..Князя передёрнуло, из-под пряди волос блеснули его глаза. Он злобно заворчал, заворочался, как медведь, и, кликнув Смерда, поднялся с лавки. Была уже ночь, ясная, но безлунная.— Не советую вам уходить об эту пору, — послышался голос Пястуна, — переночуйте у меня, а как рассветёт, пойдёте, куда захотите. Гость для меня святыня, — прибавил он, — и под моим кровом вы в безопасности, хотя бы вас и преследовали…При последних словах князь вздрогнул и отпрянул назад; хозяин улыбнулся. Смерд побледнел и задрожал от страха… Наступило тягостное молчание; старый бортник, нисколько не смешавшись, улыбался.В ту же минуту, как будто он словами своими накликал беду, перед домом послышался конский топот и гул голосов. Пястун насторожился, поморщился и поспешно показал рукой на клеть, которую уже отпирала хозяйка.— Милостивый господин, — сказал Пястун, — я знаю, кто вы… спрячьтесь… Может быть, это Мышки разыскивают вас… у меня вы в безопасности. Гостей посылают боги.Он молвил это с величавым спокойствием и снова показал на дверь. Хвостек не знал, что делать, но страх загнал его в клеть, которую хозяйка заперла за ним и за Смердом.Пястун зажёг лучину от очага и, высоко подняв её, спокойно пошёл во двор.Несколько всадников стояло у ворот.— Отец! — крикнул Мышко Кровавая Шея. — Вы и не знаете, что случилось! Хотели мы сберечь людскую кровь, три дня и три ночи просидели в засаде, подстерегая разбойника. Он был у нас в руках — и ускользнул. Ну, да один он пропадёт там, с голоду подохнет… Люди его разбежались, а сам этот пропойца и дорогу не найдёт. Может, кто из наших его встретит и удавит… Мы только напоим коней — и скорей по домам.Вмиг вся челядь Пястуна побежала с вёдрами к колодцу и стала поить лошадей, а Хвостек, запертый в клети, мог слышать, как его осыпали угрозами и проклятиями. Несколько раз он в ярости бросался к двери, и Смерд с трудом его оттаскивал и унимал.Прошло немало времени, покуда напоили, лошадей и людей, которым вынесли мёд. Смех и крики Мышков доносились до клети; но вот застучали копыта, и всадники поскакали дальше. Когда все затихло, Пястун молча отпер дверь и выпустил узников.— Можете идти, — сказал он, — опасность миновала!— Добрый мой кмет! — воскликнул Хвостек. — Прошу вас пожаловать ко мне в городище… я многим вам обязан.— Нет, — отрезал Пяст, — так заставили меня поступить наши обычаи и законы… Я не люблю вас и не из любви к вам это сделал… а по велению богов. Идите с миром… Кто знает, где мы ещё встретимся с вами…Хвостек нахмурился.— Ты не поднимешь на меня руки! — вскричал он.— Милостивый господин, — сказал Пястун, — если люди пойдут на вас и призовут меня, пойду и я…С этими словами он отошёл в сторону, а Хвостек торопливо выбежал из хаты, не промолвив ни слова и не обернувшись. За ним закрылись ворота; была глухая, чёрная ночь. Только вдали поблёскивало озеро да на верху высокой башни, как всегда, мерцал красный огонёк. Хвостек и его слуга скрылись в темноте. Пястун с облегчением вздохнул. XIX На другой день в хате Пястуна жизнь шла обычной чередой. Был тёплый вечер; ясно, садилось солнце. На риге курлыкал аист, занятый своими птенцами, на лугу ржали кони, серые овечки возвратились с поля и блеяли у ворот, требуя, чтобы их впустили. Воробьи беспокойно чирикали под кровлей, ласточки взмывали в небо и кружились в вышине, возвещая вёдро. С озера стаями поднимались утки и тянулись вереницей к болоту.Старик, облокотясь, сидел за столом в глубокой задумчивости. Здесь ещё было весело и тихо, а вокруг все бушевало и бурлило. Мышки сзывали народ, в эту ночь везде на холмах должны были вспыхнуть огненные вицы. Гонцы обходили избу за избой. В городище вокруг башни суетились люди и мелькали огоньки. С пастбищ гнали княжьи стада, чтобы их не захватили кметы, уже толпившиеся на опушке леса. Из дома Пястуна послать было некого: хозяин был стар, а сын его — малолетка, но он вооружил работников, и они должны были идти с другими. Где-то вдали раздавались дикие крики, но нельзя было разобрать, откуда они исходили: с княжеского двора, где сбилась кучками дворня, или из лесу, где уже собирались толпами кметы.Пястун вышел во двор, посмотрел по сторонам и долго не мог отвести глаза от серой башни над озером и от городища, возле которого вскоре должна была разгореться кровопролитная битва. Не вовремя для него она начиналась: сынок его подрастал, а по старинному обычаю мальчику семи лет справляли постриги, давали имя и благословляли, но кто же в столь бурное время мог приехать в гости и порадоваться вместе с родителями? Тщетно было даже рассылать приглашения на этот весёлый обряд, когда все кругом было охвачено гневом и воинственным пылом.Он ещё стоял, погрузившись в раздумье, когда к воротам подъехали два всадника в чужестранном одеянии и с незнакомыми лицами, удивительно ясными и спокойными. Они озирались кругом и, казалось, колебались, несколько раз взглядывали на бедного бортника и о чём-то перешёптывались. Видимо, они совещались, что делать.Вечерело. Приезжие, как то легко было отгадать по их виду, прибыли издалека, быть может с лехитской Лехитская граница, Лехия — то есть польская граница, Польша. Лехами, ляхами называли западных славян восточные славяне и литовцы. Термин этот произошёл от «лядь» — необработанная, заросшая кустарником равнина.
или полянской границы, или даже с Лабы, судя по их одежде, напоминающей немецкую. Оба ещё были не стары, на обоих были накинуты длинные тёмные плащи поверх узкого в обтяжку платья, перехваченного поясом; оружия на них не было видно. Маленькие узелки были приторочены к сёдлам. Едва они остановились, скакуны их, утомлённые долгим походом, потянулись к свежей траве под ногами и принялись жадно её щипать.Младший, ехавший впереди, был красавец, с открытым лицом, с которого, несмотря на усталость, не сходила безмятежная улыбка. Другой был немного старше, суровее и, видимо, закалён жизнью: вся осанка его выражала спокойствие и сдержанную силу, словно он был уверен, что и здесь, среди чужих, ничего дурного с ним не может случиться.Это было тем более удивительно, что по пути они, наверное, встречали толпы возбуждённых кметов и княжеской челяди, равно неприязненных к чужакам. Однако волнение, царившее в этом уголке, казалось, не удивляло и не тревожило путников.Стоя у ворот, они разглядывали Пястуна и его жильё и тихо совещались о чём-то.Наконец, младший соскочил с коня, медленно подошёл к Пястуну и, весело улыбаясь, поздоровался с ним на языке, который хоть и не был лехитским, но звучал не чуждо и был понятен старику. В былое время он тоже скитался по свету, встречал странствующих братьев и сразу узнал наречие, на котором говорили сербы, моравы и чехи.— Мы приехали издалека, почтённый хозяин, — начал путник, — и нуждаемся в прибежище на ночь. Там, — показал он рукой на городище, — там мы тщетно стучались в ворота и просили гостеприимства — нам велели идти прочь… Мы попали в страну, охваченную смутой, где люди заняты какими-то распрями, а избы и дворы опустели… и просим у вас приюта… нам нужен только кров над головой…Сильной рукой старик распахнул ворота настежь.— Милости прошу, — сказал он. — Входите и отдыхайте. На нашей земле ни одна изба не откажет нуждающемуся в пристанище… Таков уж дедовский обычай, и, пока жив наш род, жив и этот обычай…С этими словами хозяин широким движением руки пригласил чужеземцев войти. Тогда спешился и другой, и, уже не колеблясь, они вошли во двор, передав лошадей подбежавшему работнику. Пястун повёл гостей прямо в горницу, чтобы прежде всего переломить с ними хлеб. Усадив их на почётное место, он кликнул жену и, едва она показалась, велел ей подать еду и питьё.— Рад вас приветствовать под этой кровлей, — сказал он. — Вы приходите, как раз в ту минуту, когда я жаждал гостей, а в такое время не мог надеяться, что они приедут.Гости с превеликим любопытством осматривали убогую избу, где, по стародавнему обычаю, вся утварь, как и в незапамятные времена, была сделана из дерева и глины и не видно было ни тех чужеземных побрякушек, которые в ту пору купцы уже во множестве привозили с запада и из-за моря, ни римских иль этрусских божков, ни искусно украшенного оружия, присылаемого хорватами, ни металлических безделушек, посуды и мечей, что выменивали на янтарь и меха. На полках стояли изделия Полянских гончаров и бондарей. Одежда была сшита из домотканной шерсти, которую дополняли полотна и звериные шкуры.Должно быть, по пути от городища чужеземцам указали избу гостеприимного кмета, и они рассчитывали найти большой и богатый двор, поэтому один из путников спросил хозяина, он ли сын Кошичека, который, как их заверяли, охотно их примет.— Мы слышали о вас от многих людей, живущих в окрестности, они не советовали нам ходить в городище…И правда, оттуда нас прогнали, а ваше гостеприимство нас не обмануло.— Я сын Кошичека, — отвечал Пястун, — и живу, как положено по обычаю; дверь моя всегда открыта для всех, но достатка, к которому вы, верно, привыкли, у меня вы не найдёте. Я кмет и бортник и живу, как жили наши деды, соблюдая старинные обычаи… За это нас называют дикарями, а мы называем дикарями людей с сердцами хищников, хотя бы они носили драгоценное оружие и пышную одежду… Вы не должны удивляться, что вас не пустили в городище, там теперь, должно быть, царит смятение…— Что же у вас тут делается? — спросил гость.— Распря между кметами и князем, — отвечал Пястун. — Князь взял немку в жены и хочет нас закабалить на немецкий лад, а мы привыкли к свободе и ни законов, ни обычаев чужих знать не хотим.Гость улыбнулся.— А новую веру, — спросил он, — князь тоже собирался вводить?— Об этом мы никогда от него не слыхали, хотя люди не раз приносили нам разные вести о новой вере… но мы ничего чужого знать не хотим.— И разумно делаете, — согласился гость. — Однако не все чужое дурно. По нашей речи вы, верно, догадались, что мы не немцы — ни я, ни мой спутник, но то хорошее, что у них есть, следует перенять.— Что же хорошего привозят оттуда? — спросил хозяин. — Я такого не знаю. Если оружие, которым убивают людей, то это хорошо только для разбойников; если блестящие побрякушки, что толкают женщин к легкомыслию, то это отрава. У нас вдоволь своей земли, которая нас кормит, своих песен и преданий, питающих ум, а наши боги… нет, нет, ничего чужого нам не нужно.Младший гость вздохнул.— Многое идёт из Германии, но кое-что только проходит через Германию, не будучи немецким. А если б через их страну шли благодать и мир для людей?— Мир? Благодать? — удивился Пястун. — И то и другое священно, так может ли это проходить через руки людей, которые живут убийством и грабежом?Они умолкли. В эту минуту вошла жена Пяста, Репица, вся в белом, повязанная, по старинному обычаю, платком, который закрывал ей лоб и рот; она несла кушанья. Следом за ней шли дворовые девки с лепёшками, мёдом и чарками.Поклонясь гостям, они поставили принесённое на стол, но сами отошли в сторону, ибо здесь, как и везде, женщинам не полагалось сидеть вместе с мужчинами.Старец пригласил обоих гостей к столу; они встали, обернувшись к востоку, обнажили головы и, сложив ладони, что-то зашептали, время от времени делая какие-то знаки над приготовленной на столе едой.Пястун, сочтя это чарами, испугался.— Уж не чародеи ли вы? Какие это вы делаете знаки и зачем?— Не бойтесь, — успокоил его, усаживаясь, младший гость. — Мы отгоняем чары, но не творим их. У нас в Моравии существует обычай: приступая к любому делу, обращаться к богу, призывая его благословение.— К какому богу? — спросил Пяст. — Мы слышали, что чехи и моравы приняли новую веру, которую немцы принесли с запада.— Мы не знаем иного бога, кроме единого владыки мира и всего сущего… — медленно проговорил чужеземец. — Он отец всех людей и народов, и все мы его дети.Пяст слушал с изумлением.— В такого бога и мы некогда веровали, — сказал он, — единого и всевышнего, мы веруем в него и поныне, хотя знаем множество других духов…Гости переглянулись, но промолчали и стали отламывать себе хлеб, так как оба проголодались.— Об этой новой вере, — продолжал Пяст, — мы уже много слышали… И у нас немало людей, которые ради неё отреклись от своих богов. Так и вы принадлежите к этим новым людям?— Да, мы дети единого бога, — прервал второй, — и не отрицаем этого.Пястун слегка отодвинулся и глубоко задумался.— Мечом и кровью обращают к нему немцы за Лабой, — сказал он холодно, — а иметь одного бога с ними мы не хотим.Приезжие снова обменялись взглядом и о чём-то пошептались. Пястун радушно их потчевал. Видно было, что любопытство и тревога побуждали его к расспросам, и он снова заговаривал, допытываясь о новой вере.Эта вера не была совсем неизвестна в Лехии, куда проникала со всех сторон, но тут она смешалась с прежними верованиями и стала лишь новым видом идолопоклонства, прокладывающим путь христианству. Крест уже многие носили тайком на груди как амулет… или клали язычникам в могилу. Были тут и люди, принявшие крещение, но затем вернувшиеся к язычеству, которое их окружало. Однако большинство придерживалось веры своих отцов, старинных преданий, обычаев и связанного с ними общественного строя. Славянское идолопоклонство не имело тех определённых, устоявшихся и отчётливых форм, какими отличались другие языческие верования. Признавая единого бога, славяне боялись меньших духов; вся природа представлялась им неким живым разумным существом, слитым со всем в ней живущим в одно целое, связанное общей жизнью…Текли живые, обитаемые духами воды, разговаривали птицы, опекали и защищали людей животные, мстителями и посланцами служили вихри и бури, вся земля и небо сливались в великое Пан… которое было в боге и являло собой бога. Эта гармония всех сил, этот непреложный закон превратностей судьбы, предопределения и уделов вполне удовлетворял, питал умы и казался совершенным. Отсюда возникло и понятие братства не только между людьми, но и между животными, и лишь враг, необходимость войны внесли элемент сомнения и тревоги.Мир, замкнутый в себе, не нуждался более ни в чём, для того чтобы спокойно вращаться в своей орбите; первое вторжение чуждых элементов поколебало это, казалось бы, столь крепко спаянное целое, быть может, в зародыше заимствованное у индусов, но развившееся в духе славянских народов. В те древние времена гусли были их единственным оружием, и, когда пришлось взяться за меч, все неизбежно должно было измениться.После трапезы гости встали, сложив руки, тихо помолились и снова уселись.Пястун спросил, может ли он понять те слова, которые они произносили.Младший гость, улыбаясь, медленно повторил благодарственную молитву всевышнему за пропитание в сей день и за все благодеяния, коими господь наделил их.Пястун понял слова и призадумался.— Стало быть один бог для всех? — спросил он.— Один, — ответил гость, — и теперь это признает уже большинство народов, в том числе и мы и наши братья по языку.— Так они станут нашими врагами? — продолжал расспросы хозяин.— Нет, они считают братьями всех людей и все народы, ибо согласно их вере нельзя ни на кого нападать, ни убивать и нельзя никого называть врагами, а должно всех любить, даже врагов своих.— Врагов любить?.. — вскричал Пястун, всплеснув руками, — да как же это возможно? Врагов? Значит, и немца?— Именно так, — подтвердил гость, — но защищаться при нападении можно.Хозяин нахмурился и, подняв руку, мрачно воскликнул:— Они никогда нам не будут братьями, никогда!..Разговор оборвался, гости не пытались его продолжать, и лишь после долгого молчания младший стал расспрашивать о том, что происходит у них в стране. Пястун снова вернулся к тому, что все зло шло от подстрекательства немцев, с которыми связались князья.— Жадны они до земли и до чужого добра, — сказал он, — нас они притесняют, гонят и истребляют, чтобы самим жить в раздолье и владычествовать над нами.— Это верно, — заметил старший гость, — иные князья, вроде вашего, добиваются сближения с ними, чтобы избежать войны, ибо немцев великое множество и они хорошо вооружены… Зато другие думают о том, как объединить наши племена и все малые народы для противоборства немцам!.. Для того они и новую веру принимают, чтобы с ними быть наравне, и протягивают руки друг другу, сплачиваясь против общего врага.Пястун стал расспрашивать, кто же эти мудрые князья, и гости рассказали ему, что делалось в Чехии и Моравии, заметив, что со временем поляне тоже должны будут вступить в этот союз…— Однако вождь и глава нужен народу в любых обстоятельствах, — прибавил старший гость, — и они есть у всех остальных народов, говорящих на нашем языке, особенно же у тех, что вынуждены воевать. Неправильно вы сделаете, если, свергнув своего князя, не захотите знать и других.— Мы не собираемся этого делать, — возразил Пястун, — и выберем другого, который будет нами управлять, но этот мучитель проливал людскую кровь, убивал и травил даже свою родню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
или полянской границы, или даже с Лабы, судя по их одежде, напоминающей немецкую. Оба ещё были не стары, на обоих были накинуты длинные тёмные плащи поверх узкого в обтяжку платья, перехваченного поясом; оружия на них не было видно. Маленькие узелки были приторочены к сёдлам. Едва они остановились, скакуны их, утомлённые долгим походом, потянулись к свежей траве под ногами и принялись жадно её щипать.Младший, ехавший впереди, был красавец, с открытым лицом, с которого, несмотря на усталость, не сходила безмятежная улыбка. Другой был немного старше, суровее и, видимо, закалён жизнью: вся осанка его выражала спокойствие и сдержанную силу, словно он был уверен, что и здесь, среди чужих, ничего дурного с ним не может случиться.Это было тем более удивительно, что по пути они, наверное, встречали толпы возбуждённых кметов и княжеской челяди, равно неприязненных к чужакам. Однако волнение, царившее в этом уголке, казалось, не удивляло и не тревожило путников.Стоя у ворот, они разглядывали Пястуна и его жильё и тихо совещались о чём-то.Наконец, младший соскочил с коня, медленно подошёл к Пястуну и, весело улыбаясь, поздоровался с ним на языке, который хоть и не был лехитским, но звучал не чуждо и был понятен старику. В былое время он тоже скитался по свету, встречал странствующих братьев и сразу узнал наречие, на котором говорили сербы, моравы и чехи.— Мы приехали издалека, почтённый хозяин, — начал путник, — и нуждаемся в прибежище на ночь. Там, — показал он рукой на городище, — там мы тщетно стучались в ворота и просили гостеприимства — нам велели идти прочь… Мы попали в страну, охваченную смутой, где люди заняты какими-то распрями, а избы и дворы опустели… и просим у вас приюта… нам нужен только кров над головой…Сильной рукой старик распахнул ворота настежь.— Милости прошу, — сказал он. — Входите и отдыхайте. На нашей земле ни одна изба не откажет нуждающемуся в пристанище… Таков уж дедовский обычай, и, пока жив наш род, жив и этот обычай…С этими словами хозяин широким движением руки пригласил чужеземцев войти. Тогда спешился и другой, и, уже не колеблясь, они вошли во двор, передав лошадей подбежавшему работнику. Пястун повёл гостей прямо в горницу, чтобы прежде всего переломить с ними хлеб. Усадив их на почётное место, он кликнул жену и, едва она показалась, велел ей подать еду и питьё.— Рад вас приветствовать под этой кровлей, — сказал он. — Вы приходите, как раз в ту минуту, когда я жаждал гостей, а в такое время не мог надеяться, что они приедут.Гости с превеликим любопытством осматривали убогую избу, где, по стародавнему обычаю, вся утварь, как и в незапамятные времена, была сделана из дерева и глины и не видно было ни тех чужеземных побрякушек, которые в ту пору купцы уже во множестве привозили с запада и из-за моря, ни римских иль этрусских божков, ни искусно украшенного оружия, присылаемого хорватами, ни металлических безделушек, посуды и мечей, что выменивали на янтарь и меха. На полках стояли изделия Полянских гончаров и бондарей. Одежда была сшита из домотканной шерсти, которую дополняли полотна и звериные шкуры.Должно быть, по пути от городища чужеземцам указали избу гостеприимного кмета, и они рассчитывали найти большой и богатый двор, поэтому один из путников спросил хозяина, он ли сын Кошичека, который, как их заверяли, охотно их примет.— Мы слышали о вас от многих людей, живущих в окрестности, они не советовали нам ходить в городище…И правда, оттуда нас прогнали, а ваше гостеприимство нас не обмануло.— Я сын Кошичека, — отвечал Пястун, — и живу, как положено по обычаю; дверь моя всегда открыта для всех, но достатка, к которому вы, верно, привыкли, у меня вы не найдёте. Я кмет и бортник и живу, как жили наши деды, соблюдая старинные обычаи… За это нас называют дикарями, а мы называем дикарями людей с сердцами хищников, хотя бы они носили драгоценное оружие и пышную одежду… Вы не должны удивляться, что вас не пустили в городище, там теперь, должно быть, царит смятение…— Что же у вас тут делается? — спросил гость.— Распря между кметами и князем, — отвечал Пястун. — Князь взял немку в жены и хочет нас закабалить на немецкий лад, а мы привыкли к свободе и ни законов, ни обычаев чужих знать не хотим.Гость улыбнулся.— А новую веру, — спросил он, — князь тоже собирался вводить?— Об этом мы никогда от него не слыхали, хотя люди не раз приносили нам разные вести о новой вере… но мы ничего чужого знать не хотим.— И разумно делаете, — согласился гость. — Однако не все чужое дурно. По нашей речи вы, верно, догадались, что мы не немцы — ни я, ни мой спутник, но то хорошее, что у них есть, следует перенять.— Что же хорошего привозят оттуда? — спросил хозяин. — Я такого не знаю. Если оружие, которым убивают людей, то это хорошо только для разбойников; если блестящие побрякушки, что толкают женщин к легкомыслию, то это отрава. У нас вдоволь своей земли, которая нас кормит, своих песен и преданий, питающих ум, а наши боги… нет, нет, ничего чужого нам не нужно.Младший гость вздохнул.— Многое идёт из Германии, но кое-что только проходит через Германию, не будучи немецким. А если б через их страну шли благодать и мир для людей?— Мир? Благодать? — удивился Пястун. — И то и другое священно, так может ли это проходить через руки людей, которые живут убийством и грабежом?Они умолкли. В эту минуту вошла жена Пяста, Репица, вся в белом, повязанная, по старинному обычаю, платком, который закрывал ей лоб и рот; она несла кушанья. Следом за ней шли дворовые девки с лепёшками, мёдом и чарками.Поклонясь гостям, они поставили принесённое на стол, но сами отошли в сторону, ибо здесь, как и везде, женщинам не полагалось сидеть вместе с мужчинами.Старец пригласил обоих гостей к столу; они встали, обернувшись к востоку, обнажили головы и, сложив ладони, что-то зашептали, время от времени делая какие-то знаки над приготовленной на столе едой.Пястун, сочтя это чарами, испугался.— Уж не чародеи ли вы? Какие это вы делаете знаки и зачем?— Не бойтесь, — успокоил его, усаживаясь, младший гость. — Мы отгоняем чары, но не творим их. У нас в Моравии существует обычай: приступая к любому делу, обращаться к богу, призывая его благословение.— К какому богу? — спросил Пяст. — Мы слышали, что чехи и моравы приняли новую веру, которую немцы принесли с запада.— Мы не знаем иного бога, кроме единого владыки мира и всего сущего… — медленно проговорил чужеземец. — Он отец всех людей и народов, и все мы его дети.Пяст слушал с изумлением.— В такого бога и мы некогда веровали, — сказал он, — единого и всевышнего, мы веруем в него и поныне, хотя знаем множество других духов…Гости переглянулись, но промолчали и стали отламывать себе хлеб, так как оба проголодались.— Об этой новой вере, — продолжал Пяст, — мы уже много слышали… И у нас немало людей, которые ради неё отреклись от своих богов. Так и вы принадлежите к этим новым людям?— Да, мы дети единого бога, — прервал второй, — и не отрицаем этого.Пястун слегка отодвинулся и глубоко задумался.— Мечом и кровью обращают к нему немцы за Лабой, — сказал он холодно, — а иметь одного бога с ними мы не хотим.Приезжие снова обменялись взглядом и о чём-то пошептались. Пястун радушно их потчевал. Видно было, что любопытство и тревога побуждали его к расспросам, и он снова заговаривал, допытываясь о новой вере.Эта вера не была совсем неизвестна в Лехии, куда проникала со всех сторон, но тут она смешалась с прежними верованиями и стала лишь новым видом идолопоклонства, прокладывающим путь христианству. Крест уже многие носили тайком на груди как амулет… или клали язычникам в могилу. Были тут и люди, принявшие крещение, но затем вернувшиеся к язычеству, которое их окружало. Однако большинство придерживалось веры своих отцов, старинных преданий, обычаев и связанного с ними общественного строя. Славянское идолопоклонство не имело тех определённых, устоявшихся и отчётливых форм, какими отличались другие языческие верования. Признавая единого бога, славяне боялись меньших духов; вся природа представлялась им неким живым разумным существом, слитым со всем в ней живущим в одно целое, связанное общей жизнью…Текли живые, обитаемые духами воды, разговаривали птицы, опекали и защищали людей животные, мстителями и посланцами служили вихри и бури, вся земля и небо сливались в великое Пан… которое было в боге и являло собой бога. Эта гармония всех сил, этот непреложный закон превратностей судьбы, предопределения и уделов вполне удовлетворял, питал умы и казался совершенным. Отсюда возникло и понятие братства не только между людьми, но и между животными, и лишь враг, необходимость войны внесли элемент сомнения и тревоги.Мир, замкнутый в себе, не нуждался более ни в чём, для того чтобы спокойно вращаться в своей орбите; первое вторжение чуждых элементов поколебало это, казалось бы, столь крепко спаянное целое, быть может, в зародыше заимствованное у индусов, но развившееся в духе славянских народов. В те древние времена гусли были их единственным оружием, и, когда пришлось взяться за меч, все неизбежно должно было измениться.После трапезы гости встали, сложив руки, тихо помолились и снова уселись.Пястун спросил, может ли он понять те слова, которые они произносили.Младший гость, улыбаясь, медленно повторил благодарственную молитву всевышнему за пропитание в сей день и за все благодеяния, коими господь наделил их.Пястун понял слова и призадумался.— Стало быть один бог для всех? — спросил он.— Один, — ответил гость, — и теперь это признает уже большинство народов, в том числе и мы и наши братья по языку.— Так они станут нашими врагами? — продолжал расспросы хозяин.— Нет, они считают братьями всех людей и все народы, ибо согласно их вере нельзя ни на кого нападать, ни убивать и нельзя никого называть врагами, а должно всех любить, даже врагов своих.— Врагов любить?.. — вскричал Пястун, всплеснув руками, — да как же это возможно? Врагов? Значит, и немца?— Именно так, — подтвердил гость, — но защищаться при нападении можно.Хозяин нахмурился и, подняв руку, мрачно воскликнул:— Они никогда нам не будут братьями, никогда!..Разговор оборвался, гости не пытались его продолжать, и лишь после долгого молчания младший стал расспрашивать о том, что происходит у них в стране. Пястун снова вернулся к тому, что все зло шло от подстрекательства немцев, с которыми связались князья.— Жадны они до земли и до чужого добра, — сказал он, — нас они притесняют, гонят и истребляют, чтобы самим жить в раздолье и владычествовать над нами.— Это верно, — заметил старший гость, — иные князья, вроде вашего, добиваются сближения с ними, чтобы избежать войны, ибо немцев великое множество и они хорошо вооружены… Зато другие думают о том, как объединить наши племена и все малые народы для противоборства немцам!.. Для того они и новую веру принимают, чтобы с ними быть наравне, и протягивают руки друг другу, сплачиваясь против общего врага.Пястун стал расспрашивать, кто же эти мудрые князья, и гости рассказали ему, что делалось в Чехии и Моравии, заметив, что со временем поляне тоже должны будут вступить в этот союз…— Однако вождь и глава нужен народу в любых обстоятельствах, — прибавил старший гость, — и они есть у всех остальных народов, говорящих на нашем языке, особенно же у тех, что вынуждены воевать. Неправильно вы сделаете, если, свергнув своего князя, не захотите знать и других.— Мы не собираемся этого делать, — возразил Пястун, — и выберем другого, который будет нами управлять, но этот мучитель проливал людскую кровь, убивал и травил даже свою родню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46