А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Прогулка в тюремном дворе продолжалась, а там, в самом здании, шла работа втихую, без шума и крика, без единого выстрела.
Вскоре коридорные надзиратели все до одного были упрятаны в камеры. Успешно прошла операция по заранее разработанному плану и во дворе. Путем обмана отняли ключи от тюремных ворот, отперли ворота. Дальше следовало оставаться на местах, вызвать и арестовать целый ряд служебных лиц, затем вызвать конвойную команду...
Но при виде открытых ворот у некоторых не хватило выдержки. Семнадцать человек, не подчиняясь разработанному плану, выбежали наружу... нарвались на патруль... Были снова задержаны и возвращены в тюрьму.
Котовский не сердился. Что поделаешь - нельзя положиться на каждого, уж очень пестрая публика наполняет многочисленные камеры тюрьмы.
Котовский спокойно заявил, что план побега был разработан им. Его заперли в одиночную камеру, рядом с политическими.
Какой богатый материал получили газетные репортеры! Какая сенсация!
"Неудачный побег семнадцати "анархистов" из тюрьмы!.."
"Возглавлял побег известный атаман Котовский!.."
Тюремная администрация вызывала поодиночке сконфуженных и обескураженных надзирателей.
- Как же вы так прохлопали, что вас самих пересажали, как кур в курятник?!
Начальник тюрьмы, глядя на толпу заключенных в прогулочном дворе, в ярости сжимал кулаки:
- Ну подождите же! Я покажу вам, как совершать побеги! Вы у меня поплачете!
И обернувшись к сопровождавшему его дежурному офицеру:
- Свидания с родственниками прекратить! Прогулку сократить до десяти минут в сутки! Выпускать на прогулку поодиночке! Убрать койки из камер, пусть валяются, как свиньи, на полу!
Седьмого мая 1906 года в знак протеста семнадцать арестованных объявили голодовку. К ним примкнула вся тюрьма. Требовали отмены репрессий и улучшения тюремной пищи. Надзиратели бегали от камеры к камере, уговаривали есть. Кашевары уносили нетронутые бачки с баландой. Кухонные мужики выливали обед в помойную яму.
Прибыл прокурор окружного суда. Ходил по камерам, выслушивал жалобы. Морщился. И от правдивых невеселых рассказов, и от удушливого воздуха.
- Карательные меры отменить, - распорядился он, уезжая и радуясь, что выбрался наконец на свежий воддух. - Что касается улучшения пищи, это не в моей компетенции. Не вмешиваюсь. По-моему, пища как пища. Не жареных же им рябчиков подавать!
Не прошло и нескольких дней, как в тюрьме уже новое событие: обнаружен подкоп! Подкоп заделали. Казалось, все треволнения кончились. Тюремная жизнь опять вошла в свою колею - безрадостная, однообразная, пропитанная сыростью, полумраком, затхлостью камер, овеянная ни с чем не сравнимой, ни на что не похожей тюремной, арестантской тоской.
А тридцать первого августа арестованный Котовский, сидевший в так называемой железной одиночной камере, бежал из тюрьмы. Пропала даром вся работа Зильберга, все тонкие ухищрения Хаджи-Коли! И куда же теперь девать толстые папки, так аккуратно подшитые судейскими канцелярскими крысами? Хоть выбрось! Хоть начинай все сначала!
Первый богатей Кишинева и самый уважаемый член городского клуба Вартан Артемьевич Киркоров, прочитав в утренней газете о побеге Котовского, невольно взглянул на дверь: а что, если появится и наставит опять дуло револьвера? Сразу пропал аппетит у Киркорова. Он брезгливо отодвинул тарелку, на которую успел уже положить цыпленка, и снова впился в газету:
"...Тюремная администрация и полиция весь день 31 августа тщетно
искали бежавшего из Кишиневского тюремного замка знаменитого атамана
разбойничьей шайки Котовского... На этот раз, кажется, Котовский
исчез окончательно..."
- Да что же это такое творится? - прошептал Киркоров. - Для чего же строятся тюрьмы? Нет, это свыше моих сил!
Александр Станиславович Скоповский без газет узнал о происшествии. Он в это время поселился в одном из своих флигелей и занят был постройкой нового дома на месте сгоревшего. Он только было уверовал в ретивость российских властей, стоящих на страже порядка и частной собственности, - и вдруг такой удар! Опять этот разбойник на свободе! И опять Скоповский нещадно ругал всех: и нераспорядительную полицию, и тюремную администрацию, и правительство, расшатавшее до последней степени государственные устои.
- Разве мыслимо что-нибудь подобное за границей? - бесновался Скоповский. - Да там бы немедленно: "Будьте любезны, пожалуйте на электрический стул".
В Ганчештах мало кто выписывал газеты. Когда под окном Анны Андреевны появлялся почтальон, тщедушный, так что его ветром качало, но очень расторопный старичок, Анна Андреевна выходила ему навстречу.
- Как здоровье, Герасимыч?
- Прыгаю, Анна Андреевна.
И он мчался дальше с кожаной сумкой на плече. Анна Андреевна развертывала газетный лист и начинала дискуссию с газетными щелкоперами.
- Вранье! - говорила Анна Андреевна, прочитав статью о блестящем состоянии железных дорог. - Так вам и надо, голубчики! Небось почешетесь теперь да прибавите заработок рабочему человеку! - приговаривала со смаком, прочитав о забастовке питерского "Путиловца".
Однажды почтальон пришел взволнованный и возбужденный:
- Читайте газетку! Там помещено кое-что важное!
Анна Андреевна развернула газетный лист и, бегло просматривая кричащие заголовки, вздрогнула и с волнением прочитала написанный разухабисто и с легким налетом модного теперь скептицизма фельетон:
"Бегство Котовского из местного тюремного замка, как
оказывается, не так просто. На первых же порах возник вопрос: как он
мог выйти из своей одиночной камеры (в самой верхней башне), в
которой окно защищено толстой решеткой, оказавшейся целой, а у дверей
неотлучно дежурил надзиратель Иванов? Затем, как, выйдя из камеры
через охраняемую дверь, он незамеченным добрался до чердака башни,
откуда по веревке спустился с 18-саженной высоты во внутренний двор;
отсюда в наружный двор он опять не мог пройти незамеченным мимо
дежурного надзирателя Топалова, но, однако, прошел. Достигнув
внешнего двора, он приставил доску к забору - и был таков. А между
тем чьей-то заботливой рукой доска была положена на прежнее место.
Все эти обстоятельства навели на подозрение, что Котовский
воспользовался чьим-то содействием. Подозрение пало на надзирателей
Иванова и Топалова".
Ниже фельетона крупным шрифтом было набрано:
"ЗА ПОИМКУ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПРЕСТУПНИКА КОТОВСКОГО ОБЪЯВЛЕНО ДЕНЕЖНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ В РАЗМЕРЕ ДВУХ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ".
Анна Андреевна опустила на колени недочитанную до конца газету, перекрестилась и прошептала:
- Господи, охрани его в тягостных испытаниях и суровом пути! Не себе на утеху - народу он служит. Золотое сердце и отважный ум!
И она, не откладывая, побежала к Софье Ивановне поделиться новостью.
7
Шифрованная телеграмма, разосланная директором Кишиневской тюрьмы жандармским офицерам на пограничных пунктах и начальнику Одесского охранного отделения, перечисляла все приметы бежавшего, сообщая, что тридцать первого августа из Кишиневской тюрьмы бежал опасный политический преступник, балтский мещанин Григорий Котовский. Указывалось, что Котовский 23 лет, роста два аршина семь вершков, глаза карие, усы маленькие, черные, может быть без бороды, под глазами маленькие темные пятна, физически очень развит, походка легкая, скорая. В заключение предлагалось установить самое бдительное наблюдение за появлением бежавшего, а в случае появления немедленно арестовать и препроводить под усиленным конвоем в Кишиневскую тюрьму.
Полетели во все концы России шифрованные телеграммы! На таможнях, в портовых городах, на пограничных заставах появилось много поджарых субъектов, воображающих, что никто не может распознать в их непристойных физиономиях, в их гороховых пальто, в их повадке всюду совать нос и запускать глаза незадачливых, дешево оплачиваемых доморощенных шпиков, состоящих в штате охранки и полиции. Они бесцеремонно вглядывались в лица пассажиров, едущих за границу, - в равной мере женщин и мужчин: беглый мог попытаться улизнуть и в женском одеянии, бывали такие случаи! Они лазили в трюмы, заглядывали в машинные отделения пароходов... Их можно было встретить в доках, в отдаленных рыбацких поселках, на пристанях...
Были подняты на ноги все жандармские управления. Один за другим доставлялись пакеты за сургучной печатью. Лично в руки! Бессарабскому губернатору! Секретно!
А Котовский спокойно сидел в Кишиневе, в одном из крохотных, незатейливых домиков. Сидел у окна и рассеянно посматривал через тюлевую занавеску на безлюдную улицу, пока хозяйка деловито штопала мужнины носки.
- Покушал бы, Григорий Иванович, - ворчливо и ласково говорила женщина. - Что толку смотреть на улицу, у нас тут редко и прохожего увидишь.
Задумался Котовский. Не было для него ничего труднее, как бездействие. Вся его кипучая натура требовала действия, а приходилось сидеть и не шевелиться.
- И сиди, и не высовывайся!
- Не высидеть мне, мамаша! Надо их торопить, торопить...
- Что дальше-то будешь делать, соколик?
- Долго они канителятся, мои ребята, - вздохнул Котовский. Подумаешь, великое дело - паспорт раздобыть! Ничего, несколько дней я высижу, никому и в голову не придет, что я у них под боком. А с паспортом двину в Ташкент либо в Самарканд. Выжду - и снова отряд соберу...
- Ох, не сносить тебе головы! Неугомонный ты...
- Пока что голова крепко сидит. Ничего, Пелагея Ивановна, я еще много чего успею сделать в своей жизни!
Опять вызвал пристава второго участка Хаджи-Коли губернатор.
- Откровенно говоря, - сказал он, отечески похлопывая Хаджи-Коли по колену, - полиция у нас дрянь, жандармерия - ни к черту. Вы один наш русский Шерлок Холмс, на вас вся надежда, остальным я абсолютно не доверяю.
- Сделаю все возможное, - скромно ответил Хаджи-Коли.
- И все невозможное, - добавил, улыбаясь, губернатор. - Я вас очень прошу: и невозможное!
Возвращаясь после этого визита, Хаджи-Коли думал:
"Да, господин Котовский! Нас связывает одна веревочка. Или я сломаю голову, или же отличусь и сделаю карьеру. Вы, господин Котовский, фигурально выражаясь, моя синяя птица, мое золотое руно, хе-хе!"
Восьмого сентября приставу поступило донесение, что Котовский находится в городе, и, по-видимому, в районе четвертой части.
- Вот когда я его наконец сцапаю!
Хаджи-Коли даже зарумянился, услышав эту весть. Как собака-ищейка, напавшая на след, он повел мясистым носом, словно предназначенным, чтобы выслеживать.
- Сегодня же познакомимся с расположением улиц в этом районе города, - сказал он задрожавшим голосом. - Всегда полезно знать, где имеются проходные дворы, тупики, низкие заборы...
Он взял с собой нескольких переодетых городовых и пошел бродить по улицам. Было темно. Кишинев освещался скупо.
В девять часов вечера Хаджи-Коли и тащившиеся поблизости неуклюжие в чужом платье городовые спускались вниз по Теобашевской улице. Хаджи-Коли устал и подумывал, что пора закончить эту прогулку, что, как говорится, утро вечера мудренее.
И тут грудь с грудью столкнулся с Котовским! Оба были так ошеломлены, что одно мгновение стояли друг против друга, не двигаясь. Встреча была так неожиданна, что пристав не успел даже выхватить револьвер. Он только смотрел, вытаращив глаза.
Котовский бросился бежать вверх по Теобашевской.
- Держи! Стреляй, черт вас побери! - опомнился наконец пристав. Стреляй, говорят вам! Головы оторву!
Городовые пыхтели, вытаскивали из карманов наганы. Наганы были тяжелые и оттягивали карманы кургузых пиджаков. Вытащили. Начали беспорядочно стрелять в темноту. Слышно было, как посвистывали пули.
Котовский исчез.
Городовые продолжали стрелять. Они не целились и с явным удовольствием бахали из наганов, оглядываясь, чтобы не поранить друг друга.
- Отставить! - закричал Хаджи-Коли. - Стрелять не умеете, собачье отродье! Вот он - здесь был, около вас! А вы что? Рты разинули, остолопы?!
- Так ведь тёмно! - оправдывались городовые. - Разве попадешь?
- "Тёмно!" "Тёмно!" Сами вы - темнота непроходимая! Дубины стоеросовые! Деревня-матушка! Где только понабирали таких? Убить человека не могут!
- Кабы он стоял, - почесывали городовые затылки, - тогда почему не убить.
- Упустить из-под самого носа! - не унимался пристав. - Такой исключительный случай! Никогда себе этого не прощу!
Городовые виновато молчали.
Между тем Котовский был ранен. Он превозмог страшную боль, собрал все силы, перемахнул через забор и упал на что-то мягкое и душистое.
"Цветы, - догадался он, ощупывая вокруг руками. - Кусты высокие, вероятно, георгины... И ведь не пускали меня - так нет, потащился! Как же это вышло?"
Лег поудобнее, стараясь не задевать раненую ногу. Прислушиваясь, стал разбираться в создавшемся положении.
Да, выйти на улицу, когда по всему городу рыщет полиция, - более необдуманного поступка нельзя было представить. Но мог ли он навлекать беду на этих людей, предоставивших ему убежище? Хозяин дома пришел сегодня встревоженный.
- Кажется, пронюхали... - промолвил он. - Сейчас меня лавочник спрашивает: "Никак, квартиранта нашли, Максимыч?" - "Какого, говорю, квартиранта? Чего выдумываете?" - "Я, - отвечает, - ничего, меня это не касается, нет так нет, пускай будет по-вашему..."
Хозяева даже не намекнули, что Котовскому надо уходить. Он сам собрался. Они уговаривали остаться. Но он уверил, что так будет благоразумнее, что у него есть товарищ в железнодорожном поселке... Распрощался с хозяевами и вышел.
И надо же было нарваться на полицию!
Котовский тихо лежал в кустах. Здесь его трудно было обнаружить, между тем ему отлично было видно все пространство чистенького дворика. Он держал револьвер наготове.
"Если найдут, буду отбиваться. Эта публика храбростью не отличается".
Но погоня затихла. Котовский попробовал встать. Правая нога мучительно болела.
Где он находится? Что-то напоминает это крыльцо... Если направо, в углу двора, акация и возле акации скворечник, значит, это квартира Прусакова...
Скворечник был ясно виден на фоне неба. Прусаковы! Котовский не знаком с ними, но однажды вместе с Иваном Павловичем они вошли во двор, Иван Павлович принес им заказ...
Изумительная память пришла на помощь. Котовский смело нажал кнопку электрического звонка. Вошел. Думал, что потеряет сознание. "Ничего. Надо держаться. Прусаков. Николай Михайлович Прусаков".
- Николай Михайлович! Я Котовский, помогите мне, я ранен, меня преследует полиция, мне надо скрыться.
Женщина. Смотрит серьезно и, кажется, сочувственно.
- Коля, выйди на крыльцо, взгляни, нет ли кого. Сюда не пускай ни в коем случае, слышишь?
Она решительно приступила к делу. Осмотрела раны. Обе раны были на правой ноге. Промыла, смазала йодом, забинтовала.
- На улице тихо, - вернулся Николай Михайлович. - Но что же нам дальше с ним делать? Здесь небезопасно. Они перероют теперь весь район.
- Возьми извозчика и отвези его к Валентине Сергеевне. Она не откажет. Это наша хорошая знакомая, - пояснила она Котовскому.
- Да, пожалуй. К ней-то уж никто не сунется. Глушь. Место как раз будет подходящее, - согласился Николай Михайлович.
В извозчичьей пролетке было тряско, и нога опять заныла. Ехали долго. Большая Медведица переливалась семью звездами над самой дугой. Спина извозчика заслоняла половину звездного неба.
- Это, кажется, Гончарная улица? - спросил вдруг Котовский.
- Гончарная.
- Я попрошу здесь остановиться. Мне тут надо навестить одного знакомого...
- Но как же вы...
- Не беспокойтесь. Спасибо вам. Извозчик, заворачивай обратно и отвези барина домой в целости и сохранности.
- Мне што, я хошь всю ночь буду возить!
Извозчик круто завернул, старый фаэтон закряхтел, застонал рессорами, накренился. Потом все встало на место. Лошадь фыркнула и пошла трусить рысцой в обратном направлении.
Вот уже и скрылась извозчичья пролетка. Звезды. Тишина.
Котовский пошел вдоль улицы, осторожно ступая на правую ногу и сильно прихрамывая. Дом номер шестнадцать... дом номер восемнадцать... Двадцать.
Здесь Котовский постучал в ставни.
- Кого вам?
- Михаил, открой.
- Вот это да...
Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась. Михаил Романов схватил руку Котовского:
- Господи, какая радость! Не чаял видеть в живых! Заходи же, заходи скорее!
Они вошли в дом. Дверь закрылась.
Романов работал счетчиком вагонов на станции Кишинев. Домик стоял в привокзальном районе. Место было безопасное, люди надежные. Здесь Котовский и решил дожидаться, пока ему выправят паспорт на чужую фамилию да немножко заживут раны.
У Михаила можно было остановиться без стеснения. Здесь Котовский чувствовал себя как дома. И виделись-то они раньше редко, но Михаил с первой встречи проникся уважением, симпатией к Григорию Ивановичу, так же, как и Григорий Иванович сразу оценил Михаила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70