Несколько мин упало прямо на танки и изрядно перепугали их такой непонятной бомбежкой. А наш Академик учитывал это заранее: что прежде всего мины подействуют психологически! У фашистских танкистов нервы не выдержали, они ушли обратно, а мы выиграли время.
Сейчас фашисты догадаются об обмане!.. Комполка Билаонов Павел Семенович потребовал от начальника артиллерии дивизии несколько пушек дополнительно и срочно для отражения новой возможной атаки! Дивизионные артиллеристы прибыли вовремя и установили свои пушки на прямую наводку... Ждать долго не пришлось. Так оно и есть! Эти же самые танки опять прут на наш батальон на большой скорости. Мы снова открыли минометный огонь, чтоб противник убедился: нет у русских на данном участке противотанковых средств!.. Фашисты лихо нажали на газ и лезут на рожон, уверенные в своем успехе и безнаказанности. А мины пустяк!
Но вдруг вспыхивает один танк. За ним - второй, третий... И вот уже загорелась половина танков. Среди гитлеровских танкистов замешательство и даже паника. Открывают люки, высовываются посмотреть, где у русских пушки. В общем результате только пять-шесть танков спаслись бегством, а полтора десятка благодаря находчивости нашего Академика сгорели дотла.
Дивизионная газета "Вперед!" рассказала об этом эпизоде. Все минометчики нашей дивизии потом янсоновским методом "путали карты" вражеским танкистам... А фашисты в очередной раз завопили, что "русские воюют не по правилам"!..
Под нашим натиском они были вынуждены отступать. Но отступали организованно, нанося нам чувствительные удары из засад. В засадах в основном применялись танки, устанавливаемые в ямах. Торчит одна башня над землей и бьет из пушки и из пулеметов! Попробуй возьми такой дот!
Мы, попадая в подобную западню, порой зарывались в землю и выжидали до тех пор, пока в танке у немцев не иссякнут боеприпасы. Или не отойдут их главные силы на определенное расстояние. Засада обычно держалась до тех пор, пока гитлеровские факельщики не подожгут все, что может гореть... Ясное дело, каждый раз лежать, зарывшись в землю, и выжидать, когда враг снимет засаду, мы не собирались. Знали по опыту: стоит только нашим автоматчикам просочиться в тыл засады и открыть там хотя бы беспорядочный огонь, как фрицы в панике, бросая танки-доты, стараются спасать свои шкуры! Ну а раз знали такую их слабость, значит, пользовались ею. И довольно успешно.
Но однажды наш батальон все-таки был остановлен сильным огнем противника. Фашисты на этот раз устроили не простую засаду, а сильную оборонительную долговременную линию. А мы, не предполагая этого, решили спугнуть фрицев своей выработанной тактикой.
Ушли ночью наши автоматчики и вернулись с потерями. Утром подошли тридцатьчетверки и атаковали немцев - тоже безуспешно. Потеряли половину машин. Попробовали свои способности артиллеристы - не берет! Подошли несколько дивизионов "катюш" и дали залп ракетами. Фашисты выдержали и этот удар! Держатся крепко и отвечают сильным огнем...
Топчемся уже трое или четверо суток - и ни с места!
На КП нашего полка прибыл сам генерал Родимцев, разгневанный, что пятый день стоим как столбы... КП полка переместился на КП нашего батальона...
Иногда мне думается, что мы могли не выиграть эту тяжелейшую войну, если бы воевали только "по правилам". Иная кажущаяся неразумность помогала солдатам совершать чудеса, которых бы никогда не совершить одними разумными мерами.
Вот и теперь: по нашим окопам и траншеям пронесся из уст в уста невероятный слух. "Неужели это в самом деле?! - помню, мелькнуло в голове. Это же невозможно! Не только голову, но палец не высунешь наверх - оторвет пулей или осколком!" Но все же, выбрав момент, высовываюсь из своего окопа и не верю своим глазам! Да, весь наш полковой штаб во главе с Билаоновым, Егоровым и Тукхру как на демонстрации - идут, не обращая внимания на фашистский яростный автоматный и минометный огонь!.. Рядом с Билаоновым, который старательно отмеривает на высоких костылях и у которого все еще забинтована голова, еле успевает его адъютант Коля Корсунов. Рядом с Егоровым - старшина Носов...
Заколдованы, что ли, они все?!
Но мне стыдно теперь, что я прячусь в окопе и не могу себя заставить выскочить для атаки! И это первое и главное чувство, от которого я уже не могу отделаться...
Наш комбат Долинный Николай тоже не смог больше сидеть в укрытии и, подав сигнал ракетами "к атаке!", выскочил из своего КП, сел в "виллис" и рванулся вперед...
Весь батальон тут же поднялся и с криком "Уррра! За Родину!" стремительной лавиной пошел за ним...
Роты продвигались вслед за своим комбатом, который на "виллисе" уже приблизился к переднему краю немцев... Машина взорвалась у всех на глазах: капитан Долинный протаранил ею ствол пушки "тигра", замаскированного в яме. Мы потом нашли орден Красной Звезды, которым был недавно награжден наш комбат.
Атака захлебнулась. Однако ночью солдаты нашего батальона во главе с гвардии старшим лейтенантом монголом Юндендоржем (и он через несколько дней погибнет в очередной атаке) проникли к "тигру" и закидали его бутылками с горючим. В образовавшуюся брешь просочилась рота автоматчиков и уничтожила еще один "тигр". Фашисты в панике стали бросать свои позиции...
Личный пример командиров помогал солдатам преодолевать стремление уцелеть во что бы то ни стало. Кажется, ученые это естественное стремление называют инстинктом самосохранения. В принципе неплохой инстинкт: надо побеждать и оставаться живым. Но тоже, если дать ему волю, он тебе не позволит и высунуться из окопа.
Комсомольцы, вперед!
Наш полк пересек границу между Белгородской областью и Украиной, и комиссар полка Егоров Владимир Георгиевич объявил, что мы переключаемся на освобождение оккупированной немцами Украины.
Вместо погибшего Николая Долинного в наш батальон прислали комбатом гвардии капитана Картошенко Николая Михайловича, а меня назначили комсоргом батальона. Я сдал дела парторга роты минометчику Янсону Алексею Ивановичу.
В комсорги батальона меня рекомендовал комиссар полка гвардии капитан Егоров Владимир Георгиевич. Он ясно меня предупредил, что жизнь комсоргов батальона в среднем длится от одной атаки до двух-трех. Комсорг должен первым подниматься в атаку...
– Сможешь, Мансур, иди комсоргом. Не сможешь - не осуждаю.
Обожгли меня слова комиссара, и я почти растерялся, не зная, что мне делать. "Быть или не быть?" Комиссар пытливо и терпеливо наблюдает за мной... Ведь не мне первому он говорил эти слова, и люди шли: в батальоне всегда был комсорг... "Как быть? Не долго ли я думаю?" Не хочу комиссару показаться трусом... ему одному, ведь никто не узнает, если я откажусь, но... Двум смертям не бывать, одной не миновать! Щупаю свой талисман - тут он.
– Согласен! - говорю.
Комиссар благодарно посмотрел на меня - за то, что он не ошибся...
Среднесписочное число комсомольцев в батальоне колебалось от боя к бою от двухсот восьмидесяти до двухсот сорока. Текучесть большая. Работы у меня было очень много, и не хватало суток. Бои шли жестокие, с большими потерями Каждую ночь в наш батальон прибывало свежее пополнение. Каждого комсомольца надо было взять на учет. Ну а комсомольское поручение каждому было одинаковое: успеть сделать на войне как можно больше, учитывая, что жизнь у него тут может оборваться в каждое мгновение. Успеть убить фашиста как минимум! Если повезет, убить двух фашистов: за себя и за друга, который не успел убить ни одного гада!
Свою философию "убить хоть одного фашиста!" я, как комсорг батальона, распространял среди всех комсомольцев.
Эту солдатскую философию воспринимали все до единого, и никто не думал по-другому. А как же Победу добывать? Иначе не добудем...
Я человек по своей натуре мягкий и впечатлительный. Ни хулиганом не был, ни драчуном, а вот на войне я уничтожал и хотел уничтожать фашистов...
"Успевай убивать, пока сам не погиб от того, кого надо убивать!" - это я внушал новичкам, прибывающим на фронт.
Как было больно до слез, до полного отчаяния, когда я видел своими глазами погибшего нашего солдата, только что прибывшего маршевыми ротами. Это мое состояние всегда выплескивалось, вырывалось наружу. Товарищи по оружию чувствовали его как свое собственное и ценили мою искренность.
Пишу эти строки, а в памяти встают имена и лица. Молодые, словно пришедшие к моему письменному столу из огневого сорок третьего...
Хочется рассказать о пулеметчике, комсомольце Кобылине Николае. С 1925 года рождения, он был на два года младше меня. Прибыл на фронт добровольно. Два его старших брата погибли в боях с фашистами.
Коля хотел быть непременно пулеметчиком. "Максим" - пулемет хороший, но тяжелый - шестьдесят пять килограммов. В обороне лучше "максима" нет пулемета. Но в наступательном бою с ним бегать нелегко. Гибнут, как правило, наши пулеметчики при смене огневых позиций: именно тут фрицы их и ловят на мушку. Коля придумал нехитрое приспособление: при перебежке с позиции на позицию он оставлял "максим" на прежнем месте, а сам, как заяц, пулей на новую позицию. Потом своего "максима" тянет к себе за крепкую и тонкую многожильную проволоку. Стрелки из роты тоже помогают тянуть. И вот "максим", как самоходный, торопится следом за хозяином...
Кобылий Коля стрелял не только днем, но и ночью. Высматривал он еще днем сектор обстрела. Устанавливал загодя "максим" и забивал колышки с обеих сторон ствола - "ограничители сектора". На колышки палку буквой П. Это тоже ограничитель, чтоб ствол не сбивался вверх...
Ночью, когда в секторе огня появлялись фашисты, он открывал огонь... Эмоций или символики здесь было мало. Кобылин Коля мстил за братьев по-деловому и отправил за них на тот свет не одну сотню гитлеровцев.
Еще хорошо помню комсомольца, пулеметчика тоже, Василия Шамрая. Шахтер с Донбасса, тоже двадцать пятого года рождения. Как и я, на фронт прибыл "из-под брони". Иногда фашистскую контратаку наш батальон отбивал только благодаря личной храбрости этих двух комсомольцев-пулеметчиков.
Оба они живы. Кобылин Николай Николаевич живет в Ижевске, а Шамрай Василий Кузьмич - в Кременчугском районе Полтавской области. В живых остался и комсомолец Ким Добкин - наш поэт. Очень везучим разведчиком он был. Сейчас живет в Ростове-на-Дону. Андрей Богданов живет на Сахалине.
Прием в комсомол был поголовный, и зачастую не успевали выдать новому члену ВЛКСМ комсомольский билет... Бои были тяжелые, весь состав комсомольской организации батальона за месяц обновлялся почти полностью...
Комсоргу никогда не приходилось собирать комсомольцев на собрание и писать протоколы, выступать с докладом и выслушивать прения, В ходе боевых операций комсомольская организация батальона находилась в состоянии непрекращающегося "собрания".
Комсомольская жизнь била ключом днем и ночью без перерывов и без протоколов:
– Комсорг, патронов осталось мало!
– Комсорг, снаряды на исходе!
– Комсорг, а где гранаты?!
– Комсорг, почему почты давно не было?
– Комсорг, курить нечего!
– Комсорг, почему ночью не пришла к нам кухня?!
Парторг и комсорг срочно звонят куда следует и требуют патроны, снаряды, махорку, почту и так далее.
Я еще выполнял обязанности переводчика с татарского, казахского, узбекского, башкирского, киргизского языков на русский.
Как радовалась "Средняя Азия" моему появлению среди них!
"Бизнин уртак!" - кричали узбеки.
"Бизнин джолдас!" - кричали мне казахи.
"Узебезнен кеше!" - кричали мне татары и башкиры.
"Джаксы адам!"... "Келинг!"...
Вот тут все однополчане завидовали мне, что я, татарин, владею столькими языками.
До сих пор держится в моей памяти то ощущение, которое овладевало мной в атаке. Я обязан подняться для атаки первым, и весь батальон ждет этого момента. Если комсорг или парторг поднялись, ждать и выжидать тут уже никому не дано права - надо вставать всем...
Я, превозмогая свой страх и свою слабость, встаю. Надрываясь, кричу:
– Вперед! За Родину! За Сталина!
Реву-ору, страшно напрягаясь, чтоб услышали меня все, чтоб немедленно все разом поднялись за мной. Поднялись, чтоб взять безымянную высотку, выбить немцев из хаты, где на подоконнике установлен пулемет. Отбить у врага улицу. Поднялись, чтобы этим самым спасти тебя же от верной гибели, потому что, пока ты один в полный рост маячишь на рубеже нашей атаки, ты являешься единственной мишенью для гитлеровцев...
И хочется оглянуться назад - поднялись или нет солдаты, - но я не позволяю себе это сделать, потому что покажу - обнаружу свой страх и недоверие к моим комсомольцам. Бегу вперед, перенапрягая себя, силком толкая, как перегруженную вагонетку на подъеме...
И когда уже в моей душе все резервы исчерпаны, когда я себя уже почти считаю обреченным на верную гибель, слышу сзади раскатистое "урррра-а!", и сладкий моему слуху топот пехоты, и тяжелое жаркое дыхание бегущих за мной...
В этот миг страх мой улетучивается из меня с последними парами, и я в изнеможении падаю на землю, как убитый... Но успеваю услышать истошный вопль: "Комсорга убило!", вскакиваю - и опрометью вперед, чтоб никто из наших хлопцев не засомневался в своем комсорге... После боя потом я часто слышал в свой адрес: "А наш комсорг в рубашке родился...", "Чудом уцелел..." Такая похвала высокая награда.
Самое же гиблое дело, если солдаты тебе дадут такую характеристику: "А комсорг наш жидковатый... Трус..." Ясное дело, что авторитет приходилось зарабатывать снова и снова, каждый новый наступающий день боев. И причем зарабатывать его у самых отчаянных хлопцев, которые не знают страха.
Как-то я попал в щекотливую ситуацию. Иду мимо группы наших ребят, которые расположились в траншее и, никому не мешая, трапезничали. Шнапс у них, трофейная колбаса...
– А, Мансур! Присаживайся, комсорг!
Наливают сто граммов шнапса, колбасу подвигают на закуску... Отказаться бы, плюнуть и сказать: не наливайте мне этой немецкой вонищи, да все хлопцы старше меня, герои - по два и три ордена имеют, а у меня одна медаль "За отвагу"... Выпили. Сидим. О том о сем беседуем. Вдруг:
– Комсорг, а не против, если еще по сто?
– Можно, - говорю.
А шнапса-то никакого у них и нет больше! Начинают театрально-вопросительно глядеть друг на друга и рыться в вещмешках: мол, была же еще бутылка... Мне бы смолчать, а я выскочил с вопросом:
– Где брали-то?
– Во-он, - показывают. - Там еще есть. Но, правда, там фрицы обстреливают сильно, уже двое наших не вернулись.
Сижу и соображаю: "Попался я на крючок. Меня угостили, и я угостить должен. Не пойду - пустят слух, что струсил".
– Да не надо, комсорг, - уговаривают.
Но по интонации понимаю: "Надо". Хлопцы относились к категории лидеров среди храбрых солдат. Тут не бутылка шнапса на кону...
От бронетранспортера со шнапсом, застрявшего на нейтральной полосе, меня отделяет полянка в сто метров.
Я снял полевую сумку, плащ-палатку и - эх, была не была! - легко и лихо выбросившись из траншеи, как заяц, петляя и прыгая, безостановочно несусь к бронетранспортеру. Когда немцы застрочили из пулемета, я уже успел вбежать в мертвую зону.
Взял из коробки в бронетранспортере две бутылки, отдышался и прикидываю глазом. Обратную стометровку надо бежать иначе. Немцы теперь ждут меня. А где они меня ждут? Где наши двое легли? Во-о-н они, почти у самой траншеи. Значит, и меня в том месте сшибут. Соображай, Мансур!.. Сообразил. "Ну, пора!" командую себе и рванулся по прямой к тем двум трупам наших солдат - они сейчас мой конечный финиш!.. Достигаю роковой зоны - пули уже упиваются впереди меня в землю - и падаю в ногах у трупов, как сраженный. Обмяк. Расслабился, даже веками не шевелю, веки остались полуоткрытые, как упал, так и лежу.
Рядом с моим носом по ботинку убитого нашего солдата ползет букашка. Ползет себе по своим делам букашка и не понимает, что здесь война и что, может быть, еще один человек, на которого она смотрит и не видит, сейчас перестанет жить...
Ну, поверил уже фриц, что я мертвый? Убрал палец с гашетки? Отвернулся?.. Как стальная пружина, взвиваюсь и в три прыжка - живой и невредимый сваливаюсь в нашу траншею. Пулемет застрочил, да поздно...
Где же моя компания? Нету! Одна колбаса трофейная валяется... Оказалось потом, хлопцев я тоже убедил, что лежу там мертвый на нейтралке. Все же заела совесть, что по их вине зазря погиб молоденький комсорг, не до угощения стало!
На другой день хлопцы смеялись надо мной, что я петлял и прыгал к бронетранспортеру как заяц (над живым можно посмеяться), но и хвалили за хитрость, к которой я прибег на обратном пути. Молниеносно разнесли по батальону, что "комсорг наш не трусливый". Ну и со всеми вытекающими...
Вообще же к шнапсу, как и ко всякому другому алкоголю, я равнодушен. Это еще с детства. Пацанами мы часто забегали на шахтный двор, где было "кладбище пьяниц".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19