скажи, если, конечно, тебя не задевает мое любопытство. Ты тот
самый мальчишка, который однажды довел до конца синтез ПКФ?
- Я принимаю ваше обращение применительно к биовозрасту. - Я
попытался улыбнуться. - Да, тот самый.
Он кивнул, ничего больше не спрашивая.
- Это очень трудно, - тихо сказал я. - Понимаете, человеческий
мозг не рассчитан на то, что со мной сделали. Ему не хватает каналов
восприятия. Ну, он и выкручивается, как может, превращая запахи в
свет, звук... Иногда и боль. Очень больно, честное слово. А если
просто лишить меня обоняния - я ослепну и оглохну. Все слишком тесно
связано...
- Я верю.
Он ни о чем не просил. И от этого было еще тяжелей.
- Я вернусь в Веллесбергский Центр, - торопливо сказал я. Мне
показалось, что он уже готов уйти. - Я тогда был младше, чем Тимми. А
сейчас, наверное, выдержу... Ведь все равно, что бы я ни делал, моя
дорога туда. И с нее не свернуть, я понимаю.
- Тебе очень трудно?
Я молча кивнул и спросил сам:
- Тимми выдержит год?
- Да. А почему год?
- Не знаю. Просто думаю, что за год успею. Игорь не сможет,
никогда не сможет работать так, как вы - в миллионную долю. Только не
обижайтесь.
- Я не обижаюсь.
- У него характер такой. Ему надо быть или первым, или хотя бы в
первом ряду. Если он не найдет своей дороги, то так всю жизнь и
останется роддэром. Лучшим роддэром в мире. И многим задурит головы,
не со зла, а так... Но это не нужно, роддэры ведь не форма протеста и
не поиск нового пути. Мы - боль. Форма боли в середине двадцать
первого века. Такие, как я, у которых боль внутри, и такие, как Игорь.
Середина, не желающая ей оставаться. А я все верю, что помогу ему
найти свое место.
Мистер Эванс посмотрел мне в глаза. И сказал:
- Теперь я знаю, что ты вернешься в Центр.
Я улыбнулся и сделал шаг к спальне. Попросил:
- Потушите на пять минут свет. Пусть Игорь думает, что мы уходим,
как настоящие роддэры - не прощаясь, тайком.
Мистер Эванс улыбнулся. У него была красивая улыбка, сильная и
добрая. Знаю, что про улыбки так не говорят, но мне она виделась
именно такой.
- Ветра в лицо, роддэр, - сказал он.
Я кивнул. И подумал, что иногда не нужно даже логем, чтобы понять
друг друга.
Мы шли на восток, и солнце медленно выкатывалось нам навстречу.
Игорь насвистывал какую-то мелодию. Сумка с продуктами и всякой
полезной мелочью болталась у него на плече.
- Не обижаешься, что я решил оставить Рыжика? - спросил он меня,
когда дом скрылся из глаз.
Я покачал головой. И вдруг почувствовал, как невидимые пальцы
крепко сжали мою ладонь. Там, в маленькой комнатке на втором этаже,
проснулся Тимми.
Я улыбнулся. И пожал протянутую через холодное утро руку.
ПОЧТИ ВЕСНА
За толстым холодным стеклом умирала зима. Влажные бесформенные
снежинки падали на черную землю клумб, на мокро отблескивающий в свете
фонарей асфальт, на торопливые фигурки прохожих. Вдали, за частоколом
сосен, белыми гребнями рябило море. На Балтике штормило третий день.
Краем глаза я видел мужчину, сидящего метрах в пяти. Уж слишком
старательно он пытался не смотреть на меня...
Когда-то я не любил таких, как он, - нерешительных и настойчивых
одновременно. Их появление означало неизбежные просьбы и не менее
неизбежный отказ. Но сейчас предстоящий разговор не вызывал никаких
эмоций. У мужчины могла быть тысяча причин искать встречи со мной. А у
меня - лишь одна причина находиться в зале ожидания регионального
генетического центра.
Зал был большим - горькая предусмотрительность строителей. Но
обилие модных скульптур из цветного стекла, тропических растений,
тянущихся от пола до прозрачного потолка, огромных аквариумов с яркими
рыбками делало его почти уютным. Тихая музыка глушила голоса, неяркий
свет смазывал лица. Здесь не принято говорить громко, здесь не принято
узнавать знакомых. Тут не плачут от горя и не смеются от радости.
Здесь просто ждут.
- Ваш талон, пожалуйста. - Девушка в зеленой форме подошла к моему
креслу.
Я протянул ей маленький белый прямоугольник. Никаких имен, лишь
десятизначный номер и фотография.
- Ваш результат. - В мою ладонь лег запечатанный конверт с тем же
номером, что на талоне. - Удачи вам.
Я кивнул. Слова девушки - формальность, заученная формула
вежливости. Но как она мне нужна сейчас, удача... Хотя бы чуть-чуть
удачи. Маленький зеленый штампик на листе гербовой бумаги в конверте.
- Спасибо, - вполголоса сказал я. - Спасибо...
И надорвал плотный конверт - осторожно, по самому краю, как делали
до меня миллионы, сотни миллионов людей.
Лист был слишком большим для тех нескольких строчек, которые
отпечатал на нем сегодня утром диагностический компьютер. Да и
немудрено - в толще бумаги запрессовывались пленочные микросхемы,
которые надежнее всех печатей и водяных знаков предотвращали подделку.
Михаил Кобрин, 18 лет.
Соматически здоров.
Экспериментальная мутация на эмбриональной стадии типа ОЛ-63 с
положительными результатами. Генотип-81% чистых, 19% слабонегативных.
Желтый штамп.
Екатерина Новикова, 16 лет. Соматически здорова.
Генотип-67% чистых, 32% слабонегативных, 1% средненегативный.
Желтый штамп.
Взаимная генетическая совместимость:
Совпадение рецессивных негативных генов по типу ЦМ-713.
Абсолютные противопоказания.
Возможность оперативной терапии - 0%.
Красный штамп.
Он стоял ниже - этот самый красный штамп с надписью: "Запрет.
Генетический контроль".
Я сжимал в руках свой приговор, словно собирался разорвать его или
скомкать и кинуть кому-нибудь в лицо. Например, мужчине, который
подходил ко мне с напряженной, сочувственной полуулыбкой...
- Красный штамп, Миша?
Я не кинул в него заключением генетиков. Я беспомощно кивнул. И
тут же, проклиная себя за эту беспомощность и желание разреветься,
сказал:
- А вам-то какое дело? Кто вы такой?
- Тот, кто может помочь. - Он присел на корточки передо мной,
сгорбившимся в мягком низком кресле. - Зови меня Эдгар.
- Мне нельзя помочь, - сказал я с прорывающейся яростью. - Я люблю
девушку, с которой генетически несовместим. У нас никогда не будет
детей.
- И тебя это не устраивает?
- Шел бы ты подальше... - процедил я. Прозвучало довольно жалко, и
Эдгара это предложение не смутило.
- Я действительно могу помочь.
Напряжение в голосе исчезло. Спокойный тон. Холеное, гладко
выбритое лицо. Светлые волосы коротко подстрижены по последней моде.
Строгий серый костюм того делового стиля, что не менялся, наверное, с
двадцатого века. Узкий галстук в тон рубашке.
Против воли я почувствовал, что начинаю ему верить. Конечно, его
дружелюбие не бескорыстно... Но красный штамп заставляет цепляться за
любую соломинку.
- Что вы можете сделать? Здесь написано, что операция невозможна.
Эдгар пожал плечами. И предложил:
- Может быть, поедем ко мне домой? Это недалеко, а у меня машина.
Ты не против?
Я кивнул. Конечно же не против.
Он жил в небольшом коттедже на берегу моря. К дому вела узкая
бетонная дорога, сооруженная явно для одного. Что ж, высокий статус
Эдгара ощущался с первого взгляда. В то же время рядом с домом не
оказалось ни ангара, ни взлетной площадки для флаера. Похоже, Эдгар
был из нелюдимых домоседов...
Однако сейчас я видел перед собой гостеприимного хозяина. Он
поинтересовался, что я предпочитаю: чай, кофе или пунш. Усадил в
удобное, явно любимое кресло возле камина, извинился и исчез на кухне.
Через несколько минут вернулся с подносом, где кроме дымящегося кофе
стояли миниатюрные бутылочки с коньяком и бальзамом. Осторожно отмеряя
ложечку бальзама, я заметил, как Эдгар плеснул в свой кофе коньяку.
Гораздо больше, чем необходимо для приятного вкуса. Волнуется? Пускай.
Я ведь тоже на взводе, хотя и понимаю, что надежд на Эдгара мало. Мне
может помочь лишь чудо.
Эдгар тем временем взял с журнального столика деревянный ящичек.
Открыл, извлек короткую толстую сигару. Потянулся за массивной
зажигалкой из такого же красноватого дерева...
- Не стоит, - негромко попросил я. - Иначе мне прийдется уйти.
Эдгар торопливо отложил сигару. С улыбкой произнес: - Извини,
Миша. Чуть было не забыл, что ты "нюхач". Лучший в мире, если верить
газетам.
- Единственный в мире. "Нюхачи" - просто люди с тренированным
обонянием. Они похожи на меня не больше, чем вентилятор на
турбореактивный двигатель.
- Образно, но непонятно. До сих пор ты никак не проявлял своих
способностей. Я даже решил, что ошибся и везу к себе вовсе не Михаила
Кобрина.
Вот как. А утверждаешь, что забыл про мои способности. Нет, ты
прекрасно о них помнишь, Эдгар. И сейчас размышляешь, смогу ли я
сделать что-то, без чего тебе не жить...
Нарочито не обращая внимания на Эдгара, я вытер о салфетку и без
того чистые пальцы. Примерился и быстрыми движениями извлек из ноздрей
рыхлые, волокнистые комочки газовых фильтров. Бросил их в камин -
синтетическое волокно фильтров теряет способность аккумулировать
запахи примерно за полдня. И вдохнул - медленно, глубоко.
В глазах на мгновение потемнело. Потом зрение вернулось, предметы
стали еще более четкими. А в воздухе повисла разноцветная, мерцающая,
шелестящая паутина запахов...
- Уже год, как ты живешь здесь один, - тихо сказал я. - Три раза
за это время к тебе приходили женщины. Всегда разные. А раньше ты жил
с женой и двумя сыновьями. Они ушли от тебя - так, Эдгар? После этого
ты стал пить, очень много пить. Коньяк, водка, виски, вино... Ты
куришь - табак, а изредка и травку... С самого утра ты не курил ни
того, ни другого, и сейчас тебе довольно неуютно... Что тебе
рассказать еще?
- Хватит, Миша. Вполне хватит. - Эдгар ловко, не глядя, залил
остатки кофе в чашечке коньяком. Залпом выпил. - Ты прав, почти во
всем прав.
Странное выражение было у него на лице. Что-то из сказанного
причинило ему настоящую, неподдельную боль. А что-то, наоборот,
вселило надежду...
- Только в одном ошибка. Моя семья погибла, Миша. Отказало
автоуправление флаера. Говорят, такое случается раз в год. Это
оказался их год.
Он не врал. Очень легко определить, когда человек врет, а когда
говорит правду. Меняется запах пота, так резко и неожиданно, словно
передо мной внезапно оказывается совсем другой человек.
- Извини, - смущенно произнес я. - Я должен был понять сам. Все
вещи остались в доме, и одежда, и косметика, и игрушки...
- Ты и это чувствуешь?
- Да.
Эдгар не мигая смотрел мне в глаза. Потом вполголоса произнес:
- Я очень рад, что нашел тебя, Миша. Мы поможем друг другу. Ты
вернешь мне сына. А я подарю тебе полноценную семью. Такую, где будет
не только твоя любимая девушка, но и ваш ребенок.
У меня закружилась голова. Запахи, тысячи, миллионы запахов чужого
дома навалились на меня с чудовищной силой. Рецепторы, занимающие
девять этмоидальных раковин в моей искореженной мутацией носоглотке,
жадно впитывали информацию. Запахи людей, погибших год назад. Запахи
пищи, съеденной прошлой осенью. Запахи давным-давно выпитых вин... Я
даже не мог переспросить Эдгара, не мог узнать, чего он хочет от меня,
не мог встать, не мог шевельнуться. В клубящейся какофонии запахов,
звуков и цветов почти терялся слабый, далекий голос Эдгара...
- Ты когда-нибудь задумывался, почему мы все так стремимся иметь
детей? Парни твоего возраста влюблялись и мечтали о свадьбе во все
времена. Но никто из них не собирался немедленно заводить ребенка. А
многие ухитрялись прожить всю жизнь, не имея детей и не чувствуя себя
ущербными.
Новая нитка в дрожащем цветном узоре. Булькающий звук наливаемого
коньяка. Сложный рисунок запаха...
- Мы - раса уродов, Миша. Раса генетических уродов. Мы исковеркали
себя авариями атомных реакторов и химических заводов. Мы проводили
мутации, которые должны были сделать нас лучше... Лучше, чем мы могли
быть. Ты ведь тоже результат этих экспериментов, Миша. И прекрасно
знаешь им цену... иначе не ходил бы с фильтрами в носу, стараясь
забыть о даре, которым тебя наделили. Мы здоровы телесно, но в наших
телах спят генетические бомбы, проклятие будущих поколений.
Дети-дебилы, без ног и пальцев, без ушей и волос. Дети, которые не
должны родиться. Вот откуда наши генетические центры, наши проверки на
взаимную совместимость. Лишь одна пара из восьми получает право иметь
детей друг от друга. Для других - генетические доноры, приемные
дети... А то и полная стерилизация. То, что всегда было нормой, стало
исключением. Предметом гордости. Показателем собственной
полноценности.
- Не читай мне лекций, Эдгар, - прошептал я. - Да, я хочу быть
полноценным. И хочу жить с девушкой, которую люблю. Неужели я виноват,
что ее предки обитали рядом с хранилищами радиоактивных отходов и
чадящими фабриками?
- Конечно нет, Миша. Мы расплачиваемся за чужие грехи. А ведь это
несправедливо.
- Прошлое не изменишь, - с невольной горечью сказал я. - И что
толку в том, справедливо оно или нет.
- Как знать, Миша.
Я прикрыл глаза сосредоточиваясь. Задержал на мгновенье дыхание,
разгоняя цветной туман перед глазами. И посмотрел в лицо Эдгара -
посмотрел человеческим взглядом, а не сверхзрением "нюхача".
- Что ты хочешь мне предложить, Эдгар?
Он колебался. Все еще колебался, разглядывая меня сквозь
заполненное алкогольными парами сознание.
- Вначале ответь, Миша... Ты согласен нарушить закон, чтобы помочь
мне и себе?
- Да.
- Ты уверен?
- Да.
- Скажи... ты смог бы отличить запах моего родственника...
например сына, от запахов других людей? Найти его среди тысячи чужих,
незнакомых?
- Я проделал это десять минут назад.
Эдгар кивнул соглашаясь. И заговорил, быстро, словно боясь
передумать:
- Моя семья погибла, Миша. А еще за два года до этого я попал под
облучение. Детей у меня больше не будет. А ведь мой генотип был близок
к эталонному. Здоровые предки, никаких мутаций и наследственных
болезней. Я даже был генетическим донором три с половиной года... В
двух десятках семей растут мои дети, понимаешь?
- Ты хочешь, чтобы я нашел их? Это не просто незаконно, это
невозможно. Я не могу обнюхать миллионы людей.
- Речь не идет о миллионах. Мне стали известны, абсолютно
случайно, дата и город, где родился мой сын. У тебя будет список из
тысячи семей, которые нужно проверить. Найди его, найди моего сына!
Остальное я беру на себя.
Я кивнул. Тысяча семей, тысяча мальчишек, не подозревающих, что
они приемные дети. Работы на полгода, на год. Я могу совершить эту
подлость, могу сравнить их запах с запахом Эдгара. Выделить десяток
ароматических групп, составляющих неповторимую индивидуальную карту
человека по имени Эдгар. И найти мальчишку, у которого окажется
половина из них.
- А как ты собираешься помочь мне?
Эдгар подобрался как перед прыжком в холодную воду. - Я работаю в
Темпоральном Институте. Руководителем экспериментальной группы.
Я понял. И почувствовал, как по коже прошелся холодок. Я сделаю
для Эдгара подлую, незаконную вещь.
А он совершит подлость для меня.
Кабина спортивного флаера не отличается комфортом.
Одно-единственное кресло, не слишком мягкое и не способное
превратиться в кровать. Зато это очень быстрая, маленькая и незаметная
машина. Как раз то, что нужно.
Потягивая через соломинку лимонад - не слишком холодный, мне
всегда приходилось беречься от простуды, - я проглядывал отпечатанный
на бумаге список. Эдгар не хотел доверять его компьютерам - и был
прав.
В городке, куда я прилечу на рассвете, живут три семьи, внесенные
в список "подозреваемых". Сейчас ночь, и они мирно спят, не зная о
том, как хрупок их покой. Наше время отвыкло от преступлений.
Звезды смотрели на меня сквозь колпак кабины - крошечные холодные
огоньки. Когда-то мне нравилось повторять слова Канта - про звездное
небо над нами и нравственный закон внутри нас. Сейчас я был бы рад
забыть это сравнение.
Человек не способен изменить собственное прошлое. Эдгар, имеющий и
власть, и доверие в Темпоральном Институте, не мог отправиться на год
назад, в прошлое, и спасти семью от страшной, нелепой смерти. Ведь
этим он неизбежно изменял свое настоящее, то самое, в котором его
семья погибла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11