Крестинский Александр Алексеевич
Жизнь и мечты Ивана Моторихина
Александр Алексеевич КРЕСТИНСКИЙ
Жизнь и мечты Ивана Моторихина
Повесть
Родители у Ивана Моторихина - не хуже, чем у других. Отец тракторист, передовик, портрет его на Доске висит около правления. Отец высокий, черночубый, летчицкая фуражка набекрень. Он, правда, не летчиком служил - техником, ну, да это неважно.
Когда Иван Моторихин проходит мимо правления, а там, на крыльце, мужики толкутся и среди них отец, Иван отца сразу отличает. Иван в таких случаях приветствует отца поднятой рукой, а тот в ответ приветствует его.
Когда весной отец работает на дальних полях, мать нередко посылает Ивана к нему с обедом.
Иван идет обочиной шоссе, подымая с влажной земли шумные стаи скворцов. По обе стороны от него темно-бурыми волнами вздымаются поля и ровными шеренгами уходят от дороги лесополосы.
Иван узнает отцовский трактор по флажку, который сам же к нему приладил. Но ему кажется, не будь флажка, узнал бы и по звуку.
Задрав голову, Иван следит за отцовской машиной, которая ползет по холму, оставляя за собой свежий отвал земли. Смелая стайка птиц сопровождает трактор, вьется около. Посверкивают на солнце стекла кабины.
Иван снимает кепку и долго машет ею, пока отец не заметит и не загудит в ответ троекратно. Тогда Иван с нетерпением ждет, как сверху, с холма, ринется к дороге машина с необычной для трактора озорной скоростью.
Мать Ивана Моторихина работает в столовой - на раздаче. Если мать дежурит, Иван после уроков сразу бежит в столовую. Он садится там за любимый стол, около окна, и ждет. Вот мать несет ему щи - жирные, густые. Не подумайте, что ему какие-то особые щи - всем такие!..
Иван дует на щи, а сам вокруг глядит, на людей - и подмечает разное.
Мать у него симпатичная. Белый халат ей идет. Вроде докторши в нем. Когда мать на раздаче, в клубах пара, среди больших белых кастрюль, полные руки ее так и летают - ловко, быстро ставят на прилавок тарелки.
Работа у матери не простая. Только успевай отшучиваться от мужиков. Это мать умеет. Скажет - вся столовая хохочет. Иван, конечно, вслух не смеется - шутки не его ума, взрослые, но про себя отмечает: "Наша взяла!"
* * *
Началась вся история с нового трактора. Прошел слух, что новый трактор прибывает. И Петр Иваныч Моторихин почему-то решил, что трактор этот везут лично ему.
Самое интересное, что никто ни единым словом Петру Иванычу нового трактора не обещал. Ни на собрании, ни в официальной беседе. Это был, так сказать, плод его воображения. А разыгралось воображение у Петра Иваныча под влиянием местного радио и районной газеты, которые наперегонки его хвалили.
Хвалили Петра Иваныча, конечно, за дело, за хорошую работу. Но увлеклись. Забыли меру. Сначала газета похвалила. Потом радио. Потом опять газета. Еще раз газета - помянули в передовице. Снова радио: песня по заявке. Интервью взяли - насчет подготовки к ремонту.
Идет Петр Иваныч по улице, а навстречу газетой машут:
- Петро! Опять пропечатали! С тебя приходится!..
Еще были частные разговоры. Петр Иваныч - широкая натура - угощает. А угощателя хвалят, чтоб не забывал угощать. И говорят ему примерно такие слова: "Слышь, Петро, новый трактор прибывает. Не иначе - тебе дадут. Точно, тебе! Кому еще? Ты достойный, точно..."
Разве можно придавать значение таким разговорам!.. А Петр Иваныч придавал. И увлекался постепенно мыслью, что новый трактор, которого еще не было, - его трактор. И уже прикидывал, что именно со старого снять в смысле запчастей.
В один прекрасный день некто Гусь Дутый, человек неприметный, но всезнающий, верный дружок Петра Иваныча, стукнул Моторихиным в окошко: "Прибыл!"
Петр Иваныч со всех ног - к гаражу. Там, на асфальтовой площадке, среди других машин, стоял новый трактор, сверкал свежей краской. На ярко-желтом его капоте красовалась широкая кумачовая лента с таким текстом: "РУКУ - ТОВАРИЩ ДЕРЕВНЯ!"
- Ах ты! - вскрикнул Петр Иваныч и бросился ветошью оттирать едва заметное пятнышко.
- Чего заботливый такой? - усмехнулся механик Савичев.
- Знакомлюсь, - буркнул Петр Иваныч.
- А с хозяином знаком? - спросил Савичев.
- С хозяином?
- Юрка Егоров.
- Егоров?! Детсад этот!
- Ну-ну, чего уж так, - добродушно сказал Савичев. - Парень после десятилетки, хороший парень. Курсы кончил. С отличием.
Петр Иваныч круто повернулся и пошел прочь.
Войдя в дом, остановился посреди комнаты, постоял угрюмо, а потом как стукнет кулаком по столу. У Ивана в тетради - он уроки делал - все буковки поскакали.
- Ты чего?! - вскинулся Иван.
- Ничего, - сказал отец и ушел в летнюю избу.
К вечеру Иван сам узнал про новый трактор, побежал с ребятишками смотреть его и понял причину отцовской досады. Иван обиделся за отца, пожалел его. "Несправедливо! - решил. - Нечестно!"
* * *
В один из ближайших дней - Иван с отцом были дома, а мать на работе пришел к ним председатель Павел Терентьич. Был он с виду человек мрачный, неразговорчивый, с тяжелым темным лицом.
Павел Терентьич шагнул на середину комнаты, огляделся рассеянно, сел на подставленный стул и сказал жестко:
- Прочитал я твое заявление, Петр Иваныч. Это заявление - результат горячки. Так вопросы не решают.
Иван сразу ушел на кухню. Однако слышал все - замер около плиты.
- У нас государственная политика, - с раздражением продолжал Павел Терентьич, - а ты эту политику нарушаешь. - Отец, видно, порывался что-то возразить, потому что Павел Терентьич сказал: - Помолчи! - выждал для солидности и дальше: - Надо школьную молодежь закрепить на селе. Егоров курсы кончил на отлично - ему и трактор.
- А я? Я что?! - не выдержал отец. - Я, значит, на драндулете ковыляй?
- Пустое, Моторихин. Трактор у тебя еще хороший. Вполне.
- Хороший? Ты на нем работал? А? Работал? Что ты знаешь?!
"Это лишку", - подумал Иван. Ему неловко стало, что отец сорвался на крик.
- Не работал, а знаю, - спокойно ответил Павел Терентьич, - главный инженер говорил.
- Вот главный пусть и работает! На моем, на хорошем! - язвительно выкрикнул Петр Иваныч. - Я колхозу все отдаю, а мне шиш!
- Ну, знаешь, Моторихин, я с мужиком пришел разговаривать, а не с дурной бабой, - сказал Павел Терентьич. - Или зарабатываешь мало? Или в газете не про тебя печатали?
- К черту! - закричал Петр Иваныч. - Отдавай сопляку новый трактор! Расчет беру!
Иван медленно краснел за ситцевой занавеской. "Ну, зачем так... Раскричался, как Ворониха".
Ворониха была известная на селе блажная баба. От ее крика соседи ставни закрывали. Иван оглянулся и тихо закрыл на кухне фортку.
- Я себе место найду! - сдавленно кричал отец. - Россия большая! Уважать будут! Культурно! - Иван увидел в щелочку, как он махнул рукой, чтобы показать, какая она большая, Россия, да так неловко махнул, что задел кружку с молоком, расплескал молоко по скатерти и выругался.
- Это конечно, - сказал председатель, - люди везде нужны.
- То-то, - буркнул отец.
- Люди, я говорю! - повторил председатель с нажимом и пошел прочь. На пороге обернулся: - Легкий вы человек, Петр Иваныч.
Иван видел - отец задохнулся от злости. Шутка ли: председатель "выкнул" его!
Иван стоял не двигаясь. Стыдно было за отца.
Отец подошел, откинул занавеску, увидел Ивана, вспомнил, что тот был свидетелем разговора, на лице его возникла и секунду держалась гримаса неудовольствия, но он тут же упрямо скинул ее и сказал:
- А что думаешь - и уеду! Медом не намазано! Я мастер, на руках носить будут. Культурно!
"Чистый дядя Егор", - с горечью подумал Иван.
* * *
Дядя Егор, брат отца, жил в областном городе, работал мастером по ремонту телефонов, но когда его спрашивали, где он работает, почему-то отвечал неопределенно и не глядя в глаза собеседнику: "Я по связи больше". Загадочное "по связи" производило впечатление. Собеседник делал понимающий вид и кивал: "По связи, говоришь. Дельно. Это дельно".
Дядя Егор редко наезжал в деревню. Ему, как он прямо заявлял, недоставало здесь культуры. Бывал он обычно ранней осенью, когда яблоки собирали, или под зиму, когда резали борова. И долго не задерживался.
Развалившись с ногами на кушетке, не снимая с бритой головы кепи из серебристого каракуля, он лениво хвалился своим городом:
- Горячая вода - культура. Магазин без продавцов, "Дружба", подходи бери. Ванна, кафель - культура! Куда ни пойдешь - асфальт.
Мать сердилась:
- Нехристь! Шапку снял бы! В доме сидишь!
Дядя Егор поворачивал к ней влажный выпуклый глаз:
- Мне медицина предписала, а ты лаешься. Культура!
Но шапку все-таки снимал. Иван, как зачарованный, глазел на его голый череп, который блестел под лампочкой, будто лаком покрыт.
А еще дядя Егор любил, чтобы звали его Георгием.
* * *
Нет, Иван не принял тогда всерьез отцовских разговоров про отъезд. Думал - слова. Однако обернулось делами.
Нрав у отца неукротимый. Заявление не взял обратно.
Партийные люди приходили. Уговаривали. Тихо, по-хорошему.
Куда там! Закусил удила, понесся...
Но мать! Вот что непонятно Ивану - почему мать не против? Почему она со спокойной душой принимает эту перемену в жизни?..
Впрочем, одно разногласие у них было - куда ехать. Отец голосовал за город, ему покою не давал пример дяди Егора: культура!
- Ну, помаемся годик-другой, на стройку пойдем, а там квартиру дадут. Газ, вода горячая.
Но тут мать была непреклонна: "Не поеду в город, и все!" Она звала отца в Ступино, откуда сама была родом.
Вот, наверно, где крылась причина, почему Надежда Егоровна Моторихина с легким сердцем готова была покинуть Фалалеево. Тянуло ее в родные места. Там, в пустом одичавшем доме, одна-одинешенька, жила ее мать, бабушка Ивана, Прасковья Васильевна.
Отец погомонил, поворчал и согласился. "Ладно, - сказал, - все ближе к городу".
Это верно. От Ступина до города рукой подать.
Главное у родителей было решено. Оставались хозяйственные заботы.
* * *
Даже теперь, когда все стало ясней ясного, Иван не мог до конца осознать реальность события, участвовать в котором ему предстояло. Он находился в каком-то полусне, выйти из которого боялся, потому что пробуждение грозило правдой, а правда была горькая. Все, что он слышал вокруг себя, все эти разговоры насчет отъезда, сборы, суета казались ему шуткой, глупой и злой взрослой шуткой, достаточно грубой, чтобы, пошутив, - извиниться. Казалось, вот-вот все кончится громким хохотом, как за столом, когда разыгрывают.
Но этот полусон был просто внутренней защитой: чтобы слабая сторона его души привыкла к правде. Что же касается сильной стороны - та давно все понимала и кипела в бессильном гневе: как, почему он обязан уезжать из Фалалеева? Он не хочет! Не хочет!
А его даже не спросили.
* * *
За обедом отец сказал:
- Ты, мать, насчет дома не переживай. Договорился я с Дутым, он купит. В рассрочку. У ихнего дома нижние венцы подгнили, так он хочет из двух один сладить. Ему хорошо, и нам не худо.
- Пустой он мужик, - сказала мать, - трещит, как горох. Не верю я ему. Пускай деньги разом представит, тогда и ключи отдашь.
Иван смотрел то на отца, то на мать, и деловое выражение их лиц поражало его все больше. Это было так, как если бы, глядя на пожар, люди смеялись.
Отец поймал его взгляд.
- Ты чего это? - удивился. - Смотри-ка, мать. Волчонком глядит!
Губы у Ивана дрожали, в горле стоял ком, мешал заговорить. Сейчас бы на улицу выбежать, да словно прирос к стулу - не подняться.
- Вань, ты что, заболел? - Мать подскочила к нему. - Подавился, может? - И она легонько хлопнула его ладонью по спине.
Этот шлепок внезапно освободил Ивана от какой-то тяжести, будто пробку из горла вытолкнул.
- Я... - начал он тихо. - Почему меня не спросили? Вам что... Уехали - и ладно. А я не хочу. Не могу я ехать!
И мать и отец смотрели на него, как на диковинку. Потом отец усмехнулся и сказал:
- А право голоса у нас, между прочим, с восемнадцати.
- Не поеду! - крикнул Иван и сам себя испугался.
Отец сдвинул брови и стал медленно, тяжело подниматься из-за стола.
Иван пулей выскочил в сени. Оттуда на улицу.
Петр Иванович Моторихин выбежал следом, увидел, что сын уже далеко и, если кричать - сраму не оберешься. С досады пнул ногой кошку и ушел обратно в дом.
* * *
Пробегая мимо конторы, Иван столкнулся с Павлом Терентьичем. Тот шел с обеда.
- Куда несешься! - остановил его Павел Терентьич и, подняв двумя руками, отставил в сторону.
Иван не собирался говорить с председателем, стеснялся его и бежал совсем в другое место, к другому человеку, но неожиданность встречи, а главное, этот добродушный жест - взял, поднял и поставил в сторону - все изменили.
- Павел Терентьич... - начал Иван.
- Что, Ваня?
- Я остаться хочу.
- Как? - не понял Павел Терентьич.
- В Фалалееве остаться хочу.
- Не хочешь с родителями ехать?
- Я остаться хочу. В школе.
- Объясни, Ваня, толком. С родителями жить не хочешь?
- Я в школе остаться хочу, - угрюмо повторил Иван, чувствуя тщетность этого разговора, не находя иных, более убедительных слов и оттого все больше теряясь.
- Вот оно что, - протянул председатель, глядя мимо Ивана. - Ну, знаешь. Я не господь бог, Ваня. И не маршал.
Иван опустил голову. Председатель вздохнули, тяжело ступая, направился в контору.
* * *
Иван через улицу прямо по грязи протопал, обходить некогда. И прямиком - к дому Андрея Григорьича.
А тот, как по заказу, идет навстречу и несет на руках грудного своего Мишку.
Иван запыхался, торопится дух перевести: "Андрей Григорьич, я к вам!" Андрей Григорьич взглянул куда-то поверх Ивановой головы и будто не слышал, что ему говорят.
- Ваня, будь друг, подержи Мишку, я до конторы добегу, а то председатель уедет.
И, сунув Ивану в растопыренные руки тяжелого Мишку, Андрей Григорьич побежал к конторе.
Иван первый раз держал на руках маленького, но приспособился сразу, и, как видно, Мишке на руках у него было не худо, потому что он лежал молча, зыркал на Ивана бессмысленными голубыми глазками и торопил куда-то свою соску. Временами Мишка шумно вздыхал из глубины одеяла. Тогда Иван наклонялся к нему и гукал.
Время шло. Андрей Григорьич не появлялся.
"Не забыл бы про меня, - с тревогой подумал Иван, но тут же разумно решил: - Про Мишку небось не забудет".
Иван покачивал Мишку и готовился сказать Андрею Григорьичу свое дело, сказать коротко, ясно, твердо. Прикидывал слова: "Оставьте меня в интернате, пожалуйста, оставьте".
Уверенности в благополучном исходе у Ивана не было, но, чтобы отогнать от себя худые мысли, он представил, как Андрей Григорьич скажет ему в ответ: "Будем соображать. Непросто, но будем соображать". Так, бывало, он говорил, когда его просили о чем-нибудь трудном.
Между тем мимо шли люди, и каждый норовил зацепить Ивана. Цепляли добродушно, но Иван тоже за словом в карман не лез, знал закон: раз смолчишь - сядут и поедут.
- Люди добрые! - восклицали одни. - Моторихин в няньках ходит! Сколько платят, Ваня?
- Харчи готовые, а деньги новые, - отвечал Иван как можно веселей.
- Рановато семьей обзавелся! - говорили другие.
- Мы передовые, - замечал Иван, не забывая тихонько покачивать Мишку, которому это качанье нравилось.
- Мужик, бабьим делом занялся! - гоготали третьи.
- Теперь баб нет - все женщины, - наставительно говорил Иван.
А вообще-то, приятного мало - стоять на виду у всей улицы с Мишкой на руках.
- Вань, чей это у тебя? Андрея Григорьича, да? Какой халёсенький! верещали девчонки, вытягивая шеи и норовя достать пальцем до Мишкиного носа.
- Но! - угрожающе говорил Иван и отворачивал Мишку от девчонок. Тише галдеть-то. Человек спит.
Из-за этих девчонок он и не заметил, как к конторе подъехал газик. Услышал только - зовут: "Ваня! Моторихин!"
Обернулся. Андрей Григорьич из машины машет ему рукой и кричит:
- Вань, отнеси Мишку домой! Я срочно, по делу!
И уехал с председателем.
Ну вот, вся подготовка даром.
Обида прощекотала по самому сердцу: всем на него наплевать. Даже Андрею Григорьичу.
Иван отнес Мишку в дом, сдал с рук на руки, получил спасибо и, когда вышел за калитку, увидел мать. Она быстрыми шагами шла по улице - прямо к нему.
Иван бросился к Андрею Григорьичу в огород, перелез через изгородь и задами побежал вдоль реки.
Бежал, куда ноги вели. А вели они в школу.
- Да что ты, Моторихин, нет никого, куда ты?!
Техничка тетя Ганя и глазом не успела моргнуть, как был он уже на втором этаже. Вбежал в свой класс, сел, тупо уставился на доску, где дежурный забыл стереть число - "пятнадцатое октября", - и так сидел, сам не зная сколько, ни о чем не думая, иногда лишь вспыхивая: "Не поеду! Пускай силком тащат!"
Сколько так просидел - полчаса, час - неизвестно. Потом услышал шаги. Понял - сюда. В класс вошел Андрей Григорьич. За ним - мать.
- Вот ты где, издеватель! Марш домой!
Андрей Григорьич зорко глянул на Ивана, увидел, как тот набычился весь, как ухватился за край парты, даже пальцы побелели.
Андрей Григорьич сказал:
- Вы, Надежда Егоровна, идите домой, а я с Ваней поговорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10