А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Улица

Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы
бываем, наделены душой; другие не разделяют этого мнения, считая его пустым
домыслом. Я не берусь быть судьей в этом споре, я просто расскажу об одной
Улице.
Эта Улица рождалась под шагами сильных и благородных мужчин: наших
братьев по крови, славных героев, пустившихся в плавание, оставив за спиной
Блаженные острова. Сначала Улица была всего лишь тропинкой, проложенной
водоносами, которые сновали между родником, пробившимся в глубине леса, и
домами, фоздью легшими неподалеку от берега моря. Поселок разрастался, новые
поселенцы осваивали северную сторону Улицы; их дома, выложенные из крепких
дубовых бревен, смотрели на лес каменной кладкой, поскольку где-то в чаще
прятались индейцы, выжидая удобный момент, чтобы выпустить горящую стрелу.
Время шло, и дом за домом стала отстраиваться южная сторона Улицы.
По Улице прогуливались суровые мужи в шляпах-конусах, вооруженные
мушкетами и охотничьими ружьями. Их сопровождали жены в чепцах и послушные
дети. Вечера мужчины проводили у семейных очагов за чтением и беседами с
домочадцами. Их речи и книги были бесхитростными, однако они были
мужественны и великодушны и помогали изо дня в день покорять лес и
возделывать поля. Прислушиваясь к старшим, дети постигали законы и обычаи
предков, дорогой доброй Англии, если и брезжившей в памяти некоторых из них,
то весьма смутно.
После окончания войны индейцы больше не нарушали покой Улицы. Хозяйства
процветали, мужчины трудились не покладая Рук и были счастливы настолько,
насколько могли быть счастливы. Дети росли в полном благополучии, и все
новые и новые семьи прибывали с Родины и застраивали Улицу. Выросли дети
детей первых колонистов, подрастали дети детей недавних переселенцев.
Поселок превратился в настоящий город, и мало-помалу скромные жилища
уступили место простым, но красивым Домам из кирпича и дерева, с каменными
лестницами, снабженными железными перилами, с окошками-веерами над дверями.
Ничто в этих домах не было сделано на скорую руку, ведь они должны были
служить многим поколениям. Внутреннее убранство подбиралось со вкусом:
резные камины, ажурные лестницы изящная мебель, фарфор и серебро все
напоминало о Родине откуда была привезена многая утварь.
Улица жадно впитывала мечты молодого поколения и радовалась тому, что
ее обитатели приветливы и веселы. Там, где однажды обосновались честь и
сила, теперь делала первые шаги полнокровная жизнь. Книги, живопись и музыка
вошли в дома, а юноши потянулись в университет, выросший над северной
долиной. Ушли в прошлое шляпы-конусы, мушкеты, кружева и белоснежные завитые
парики; по булыжникам цокали копыта чистокровных коней и громыхали
позолоченные экипажи; над тротуарами, выложенными кирпичом, высились
коновязи.
Вдоль Улицы росли деревья: величественные вязы, дубы и клены, так что
летом вся она бывала залита нежной зеленью и щебетом птиц. За домами
прятались кусты роз, живая изгородь обнимала сады с проложенными тропинками
и солнечными часами; по ночам луна и звезды зачарованно смотрели на душистые
искрившиеся росой цветы.
После всех войн, бедствий и катаклизмов Улица погрузилась в прекрасный
сон. Многие юнцы покидали ее, и немногие возвращались. На месте старых
флагов реяли новые стяги, в полоску и со звездами. Хотя люди и толковали о
переменах, Улица не чувствовала их, потому что ее обитатели были верны себе,
и здесь звучали прежние речи. Щебечущие птицы, как и раньше, находили приют
в кронах деревьев, и по ночам луна и звезды смотрели на сады в окаймлении
живых изгородей, где цветы одевались капельками росы.
Шло время, и на Улице уже нельзя было увидеть ни оружия, ни треуголок,
ни завитых париков. Как странно смотрелись трости, высокие шляпы и стрижки!
Покой Улицы все чаще нарушали непривычные звуки: сначала с реки,
находившейся в миле от нее, клубы дыма принесли скрежет, а потом лязг,
грохот и гарь повалили отовсюду. Но гений Улицы, несмотря на смущенный
воздух, оставался прежним. Ведь Улица была прокалена кровью и мужеством
первопоселенцев. Что с того, что люди разверзают землю, чтобы погрузить в
нее невиданные трубы, или воздвигают столбы, опутывая пространство
диковинной проволокой? Улица дышала стариной и не собиралась так легко
отказаться от прошлого.
Но настал черный день, когда тем, кто знал старую Улицу, она стала
казаться чужой, а те, кто привыкли к ее новому облику, не представляли себе
ее прошлого. Они приходили и уходили, их голоса звучали резко и грубо, а
лица и одежда неприятно царапали глаз. То, что занимало их, отторгалось
умным и справедливым гением Улицы, и она молча чахла, дома ее приходили в
упадок и деревья умирали одно за другим, а розовые кусты никли под натиском
сорняков и мусора. Впрочем, однажды она испытала смутное чувство гордости.
Юноши, одетые в синюю форму, промаршировали по ней, отправляясь туда, откуда
не всем суждено было вернуться.
Прошли годы, и еще более тяжелая участь постигла Улицу. Все деревья
были вырублены, а сады потеснены дешевыми уродливыми домами новостройками,
выросшими на параллельных улицах. Однако старые дома еще помнили, вопреки
всем штормам, катаклизмам и разрушениям, которые множились от года к году,
что их возводили с любовью для многих поколений. Новые лица мелькали на
Улице, злобные, жутковатые лица, и люди с бегающими глазами произносили
непонятные слова и прилаживали к фасадам отдающих плесенью домов вывески,
покрытые знакомыми и незнакомыми буквами. Тележки взрезали землю.
Тошнотворное трудноопределимое зловоние повисло над Улицей, и ее гений
погрузился в сон.
Но случилось так, что Улицу охватило волнение. Эпидемия войны и
революции, разбушевавшись, бороздила моря; династии рушились, их последние
представители, отмеченные печатью вырождения, вынашивали сомнительные планы
и жались друг к другу, уезжая на Запад. Многие из них нашли пристанище в
обшарпанных домах, смутно помнивших пение птиц и аромат роз. Но,
пробудившись от спячки, Запад вступил в титаническую схватку, начатую на
Родине ради будущей цивилизации. И снова над городами взметнулись старые
стяги, а рядом с ними замелькали и новые, среди которых победно реял и
трехцветный флаг. Однако над Улицей не парило множество флагов, здесь вились
лишь страх, ненависть и невежество. Снова по Улице чеканили шаг юноши, хотя
они не походили на тех, прежних. Что-то сдвинулось. Юноши тех Далеких лет,
одетые в хаки, унесли в душах правду своих предков, а их сыновья, прибывшие
издалека, ничего не знали об Улице и ее Древнем гении.
Великая победа летела через моря, и юноши возвращались в ореоле
триумфа. То, что, казалось, ушло в прошлое, вернулось; и опять страх,
ненависть и невежество клубились над Улицей, ведь многие чужаки не покидали
ее пределов, а другие все прибывали, обживая старые дома. Вернувшиеся домой
юноши не задерживались здесь надолго. Новоселы были злобными и мрачными, и
среди мелькавших лиц мало было таких, которые напоминали бы о тех людях, под
чьими шагами рождалась Улица и кто творил ее гений. Все та же, она стала
другой, поскольку в глазах людей отражались блики неправедного жара,
странные, болезненные отблески жадности, амбициозности и мстительности.
Тревога и измена поселились в Европе в сердцах озлобленной горстки людей,
замышлявшей нанести смертельный удар по Западу, чтобы затем ползти к власти
по руинам, и фанатики стекались в ту несчастную холодную страну, откуда
многие из них были родом. Улица стала сердцем заговора, и в обшарпанных
домах кишели занесенные извне вирусы междоусобицы, а в их стенах звучали
речи тех, кто вынашивал страшные планы и жаждал наступления назначенного
часа дня крови, огня и смерти.
Закону было что сказать по поводу многочисленных сборищ на Улице,
однако доказательства не шли ему в руки. С превеликим усердием мужи,
облеченные властью, спрятав поглубже полицейские жетоны и напрягая слух,
проводили часы в таких тошнотворных местах, как Петрович бейкери , "Рифкин
скул оф модерн экономик , Сэркл сосиаль клаб и Кафе Либерти . Там сходились
злобные люди и с опаской обменивались отрывочными репликами, часто прибегая
к своему родному языку. А старые дома хранили память об усопшем веке, о
забытой мудрости благородных душ, о первых колонистах, о розах, искрящихся
каплями росы в лунном свете. Бывало, что поэт одинокая душа или случайный
путешественник любовались домами и пытались воспеть их ушедшую славу, только
редки были такие поэты и путешественники.
Все дальше и дальше распространялись слухи, что в старых домах засели
лидеры террористов, готовые в назначенный час начать вакханалию, грозящую
смертью Америке и тем прекрасным традициям, которые так полюбились Улице.
Листовки и прокламации, подрагивая крыльями, обсели грязные трущобы;
листовки и прокламации, пестревшие буквами разных начертаний и на многих
языках взывавшие к крови и бунту. Эти письмена подстрекали народ свергнуть
законы и добродетели, которым поклонялись отцы, растоптать душу старой
Америки душу англосаксов, на протяжении полутораста лет хранившую свободу,
справедливость и терпимость. Говорили еще, что злобные люди, которые
поселились на Улице и собирались в отвратительных заведениях, были мозговым
центром ужасного мятежа, что у них в подчинении находились миллионы не
рассуждающих одурманенных существ, разбросанных по городам, где из каждой
трущобы тянулись вонючие лапы тех, кто сгорал от желания жечь, убивать и
крушить до тех пор, пока страна предков не превратится в пепелище. Слухи
становились все назойливее, и многие с ужасом ждали четвертого июля, даты,
означенной во многих листовках; но по-прежнему ничто не указывало на место,
которое можно было бы считать колыбелью преступления. Никто не мог с
точностью вычислить людей, с арестом которых заговор утратил бы свою
жизнеспособность. Не раз и не два полицейские налетали с обыском на
обветшалые дома, но однажды они ушли, чтобы не возвращаться; отвыкнув, как и
другие, от закона и порядка, они оставили город на произвол судьбы. Их
сменили мужчины в форме цвета хаки, вооруженные мушкетами; и стало казаться,
что погрузившейся в грустное оцепенение Улице привиделся сон, навеянный
прошлым, когда мужчины с мушкетами и в шляпах-конусах возвращались с родника
в лесу к горстке выросших на берегу домиков. Катастрофа надвигалась, и
некому было стать на пути корифеев зла и коварства.
Улице было трудно сбросить оцепенение, но однажды ночью она прозрела,
заметив повсюду в Петрович бейкери , в Рифкин скул оф модерн экономик , в
Сэркл сосиаль клаб и в Кафе Либерти , да и не только там, орды мужчин, в
чьих расширенных зрачках горело ожидание разрушительного триумфа. Тайный
телеграф передавал странные сообщения, многие из которых стали известны лишь
позднее, когда Запад был уже в безопасности. Люди в форме цвета хаки не
могли объяснить, что происходит, и не понимали, в чем состоит их долг; ведь
заговорщикам не было равных по хитрости и скрытности.
Вряд ли мужчины в форме цвета хаки забудут эту ночь, и уж наверняка
поделятся воспоминаниями о ней со своими внуками. Многие оказались здесь на
рассвете, но вовсе не с той миссией, которая была им предназначена. Было
известно, что анархисты свили гнездо в старых стенах, изъеденных червями,
пошатнувшихся под натиском времени и штормов, и то, что случилось летней
ночью, поразило всех своей неотвратимостью. Действительно, произошло нечто
хотя и невероятное, но вполне естественное. В Ранний предрассветный час, ни
с того ни с сего, стены, изъеденные червями и осевшие под натиском времени и
штормов, содрогнулись в гигантской конвульсии и рухнули, так что на Улице
остались стоять лишь два старинных камина, да часть крепкой кирпичной
кладки. Все погребли под собой руины. Один поэт и некий путешественник,
оказавшиеся в толпе, привлеченной невиданным зрелищем, рассказывали странные
вещи. Поэт говорил, что незадолго до обвала ему привиделись в луче света
неясные очертания отвратительных развалин, словно повисших над другим смутно
прорисовывавшимся пейзажем. Поэт помнил лишь, что разглядел лунную дорожку,
красивые дома и величественные вязы, дубы и клены. А путешественник заявил,
что вместо привычного зловония на него пахнуло нежным ароматом, как если бы
вдруг зацвели кусты роз. Разве всегда лгут мечты поэта и разве нельзя верить
рассказам странника?
Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы
бываем, наделены душой; другие не разделяют этого мнения, считая его пустым
домыслом. Я не берусь быть судьей в этом споре, я просто рассказал об одной
Улице.

Перевод Е. Бабаевой



1