- Ты хиляй отсюда, а то я тебя проколю насквозь и даже глубже!
После каждого выпада "шпагой" мужик смешно ойкал, ругался и отступал. Мать Хлястика голосила, испуганно хватая сына за руки. Мужик ушел, пригрозив расправиться со "щенком".
- Пламенный привет! - кричал ему вслед Хлястик. - Пишите письма!
Мать ругалась, потом заплакала и, размазывая грязные потеки слез по лицу и пьяно вздрагивая, горбясь, пошла в дом. Соседки выглядывали из-за заборов, горестно качали головой.
Потом, когда мальчишки опять сидели на крыше, Хлястик говорил:
- Подался бы я отсюда давно, да сестренки жалко. Мала еще, куда с ней. Вот подрастет малость, и подадимся. А мамка совсем спилась. Она больная. Когда трезвая - плачет, и добрая. Она все понимает, а пьет, не удерживается.
Мальчишки молча слушали, у Данилки болело сердце оттого, что он ничем не может помочь Хлястику.
А однажды произошло вот что. Хлястик заявился на крышу и объявил:
- "Здравствуйте! Я - Чапаев!"
Он вытащил из-за пазухи растрепанную книжку без обложки.
- Про Чапая книженция. На станции нашел. Пассажир какой-нибудь потерял.
Книга была без начала и конца, обложка оторвана, страницы замусолены. Начиналась она со слов:
"Рано утром, часов в пять-шесть, кто-то твердо постучал Федору в дверь. Отворил - стоит незнакомый человек. - Здравствуйте! Я - Чапаев!"
Эту книгу пацаны читали, позабыв все на свете. Попеременке: один читает вслух, все слушают. Если у одного пересыхало в горле, его сменял другой. А когда уставали, когда наступал перерыв, на крыше раздавались звуки боя.
- Тра-та-та... Тра-та-та... Тра-та-та... - строчил пулемет. Очень ловко это получалось у Яшки-адъютанта. Он заикался, когда говорил, а "тра-та-та" без запинки высаживал, как настоящий пулемет.
- Бах-бах, бабах! - залпом били пушки. Это Данилка отвечал Яшке.
- Ура! Ура-а-а! Бей золотопогонников! - раздавался боевой клич Хлястика.
Пацаны волтузили друг друга, сопели, кричали:
- Падай, ты убит!
И никто не хотел быть колчаковцем - только чапаевцами. Хлястик распределил роли. Сам он - Чапаев, Данилка - Петька Исаев, другим пацанам тоже были розданы звания чапаевских сподвижников. Когда надоедало сражаться, пели любимую песню Чапая.
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет.
Полюби, моряк, меня душою
Что ты скажешь мне в ответ?
начинал Хлястик.
Мальчишки в ответ орали, силясь перекричать друг дружку:
По морям, по волнам,
Нынче здесь - завтра там!
Эх, по морям-морям-морям,
Нынче здесь, а завтра там!
Книга обрывалась словами:
"Они шаг за шагом отступали к обрыву... Не было почти никакой надежды - мало кто успевал спастись через бурный Урал. Но Чапаева решили спасти.
- Спускай его на воду! - крикнул Петька.
И все поняли, кого это "его" надо спускать. Четверо ближе стоящих, поддерживая окровавленную руку, сводили Чапаева тихо вниз по песчаному срыву".
Дальше листов не было. Мальчишки несколько раз перечитали заключительные строки и заспорили: живой остался Чапаев или нет.
- Ясно, живой! - твердо сказал Хлястик. - Какие еще вопросы.
- Он же в руку ра-раненный, и через реку плыть на-надо, - резонно усомнился Яшка-адъютант.
- Ну и чо? - грозно спросил Хлястик. - И с одной рукой можно переплыть.
Тогда Данилка сказал, что в учебнике по истории написано: народный герой погиб в гражданскую войну. Данилку поддержали пацаны, которые слышали об этом или от отца с матерью, или тоже вычитали в учебнике.
- Меня раздражают ваши пыльные головы! - закричал Хлястик, сорвавшись на фальцет. - Как может погибнуть такой человек!
Но, видя, что образованная часть орды не поддается его мнению, что ученье-свет приносит на сей раз нежелательные плоды, стал хлопать орду по головам книжкой, приговаривая:
- Я выбью из ваших бараньих голов дурацкие мысли! Чапай остался живой! Он сейчас помощник у Ворошилова и Буденного. Кто у них помощник, знаете?
Пацаны не знали.
- Ну вот! - торжествовал Хлястик. - Не знаете и сопите в две дырки. Не дав опомниться, сразил вопросом: - Помощник должен быть у Ворошилова и Буденного, раз они всей Красной Армией командуют? Должен или нет, я спрашиваю? У начальника станции и то есть помощник - в красной фуражке ходит, поезда отправляет. Видали?
Мальчишки видели помощника начальника станции, он действительно ходит в красной фуражке.
- То-то! - назидательно пробасил Хлястик.
- А чего тогда про него не пишут? - спросили мальчишки. - Про Ворошилова с Буденным пишут, и снимки есть на параде, а Чапая нету?
- А это про кого? - потряс книжкой Хлястик. - Про Машу-дурочку?
- В газетах и по радио? - наседали пацаны.
- Военная тайна, - нашелся Хлястик и значительно прищурил глаз. - Не про всех можно писать.
В один из дней на крыше появился запыхавшийся Яшка-адъютант и выпалил:
- Па-пацаны! "Ча-чапаева" привезли! Айда смо-смотреть!
Гурьбой повалили в кино. Всем страсть как хотелось увидеть своими глазами - жив остался Чапаев или нет.
Молчаливые вышли они после сеанса - погиб Чапаев, утонул в Урал-реке. Хлястик поддал пустую консервную банку и решительно заявил:
- Брехня все это! Выплыл он! Должен выплыть! - И предположил: Может, ленту не всю привезли или оборвали, сапожники?
Двинулись к будке киномеханика, чтобы удостовериться: всю ленту привезли или нет.
- Всю, - ответил хмурый механик, закрывая будку на замок. - А что это за комиссия голоштанная явилась?
Когда он уразумел, что именно надо ребятам, сказал:
- Вы что, чокнутые? Не знаете, что Чапаев погиб?
- Сам ты чокнутый! - в отчаянии заорал тонким фальцетом Хлястик. Разве могут такие люди погибать! Сапожник, пыльная голова!
- Но-но! - взревел киномеханик. - Я тебе покажу - "пыльная голова". А ну, катитесь отсюда, фулиганье, а то я вас!..
Мальчишки покатились.
- Ни шиша он не знает, фраер! Ему телятам хвосты крутить, а не кино показывать! - заявил Хлястик, зло погрозил кулаком в сторону клуба, отвесил оплеуху подвернувшемуся под руку Яшке-адъютанту и ушел.
Три дня на крыше не появлялся. Каждый день ходил в кино - ждал: может, выплывет Чапаев. А когда снова пожаловал на крышу, то, как всегда, сказал:
- Здравствуйте! Я - Чапаев!
Он вытащил из-за пазухи синюю обложку, на которой золотом было написано: "Фауст" и нарисован мужчина в старинном одеянии, а рядом с ним хвостатый черт.
- Тут про какого-то черта стишки были. Фауст его звали. Надо Василь Ивановичу обложку сделать.
Он сам ловко срезал бритвочкой прежнее название на обложке, а Данилка аккуратно написал печатными буквами новое. Перед этим возник спор - как назвать книгу. Хлястик прекратил базар:
- Ша! Назовем ее "Здравствуйте! Я - Чапаев!".
И, поджав губы, с вызовом оглядел пацанов. Никто не решился перечить. Они склеили листочки, которые выпадали. Яшка-адъютант нарисовал картинку Сломихинского боя, где Чапаев несется на коне и бурка развевается у него за плечами. Хлястик вставил в самый конец книги чистый листок и собственноручно написал: "Чапаев остался живой! Никакая пуля его не взяла! И никогда не убьет! Здравствуйте! Я - Чапаев!" Написал, посмотрел на всех, вздохнул:
- Нельзя, чтоб такие люди помирали.
Мальчишки согласились - им тоже хотелось, чтобы Чапаев остался живой.
Книга получилась красивой, с картинками и с новой обложкой. Хлястик забрал ее себе.
Теперь Данилка приносил из библиотеки самые потрепанные книги. Большие способности в переплетном деле проявил вдруг Хлястик. Под его руководством дело быстро двинулось вперед. Яшка-адъютант рисовал акварелью картинки. Данилка делал на обложке надписи (у него здорово получались печатные буквы), а Хлястик с другими пацанами складывал растрепанные листки, подрезал их по краям, склеивал и пришивал нитками к обложке. Книжки получались как новенькие. Библиотекарша не могла нарадоваться и хвалила ребят. Мальчишки гордились. Туго было с обложками, правда. Но однажды Хлястик припер несколько больших листов картона. Поймав подозрительный взгляд Данилки, сказал:
- Не дрейфь - заработок честный. На станции дрова пилят - я на бревнах сижу, чтоб они не крутились на козлах. И поленницы складываю. Так что все благородно. Ляжки вот стер, волдыри вскочили. - Хлястик поморщился. - Бревна эти крутятся, как живые. Вес у меня легкий, вместе с бревном вертухаюсь.
Хлястик резко изменился за последнее время, посерьезнел. Он притаскивал полные карманы пряников, по-честному делил их между пацанами поровну. Данилка вдруг заметил, что Хлястик не курит.
- Папирос нету? Могу принести.
- Не надо.
- Почему?
- Чапаев не курит, - смущенно сказал Хлястик.
Данилка хотел было засмеяться, но вдруг понял, что смеяться сейчас нельзя.
Однажды Хлястик пришел на крышу, когда там сидел один Данилка, и сказал серьезно:
- Давай прощаться. Уезжаем мы. Подъемные получили. В Мурманск мамка завербовалась.
Посидел молча, добавил:
- Я тебе напишу, ты приезжай - море увидишь.
В голосе его были радость и грусть одновременно. Данилка тоже погрустнел, согласно кивал на слова друга, еще не зная, что больше они никогда не увидятся. Может быть, Хлястик и писал письмо на станцию, только Данилки там уже не было. Тем же летом он переехал жить в город.
Через несколько лет, уже в конце войны, в одном из городков Восточной Пруссии гвардии капитан Данила Чубаров попал в полусгоревшую библиотеку. Он ходил среди обугленных стеллажей и складывал в стопку сохранившиеся книги. Он вспомнил библиотеку парткабинета, крышу сарая, Шурку-Хлястика и его непоколебимую веру, что Чапаев жив, и в груди капитана потеплело. Он плохо знал немецкий язык и едва разбирал названия. Капитан не знал, какие здесь книги, - но это были книги, и он их спасал. И вдруг увидел прекрасно изданную книгу с портретом Гитлера. "Майн кампф", - разобрал он готический шрифт. Он взял ее, как змею, с ненавистью и настороженным любопытством, и долго вертел в руках, думая о том, что книга предназначена пробуждать в человеке доброе, светлое, разумное, а эта...
Он бросил ее в костер, который развели во дворе солдаты для обогрева. Солдаты удивленно смотрели на своего капитана.
- Из-за этой книги мы воюем, - сказал он. - Она делала из людей фашистов. Вот чем все это кончилось. - Капитан кивнул на разрушенный городок.
Острокрыший, красночерепичный, недавно взятый в ожесточенном бою, он еще дымился.
Капитан пошевелил палкой в костре, хлопья сожженной "Майн кампф" разлетелись, как черные птицы с пожарища.
После войны Данила Чубаров заехал на станцию, где жил когда-то, к своей тетке и узнал от нее, что Шурка-Хлястик, теперь Александр Буравлев, вернулся с фронта старшиною с тремя орденами Славы и работает где-то не очень далеко воспитателем в трудколонии для несовершеннолетних преступников.
ВАН-ГОГ ИЗ ШЕСТОГО КЛАССА
Он был первым, кто подошел к Данилке в новой школе. Кончился урок, и Данилка застенчиво вышел из класса, удивляясь длинному светлому коридору, красивым картинам в рамках и паркетному блестящему полу. Ничего этого не было в школах, где он учился раньше: ни в деревне, ни на станции, откуда они недавно переехали сюда, в крупный промышленный город.
- Рисовать умеешь? - в упор спросил этот невысокий и крепкий мальчишка.
- Не-е, - растерянно протянул Данилка.
- Хочешь, научу? - требовательно предложил новый знакомый.
- Хочу, - сказал Данилка и сам удивился. Всего минуту назад он об этом и не думал.
- У нас кружок ИЗО есть, - напористо продолжал говорить мальчишка. По вторникам и пятницам занятия. Вечерами. Записывайся.
Данилка согласно кивнул, хотя даже и не знал, что такое ИЗО. Он еще робел от новой городской жизни: и от шумного движения машин, и от запутанного лабиринта улиц, и от незнакомых учеников в школе.
У мальчишки - звали его Сашкой - был светлый вихор на лбу - "корова языком лизнула", щербинка в верхнем ряду зубов и серые внимательные глаза, будто он все время ко всему присматривается и изучает. Этот взгляд поначалу смущал Данилку.
Семья Данилки жила на окраине города, в бараке, у многодетной вдовой сестры отца; ютились все в небольшой комнате. Отец теперь работал на заводе и ждал, когда дадут квартиру. Сашка тоже жил в бараке почти рядом с Данилкой, и после уроков по дороге они окончательно и познакомились.
Сашка, показывая короткий путь от школы до дома, вел через котлован строившегося цеха, через пустырь, заросший лебедой и полынью, через маленькую речушку, черную от заводских отбросов. На дощатом настиле деревянного мостика Сашка вдруг остановился и, показывая на зловонный пар над речушкой, сказал восторженно:
- Гляди, как золотится на солнце.
Данилка увидел, что и впрямь клубы удушливого пара, поднимающиеся над речкой, окрашены в нежно-оранжевый цвет и ярко выделяются над глянцево-черной поверхностью речки.
- Вот бы схватить. - Сашка прищурил глаза, как бы впитывая в себя этот редкостный цвет. - Это только во второй половине дня бывает, когда солнце вон оттуда светит. - Он показал на гору, под которой дымил завод. Я уж сколько раз пробовал схватить - не могу.
Он задумчиво смотрел вдоль речки.
- Может, маслом надо, а? Нет, масло тяжелит картину, легкости нету, а тут, видишь, - воздушность. Как раз акварелью надо.
Сашка говорил не столько обращаясь к Данилке, сколько к самому себе. Данилке даже показалось, что Сашка и вовсе забыл о нем.
Они стояли на ветхом, чудом державшемся мостике, и Данилка страдал от нестерпимой вони, исходящей от речки, а Сашка вроде даже и не замечал этих ароматов. Прищурив глаза, он все глядел и глядел на золотистый ядовитый пар. И вдруг рассказал, что отец его погиб на заводе, когда расплавленный чугун прорвал доменную летку и хлынул в цех. Отец Сашки бежал по этой огненной реке, и никто ничем не мог ему помочь. Он сгорел весь, даже хоронить было нечего. Слушая рассказ Сашки, Данилка с опаской глядел на огромные доменные печи, возвышающиеся как горные пики над заводом.
Наутро Данилка пришел к Сашке в барак. В комнате было столько ребятишек - ползающих, бегающих, кричащих и дерущихся - и столько взрослых, что и шагу ступить было нельзя, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь. Все это Сашкины братья, сестренки, племянники, дядьки, тетки. По случаю воскресенья все были дома.
Сашка завел Данилку в свой крошечный уголок между качалками и висящими на веревке пеленками. Собственно, эти-то пеленки и служили стенкой, отгораживающей уголок от кишмя кишащей комнаты. Здесь, у окна, на колченогом столике Данилка увидел акварельные медовые краски в железной коробочке, набор разнообразных кисточек и Сашкины рисунки. Данилка сразу оценил их - нарисовано было здорово. Данилка, хотя и сказал накануне, что не умеет рисовать, все же порисовывал помаленьку, но только карандашом. У него имелась даже тетрадка, в которой на каждой странице были нарисованы Пушкин, Крылов и Чапаев. Данилка, пожалуй, не мог бы объяснить, почему именно этих людей он рисовал. Возможно потому, что всякий узнает, кто изображен на рисунке. Пушкин весь кудрявый - любой догадается, что это Пушкин. У Чапаева - папаха набекрень и усы - тоже ни с кем не спутаешь. Ну, а у Крылова - три подбородка и распахнутый воротник рубахи. Данилка эти портреты выдавал сериями.
Посмотрев на Сашкины рисунки, Данилка сразу понял, что ему с ним не тягаться.
- Давай порисуем, - предложил Сашка.
- Давай, - неохотно согласился Данилка.
Они начали копировать рисунок с тарелки - плывущую парусную лодку между лесистых берегов озера. Сашка, конечно, сразу заткнул Данилку за пояс - у него в точности получилось, а у Данилки...
Но именно с этого дня и началась их настоящая дружба. Данилка стал часто приходить к Сашке, и они часами рисовали.
Так Данилка попал к нему в ученики. Пощады Сашка не давал - он мог рисовать от зари до зари, не чувствуя усталости. Он таскал Данилку по магазинам, где висели выставленные на продажу картины, писанные масляной краской в местной художественной мастерской, и репродукции на бумаге. Сашка показывал все это Данилке, образовывал:
- Это Левитан, "После дождя". Он ее за четыре часа написал. Видишь, как вода блестит? Дождь только что прошел, и трава вон еще вся мокрая. И воздух сырой.
Сашка зябко поежился, и по коже у него пошли пупырышки, хотя в тесном магазине было душно. Он ощущал картину кожей, всем своим существом, и это передалось Данилке, и он тоже почувствовал зябкость, как после дождя.
- А это Шишкин, - показывал Сашка на другую репродукцию. - "Утро в сосновом лесу". Рассвет. Рано еще. Вон, видишь, дерево вдали голубое? Это из-за тумана. И воздух еще синий, а на верхушках вон уже солнце играет. Медведей ему художник Савицкий нарисовал. Шишкин не умел их рисовать. Сумел бы, конечно, но не так. Он природу здорово передавал, особенно лес. Вон "Корабельная роща" - тоже его. Видишь, какие сосны? Как живые стоят. Вот бы в Москву попасть, в Третьяковскую галерею! - мечтательно вздохнул Сашка. - А то все репродукции да репродукции, а их знаешь как перевирают, - когда печатают, краски смазываются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17