У меня силы еще хватит, прокормим, вырастим без нужды...
- Ой, Миколь, перестал бы уж. Глянь, и дети слушают, - недовольно отмахнулась мама, спрятав улыбку.
- Эх, Анна, неужели думаешь, не угожу твоим детям, да я... - он не нашел нужного слова и в сердцах тяжело вздохнул.
Я переводила взгляд с матери на Миколя и обратно. Пыталась понять, о чем они так неспокойно говорят. А когда я посмотрела на братьев и на Ольгу, мне стало не по себе. Вася исподлобья поглядывал на Миколя, как молодой бычок, у которого зачесались рожки. Федя тоже перестал хлебать щи и сердито грыз конец деревянной ложки. Ольгины серые круглые глаза выглядывали из-под густых бровей насмешливо и злорадно. Казалось, она видела своего врага в грязной луже, и это ее радовало. По их лицам я поняла, что Миколь Горбун пришел к нам не с добром.
Мать хоть и делала вид, что слова Горбуна ее мало трогают, все же заметно было, как она волновалась. Она сплела пальцы рук и ломала их до хруста. Но неожиданно опять расплылась в улыбке:
- А что, Миколь, давай детей спросим, выдадут они меня замуж или нет? Ведь без их согласия я все равно не решусь на это.
Миколь дернулся с места, поднялся и как-то неестественно выпрямился, растерянно похлопал грустными бараньими глазами, слова не успел вымолвить, как мать обратилась к нам:
- Как, дети, выдадите меня замуж за дядю Миколя?
Мы разинули рты.
- Ты что, спятила? - наконец выпалил Вася, нижняя губа его смешно задергалась. - Разве ты девушка, чтобы замуж выходить!..
- А чего глядишь, давай выходи, - усмехнулась Ольга и зыркнула глазами в сторону Миколя. - Больше только домой не показывайся.
- Ха, жаних! - ударил в ладоши Федя и захихикал так, что не разобрать было - смеялся он или плакал.
Я слушала и удивлялась: как они смеют так грубить матери! И еще больше удивилась, когда увидела, что; вместо того чтобы отругать их, мама ласково улыбалась. Старшие что-то уловили в ее улыбке, и их лица постепенно смягчились.
- Видишь, Миколь, не выдают, - повернулась она к гостю: - Ты поискал бы помоложе да без такой оравы. А то у тебя трое, у меня четверо, поселим вместе и будут мутузить друг друга.
Миколь переминался с ноги на ногу, затем вытер шапкой, зажатой в руке, лоб и открыто посмотрел на нас. В его глазах было столько отчаяния и боли, что мне стало жаль его.
- Хорошие слова говоришь, Анна, - покачал он головой: - "Иди найди помоложе, без такой оравы..." Да ты-то хоть не насмехайся надо мной. Кто пойдет за урода, за проклятого богом?! - Он замолчал, не в силах говорить больше, кадык на шее задвигался, одну руку он так прижал к груди, словно хотел вытащить оттуда занозу. И в сердцах вымолвил: - Не жене, а мне, черту горбатому, надо было ноги вытянуть. Второй год сам мучаюсь и детей мучаю. И в детский дом ни одного из них не могу отправить, тогда сам себя перестану считать человеком.
Миколь сделал еще шаг к столу, потянувшись к нам, словно хотел получше разглядеть каждого из нас.
- Вам вот хорошо с матерью, а мои нормально испеченного хлеба с каких пор уже не пробовали...
Мне еще больше стало жаль его, и у меня невольно вырвалось:
- Мам, выходи за него замуж... испечешь им хлеба... Я с тобой.
Миколь так и застыл у стола с полураскрытым ртом, но глазами он нашел меня, с трудом проглотил застрявший комок в горле, и тут по его щеке побежала крупная слеза. Вдруг, как бы опомнившись, он нахлобучил на голову шапку и выскочил из избы.
В доме стало тихо-тихо.
- Дык, дык, гляньте-ка, мать выдает замуж! - первым подал голос Федя, дико вытараща на меня глаза.
Я испугалась его бешеного взгляда и прямо по лавке прошла к матери, прижалась к ней.
Вася и Ольга переглянулись и заулыбались.
- Нет, да гляньте же на нее, гляньте, - продолжал выходить из себя Федя, - мать замуж выдает и сама вместе с ней собирается. А давайте мы ее саму выдадим за сына горбатого - за Ваську Сопляка! Только эта бесхвостая козявка даже хлеб не умеет печь...
И вдруг все трое громко расхохотались. Я посмотрела на маму, ища у нее защиты, и здесь я увидела, что и она старается спрятать улыбку.
Я готова была провалиться сквозь землю, мне нечем защитить себя, кроме как плачем. Я громко заревела и полезла на печку, в свой потайной угол.
Мать пыталась угомонить старших, чтобы они отстали от меня, но они еще долго потешались надо мной.
Понемногу их голоса утихли, я перестала плакать. Ни к кому не обращаясь, Федя негромко сказал:
- Замуж? А вдруг отец придет...
Его тихие слова как бы оглушили всех. Я замерла на мгновение. В избе стало так тихо, что было слышно, как потрескивал фитиль в керосиновой лампе. Мать поднялась с лавки, под ее ногами скрипнула половица. И я испуганно сжалась, мне показалось, что, кроме нас, в избе есть еще один человек, невидимый, но присутствие которого чувствовали все. Это был отец.
- А стол кто за вами уберет? - громко сказала мать. Ольга торопливо принялась звякать алюминиевыми ложками.
ЗИМУШКА-ЗИМА
Я не любила зимушку-зиму, про которую Василий Виард сочинил такие красивые стихи. Во-первых, мне никогда не справляли теплой одежки: в лес тебе не ходить, в школу тоже. "Сиди на печи - ешь калачи", - посмеивается надо мной Федя. Во-вторых, у нас всегда на исходе дрова. За ними старшие вместе с матерью ходили в лес на салазках. Салазки мать купила на базаре после того, как на дворе выпал глубокий снег. В лесу они рубили сухие деревца и собирали сушняк. Но леснику Макару и за это надо было угодить. Если встретится на пути, с добром не отпустит. Однажды мать простудилась и за дровами отправились Вася с Ольгой и Федей. В лесу они наткнулись на Макара. И тот разрубил их салазки на части. Ольга дома рассказала матери, как было дело. Они только вошли в лес, еще ни одной веточки не успели поднять, как им навстречу выходит Макар. "Ну-ка, давайте сюда салазки и топор!" - "Дядь Макар, да мы будем один сушняк собирать, не вредители же какие", - сказал Вася. Макар усмехнулся ехидненько и говорит: "Сейчас вы пока что не вредители, но через час вы можете ими стать. А чтобы вы не стали вредителями, нужно лишить вас вашего оружия". Он разрубил салазки и ушел. Все плакали, и Вася плакал. Потом Вася схватил топор и давай рубить деревья подряд. Плачет и рубит. Еле остановили.
На днях Вася принялся мастерить салазки сам. Стучал, строгал прямо в избе, на улице холодно. Мы помогали ему чем могли. Одна мама отмахивалась: "Брось зря добро переводить, салазки не каждый плотник сделает, а тебе куда..."
Вася продолжал работать и на второй день, и на третий... Самое главное, согнуть концы полозьев. Утром, как затопят печь, он уже дежурит на кухне. Отойдет мать на минутку, он сунет конец полоза в печь и греет сколько потребуется. Вытащив оттуда, засунет под переруб печи и сгибает до тех пор, пока тот не затрещит. Еще через день из груды стружек стали вырисовываться салазки. А еще через пару дней салазки были готовы. Мать диву далась. Проверив салазки на прочность, назвала Васю "светлой головой", а его руки - золотыми. Она, кажется, раскаивалась, что вначале не поверила в Васины способности. Вася краснел, отмахивался от похвал. Но сам, конечно, был доволен. Салазки получились не такими красивыми, как базарные, зато более вместительными и прочными.
Вскоре у нас в гостях оказался сам Макар. Проходил мимо по улице, и мама зачем-то позвала его к нам. Я предполагала, что мама начнет отчитывать его за то, что он разрубил наши купленные салазки. Но ничего подобного не произошло. Она встретила его, как самого дорогого гостя. Да ладно, был бы страшный этот Макар. А то ведь смотреть не на что: ростом маленький, нос картошкой, глазки бегающие, как у беспокойного зверька. Мама мечется туда-сюда, стол накрывает, огонь на шестке развела, видать, мясо будет готовить. Федя только из школы пришел, не успел раздеться, мама его сразу в магазин отправила за водкой. Я сидела на печке и презирала всех: и Макара, что он, бессовестный, после того случая посмел зайти к нам, и мать, что она лебезит перед ним, и Федю - тоже нашел кому прислуживать.
Макар взад-вперед прошелся по избе, остановился у стены, где висит рамка с фотографиями.
- Хороший был мужик Ванек. А силище-то у покойника какая была, настоящий медведь, - говорил он громко, тыкая пальцем в портрет отца. - Мы с ним вместе бревна распиливали для колхозного коровника.
Надо же, он еще с отцом работал! Жаль, нет теперь отца, он показал бы ему, как рубить наши салазки.
Макар отошел от фотографий, и тут его глазки остановились на мне.
- Иди-ка сюда, печная мышь, - поманил он меня пальцем. Надо же, он сам больше похож на мышь, а ведь говорит на меня. Я не хотела слезать с печки, но он не отрывает от меня взгляда и шарит рукой в кармане. Наверное, думаю, хочет угостить меня чем-то. Любопытно, чем же он меня угостит? Спустилась я на холодный пол и шагнула к нему. Он сделал расстроенное лицо и говорит:
- Знаешь что, мышка, я у вашего дома свою медаль уронил, иди-ка поищи во дворе.
Я повязала платок, надела фуфайку, сунула ноги в дырявые резиновые сапоги, в которых бегала во двор, и пошла искать медаль Макара. Прошла по тропке до дороги, вернулась обратно - медали не было. Интересно, что изображено на его медали, думаю я. У моего отца их много, и все разные. Иногда мать достает из сундука сверточек с отцовскими наградами, разворачивает и дает их нам посмотреть.
А медаль Макара все не находилась. Рядом с тропкой я увидела какие-то следы, может, думаю, Макар тут прошел. Свернула туда и сразу выше колен оказалась в снегу. Сапоги мои наполнились снегом, ноги обожгло холодом.
- Ты чего, козявка, по снегу лазишь? - услышала за собой Ольгин грозный голос. Она возвращалась из школы.
Я, дрожа от холода, объяснила ей, что ищу медаль Макара, а сам Макар сидит у нас.
Ольгино лицо удлинилось, глаза расширились:
- Лесной ведун пошутил, а ты, дурочка, и поверила. - Она схватила меня за руку и потащила в избу.
Макар сидел за столом, увидев меня, захихикал:
- Зря, мышонок, я тебя посылал, медаль-то оказалась в кармане.
Я мигом все сбросила с себя и юркнула на печку.
Ольга насмешливо смотрит на Макара. Кажется, она хочет показать ему, что они встретились не в лесу и она его совсем не боится.
- Дядь Макар, а за что тебе медаль дали, уж не за то ли, что наши салазки разрубил? - Ольга улыбалась своей злой улыбкой.
Макар растерянно замигал глазками, кашлянул в кулак. В этот момент высунулась из кухни мама:
- Держи язык за зубами! - прикрикнула она на Ольгу. - Тебя поставят на его место и тогда попробуй всем угодить! - И, повернувшись к гостю, мягко сказала: - Не обращай, Макар, на нее внимания. Они разве что понимают в ответственной работе. Приходится ведь всяким быть. Со всеми будешь добрым - сам дураком останешься...
- Правду, Анна, говоришь, правду, - закивал головой гость, обрадовавшись поддержке.
Как мама может такое говорить? Ведь у нее тогда тоже слезы потекли, когда старшие вернулись из лесу без салазок.
Стол был накрыт. Запыхавшись, прибежал с бутылкой Федя. Макар развеселился и опять тоненько смеялся. А мы все трое сидели на печи и помалкивали. Когда у нас были гости, мы всегда забирались на печку.
Странно было слышать, как мать расхваливала гостя: какой он справедливый, какая у него добрая жена, какие милые дети. И нет-нет да и вставит словечко, как тяжело нам без отца, как плохо без дров.
- Ведь без матушки-печи, без кормилицы-печи дом не дом, гроб сущий. А дети-то страдальцы... вместо школы я их запрягаю, как волов колхозных. Господи, а утром станут умываться, руки-то лучины, кожа просвечивает...
Макар обещал взять летом старшего на лесозаготовки, и что на будущую зиму дровами мы будем обеспечены. И вообще, мы заживем по-райски, если будем уважать дядю Макара. Потому что дядя Макар, если разобраться, важнее самого Шотина. Без Шотина можно зиму прожить, а без Макара - нет... Он назвал себя хозяином леса и народным благодетелем. Под конец он спел по-птичьи и ушел.
- Вместо угощения я бы ему дал кулак понюхать, - пробормотал Федя.
- А я бы повесила ему на грудь медаль из куриного помета, - сказала Ольга не то чтобы громко, но так, чтобы слышала мать.
Мама остановилась посреди избы, грустно покачала головой и, ни к кому не обращаясь, сказала:
- Ничего, ничего, жизнь она штука такая, всем понавешает "медалей", кто какую заслужил...
КОРИЧНЕВЫЕ ЛИСТОЧКИ
Сегодня Тихоня пришел к нам со своими цветными карандашами и тетрадкой. Он снимает у порога галоши и проходит в комнату.
Я давно ждала, когда он принесет свои карандаши, и припасла для такого случая кусок шпалеры. Мы можем нарисовать на ней большую картину. Тихоня похвалил бумагу, но рисовать почему-то не спешил. Он, кажется, был чем-то расстроен.
- Хочешь сахара? - я хотела поднять его настроение, вспомнив про кусочек сахара, что мама оставила мне перед уходом.
- Нет, - покачал он головой, а у самого глаза грустные-грустные. Не выдержал и признался мне.
- Знаешь что? Мне сегодня учительница поставила двойку по пению.
- Разве ты плохо поешь? - удивилась я, хотя ни разу не слышала, как он поет.
- Я не плохо пою, а совсем не пою. Слушать умею, а вот петь... Сегодня в классе пели сначала хором, а потом Ирина Сергеевна стала вызывать к доске по одному.
- Ты б так и сказал ей, что не поется мне, - подсказала я.
- Я говорил ей, что не умею. А она мне: для того и в школу ходите, чтобы учиться. И пыталась научить меня петь. Сама два раза пропела: "Жили у бабуси два веселых гуся..." Я молчал. Тогда она сказала: "Ты у меня все равно запоешь", - и поставила двойку.
- Подумаешь, двойка, люди по полной сумке таскают их и то ничего.
- Не в двойке дело, - разводит руками Тихоня. - Ведь на следующем уроке она опять заставит меня петь. А весь класс будет смотреть на меня...
Я не знала, как успокоить его. Наконец говорю ему:
- Плохая твоя Ирина Сергеевна.
Он невесело улыбнулся:
- Нет, она не плохая, а суровая. Она, наверно, не знает, почему весной расцветают цветы.
- Неужели ты знаешь? - Я смотрю на него во все глаза.
- Знаю. Весна хочет, чтобы все люди улыбались и радовались.
- И верно, - спохватилась я, будто вслух мне сказали то, о чем я только догадывалась.
Я начинаю говорить о весне. Как здорово, что она придет к нам. И сразу на земле будто огромную печь затопят, и поэтому растают снег и лед. Мы будем бегать по зеленой траве и не потребуется никакой обувки...
Тихоня слушает меня и незаметно начинает радоваться вместе со мной. И забывает про учительницу, которая не знает, почему весной расцветают цветы.
- Давай рисовать весну, - предлагаю я.
Он соглашается. Мы раскладываем на столе кусок шпалеры и рисуем нашу улицу, как она будет выглядеть весной. Тихоня мне доверил нарисовать колхозный клуб, а сам рисовал то место, где стоят наши дома. Вот он изобразил нашу избу и раскидистую ветлу, что растет перед ней. Только листочки на ветле он стал раскрашивать почему-то синим карандашом. Он любит синий цвет, но зачем делает дерево ненастоящим?
- Почему у тебя листья не зеленые, а синие? - не выдержала я.
Тихоня поднимает на меня честные глаза.
- Ведь синий цвет такой красивый, - вздохнув, говорит он.
- Зеленый цвет тоже красивый, и листья на деревьях в самом деле зеленые, - настаиваю я на своем, но чтобы опять не расстроить его, добавляю: - Весной больше всего синего и зеленого цвета. Синим пусть будет небо, река, лужи с водой, наличники окон...
- Ладно, - кивает Тихоня и берет другой карандаш.
Но, взглянув, как он раскрашивает, я не сразу нашла что и сказать.
- Почему теперь у тебя листья коричневые?
- Разве? - он растерянно разглядывает карандаш. - А я думал, это и есть зеленый, - помрачнел он.
- Ты рисуй. Если нравится, пусть будут листочки синими.
- Нет, - отказался он. - Мне, пожалуй, и рисовать нельзя. На уроке я елку нарисовал тоже коричневой. Ирина Сергеевна спросила меня: почему у меня коричневая елка? Я сказал, что у меня не оказалось зеленого карандаша. Я сказал неправду, у меня были все карандаши. Почему-то я путаю зеленый и красный цвета... Когда море будет зеленым, я не смогу нарисовать его. А оно бывает зеленым. Сам дядя Сергей говорил.
Тихоня хмурит лоб, глаза его суживаются, делаются влажными. Наверное, он про себя плакал.
Я еще не совсем поняла то, о чем он говорил сейчас. Как это можно не видеть, какого цвета трава, листья деревьев? Значит, он все по-другому видит? Из-за этого он не сможет нарисовать все как есть на земле. Нет бы мне не различать эти цвета, все равно плохо рисую, а вот надо же именно Тихоне...
Я подала ему зеленый карандаш, и он нехотя дорисовал ветлу.
РАДИ ЧЕГО ЖИВЕШЬ НА ЗЕМЛЕ
Потрескивает в голландке огонь. Нет, не огонь потрескивает, а дрова. Огонь же горит себе, веселится и пляшет, радуется, что дров еще много и гореть ему долго. Я дома одна, все в школе, а мама пошла в магазин. Нет, все-таки я не одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11