– Сеньор Даниэл Батиста, известный под именем Бимбо, сообщите следствию, как был арестован Просперо Басселино.
Бимбо начал рассказывать, как, находясь в кино, в обществе некой знакомой сеньоры, он…
Нисия порывисто встала и обратилась к начальнику полиции:
– Я плохо себя чувствую, сеньор! Может быть, вы разрешите мне удалиться?…
– Сеньора собиралась сделать какое-нибудь заявление?
– Нет, сеньор. Мне нечего сказать.
– Не пожертвуете ли вы собой и не побудете ли здесь еще немного?
Бимбо возобновил прерванный рассказ… Он услышал крики женщины. Она, выходя из туалета, заметила лежащего у стены человека. Позвала на помощь. Он бросился из зала. Опознал пострадавшего. Принял экстренные меры для обнаружения преступника.
Начальник полиции обратился с вопросом к Просперо:
– Вы знакомы с присутствующим здесь агентом Даниэлем Батиста, по прозвищу Бимбо?
– Да, знаком. Он был моим помощником в полицейском участке. Осел, мошенник, человек без совести. Далеко пойдет…
Сеньор Галдино позвонил в колокольчик. После минутного молчания:
– Это он обнаружил вас в обморочном состоянии около уборной кинотеатра «Альгамбра»?
– Не знаю. Я пришел в себя только на койке в больнице.
– А кто на вас напал?
– Тоже не знаю. Помню только, что, направившись в туалет, я пробыл там две-три минуты. Когда я возвращался обратно в зал, неизвестный, шедший мне навстречу, задел меня локтем. Я обругал его… и больше ничего не помню…
Про себя он подумал: «С Макале, у которого спрятаны деньги, я, может быть, когда-нибудь договорюсь, но с полицией – никогда!»
Сеньор Галдино спросил:
– Вы знаете кого-либо из присутствующих здесь свидетелей?
– Всех, более или менее. В частности, эту девушку. Она обошлась мне не помню во сколько конто. Эта та самая, которая…
Вновь прозвучал колокольчик. Просперо умолк.
Оливио Базан вполголоса спросил Нисию:
– Это он и есть?
– Да. Грубая скотина, даже не заплатил за мебель…
– О!..
Допрос продолжался.
– Обвиняемый Марио Силва!
Куика поднялся с места.
– Расскажите полиции о себе. Где работаете, где живете, на какие средства?…
– Сеньор начальник, – начал Марио, – я служил буфетчиком в 38-м кафе, на проспекте, около церкви… Однажды познакомился с одной девушкой, портнихой…
Нисия снова встала:
– Сеньор, я прошу вас, умоляю…
– Если вы действительно чувствуете себя так плохо, разрешаю вам удалиться.
Нисия направилась к выходу. Оливио успел насмешливым тоном спросить ее:
– Он тоже один из ваших принцев?
– Лучший из всех. Представьте себе, каковы остальные!..
– Черт возьми, вы не женщина, вы трамвай, в котором всегда найдется место еще для одного пассажира!..
Удалявшаяся Нисия не расслышала его слов.
А допрос тянулся медленно. Он продолжался еще несколько часов.
Лампочка
В камере было жарко, как в пекле. Нечем было дышать. По всему помещению распространялось зловоние, от которого выворачивало наизнанку желудок. Здесь было одно-единственное оконце, и то загороженное решеткой. Поэтому в камере темнело очень рано. Вернее, в ней всегда царил полумрак.
В четыре часа пополудни, когда солнце уже покидало окошко, наступала темнота. Насвистывая, приходил тюремщик и поворачивал выключатель – под потолком загоралась двухсотсвечовая лампочка; при ее ярком свете и обстановка камеры и сами заключенные являли собой еще более страшную картину.
В этот вечер, в обычный час, цербер пришел включить свет. Кабан, наблюдавший за ним через решетку, вступил в разговор:
– Дай немного света, приятель, а то здесь весь этот сброд сходит с ума…
Однако лампочка не загоралась. Узники искали глазами стеклянный шарик, подвешенный к потолку, и не видели его. Как бы оправдываясь, тюремщик воскликнул:
– Тьфу ты черт, не зажигается, каналья!
– Ну и дьявол с ней! – равнодушно заметил кабан. В камере было около сорока человек. Некоторые попали сюда накануне, другие несколько раньше, на прошлой неделе, а были и такие, что находились здесь неизвестно с какого времени… Этих уже нельзя было выпускать на свободу: почти голые, с отросшими слипшимися волосами и всклоченными, грязными бородами, скрывавшими черные, давно немытые лица, они выглядели ужасно. Марио не видел их в темноте, но представлял, как они стоят или сидят в самых необычных позах. Нельзя было сделать и шагу, чтобы не наткнуться на соседа. Несчастные, которым нужно было отыскать отхожее место, откуда через верх лилась вода, растекаясь по цементному полу, или те, кто пробирался к крану, чтобы напиться из пригоршни, тратили на это немало времени и сил.
На каждом шагу они на кого-нибудь наступали, и в ответ раздавались стоны и ругань; им угрожали ножом или кинжалом, не замеченным во время обыска в полиции.
Среди последней партии арестованных было много босяков, захваченных в облаве у ночных притонов. В темной камере босяки орали, пели и изрыгали проклятия. И так как никто не мог ни лечь, ни тем более заснуть, то камера в ночные часы превращалась в сумасшедший дом.
Привлеченный диким гулом тюремщик ничего не мог рассмотреть в глазок. Желая узнать, что же происходит, он выкрикнул:
– Кабан!
Ответа не последовало.
– Кабан! Тебя что, удавили?…
Среди рева послышалось что-то, похожее на рычание, и вскоре у решетки появилось чье-то заросшее лицо. Тюремщик направил на него карманный фонарь. Узнав доносчика, он распорядился:
– Кончай с этой кутерьмой!..
Лицо исчезло. Тут же шум голосов усилился, смешиваясь с какими-то странными звуками – то сыпались кулачные удары, пинки и оплеухи. Глухой гул потревоженного осиного гнезда нарастал. Доносчик был избит охваченными бешенством босяками. Такова была обстановка в камере, когда машина с новым грузом бродяг и подозрительных личностей остановилась перед зданием участка.
В числе других арестованных с этой машиной был доставлен хилый парнишка, схваченный на окраине города внезапно нагрянувшим нарядом полиции в тот момент, когда на длинной кирпичной стене фабрики он писал слово «Мир».
Вновь прибывших повели в камеру. Тюремный надзиратель открыл тяжелую железную дверь, и полицейские пинками и подзатыльниками загнали несчастных в погруженную во мрак, переполненную яму.
В камере некуда было ступить, и их встретили с ненавистью. Закрывая дверь за новыми арестантами и слыша доносившуюся оттуда брань, тюремщик злобно расхохотался:
– Хоть пожрали бы друг друга, не велика потеря…
Он вернулся в дежурку, где дремали усталые агенты. Сел за стол, закурил сигарету, недовольно прислушиваясь к реву, который сотрясал камеру, где задыхались люди.
– К утру, когда станет прохладнее, эта кутерьма прекратится…
Парнишка, арестованный за то, что писал на стене слово «Мир», сделал в темноте два шага и остановился: идти дальше в этом хаосе было невозможно. Неожиданно он спокойно, негромко сказал:
– Я электромонтер!
Никто не услышал его. Он повторил:
– Я электромонтер!
Кто-то из стоявших рядом расслышал эти слова:
– Не будь ослом! Кому до этого дело?
Электромонтер воспользовался тем, что с ним заговорили:
– Вы что, не понимаете? Ведь я могу исправить электричество!
Другая тень засмеялась во мраке:
– Слушай тут каждого… Лампочка на потолке, одному не достать…
– Двое достанут.
– Двоих мало.
– Так трое!
Люди перестали посмеиваться над парнишкой. Судя по доброжелательности их глухих голосов, они даже были склонны помочь ему.
– А где лампочка? – спросил электромонтер.
– Как раз в середине камеры, – ответил первый голос.
– Проводите меня туда.
– Только приблизительно…
– Я не верю в такую затею, – заметил второй.
Подталкивая друг друга в спину, эти трое пытались протиснуться вперед. Сначала это казалось невозможным; они вынуждены были отступить. Тени кричали, тени угрожали. Тени упорствовали. Пришлось пустить в ход башмаки и кулаки. Но камера была набита людьми, и старания троих арестованных оставались тщетными. Тогда снова заговорил электромонтер:
– Вы ослы! Ведь мы для вас же стараемся, или вы предпочитаете оставаться в таком аду?
Рев усилился, но паренек подождал, когда он чуть утихнет, и продолжал:
– Бунтовать надо не против нас – мы такие же арестованные, как вы, – а против тех, кто запер нас здесь!
Одни его поняли, другие нет. Вдруг резкий голос спросил:
– Ты знаешь, кто я?
– Знаю. Такой же несчастный, как и мы все, – простодушно ответил паренек.
– Я – кабан!
– В таком случае ты еще несчастнее. Помоги нам, кабан!
– Черта с два! Я сейчас позову тюремщика!
Электромонтер попытался было убедить его, что надзирателя звать незачем, но в этом уже не было необходимости: удар… стон… и… Кабан умолк. Наступила тишина.
– Вот здесь середина камеры.
Другой голос добавил:
– Стало быть, лампочка как раз над нами.
– Если дело в патроне, я мигом исправлю, – сказал паренек. – Кто из вас самый сильный?
– Я свалил кабана… – и невидимый в темноте силач рассмеялся.
– Хорошо! Станьте здесь.
Произошло какое-то движение.
– Теперь пусть кто-нибудь станет вам на плечи.
В напряженной тишине слышалось тяжелое дыхание людей, выполнявших указания паренька.
– А как ты сам влезешь, господин электрик?
– Погоди, приятель…
Паренек ловко взобрался на плечи первому, затем второму и оказался на вершине этой человеческой пирамиды, основание которой поддерживали несколько человек.
– Но ведь это опасно, монтер!
– Не важно, приятель. Свет-то зажечь надо!..
Снова послышался голос кабана, еще более резкий, – он пришел в себя:
– Я сейчас свалю все это! Ишь что придумали!
Кто-то предложил:
– Давайте возьмемся за руки, защитим ребят, которые налаживают свет. А гадов, которые попытаются им мешать, – по зубам! Для себя я уже нашел подходящее оружие: обломок унитаза…
Во мраке слышалось только прерывистое дыхание тех, кто пытался починить электричество и кто составлял вокруг них стену. Люди стояли, сжимая друг другу руки, образовав железную цепь. В центре кольца высилась живая пирамида из трех человек, а вокруг, ничего не видя перед собой, толпились остальные арестанты. Одни из любопытства, другие потому, что поняли, как нужен свет, третьи потому, что невозможно было лечь, уснуть, чем-нибудь заняться.
В это время кабану, после отчаянных усилий, удалось пробраться к двери, и он, припав к окошечку, закричал:
– Надзиратель! Надзиратель!
И снова тишина. Послышались торопливые шаги полицейских, а вслед за ними – мелкие шаги тюремщика, который спешил на зов кабана. Подойдя к двери, он направил свет фонарика на окошечко, за решеткой которого снова появилось заросшее лицо доносчика.
– В чем дело, приятель?
– Они… эти… – И кабан внезапно умолк.
На пол упал тяжелый фаянсовый обломок унитаза и раскололся. Физиономия исчезла из освещенного фонариком окошка. Грузное дряблое тело бесформенной грудой рухнуло у двери.
Голос тюремщика:
– Кабан!
Две минуты спустя:
– Кабан, ты что, язык проглотил?
…Наконец монтеру удалось в полной темноте нащупать под потолком лампочку. Она не перегорела, а просто в патрон забилась пыль.
Он вывернул лампочку, обдул цоколь, вытер его рукавом и снова вставил в патрон. Ад осветился потоком веселого, яркого света. Люди разбрелись по своим местам и начали кое-как устраиваться на лохмотьях.
Через полчаса тюремщик, не понимая, почему в камере зажегся свет и среди арестованных царит мир и согласие, открыл железную дверь и вошел:
– Какой ловкач зажег свет?
Никто не отвечал.
– Кто этот вшивый, что включил свет?
Из глубины камеры чей-то голос ответил:
– Говорят, это сделал кабан. Взобрался кому-то на хребет, зажег свет и слетел макушкой вниз. Так и остался лежать. Похоже, ему крышка!
Тюремщик за ногу выволок кабана в коридор и запер за собой дверь. Объяснение было явно неправдоподобным, но стоило ли затевать расследование среди этого сброда?…
В этой истории почти нет имен. Так и в жизни несчастных. Так и в борьбе, которая ведется во мраке ради того, чтобы над землей зажегся свет.
В тюрьме предварительного заключения
Находясь в тюрьме предварительного заключения, Просперо продолжал обращаться с надзирателями и охраной так, словно он все еще был помощником комиссара полиции. Еду ему присылал пройдоха Тонекас, владелец доходных домов на улице Сан-Каэтано, богатевший на том, что снабжал состоятельных арестованных завтраками и обедами, правда, без ножа и вилки.
Когда бывший помощник комиссара в полицейской машине был доставлен в тюрьму, он симулировал припадок и был направлен в лазарет, где его поместили вместе с двумя другими важными преступниками, тоже сказавшимися больными. Все трое легко нашли общий язык. Эта уступчивость тюремного начальства вызвала протесты, ибо, в то время как привилегированные арестанты спали на кроватях с простынями и одеялами, несколько туберкулезных больных ожидали приговора, находясь в карцере без воздуха и света.
В тюрьме Просперо предоставили полную свободу. Одетый в зеленый комбинезон, он беспрепятственно слонялся по камерам и коридорам. Пользовался телефоном, соединялся со старыми коллегами из полиции, а изредка в кабинете начальника тюрьмы даже принимал посетителей. В таких случаях он одевался по-праздничному и становился очень элегантным, казалось, у ворот тюрьмы ожидает машина, чтобы отвезти его в фешенебельную кондитерскую. Просперо провожал посетителя до двери, прощался с ним и, вернувшись в лазарет, снова надевал комбинезон. Во время прогулок по тюремному двору он нередко встречал заключенных, которых сам же когда-то арестовал. Но те не питали к нему злобы. В конце концов Просперо был их товарищем, как и любой другой. Дело его не было из ряда вон выходящим: полицейская летопись заполнена именами преступников, которые тем или иным способом поднимались по служебной лестнице на значительно более высокие должности, чем незаметный помощник комиссара полиции. В каждой эпохе есть свой король Пенакор, а в наш век их множество. Просперо повезло, он был счастлив, но он находился между молотом и наковальней: будучи полицейским, он оставался преступником, как и все остальные…
Однажды Просперо увидел Сухаря, выходившего из машины в сопровождении двух полицейских. Когда Сухарь проходил по двору, он подошел к нему и сказал:
– Нам нужно поговорить, слышишь?
Паренек отвернулся.
– Ты меня выслушаешь, иначе тебе будет плохо!
Сухарь рассмеялся.
– Где ты это спрятал?…
Только теперь оба они обратили внимание на человека огромного роста, с веснушчатым лицом и волосатыми руками – опираясь на метлу, он наблюдал за ними. Это был прославленный бандит по кличке Спиртяга, о котором много писали газеты. Сейчас он считался «президентом» арестантов, и этот пост не был плодом фантазии: в тюрьме предварительного заключения, как и в Катете, президенты сменяют один другого… Развязной походкой он подошел к ним и со смехом, подобным треску бьющегося стекла, сказал:
– Не становитесь мне поперек дороги, Просперо, этот молодой петушок мой!
И он ущипнул Сухаря за руку. Паренек, потеряв самообладание, готов был впиться в него зубами. Но Спиртяга не рассердился, а, наоборот, заулыбался:
– Я велю Лысому поместить тебя в мою камеру! Идет? – И отошел прочь, делая вид, что подметает двор.
Просперо прекрасно знал обычаи тюрьмы и понял, какая тяжелая участь уготована этому худенькому пареньку. Вскоре, словно в подтверждение его догадки, в тюрьме поднялся шум. Заключенные четвертой камеры, соседи Спиртяги, словно сошли с ума: кричали, хохотали, стучали по решетке двери, колотили кулаками в стену, швыряли в нее тяжелые предметы. Через некоторое время шум прекратился, но только для того, чтобы возобновиться с еще большей силой. Спиртяга и его приятели заранее ликовали…
Когда стемнело, прозвонил колокол, и арестантов, которые по той или иной причине еще были во дворе, загнали в камеры. Надзиратель с двумя полицейскими провели по коридору Сухаря, намереваясь водворить его в одну из менее переполненных камер. Спиртяга и его друзья, прильнув к решетке, начали кричать:
– Сюда, Лысый!
– Нет, Спиртяга, он назначен в восьмую.
– А я говорю, сюда, в четвертую! Не заставляй меня повторять это дважды! Иначе пожалеешь…
Надзиратель заколебался. Спиртяга был вожаком и никому ничего не прощал. Ему было многое известно, и его побаивалось даже тюремное начальство. Надзиратель остановился, открыл решетчатую дверь четвертой камеры и, втолкнув Сухаря, закрыл ее на замок. Обитатели других камер сгорали от любопытства и, выглядывая из-за решеток, вопили:
– Спиртяга, у тебя сегодня праздник?
– Такого петушка Спиртяге мало!
– Прибереги мне косточку, Спиртяга!
Сухарь впервые попал в тюрьму – все это было ему незнакомо. Правда, в свое время товарищи рассказывали ему о тюремных нравах, но он не верил им. Поэтому, войдя в камеру, Сухарь спокойно направился в угол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22