На шкуре котёнок катался - играл с ящерицей. По земляной крыше затопотала коза сухая земля посыпалась на голову.
Мы вышли. Петушок взлетел на сарайчик, похлопал в крылья и, прокричав своё "кукареку", склонил голову набок. Он прислушивался, откуда ему ответит соперник. Соперник ответил с высоких скал. Петушок поскрёб землю коготками и закричал опять. Он так и не понял, что отвечало ему только эхо.
Как весеннее курчавое облако, медленно ползла по гребню горы отара. Позади отары, покрикивая и посвистывая, шёл старик чабан. А впереди стада, опустив тяжёлую голову к земле, медленно брёл Карабаш.
Против солнца было больно смотреть. Карабаш казался окружённым сиянием. Издали не видно было его страшных шрамов. И огромный пёс был похож на могучего льва.
МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА
Самое неприятное при работе в горах - туман. Нахлынут облака, затопят ущелья, выползут на хребты и закроют всё: вниз до земли, вверх до неба.
Кажется, что весь мир утонул в глухом тумане: ни шума потоков, ни света солнца. Где право, где лево? Где север, где юг?
Сидишь в палатке и ждёшь погоды.
Вниз на базу спускаться не хочется: вдруг прояснит! Спускаться да подниматься непросто: на иную гору два дня на четвереньках лезешь.
Вот так и вышло у нас однажды. На день работы осталось - нахлынул туман. День просидели - кончились консервы. На второй день - крупа. На третий доели сухари. Остались у нас только соль, перец да лавровый лист.
А туман дразнит. Поредел, но не поднимается.
Ждать больше невтерпёж - так есть хочется. И вниз спускаться обидно: вот-вот туман разойдётся!
- Бери ружьё, - говорю я товарищу. - Поброди по склонам, может, подобьёшь что.
Товарищ ушёл, а я залез в палатку и попытался заснуть. Желудок хотел обмануть. Говорят: "Кто спит, тот обедает". Но желудок в горах на чистом воздухе на обман не идёт!
До полудня ворочался я с боку на бок. Потом встал, петь начал. "Может, - думаю, - про еду забуду".
Забудешь тут! Не ладится песня. Вместо песни голодное ворчание выходит.
А туман всё режё, всё режё. Уже вверху, в серой мгле, синие и жёлтые пятна проступили - значит, скоро откроются небо и солнце.
Вот чуть видные хребты стали надвигаться со всех сторон - так всегда кажется, когда расходится туман.
Вот и все горы видны - чистые, будто вымытые. И опять стал слышен шум потоков, и засияло солнце. Работать можно, а товарища всё нет!
И есть так хочется, что стал я посматривать на сыромятные ремни от вьючного седла: а что, если попробовать заварить их с лавровым листом да с солью?
На счастье, вижу: идёт товарищ. За спиной рюкзак раздулся - значит, добыл что-то. Он ещё далеко, а я кричу, выпытываю:
- Сколько патронов выстрелил?
Отвечает:
- Ни одного.
Опустились у меня руки.
- Так что ж ты, - говорю, - мешок-то травой набил, что ли?
- Ну да, травой, - отвечает.
- Ага, - говорю, - очень хорошо! Добавь тогда к своей траве ремешки от седла, объедение будет.
- И будет, даже и без ремешков.
Посмотрел я на него: уж не спятил ли он с голода?
Плюнул и пошёл к ручью: хоть воды напьюсь, лоб помочу.
Одно остаётся: скорей коней вьючить - и вниз, на базу. Экая досада! И тумана нет, а спускаться придётся.
Поднимаюсь я к палатке и вижу: товарищ раздул огонь, поставил на костёр котёл с водой, а сам режет и чистит какие-то корни и стебли; у него их полный мешок.
- Это ты чего затеял? - спрашиваю его осторожно.
- Борщ варю.
- Какой борщ?
- Медвежий.
- Ты не шути, - тихо говорю ему. - Я голодный!
- Тогда не кипятись, а мне помогай. Пока почистим, я тебе кое-что расскажу.
Я подсел помогать, а он мне рассказал вот что.
Утром в полукилометре от палатки наткнулся он на след старого медведя. След был такой свежий, что на мокрой траве висели ещё капельки грязи. Товарищ вложил в ружьё патроны с пулями и пошёл по примятой траве.
Медведь шёл по скату, переворачивая камни, раскапывал мышиные норы и гнёзда земляных ос.
Долго лазал товарищ по скату в тумане, распутывал медвежий след. Из сил выбился.
Сел на камень, сорвал лопушок мягкий, как байковый, вытер лопушком пот и бросил. И вдруг видит, что рядом с его лопушком ещё сорванные лопушки валяются и измочаленные стебли-огрызки. А на огрызках и слюна зелёная не высохла. Медведь лакомился!
Совсем близко медведь, а товарищу не до него - так есть захотел. Сломал он такой же стебель, что медведь жевал, попробовал - ничего, даже огурчиком пахнет.
"Шут с ним, - думает, - с медведем! Где его в тумане найдёшь? Переключусь-ка я на медвежий корм, вон медведь какой с него здоровый след шапкой не закроешь!"
Так и сделал. Найдёт огрызок, присмотрится, с какого растения, сорвёт, попробует - ничего, кисленько! - и в мешок. В одном месте корни какие-то раскопал медведь, - товарищ и корней набрал. Медведь-то старый, всё в лесу знает - всякую траву съедобную, каждый корешок. Товарищ целый мешок кореньями, щавелем да стеблями набил.
- Сейчас такой борщ закатим - медвежий! - закончил он. И засыпал зелень в кипяток.
"Как бы нам только, того, медвежьей болезнью не заболеть", - подумал я.
Но всё обошлось благополучно. Борщ и действительно вышел недурной. Заправили мы его солью, листом лавровым, перчиком и ещё три тетеревиных яйца разбили.
Медведь разорил на склоне тетёркино гнездо, а три яйца вниз скатились, он их не заметил.
Наелись мы медвежьего борща и сразу силу почувствовали. Хоть и не медвежью силу, но достаточную для того, чтобы успеть до вечера подняться на вершину и сделать последние наблюдения.
КРИК
Я шёл по степи и вдруг увидал двух лис. Они как два жёлтых коромысла: спина дугой, нос и хвост к земле. Одна покрупней и с серой гривой, вторая маленькая, светло-светло-рыженькая. Кружат лисы по бурьяну за большим камнем и меня не замечают.
Выстрелил я навскидку. Рыжая взмахнула хвостом с белым кончиком, как белым платочком, и легла на землю. Серая недоуменно подняла мордочку с серыми баками, увидела меня и не спеша потрусила в степь. За бурьяном она не заметила, что рыжая лиска осталась.
Выстрел был удачным - одна картечина угодила лисе прямо в глаз. Зверёк был убит наповал. Ветерок гладил нежную шелковистую шёрстку.
Обрадованный хорошим началом, я быстро связал у лисицы лапки, перекинул её через плечо и зашагал дальше.
Но дальше мне не повезло. Зря пробродил дотемна; не только ничего не подстрелил, но и никого больше не увидел.
Возвращался я уже ночью. Ночь была душная. Над горизонтом нависла чёрная туча, за ней метались жёлтые зарницы. Но над головой сверкал чистый и светлый Млечный Путь - как бесконечная дорога.
Я шагал и шагал, и моя дорога на земле казалась мне такой же бесконечной, как Млечный Путь.
Степь и ночью была полна жизни. Ухо охотника всегда настороже. Вот мягкий шорох над головой - и будто кто-то дохнул в лицо. Это над самой головой взмахнула мягкими крыльями сова. Вдруг отчаянный вскрик. Кто-то оплошал и попал кому-то в зубы.
Для охотника всё это привычно и знакомо - обычные звуки обычной ночи в степи. Звуки погони, схватки, борьбы. Шорох крадущихся шагов, шёпот сухой травы, цокот камня. И я тут - охотник с твёрдым сердцем и жёсткой рукой - как у себя дома.
Но вдруг звук совсем необычный заставил меня насторожиться. Кто-то хрипло кричал вдали: "кгха, кгха, кгха!"
Это не был клич зверя-победителя. Но не был это и безнадёжный крик жертвы. Зверь кричал неприятно, тоскливо, нудно и бесконечно. Всякий зверь скуп на голос и зря не станет кричать. Это древний звериный закон. Этот зверь нарушил закон, он потерял всякую осторожность.
Я шёл, а невидимый зверь всё сидел на одном месте и тявкал уныло и хрипло, будто ему сдавили горло. Я потрогал ружьё и пошёл прямо на крик: не пропускать же удобный случай!
Всё ближе и ближе подходил я к кричащему зверю. Из-за гор поднялась луна. Из-за камней, кустов, бугров стали выползать чёрные тени; казалось, ночь протягивает навстречу чёрные руки.
В неровном зелёном мерцании, как сквозь воду, разглядел я впереди на чистинке маленькое чёрное пятнышко. Тявканье неслось оттуда.
Что-то знакомое показалось мне в этой чистинке и в этих тенях. И вдруг я узнал это место! Вот высокий бурьян, вот камень, за ним лощинка. Здесь днём я подстрелил лису. И сразу за первой догадкой пришла вторая: я понял, что за зверь тявкал сейчас тут, потеряв всякую осторожность!
Запрокинув тонкую мордочку вверх, распушив густые баки, тявкал охрипшим голосом осиротевший лис, тот самый, что днём убежал от меня в степь.
Он сидел как раз на том месте, где я днём связывал лапки у мёртвой лисы.
Маленьким, жалким комочком казался лис под огромным холодным небом в необъятной степи. И жалкий его голосок - не вой победителя и не писк жертвы - был здесь не к месту и странно тревожил душу. Разве не удивительно - жалоба зверя! И выражение "звериная тоска" вдруг наполнилось для меня особым значением.
Я постоял, послушал, потом потрогал своё ружье и зашагал своей дорогой. Нет, это не удачный случай для охотника, даже если у него твёрдое сердце и жёсткая рука.
Далеко я ушёл, но стоило остановиться, приложить к уху ладонь - и становилось слышным приглушённое хриплое тявканье. Лис всё сидел и тявкал.
Но вот совсем стихли непривычные звуки. Опять вокруг ночная степь, слышится то довольное ворчание, то отчаянный писк. Над головой чёрное небо и белая луна. А впереди дорога, неясная и бесконечная, как Млечный Путь.
ХИТРЮЩИЙ ЗАЙЧИШКА
В жизни не видал такого хитрого зайца!
Да и что сказать: не будь он так хитёр, давно бы попал орлу в когти или кому-нибудь из хищных зверей в зубы.
Лисиц, волков, рысей здесь множество, и они переловили всех зайцев на этом склоне горы. Остался один - Рваные Ушки.
Уши нарвал ему беркут - горный орёл - за неосторожность. С тех пор зайчишка и стал таким умным.
Беркут был молодой, неопытный. Старый орёл падает прямо на спину зайцу и ломает ему хребет. Молодой догонял зайчишку - и проловил. Вцепился когтями в длинные заячьи уши.
Заяц на бегу вырвал свои уши из страшных орлиных когтей - и шмыг под камни.
Эти камни на склоне лежали грядкой, образуя собой как бы длинную трубу или нору: зайчишке под ней есть где пролезть, а лисе или орлу никак.
Беркут сел перед входом, сунул в нору шею, а крылья его не пускают. Пришлось отказаться от добычи. Улетел другого зайца ловить - поглупее.
Зайцы не устраивают себе постоянных логовищ, как кролики. Кормятся они ночью.
Начнёт светать - заяц поскачет, след свой запетляет, запутает, махнёт с него в сторону и заляжет на весь день где-нибудь под камнем или кустиком.
Да не спасли эти хитрости, давно известные всем любителям зайчатины, других зайцев на этом открытом, безлесном склоне горы. Уцелел, говорю, один этот хитрющий зайчишка.
А почему уцелел? Потому что, вопреки всем заячьим обычаям, избрал себе постоянным логовом вот эту самую гряду камней, которая спасла его уже однажды от молодого беркута.
Не раз с тех пор охотились за ним и старые, опытные беркуты. Но зайчишка не отходил далеко от своих камней.
Нырк! - и спрятался под ними.
Пробовали ловить его и волки. Да куда им - таким здоровым-то! подлезть под камни. В кровь себе горбину стёрли, а пришлось отступиться.
Пробовала ловить его и страшная рысь - большая пятнистая кошка с маленькой головой и гибким, как у змеи, телом. Во все дыры между камнями совала свой нос. Всюду под камнями вкусно пахло зайчатиной, но ни раздвинуть камни, ни проскользнуть между ними она не могла.
На беду заячью, жили на той горе, как уже сказано, и лисицы.
Уж лисицы-то - самые хитрые звери и зайцев ловить - великие мастера.
Зиму зайчишка Рваные Ушки перезимовал у себя в камнях благополучно.
А весной, как стаял снег, увидали его лисицы: лис и лиска. Они в эту пору года дружно живут, детей выводят. Ну и, конечно, взялись за него вдвоём.
Зайчишка лежал на склоне - пузечко на солнце грел. А сам по сторонам косился: не грозит ли откуда опасность.
Лис к нему ну подкрадываться на согнутых лапках. Да не тут-то было!
Заметил зайчишка, вскочил... Лис за ним как кинется!
А Рваные Ушки прыг, скок - и дома.
Лис стал у входа в зайчишкину нору и ждёт.
Но Рваные Ушки так делал: уйдёт тот, кто его ловит, - он подождёт немножко и выйдет наружу. Тут-то лис его и хотел схватить.
Рваные Ушки так испугался лиса, что пробежал всю длинную трубу, всю свою нору под камнями и выскочил с другой стороны каменной гряды. Так он не раз спасался от волков и рыси. Для них хороша была эта хитрость, а вот для лисиц - не очень-то!
Лис только ещё начал подкрадываться к зайчишке, а лиска уже со всех ног бежала к другому концу каменной гряды. Прибежала и стоит у выхода из норы, караулит.
Зайчишке с его умишком где уж про такое догадаться! Он и выскочил из норы - прямо на лиску!
Лиска в это время уже облизывалась: мечтала, как сейчас сладкой зайчатинкой полакомится.
И хорошо, что облизывалась: не успела она язык убрать, зайчишка верть налево кругом - и нырк назад в нору!
Тявкнула лиска с досады, а ничего не поделаешь: сама виновата. Остаётся только теперь обоим охотникам - лису и лиске - спрятаться и терпеливо дожидаться, когда зайчишка с той или другой стороны каменной гряды выскочит. Правильную осаду держать.
Вот и сидят лисицы: лис - у входа, лиска - у выхода; ждут.
А зайчишка Рваные Ушки, не будь глуп, взял да высунул голову из дырки между камнями посреди гряды. Поглядел он в одну сторону - там лис караулит, за камень прячется. Поглядел в другую - там лиска за кустом сидит, караулит.
Видят и лисицы: высунутся вдруг посреди гряды длинные заячьи уши с чёрным пятнышком на конце, крутнёт ими заяц в одну сторону, крутнёт в другую - и опять уши спрячутся.
Поняли: надо снимать осаду. Видно, там у зайчишки между камнями трава растёт. Закусывает он ею. Его и измором не возьмёшь.
И ушли лисы восвояси.
Вот до чего хитрющий зайчишка: двух лисиц провёл и цел остался!
П О Д В О Д О Й
Земная жизнь зародилась в воде. Всё, что сейчас ползает,
бегает и растёт на земле, всё, что летает над землёй, и всё,
что роется под землёй, - всё когда-то вышло из моря.
Значит, и мы, люди, тоже "начинались" в море.
Наше тело до сих пор наполовину состоит из воды.
Наши руки и ноги - это бывшие грудные и брюшные плавники
рыб. Наши лёгкие образовались из рыбьего плавательного пузыря.
Наше сердце гонит по жилам кровь, солёную, как морская вода. И
удары нашего пульса так же ритмичны, как приливы и отливы
моря...
ПОД ВОДОЙ
В подводном мире всё не так, как у нас на земле.
Передвигаться там нужно не стоя, а лёжа. Там очень трудно шагать, но зато просто летать. А прыгать там можно даже вниз головой.
Руки и ноги в этом мире становятся на треть короче, а рыбы, раковины и водоросли - на треть своего роста длинней. Вода сплющивает растения и увеличивает предметы.
В подводном мире никогда не бывает дождя и снега. На небе там не звёзды, не тучи, а волны. Между волн перекатываются пузырьки воздуха блестящие, как звёздочки!
Там нет горизонта - черты, где земля сходится с небом.
По земле подводного мира не скачут весёлые солнечные зайчики. Там колышутся широкие солнечные ленты - отсветы волн и солнца. Лиловые тени от подводных "деревьев" лежат на зыбкой серой земле. Мягкая зелёная дымка заволокла всё вокруг - нет ни резких теней, ни острых углов.
Всё неверно, призрачно и таинственно.
Всё не так, как у нас на земле.
ПОДВОДНЫЕ ЕЖИ
В ерше, как и в еже, заметнее всего - колючки.
Голова, хвост, посредине колючки - вот и весь ёрш.
И ещё глаза: лилово-синие, большие, как у лягушки.
Ростом ёрш с мизинчик. А если с указательный палец, то это уже ершовый старик.
Напугали меня эти старики. Плыву и вижу: дно зашевелилось и уставилось на меня точками тёмных глаз.
Это ерши - старик к старику! Самих-то незаметно: хвосты, головы, колючки - всё такое же пятнистое, как дно. Видны одни глаза.
Я повис над ершами, свесив ласты.
Ерши насторожились.
Пугливые вдруг стали падать на дно, выгибаться и нарочно поднимать облачка мути.
А сердитые и отважные взъерошили на горбу колючки - не подступись!
Как ястреб над воробьями, стал я кружить над ершовой стаей.
Ерши выжидали.
Я стал похрипывать в дыхательную трубку.
Ерши не испугались.
Я вытаращил глаза - им хоть бы что!
Тогда я... чуть не сказал - "плюнул на ершей"... Нет, я не плюнул, под водой ведь не плюнешь, а махнул на ершей ластом и поплыл прочь.
Да не тут-то было!
От резкого взмаха ластом со дна взмыла и завихрилась муть. Все ерши устремились к ней: ведь вместе с мутью поднялись со дна вкусные червячки и личинки!
Чем быстрее я работал ластами, торопясь уплыть, тем больше поднимал со дна ила.
Тучи ила клубились за мной, как тёмные грозовые облака. За тучами тянулись стаи ершей.
Отстали ерши только тогда, когда я выплыл на глубину. Но на глубине мне стало не по себе.
Я ещё не привык к глубине, это были ведь ещё мои первые шаги под водой.
Дно опускалось всё глубже и глубже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26