Считали наперегонки, кто больше. Бывало, выйдет отец, посмотрит на нас, покачает головой:
- Чего уперлись в небо? Земли вам мало, что ли? Спать пора, баламуты, совсем от рук отбились!
Молча разбегались мы по своим хатенкам, так и не досчитав всех звезд. А уходить было ужасно жаль. Ведь совсем, кажется, немного осталось, только самые маленькие.
Сейчас же звезды кажутся необыкновенной величины и светят особенно ярко. Но не до них!
Та к, не раздеваясь, продолжал сидеть наедине со своими тяжелыми думами. Меня преследуют слова, сказанные Павловым во время спектакля: "Этого не может быть" и "Чепуха какая-то". Вижу, как он рукой показывает на сцену: тише, мол, лучше следи за развитием событий в пьесе. Интересно, чем вызвано такое равнодушие Павлова к донесениям разведки? Или, может, это только внешняя маска безразличия? И все же меня поражает его олимпийское спокойствие. Неужели он прав, а я проявляю излишнюю нервозность?
Встал, подошел к окну. Чистое и невероятно спокойное небо.
Из тяжелой задумчивости вывел телефонный звонок. Оперативный дежурный передал приказ командующего немедленно явиться в штаб. Значит, я был прав! Через пятнадцать минут вошел в кабинет командующего. Застал там члена Военного совета округа корпусного комиссара А. Я. Фоминых и начальника штаба генерал-майора В. Е. Климовских.
- Случилось что? - спрашиваю генерала Павлова.
- Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Несколько минут назад звонил из третьей армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии. Связь с частями по проводам нарушена, перешли на радио. Две радиостанции прекратили работу - может, уничтожены. Перед твоим приходом звонил из десятой армии Голубев, а из четвертой - начальник штаба полковник Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы всюду бомбят...
Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Командующий доложил обстановку.
Вскоре снова позвонил Кузнецов, сообщил, что немцы продолжают бомбить. На протяжении пятидесяти километров повалены все телеграфные и телефонные столбы. Связь со многими частями нарушена.
Тучи сгущались. По многочисленным каналам в кабинет командующего стекались все новые и новые сведения, одно тревожнее другого: бомбежка, пожары, немцы с воздуха расстреливают мирное население.
Снова появился с докладом полковник Блохин. Оказывается, с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати немецких пехотных, пять танковых, две моторизованные и одна десантная дивизии, сорок артиллерийских и пять авиационных полков.
Так без объявления войны Гитлер вероломно напал на нашу страну!
Павлов обращается ко мне:
- Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь.
- Считаю такое решение неверным. Командующему нельзя бросать управление войсками, - возражаю я.
- Вы, товарищ Болдин, - переходя на официальный тон, говорит Павлов, первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.
Я доказываю Павлову, что вернее будет, если в Белосток полечу я. Но он упорствует, нервничает, то и дело выходит из кабинета и возвращается обратно.
Снова звонит маршал С. К. Тимошенко. На сей раз обстановку докладываю я. Одновременно сообщаю:
- Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управления войсками. Прошу разрешить мне вылететь в десятую армию.
Нарком никому не разрешает вылетать, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями.
Тем временем из корпусов и дивизий поступают все новые и новые донесения. Но в них - ничего утешительного. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.
Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед.
В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит:
- Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.
- Как же так? - кричу в трубку. - Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!
Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов.
- Разведку самолётами вести не далее шестидесяти километров, - говорит нарком.
Докладываю, что фашисты на аэродромам первой линии вывели из строя почти всю нашу авиацию. По всему видно, противник стремится овладеть районом Лида для обеспечения высадки воздушного десанта в тылу основной группировки Западного фронта, а затем концентрическими ударами в сторону Гродно и в северо-восточном направлении на Волковыск перерезать наши основные коммуникации.
Настаиваю на немедленном применении механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной.
Но нарком повторил прежний приказ: никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на шестьдесят километров.
Последние месяцы мне довелось особенно часто бывать в приграничных войсках. Я систематически знакомился с сообщениями нашей разведки, а они свидетельствовали, что Гитлер ведет активную подготовку к войне против Советского Союза. После каждой своей командировки обо всем, что я видел, подробно докладывал Павлову, а он сообщал в Москву. В сложившейся ситуации я никак не мог смириться с мыслью о том, что действия, начатые германской армией против советских войск, являются провокацией, а не войной.
Наконец из Москвы поступил приказ немедленно ввести в действие "Красный пакет", содержавший план прикрытия государственной границы. Но было уже поздно. В третьей и четвертой армиях приказ успели расшифровать только частично, а в десятой взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия.
Замечу, кстати, что и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: "Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить". Но о каком прикрытии государственной границы могла идти речь, когда на ряде направлений враг уже глубоко вклинился на нашу территорию!
Захожу к Павлову, передаю содержание моего последнего разговора с наркомом обороны. Сообщаю, что С. К. Тимошенко разрешил мне вылететь в Белосток. Прощаюсь и стремглав бегу к машине.
На улицах Минска тревожно. Город насторожился. Большие группы людей стоят у репродукторов.
Буквально на несколько минут заезжаю домой. Второпях надеваю кожаное пальто и летный шлем. Через плечо перебрасываю ремень планшета с картой.
- Куда ты, Ваня? - спрашивает жена. Она очень волнуется, в ее глазах слезы.
- Дела, дорогая, дела, - говорю уверенным голосом, без всякого намека на серьезность положения, точно еду на очередные учения, а не на войну. Прощаюсь, уверяю, что все будет хорошо, и покидаю дом.
На аэродроме к вылету готовы два самолета СБ. В один садимся я и мой адъютант лейтенант Крицын, в другой - капитан Горячев из отдела боевой подготовки и офицер оперативного управления штаба. Прощай, Минск! Может, на очень короткое время, а может, и навсегда. Война беспощадна, она не считается с нашими желаниями.
Берем курс на Белосток, навстречу врагу, навстречу суровым испытаниям. Лететь трудно. Нас атакуют "мессершмитты", посылая вдогонку пулеметные очереди. Бывают минуты, когда кажется, что вот-вот наступит конец. Но, к счастью, нашу машину ведет опытный летчик. Как только замечает, что к нам пристраивается вражеский истребитель, а иногда и не один, пилот мгновенно бросает машину вниз и, искусно маневрируя, ускользает от противника.
Но вот машина делает резкий крен на левое крыло и идет на посадку.
Но почему же не видно другого самолета? Неужели он погиб? К счастью, и эту машину вел превосходный летчик. Минут через пять он тоже благополучно приземлился рядом с нами.
Мы сели в тридцати пяти километрах от города, между Белостоком и Волковыском, и в двух километрах южнее основной магистрали. Выхожу из самолета. На аэродроме что-то сооружают. Среди работающих военные и гражданские лица.
- Товарищ генерал, посмотрите,- говорит адъютант и показывает на пробоины в самолете. Их оказалось более двадцати. В другой машине та же картина. Молодцы наши летчики, славно потрудились, с честью выдержали суровый экзамен в первый же день войны.
С группой офицеров иду на метеостанцию. Отошли не более двухсот метров, когда в небе послышался шум моторов. Показалась девятка гитлеровских пиратов. А на аэродроме нет никаких зенитных средств, чтобы отогнать их.
Вражеские самолеты снижаются и без помех сбрасывают бомбы. Взрывы сотрясают землю. Горят машины. Огненные языки лижут и наши два самолета...
На счету каждая минута. Нужно спешить в 10-ю армию. Легковой машины на аэродроме нет. Беру полуторку. Приказываю выделить группу бойцов. Теперь нас двенадцать человек. Сажусь в кабину, даю указание шоферу ехать в Белосток.
- Товарищ генерал, туда ехать опасно. Минут за двадцать перед вашим прилетом на дорогу спустились немецкие парашютисты,-сообщает начальник аэродрома.
Известие не из приятных. И все же надо ехать. Покидаем аэродром. В воздухе неимоверная духота. Пахнет гарью.
В горле пересохло. Отпиваю из фляги несколько глотков. Но вода теплая и совсем не освежает.
Наконец выехали на магистраль, ведущую в Белосток. Через ветровое окно видно, как с запада приближаются полтора десятка немецких бомбардировщиков. Летят низко, с вызывающей дерзостью, точно полновластные хозяева нашего неба. На фюзеляжах четко видны пауки фашистской свастики.
Жестокая война началась. Но разве это война? Нет, пока что это безнаказанный бандитизм. А для нас главное - в этой суровой действительности не пасть духом.
Наша полуторка мчится по оживленной автостраде. Но это не обычное оживление. То, что мы видим на ней, больше походит на сутолоку совершенно растерянных людей, не знающих, куда и зачем они идут или едут. Остановил одну группу.
- Куда держите путь?
- На Волковыск.
- Кто такие?
- Рабочие из отрядов, строивших укрепленный район. Там, где мы работали, и земли не видать. Все в огне,- говорит средних лет мужчина с утомленным лицом.
Показалось несколько легковых машин. Впереди "ЗИС-101". Из его открытых окон торчат широкие листья фикуса. Оказалось, что это машина какого-то областного начальника. В ней две женщины и двое ребят.
- Неужели в такое время вам нечего больше возить, кроме цветов? Лучше бы взяли стариков или детей,- обращаюсь к женщинам. Опустив головы, они молчат. Шофер отвернулся, - видно, и ему стало совестно.
Говорю это, а сам прекрасно понимаю: они растили эти фикусы, ухаживали за ними, чтобы украсить свою жизнь. А теперь везут их с собой просто потому, что не успели как следует понять случившееся. Пожалуй, и винить этих женщин трудно. Ведь, покидая родной кров, они были убеждены, что уезжают на короткое время, что скоро вернутся домой. Вот и решили: зачем же пропадать цветам?
Наши машины разъехались. В небе снова шум моторов. Показались три бомбардировщика. Они снизились почти до двухсот метров и начали в упор расстреливать идущих и едущих по шоссе. Люди бегут. Но куда? Где найти спасение, когда наглые гитлеровцы, сея смерть, гоняются чуть ли не за каждым человеком?
И нашу полуторку прошила пулеметная очередь, за ней другая, третья. Шофер убит. Я уцелел, едва успев выскочить из кабины. Подхожу к кузову. Кроме порученца и адъютанта, в живых никто не остался. Погиб и капитан Горячев. Пулеметная очередь, точно клинком кавалериста, рассекла ему голову. Трудно поверять, что не стало этого всегда веселого, жизнерадостного человека, превосходного офицера.
Недалеко вижу тот самый "ЗИС-101". Подхожу к нему. Женщины, дети, шофер убиты. Но по-прежнему из окна выглядывают вечнозеленые листья фикуса. Молча отошел к своей машине. Лейтенант Крицын кивает на мою руку. Она в крови. Даже не заметил, как ранило. Сделал перевязку носовым платком.
- А это что у тебя? - обращаюсь к адъютанту, показывая на его щеку. Оказывается, и он не почувствовал, как обожгло пулей.
К нам подошла группа офицеров. Это были слушатели Военной академии имени М. В. Фрунзе. Они находились на стажировке и вот теперь оказались в неопределенном положении. Приказываю вырыть могилу и похоронить капитана Горячева и других погибших товарищей. Несколько минут молча постоял около убитых.
На шоссе показалась "эмка". В ней инженер одной из строек укрепленного района под Белостоком. Говорит, что там все разгромлено. Предлагаю инженеру привести в порядок мою полуторку, а сам беру его машину и продолжаю путь в 10-ю армию. Нужно попасть туда как можно быстрее.
Восемнадцать часов. Яркое солнце освещает дорогу. Километр за километром продвигаемся вперед. Нет-нет и снова вдоль шоссе проносятся гитлеровские самолеты, сопровождая нас, точно почетный эскорт.
Скоро и Белосток. Навстречу тянутся войска, идет гражданское население.
Штаб армии был в городе. Но где он сейчас? Война все перепутала. Встречные офицеры ничего толком не знают. Впечатление такое, что командование армии потеряло связь с частями. Да это и понятно, если учесть, что удар немцев был внезапным и сильным. Наконец все-таки разыскал штаб армии. Но застал там только начальника тыла. Говорит, что командующий и основной состав штаба выехали на КП. Узнаю его месторасположение и направляюсь туда.
Впереди железнодорожный переезд. На пути до отказа забитый людьми товарный состав. Паровоз под парами и готов тронуться в глубь страны. Но налетают фашистские самолеты. Слышатся взрывы, а затем душераздирающие крики женщин и детей. Сотни убитых и раненых. В этой сутолоке видны фигурки двух медицинских сестер в белых халатах.
Ко мне подбегает военный комендант станции. Голова забинтована. Гимнастерка в крови. Приказываю уцелевшие вагоны немедленно отвести на запасный путь, убрать трупы, эвакуировать раненых.
Комендант смотрит умоляющими глазами:
- Товарищ генерал, у меня нет никаких средств. Нет даже людей, чтобы выполнить ваши приказания.
У переезда я вижу команду человек в сто. Спрашиваю у старшего лейтенанта, куда ведет людей. Он разводит руками и отвечает совсем не так, как требует устав.
- Слушайте меня,- говорю я несколько повышенным тоном. - Отныне подчиняетесь коменданту. Все его приказания выполнять четко и быстро. А сейчас обеспечьте эвакуацию раненых.
Офицер берет под козырек:
- Товарищ генерал, приказание будет выполнено!
- Вот и хорошо. Главное - не теряйтесь, больше веры в свои силы, а нервы поберегите. Война только началась.
Трогаемся дальше. Пересекаем железнодорожное полотно. Примерно в двенадцати километрах юго-западнее Белостока замечаем небольшой лес, на опушке которого и расположился командный пункт 10-й армии. Расстояние небольшое, а добирался я до него несколько часов. За это время повидал много людского горя, потерял близких товарищей.
Было девятнадцать часов, когда мы подъехали к командному пункту. Вид у него более чем скромный. Две палатки. В каждой по деревянному столу и несколько табуреток. На одном из столов телефонный аппарат. Поодаль от палаток - машина с радиостанцией.
Меня встретил командующий армией генерал-майор К. Д. Голубев с группой штабных офицеров. Спрашиваю у генерала, почему из 10-й армии в штаб фронта не поступило почти никаких сведений. Он отвечает, что проводная связь нарушена, а армейские рации работают очень плохо, вражеские их забивают.
- Доложите о положении войск,- говорю ему. Командующий развернул карту:
- На рассвете три вражеских армейских корпуса при поддержке значительного количества танков и бомбардировочной авиации атаковали мой левофланговый пятый стрелковый корпус. Дивизии корпуса в первые же часы боя понесли большие потери. Особенно пострадала сто тринадцатая.
И по лицу, и по голосу генерала чувствуется, что он сильно переживает. Попросив разрешения, он вынул из кармана коробку с папиросами, закурил, а затем, водя карандашом по карте, продолжал:
- Чтобы предотвратить охват армии с юга, я развернул на реке Курец тринадцатый механизированный корпус, но, сами знаете, Иван Васильевич, танков в дивизиях корпуса мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
- Чего уперлись в небо? Земли вам мало, что ли? Спать пора, баламуты, совсем от рук отбились!
Молча разбегались мы по своим хатенкам, так и не досчитав всех звезд. А уходить было ужасно жаль. Ведь совсем, кажется, немного осталось, только самые маленькие.
Сейчас же звезды кажутся необыкновенной величины и светят особенно ярко. Но не до них!
Та к, не раздеваясь, продолжал сидеть наедине со своими тяжелыми думами. Меня преследуют слова, сказанные Павловым во время спектакля: "Этого не может быть" и "Чепуха какая-то". Вижу, как он рукой показывает на сцену: тише, мол, лучше следи за развитием событий в пьесе. Интересно, чем вызвано такое равнодушие Павлова к донесениям разведки? Или, может, это только внешняя маска безразличия? И все же меня поражает его олимпийское спокойствие. Неужели он прав, а я проявляю излишнюю нервозность?
Встал, подошел к окну. Чистое и невероятно спокойное небо.
Из тяжелой задумчивости вывел телефонный звонок. Оперативный дежурный передал приказ командующего немедленно явиться в штаб. Значит, я был прав! Через пятнадцать минут вошел в кабинет командующего. Застал там члена Военного совета округа корпусного комиссара А. Я. Фоминых и начальника штаба генерал-майора В. Е. Климовских.
- Случилось что? - спрашиваю генерала Павлова.
- Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Несколько минут назад звонил из третьей армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии. Связь с частями по проводам нарушена, перешли на радио. Две радиостанции прекратили работу - может, уничтожены. Перед твоим приходом звонил из десятой армии Голубев, а из четвертой - начальник штаба полковник Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы всюду бомбят...
Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Командующий доложил обстановку.
Вскоре снова позвонил Кузнецов, сообщил, что немцы продолжают бомбить. На протяжении пятидесяти километров повалены все телеграфные и телефонные столбы. Связь со многими частями нарушена.
Тучи сгущались. По многочисленным каналам в кабинет командующего стекались все новые и новые сведения, одно тревожнее другого: бомбежка, пожары, немцы с воздуха расстреливают мирное население.
Снова появился с докладом полковник Блохин. Оказывается, с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати немецких пехотных, пять танковых, две моторизованные и одна десантная дивизии, сорок артиллерийских и пять авиационных полков.
Так без объявления войны Гитлер вероломно напал на нашу страну!
Павлов обращается ко мне:
- Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь.
- Считаю такое решение неверным. Командующему нельзя бросать управление войсками, - возражаю я.
- Вы, товарищ Болдин, - переходя на официальный тон, говорит Павлов, первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.
Я доказываю Павлову, что вернее будет, если в Белосток полечу я. Но он упорствует, нервничает, то и дело выходит из кабинета и возвращается обратно.
Снова звонит маршал С. К. Тимошенко. На сей раз обстановку докладываю я. Одновременно сообщаю:
- Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управления войсками. Прошу разрешить мне вылететь в десятую армию.
Нарком никому не разрешает вылетать, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями.
Тем временем из корпусов и дивизий поступают все новые и новые донесения. Но в них - ничего утешительного. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.
Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед.
В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит:
- Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.
- Как же так? - кричу в трубку. - Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!
Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов.
- Разведку самолётами вести не далее шестидесяти километров, - говорит нарком.
Докладываю, что фашисты на аэродромам первой линии вывели из строя почти всю нашу авиацию. По всему видно, противник стремится овладеть районом Лида для обеспечения высадки воздушного десанта в тылу основной группировки Западного фронта, а затем концентрическими ударами в сторону Гродно и в северо-восточном направлении на Волковыск перерезать наши основные коммуникации.
Настаиваю на немедленном применении механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной.
Но нарком повторил прежний приказ: никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на шестьдесят километров.
Последние месяцы мне довелось особенно часто бывать в приграничных войсках. Я систематически знакомился с сообщениями нашей разведки, а они свидетельствовали, что Гитлер ведет активную подготовку к войне против Советского Союза. После каждой своей командировки обо всем, что я видел, подробно докладывал Павлову, а он сообщал в Москву. В сложившейся ситуации я никак не мог смириться с мыслью о том, что действия, начатые германской армией против советских войск, являются провокацией, а не войной.
Наконец из Москвы поступил приказ немедленно ввести в действие "Красный пакет", содержавший план прикрытия государственной границы. Но было уже поздно. В третьей и четвертой армиях приказ успели расшифровать только частично, а в десятой взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия.
Замечу, кстати, что и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: "Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить". Но о каком прикрытии государственной границы могла идти речь, когда на ряде направлений враг уже глубоко вклинился на нашу территорию!
Захожу к Павлову, передаю содержание моего последнего разговора с наркомом обороны. Сообщаю, что С. К. Тимошенко разрешил мне вылететь в Белосток. Прощаюсь и стремглав бегу к машине.
На улицах Минска тревожно. Город насторожился. Большие группы людей стоят у репродукторов.
Буквально на несколько минут заезжаю домой. Второпях надеваю кожаное пальто и летный шлем. Через плечо перебрасываю ремень планшета с картой.
- Куда ты, Ваня? - спрашивает жена. Она очень волнуется, в ее глазах слезы.
- Дела, дорогая, дела, - говорю уверенным голосом, без всякого намека на серьезность положения, точно еду на очередные учения, а не на войну. Прощаюсь, уверяю, что все будет хорошо, и покидаю дом.
На аэродроме к вылету готовы два самолета СБ. В один садимся я и мой адъютант лейтенант Крицын, в другой - капитан Горячев из отдела боевой подготовки и офицер оперативного управления штаба. Прощай, Минск! Может, на очень короткое время, а может, и навсегда. Война беспощадна, она не считается с нашими желаниями.
Берем курс на Белосток, навстречу врагу, навстречу суровым испытаниям. Лететь трудно. Нас атакуют "мессершмитты", посылая вдогонку пулеметные очереди. Бывают минуты, когда кажется, что вот-вот наступит конец. Но, к счастью, нашу машину ведет опытный летчик. Как только замечает, что к нам пристраивается вражеский истребитель, а иногда и не один, пилот мгновенно бросает машину вниз и, искусно маневрируя, ускользает от противника.
Но вот машина делает резкий крен на левое крыло и идет на посадку.
Но почему же не видно другого самолета? Неужели он погиб? К счастью, и эту машину вел превосходный летчик. Минут через пять он тоже благополучно приземлился рядом с нами.
Мы сели в тридцати пяти километрах от города, между Белостоком и Волковыском, и в двух километрах южнее основной магистрали. Выхожу из самолета. На аэродроме что-то сооружают. Среди работающих военные и гражданские лица.
- Товарищ генерал, посмотрите,- говорит адъютант и показывает на пробоины в самолете. Их оказалось более двадцати. В другой машине та же картина. Молодцы наши летчики, славно потрудились, с честью выдержали суровый экзамен в первый же день войны.
С группой офицеров иду на метеостанцию. Отошли не более двухсот метров, когда в небе послышался шум моторов. Показалась девятка гитлеровских пиратов. А на аэродроме нет никаких зенитных средств, чтобы отогнать их.
Вражеские самолеты снижаются и без помех сбрасывают бомбы. Взрывы сотрясают землю. Горят машины. Огненные языки лижут и наши два самолета...
На счету каждая минута. Нужно спешить в 10-ю армию. Легковой машины на аэродроме нет. Беру полуторку. Приказываю выделить группу бойцов. Теперь нас двенадцать человек. Сажусь в кабину, даю указание шоферу ехать в Белосток.
- Товарищ генерал, туда ехать опасно. Минут за двадцать перед вашим прилетом на дорогу спустились немецкие парашютисты,-сообщает начальник аэродрома.
Известие не из приятных. И все же надо ехать. Покидаем аэродром. В воздухе неимоверная духота. Пахнет гарью.
В горле пересохло. Отпиваю из фляги несколько глотков. Но вода теплая и совсем не освежает.
Наконец выехали на магистраль, ведущую в Белосток. Через ветровое окно видно, как с запада приближаются полтора десятка немецких бомбардировщиков. Летят низко, с вызывающей дерзостью, точно полновластные хозяева нашего неба. На фюзеляжах четко видны пауки фашистской свастики.
Жестокая война началась. Но разве это война? Нет, пока что это безнаказанный бандитизм. А для нас главное - в этой суровой действительности не пасть духом.
Наша полуторка мчится по оживленной автостраде. Но это не обычное оживление. То, что мы видим на ней, больше походит на сутолоку совершенно растерянных людей, не знающих, куда и зачем они идут или едут. Остановил одну группу.
- Куда держите путь?
- На Волковыск.
- Кто такие?
- Рабочие из отрядов, строивших укрепленный район. Там, где мы работали, и земли не видать. Все в огне,- говорит средних лет мужчина с утомленным лицом.
Показалось несколько легковых машин. Впереди "ЗИС-101". Из его открытых окон торчат широкие листья фикуса. Оказалось, что это машина какого-то областного начальника. В ней две женщины и двое ребят.
- Неужели в такое время вам нечего больше возить, кроме цветов? Лучше бы взяли стариков или детей,- обращаюсь к женщинам. Опустив головы, они молчат. Шофер отвернулся, - видно, и ему стало совестно.
Говорю это, а сам прекрасно понимаю: они растили эти фикусы, ухаживали за ними, чтобы украсить свою жизнь. А теперь везут их с собой просто потому, что не успели как следует понять случившееся. Пожалуй, и винить этих женщин трудно. Ведь, покидая родной кров, они были убеждены, что уезжают на короткое время, что скоро вернутся домой. Вот и решили: зачем же пропадать цветам?
Наши машины разъехались. В небе снова шум моторов. Показались три бомбардировщика. Они снизились почти до двухсот метров и начали в упор расстреливать идущих и едущих по шоссе. Люди бегут. Но куда? Где найти спасение, когда наглые гитлеровцы, сея смерть, гоняются чуть ли не за каждым человеком?
И нашу полуторку прошила пулеметная очередь, за ней другая, третья. Шофер убит. Я уцелел, едва успев выскочить из кабины. Подхожу к кузову. Кроме порученца и адъютанта, в живых никто не остался. Погиб и капитан Горячев. Пулеметная очередь, точно клинком кавалериста, рассекла ему голову. Трудно поверять, что не стало этого всегда веселого, жизнерадостного человека, превосходного офицера.
Недалеко вижу тот самый "ЗИС-101". Подхожу к нему. Женщины, дети, шофер убиты. Но по-прежнему из окна выглядывают вечнозеленые листья фикуса. Молча отошел к своей машине. Лейтенант Крицын кивает на мою руку. Она в крови. Даже не заметил, как ранило. Сделал перевязку носовым платком.
- А это что у тебя? - обращаюсь к адъютанту, показывая на его щеку. Оказывается, и он не почувствовал, как обожгло пулей.
К нам подошла группа офицеров. Это были слушатели Военной академии имени М. В. Фрунзе. Они находились на стажировке и вот теперь оказались в неопределенном положении. Приказываю вырыть могилу и похоронить капитана Горячева и других погибших товарищей. Несколько минут молча постоял около убитых.
На шоссе показалась "эмка". В ней инженер одной из строек укрепленного района под Белостоком. Говорит, что там все разгромлено. Предлагаю инженеру привести в порядок мою полуторку, а сам беру его машину и продолжаю путь в 10-ю армию. Нужно попасть туда как можно быстрее.
Восемнадцать часов. Яркое солнце освещает дорогу. Километр за километром продвигаемся вперед. Нет-нет и снова вдоль шоссе проносятся гитлеровские самолеты, сопровождая нас, точно почетный эскорт.
Скоро и Белосток. Навстречу тянутся войска, идет гражданское население.
Штаб армии был в городе. Но где он сейчас? Война все перепутала. Встречные офицеры ничего толком не знают. Впечатление такое, что командование армии потеряло связь с частями. Да это и понятно, если учесть, что удар немцев был внезапным и сильным. Наконец все-таки разыскал штаб армии. Но застал там только начальника тыла. Говорит, что командующий и основной состав штаба выехали на КП. Узнаю его месторасположение и направляюсь туда.
Впереди железнодорожный переезд. На пути до отказа забитый людьми товарный состав. Паровоз под парами и готов тронуться в глубь страны. Но налетают фашистские самолеты. Слышатся взрывы, а затем душераздирающие крики женщин и детей. Сотни убитых и раненых. В этой сутолоке видны фигурки двух медицинских сестер в белых халатах.
Ко мне подбегает военный комендант станции. Голова забинтована. Гимнастерка в крови. Приказываю уцелевшие вагоны немедленно отвести на запасный путь, убрать трупы, эвакуировать раненых.
Комендант смотрит умоляющими глазами:
- Товарищ генерал, у меня нет никаких средств. Нет даже людей, чтобы выполнить ваши приказания.
У переезда я вижу команду человек в сто. Спрашиваю у старшего лейтенанта, куда ведет людей. Он разводит руками и отвечает совсем не так, как требует устав.
- Слушайте меня,- говорю я несколько повышенным тоном. - Отныне подчиняетесь коменданту. Все его приказания выполнять четко и быстро. А сейчас обеспечьте эвакуацию раненых.
Офицер берет под козырек:
- Товарищ генерал, приказание будет выполнено!
- Вот и хорошо. Главное - не теряйтесь, больше веры в свои силы, а нервы поберегите. Война только началась.
Трогаемся дальше. Пересекаем железнодорожное полотно. Примерно в двенадцати километрах юго-западнее Белостока замечаем небольшой лес, на опушке которого и расположился командный пункт 10-й армии. Расстояние небольшое, а добирался я до него несколько часов. За это время повидал много людского горя, потерял близких товарищей.
Было девятнадцать часов, когда мы подъехали к командному пункту. Вид у него более чем скромный. Две палатки. В каждой по деревянному столу и несколько табуреток. На одном из столов телефонный аппарат. Поодаль от палаток - машина с радиостанцией.
Меня встретил командующий армией генерал-майор К. Д. Голубев с группой штабных офицеров. Спрашиваю у генерала, почему из 10-й армии в штаб фронта не поступило почти никаких сведений. Он отвечает, что проводная связь нарушена, а армейские рации работают очень плохо, вражеские их забивают.
- Доложите о положении войск,- говорю ему. Командующий развернул карту:
- На рассвете три вражеских армейских корпуса при поддержке значительного количества танков и бомбардировочной авиации атаковали мой левофланговый пятый стрелковый корпус. Дивизии корпуса в первые же часы боя понесли большие потери. Особенно пострадала сто тринадцатая.
И по лицу, и по голосу генерала чувствуется, что он сильно переживает. Попросив разрешения, он вынул из кармана коробку с папиросами, закурил, а затем, водя карандашом по карте, продолжал:
- Чтобы предотвратить охват армии с юга, я развернул на реке Курец тринадцатый механизированный корпус, но, сами знаете, Иван Васильевич, танков в дивизиях корпуса мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28