Я не вполне понимаю!
— Я тоже, — согласилась я. — Но надеюсь, что вы все мне объясните, так как не далее чем два дня назад парились с упомянутыми сейчас людьми в сауне и имели доверительные беседы…
— Что вы имеете в виду? Ну да, парились. Мы со Станиславом знакомы еще с института. И всегда встречались, когда он появлялся в Тарасове, — ответил Мих-Мих, несколько успокоившись и усаживаясь напротив меня.
— И вы не боитесь говорить это про человека, которого ищет полиция нескольких стран мира как транспортировщика крупнейшей за последние полгода партии наркотиков в Россию?
— Нет, не боюсь, Станислав для меня — только друг юности. Откуда мне знать, чем он занимается. Честно говоря, и не верю вашим словам. Все это чересчур похоже на провокацию. Может, вы еще скажете, что я и его брата убил?..
— Скажу другое. Какое отношение вы имеете к фонду «Открытое сердце»?
— К чему, к чему? Первый раз слышу.
— Есть свидетели, — поднаперла я на непреклонного Семечку, — что в сауне вы вели разговор о детском фонде «Открытое сердце», который имеет прямое отношение к наркотикам. Кстати, председатель этого фонда Павел Андреевич Ежков тоже найден сегодня утром в собственном подъезде с простреленным сердцем. Не слишком ли страшными получаются наши сказки?
— Про фонд? Ну да, у них был такой разговор. Теперь припоминаю. Станислав хвалил брата за то, что тот занялся благотворительностью, а я, наоборот, ругал. Пусть я считаюсь говнюком, но терпеть не могу всех этих побирушек с протянутыми ручонками. Не фига делать! Работать надо! Я лично из денег фирмы ни копейки не дал на эту лажу, и горжусь. Друг мой близкий — Лодкин, вице-мэр, тоже так же считает.
— Даже лекарств больным не дадите? — не удержалась я от любопытства.
— Не дам! Никаких лекарств дармовых, конфет, петушков на палочке. Работать надо. А не хочешь — соси дерьмо на палочке! — почему-то разбушевался Михаил Михайлович Семечка.
— Значит, не знали? — уставилась я на Мих-Миха специальным пронзительным взглядом. — Похоже, вы, Михаил Михайлович, сильно недооцениваете пользу от благотворительности. Но все же придется сегодня постараться как можно подробнее припомнить тот разговор, и такая возможность вам представится. Но для начала — где, по-вашему, может скрываться Станислав Кривин?
— Стаська? Да откуда я знаю? Мы годами не виделись, а теперь уж вообще, видать…
— С кем еще, кроме вас, встречался в этот приезд Станислав Кривин?
— Знаете, Танечка, но вы все-таки никак не хотите меня понять, — мягко сказал Мих-Мих. — Позвонил один раз: «В баню по старой дружбе сходим, оттянемся?» — «Сходим». Вот и весь разговор. Мы когда отдыхаем — стараемся ни слова о делах. Я потому так и взбесился, когда братья стали про какой-то фонд говорить, строить из себя… добрых Дедов Морозов. Какого черта?
А я смотрела на Михаила Михайловича Семечку и думала: надо же, опять обманулась, на внешность купилась. Такой добрый, приятный на вид человек, посмотришь — рубаха-парень. А приползешь к такому, умирая от голодной смерти, — крошки хлеба не даст. Просто маскарад какой-то новогодний, да и только! Жалостливому Толику я чуть голову не оторвала, а этому жмоту коленку подставила — любуйся на здоровье.
— Вас арестуют, — сказала я сквозь зубы.
— Меня? — вскочил с места Семечка. — По какому праву? Вы об этом еще пожалеете. Да я прямо сейчас позвоню Лодкину…
— Вы будете арестованы, — повторила я, перехватывая белую, изнеженную ладонь Семечки, потянувшуюся к телефону. — Ваша причастность к этому делу практически доказана. И сколько же вы на сей раз не поделили со своим другом детства? Представляю, о каких суммах шла речь, если вы даже брата его решили убрать, и вообще всех на своем пути раскидать, чтоб самому попользоваться вагончиком. Интересно, конечно, кто еще, кроме вас, к Новому году конфеток с героинчиком нетерпеливо поджидал? Ну, об этом теперь от вас же и узнают…
Честно говоря, я действовала абсолютно на свой страх и риск, выпаливая в лицо Мих-Миха свои домыслы, но с каждой секундой по выражению его исказившегося лица понимала, что попала в точку. Особенно когда быстрым движением Семечка открыл верхний ящик письменного стола и в руке его блеснул пистолет.
Мне нужно было выиграть всего-то несколько секунд, потому что за дверью все это время ждал моего знака Володька с каким-то молодым бойцом. Он явно собрался дотянуть до «повышения» и вызвался лично сопроводить меня к Семечке, услышав, что я собираюсь ставить точку в деле, которое раскручивалось поистине с реактивной скоростью. Поэтому я не придумала ничего лучше, как не испытывать матушку-судьбу, а сразу грохнуться на пол, прямо под стол Семечки, радуясь, что в приличных офисах не скупятся на ковровые покрытия. За остальными действиями я наблюдала уже по ногам, так сказать, из оркестровой ямы: две пары ног прыжками подскочили к Семечке, выбитый из его руки пистолет валялся прямо у меня под носом, хоть бери и стреляй. Сдавленные крики, сопровождающие сцену захвата, свидетельствовали о кульминационном моменте…
— Ты за это поплатишься, сука, — прошипел Семечка, когда я посчитала возможным выбраться из своего убежища.
— Сам такой, — ответила я, как в детском саду когда-то мы друг другу говорили, да еще и язык показывали. Но настроение для этого было не то — слишком уж взрослая обрушилась усталость. Вот ведь дельцы поганые: сначала с дружком решили Павла Андреевича угробить, чтоб не путался под ногами со своей честностью, а потом друг на друга перешли, как скорпионы в банке. И все-то проходит у них безнаказанно, как будто так и надо…
В подавленном настроении после встречи с прогорклой Семечкой возвращалась я в квартиру Виталика. Возле подъезда некоторое время постояла под фонарем, глядя на снежинки. Почему-то мне было на редкость грустно. Что мы имеем? Главное — убийцы найдены. На моего, а точнее, Люськиного Виталика никто больше охотиться не будет. И с самого начала никто не охотился, как раз в него-то и попало случайно рикошетом.
— А я все тебя дожидаюсь, — появилась вдруг из темноты Марья Сергеевна. — Все что-то нету и нету, а мне уж домой пора. Ты же меня попросила у нашего Мухомора узнать, вроде как между прочим, кого он хотел в правление фонда поставить. И тот сказал. Говорит, бизнесмен один крупный, Семечка Михаил Михайлович, к нам интерес проявил, чуть ли не лично домой к Мухомору обратился.
— Спасибо. Я знаю. Но вы мне очень помогли. И еще поможете.
— А сегодня в фонд даже из правительства звонили, делами интересовались. Вот этот самый — Лодкин по фамилии…
— Подождите, это который? — прокручивала я в уме знакомую фамилию, пытаясь как можно быстрее натолкнуться на правильный «файл». Ну конечно, как раз о нем Семечка сейчас и говорил. Только кто именно? У них там каждый день перестановки. Ну конечно же, Лодкин — первый вице-мэр. Курирует вопросы строительства, культуры и еще чего-то. Я честно старалась выучивать наизусть фамилии и должности основных городских чиновников, но колода перетасовывалась с такой быстротой, что всякий раз несколько теряешься, когда приходится иметь дело с членами правительства разных рангов. Гена Лодкин — личность в Тарасове, ясное дело, не столь широко известная, как, например, человек, курирующий торговлю, но с экрана телевизора не вылезает, демонстрирует свои пушистые кошачьи усы.
— Лишний раз убедилась, что врет наш Мухомор, как воду льет, — осуждающе покачала головой Марья Сергеевна. — Говорит, будто бы прямо-таки про наш фонд уже два месяца только разговоры и ведут. Уж, конечно, нужны ему наши дети!
Марья Сергеевна тяжело вздохнула и, коротко попрощавшись, пропала в темноте. Я даже не успела ее как следует поблагодарить за информацию. А еще почувствовала, что не хочу пока идти к Ежковым. Ну что я еще могу сказать? Виталик вне опасности, это точно. Задание я выполнила. Люсьен прекрасно справится с ролью утешительницы, гораздо лучше меня. Павла Андреевича я, увы, вернуть не смогу. Главный затейник всей этой заварухи — человек с ма-а-аленькой такой фамилией — в надежных руках Володьки, стража порядка, который без труда вытрясет из него все недостающие сведения — уж больно дело громкое, международного масштаба, не грех ведь и расстараться. Мне же можно и передохнуть. Я вспомнила, как забавно начался сегодняшний разговор с Семечкой, после того как тот попытался произнести еще одну тираду в адрес попрошаек: «А на рекламу вы деньги тратите? Или тоже жмотничаете?» — спросила я Мих-Миха. «Только в случае крайней, крайней необходимости», — повторил он, дважды подчеркивая свое скупердяйство. «Считайте, что такая необходимость для вас настала. Нужно разместить рекламу фирмы в газете „Тарасовский вестник“. Но только учтите — позвоните именно этой женщине», — сказала я закивавшему головой Мих-Миху, протягивая визитную карточку многострадальной Дарьи, очень вовремя решившей передохнуть от своих рекламных трудов. На этот раз изобретенный мной вид рекламного рэкета подействовал без лишних объяснений, и Мих-Мих, надеясь отделаться от меня легким испугом, тут же сделал кому-то распоряжение по телефону. Пусть это будет для Даши моя негласная компенсация за ущерб, нанесенный ее имени.
Я решила неторопливо прогуляться до дома, чтобы хотя бы немного разогнать сумрачное настроение. Лучшее в этом деле лекарство — пройтись пешком по главному проспекту Тарасова, его праздничной пешеходной зоне. Позвоню Виталику из дома, встретимся завтра — сейчас нужно элементарно отоспаться, прийти в себя. Но как только я вышла на проспект, черные кошки еще больше заскребли на душе. С витрин, со столбов, с афиш на меня смотрел улыбающийся Дед Мороз, несущий в руке мешок подарков. Деды Морозы были в красных, синих, голубых, зеленых, даже в коричневых шубах, с палками и без палок, в окружении Снегурочек или зайцев, но все без исключения обладали добрым взглядом, который словно бы утешал и грел меня по дороге: ну, ничего, и хватит о грустном, что уж теперь…
Чтобы не встречаться взглядом с добрым, но мертвым Дедом Морозом, я свернула на соседнюю улицу и через несколько шагов увидела совсем уж огромного, в несколько человеческих ростов Павла Андреевича, который словно бы шел мне навстречу со щита на фронтоне нарядного здания мэрии. Даже кафтан его был малинового цвета, с белыми пуговицами, такой же, какой я видела последний раз у Павла Андреевича, когда он с такой же улыбкой протягивал мне детский подарок. Ух ты… Повинуясь непонятному желанию, я зашла в здание мэрии, в окнах которой, несмотря на вечер, горел свет. Уж мне-то хорошо была известна манера чиновников разных мастей изображать из себя неутомимых деятелей, назначать встречи на восемь или девять часов вечера, а то и за полночь собираясь на оперативные планерки. Пусть гуляющий, думающий только о праздниках и пьянках народ видит, что правительство неусыпно бдит, думает об их нуждах, не дает себе ни сна, ни покоя в мыслях, как и без того счастливую жизнь сделать еще лучше.
— Скажите, а Лодкин Геннадий Иванович у себя? — спросила я молодого охранника у входа.
— У себя. А что? Он сегодня по личным вопросам не принимает.
— А когда?
— В понедельник с четырех до шести. Вон, на стенде все написано, — зевнул мальчишка, которому, как видно, сильно осточертело стоять у входа в такие веселые деньки.
— А по очень личным вопросам? По очень-очень личным вопросам мой Гена, надеюсь, сейчас принимает? — заговорщицки подмигнула я служивому.
— Да не знаю, спросить надо, — привычно кивнул парень, набрав какой-то номер. — Геннадий Иванович, тут вас одна красавица спрашивает. Говорит, что по очень-очень личному вопросу. Ага, нравится…
— Люба? — спросил он меня, отрываясь от трубки.
— Люба. Кто ж еще.
— Идите. Комната номер тридцать шесть. По коридору налево. Да там табличка есть…
Быстренько проделав указанный охранником маршрут, я вошла в комнату Геннадия Ивановича Лодкина и закрыла за собой дверь.
— Любаня? — поднял Лодкин от бумаг свои знаменитые мушкетерские усы, которые выдавали в чинуше желание быть к тому же романтическим любовником. — Вы кто?
Он уже потянулся было к телефонной трубке, но я опередила его и прижала телефон рукой. Понятное дело, что где-то у Лодкина должна еще быть кнопка вызова для экстренных случаев.
— Если вы не будете поднимать шума, мы сейчас просто мирно поговорим и разойдемся. Речь идет о вашем близком друге — это Михаил Михайлович Семечка. Дело очень серьезное, — сказала я сквозь зубы.
— Ладно. Тебе что надо? — спросил Лодкин, убирая руку с телефона.
— Поговорить.
— Ну говори. Все просят. Тебе чего?
— Хочу рассказать вам одну историю. Новогоднюю, но страшную. Коротко.
В зеленых, с неприятной продрисью глазах Лодкина мелькнул испуг. Он явно считал меня за сумасшедшую. Но что поделать, и с такой клиентурой приходится ему иметь дело, причем чаще всего. Каждый понедельник — то ветеран в медалях приходит и просит, чтобы мэрия финансировала сборник его стихов, то бабка с трясущейся головой жалуется на протекающую крышу, хотя она у нее самой едет так, что уже никакая психбольница не остановит, то эта идиотка теперь с какой-то историей… И каждый просит: пусть город даст сто тысяч на частушки, двести на погремушки, отправит в Америку слепых балалаечников или срочно организует съезд каких-нибудь старых бздунов…
Такие или подобные мыслишки злой искрой промелькнули в кошачьих глазах Лодкина, которые сразу же несколько присощурились, примирившись с ужасной действительностью соображением, что на эту молодую бабу со сдвигом хоть смотреть приятно.
— Давай, раз пришла, — и господин Лодкин уже разлегся за столом в отдыхающей позе. — Что у тебя за история?
— Так вот, сюжет такой, — начала я рассказ и поведала оцепеневшему за столом Лодкину про деятельность детского фонда, про идею воспользоваться фондом для переброса из-за границы гуманитарной помощи деткам с весьма специфическими на вкус конфетками, про некоего чиновника по фамилии Семечка, который через заграничных «друзей» организовал столь доброе дело поддержки сирот при помощи героина. Когда я развивала версию о роковой ссоре Семечки со своим невлиятельным приятелем, отвечающим за транспортировку праздничного груза, я особенно внимательно смотрела в лицо Лодкина, которое в разных местах покрывалось то красными, то белыми пятнами. Интереcно было бы, конечно, узнать, в каком именно пункте товарищи-благодетели не сошлись настолько, что один убил брата другого, а второй в отместку завалил всю операцию и сделал ноги? В общих чертах я рассказала про поимку Штыря, который во всем сознался и назвал заказчика. Тут я немного приврала, но какой же рассказ обойдется без вдохновенного вымысла?
Геннадий Иванович, нервно потирая побелевшую щеку ладонью, словно только что отморозил ее, теперь смотрел на меня исподлобья. Нет уж, больше он казался похож не на кота, а скорее на кого-то другого из породы кошачьих, готового вцепиться тебе в лицо.
— Интересная история. Только слишком много крови. Напишите, попробуем издать. Не пойму только, я-то здесь при чем? — сказал он наконец, медленно растягивая слова. — Ах да, вы сказали про какого-то моего друга. Если вы имели в виду этого вашего Семечку, который целую мафию организовал, то мы, признаться, еле знакомы. Так, встречались по каким-то мелким делам, не больше того.
— Значит, говорите — плохо знакомы?
— Плохо. И слава богу, насколько я понимаю по вашему рассказу, — подтвердил Лодкин.
Но выразительные его глаза говорили совсем другое: отстаньте от меня, оставьте в покое, не буду я никого лезть выгораживать, клянусь чем угодно! Понятно, что своя шкура дороже, тем более в моменты повышенной опасности.
— Вы… что — принесли мне свою… сказку в письменном виде? Как вас зовут? Нужно оставить письменное заявление, типа прошения, указать свою фамилию, имя, отчество…
— Завтра принесу, — пообещала я, вставая, и, не говоря больше ни слова, пошла по коридору…
— Эй! Остановитесь. Геннадий Иванович сказал обязательно записать, кто вы, отметьтесь в журнале, — попытался было схватить меня за рукав юный мент, но я одним движением отбросила его руку.
— Запиши, что приходила Снегурочка. Поздравить с Новым годом, — сказала я, захлопывая старинную дверь мэрии. — И пожелать дальнейших успехов…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Я тоже, — согласилась я. — Но надеюсь, что вы все мне объясните, так как не далее чем два дня назад парились с упомянутыми сейчас людьми в сауне и имели доверительные беседы…
— Что вы имеете в виду? Ну да, парились. Мы со Станиславом знакомы еще с института. И всегда встречались, когда он появлялся в Тарасове, — ответил Мих-Мих, несколько успокоившись и усаживаясь напротив меня.
— И вы не боитесь говорить это про человека, которого ищет полиция нескольких стран мира как транспортировщика крупнейшей за последние полгода партии наркотиков в Россию?
— Нет, не боюсь, Станислав для меня — только друг юности. Откуда мне знать, чем он занимается. Честно говоря, и не верю вашим словам. Все это чересчур похоже на провокацию. Может, вы еще скажете, что я и его брата убил?..
— Скажу другое. Какое отношение вы имеете к фонду «Открытое сердце»?
— К чему, к чему? Первый раз слышу.
— Есть свидетели, — поднаперла я на непреклонного Семечку, — что в сауне вы вели разговор о детском фонде «Открытое сердце», который имеет прямое отношение к наркотикам. Кстати, председатель этого фонда Павел Андреевич Ежков тоже найден сегодня утром в собственном подъезде с простреленным сердцем. Не слишком ли страшными получаются наши сказки?
— Про фонд? Ну да, у них был такой разговор. Теперь припоминаю. Станислав хвалил брата за то, что тот занялся благотворительностью, а я, наоборот, ругал. Пусть я считаюсь говнюком, но терпеть не могу всех этих побирушек с протянутыми ручонками. Не фига делать! Работать надо! Я лично из денег фирмы ни копейки не дал на эту лажу, и горжусь. Друг мой близкий — Лодкин, вице-мэр, тоже так же считает.
— Даже лекарств больным не дадите? — не удержалась я от любопытства.
— Не дам! Никаких лекарств дармовых, конфет, петушков на палочке. Работать надо. А не хочешь — соси дерьмо на палочке! — почему-то разбушевался Михаил Михайлович Семечка.
— Значит, не знали? — уставилась я на Мих-Миха специальным пронзительным взглядом. — Похоже, вы, Михаил Михайлович, сильно недооцениваете пользу от благотворительности. Но все же придется сегодня постараться как можно подробнее припомнить тот разговор, и такая возможность вам представится. Но для начала — где, по-вашему, может скрываться Станислав Кривин?
— Стаська? Да откуда я знаю? Мы годами не виделись, а теперь уж вообще, видать…
— С кем еще, кроме вас, встречался в этот приезд Станислав Кривин?
— Знаете, Танечка, но вы все-таки никак не хотите меня понять, — мягко сказал Мих-Мих. — Позвонил один раз: «В баню по старой дружбе сходим, оттянемся?» — «Сходим». Вот и весь разговор. Мы когда отдыхаем — стараемся ни слова о делах. Я потому так и взбесился, когда братья стали про какой-то фонд говорить, строить из себя… добрых Дедов Морозов. Какого черта?
А я смотрела на Михаила Михайловича Семечку и думала: надо же, опять обманулась, на внешность купилась. Такой добрый, приятный на вид человек, посмотришь — рубаха-парень. А приползешь к такому, умирая от голодной смерти, — крошки хлеба не даст. Просто маскарад какой-то новогодний, да и только! Жалостливому Толику я чуть голову не оторвала, а этому жмоту коленку подставила — любуйся на здоровье.
— Вас арестуют, — сказала я сквозь зубы.
— Меня? — вскочил с места Семечка. — По какому праву? Вы об этом еще пожалеете. Да я прямо сейчас позвоню Лодкину…
— Вы будете арестованы, — повторила я, перехватывая белую, изнеженную ладонь Семечки, потянувшуюся к телефону. — Ваша причастность к этому делу практически доказана. И сколько же вы на сей раз не поделили со своим другом детства? Представляю, о каких суммах шла речь, если вы даже брата его решили убрать, и вообще всех на своем пути раскидать, чтоб самому попользоваться вагончиком. Интересно, конечно, кто еще, кроме вас, к Новому году конфеток с героинчиком нетерпеливо поджидал? Ну, об этом теперь от вас же и узнают…
Честно говоря, я действовала абсолютно на свой страх и риск, выпаливая в лицо Мих-Миха свои домыслы, но с каждой секундой по выражению его исказившегося лица понимала, что попала в точку. Особенно когда быстрым движением Семечка открыл верхний ящик письменного стола и в руке его блеснул пистолет.
Мне нужно было выиграть всего-то несколько секунд, потому что за дверью все это время ждал моего знака Володька с каким-то молодым бойцом. Он явно собрался дотянуть до «повышения» и вызвался лично сопроводить меня к Семечке, услышав, что я собираюсь ставить точку в деле, которое раскручивалось поистине с реактивной скоростью. Поэтому я не придумала ничего лучше, как не испытывать матушку-судьбу, а сразу грохнуться на пол, прямо под стол Семечки, радуясь, что в приличных офисах не скупятся на ковровые покрытия. За остальными действиями я наблюдала уже по ногам, так сказать, из оркестровой ямы: две пары ног прыжками подскочили к Семечке, выбитый из его руки пистолет валялся прямо у меня под носом, хоть бери и стреляй. Сдавленные крики, сопровождающие сцену захвата, свидетельствовали о кульминационном моменте…
— Ты за это поплатишься, сука, — прошипел Семечка, когда я посчитала возможным выбраться из своего убежища.
— Сам такой, — ответила я, как в детском саду когда-то мы друг другу говорили, да еще и язык показывали. Но настроение для этого было не то — слишком уж взрослая обрушилась усталость. Вот ведь дельцы поганые: сначала с дружком решили Павла Андреевича угробить, чтоб не путался под ногами со своей честностью, а потом друг на друга перешли, как скорпионы в банке. И все-то проходит у них безнаказанно, как будто так и надо…
В подавленном настроении после встречи с прогорклой Семечкой возвращалась я в квартиру Виталика. Возле подъезда некоторое время постояла под фонарем, глядя на снежинки. Почему-то мне было на редкость грустно. Что мы имеем? Главное — убийцы найдены. На моего, а точнее, Люськиного Виталика никто больше охотиться не будет. И с самого начала никто не охотился, как раз в него-то и попало случайно рикошетом.
— А я все тебя дожидаюсь, — появилась вдруг из темноты Марья Сергеевна. — Все что-то нету и нету, а мне уж домой пора. Ты же меня попросила у нашего Мухомора узнать, вроде как между прочим, кого он хотел в правление фонда поставить. И тот сказал. Говорит, бизнесмен один крупный, Семечка Михаил Михайлович, к нам интерес проявил, чуть ли не лично домой к Мухомору обратился.
— Спасибо. Я знаю. Но вы мне очень помогли. И еще поможете.
— А сегодня в фонд даже из правительства звонили, делами интересовались. Вот этот самый — Лодкин по фамилии…
— Подождите, это который? — прокручивала я в уме знакомую фамилию, пытаясь как можно быстрее натолкнуться на правильный «файл». Ну конечно, как раз о нем Семечка сейчас и говорил. Только кто именно? У них там каждый день перестановки. Ну конечно же, Лодкин — первый вице-мэр. Курирует вопросы строительства, культуры и еще чего-то. Я честно старалась выучивать наизусть фамилии и должности основных городских чиновников, но колода перетасовывалась с такой быстротой, что всякий раз несколько теряешься, когда приходится иметь дело с членами правительства разных рангов. Гена Лодкин — личность в Тарасове, ясное дело, не столь широко известная, как, например, человек, курирующий торговлю, но с экрана телевизора не вылезает, демонстрирует свои пушистые кошачьи усы.
— Лишний раз убедилась, что врет наш Мухомор, как воду льет, — осуждающе покачала головой Марья Сергеевна. — Говорит, будто бы прямо-таки про наш фонд уже два месяца только разговоры и ведут. Уж, конечно, нужны ему наши дети!
Марья Сергеевна тяжело вздохнула и, коротко попрощавшись, пропала в темноте. Я даже не успела ее как следует поблагодарить за информацию. А еще почувствовала, что не хочу пока идти к Ежковым. Ну что я еще могу сказать? Виталик вне опасности, это точно. Задание я выполнила. Люсьен прекрасно справится с ролью утешительницы, гораздо лучше меня. Павла Андреевича я, увы, вернуть не смогу. Главный затейник всей этой заварухи — человек с ма-а-аленькой такой фамилией — в надежных руках Володьки, стража порядка, который без труда вытрясет из него все недостающие сведения — уж больно дело громкое, международного масштаба, не грех ведь и расстараться. Мне же можно и передохнуть. Я вспомнила, как забавно начался сегодняшний разговор с Семечкой, после того как тот попытался произнести еще одну тираду в адрес попрошаек: «А на рекламу вы деньги тратите? Или тоже жмотничаете?» — спросила я Мих-Миха. «Только в случае крайней, крайней необходимости», — повторил он, дважды подчеркивая свое скупердяйство. «Считайте, что такая необходимость для вас настала. Нужно разместить рекламу фирмы в газете „Тарасовский вестник“. Но только учтите — позвоните именно этой женщине», — сказала я закивавшему головой Мих-Миху, протягивая визитную карточку многострадальной Дарьи, очень вовремя решившей передохнуть от своих рекламных трудов. На этот раз изобретенный мной вид рекламного рэкета подействовал без лишних объяснений, и Мих-Мих, надеясь отделаться от меня легким испугом, тут же сделал кому-то распоряжение по телефону. Пусть это будет для Даши моя негласная компенсация за ущерб, нанесенный ее имени.
Я решила неторопливо прогуляться до дома, чтобы хотя бы немного разогнать сумрачное настроение. Лучшее в этом деле лекарство — пройтись пешком по главному проспекту Тарасова, его праздничной пешеходной зоне. Позвоню Виталику из дома, встретимся завтра — сейчас нужно элементарно отоспаться, прийти в себя. Но как только я вышла на проспект, черные кошки еще больше заскребли на душе. С витрин, со столбов, с афиш на меня смотрел улыбающийся Дед Мороз, несущий в руке мешок подарков. Деды Морозы были в красных, синих, голубых, зеленых, даже в коричневых шубах, с палками и без палок, в окружении Снегурочек или зайцев, но все без исключения обладали добрым взглядом, который словно бы утешал и грел меня по дороге: ну, ничего, и хватит о грустном, что уж теперь…
Чтобы не встречаться взглядом с добрым, но мертвым Дедом Морозом, я свернула на соседнюю улицу и через несколько шагов увидела совсем уж огромного, в несколько человеческих ростов Павла Андреевича, который словно бы шел мне навстречу со щита на фронтоне нарядного здания мэрии. Даже кафтан его был малинового цвета, с белыми пуговицами, такой же, какой я видела последний раз у Павла Андреевича, когда он с такой же улыбкой протягивал мне детский подарок. Ух ты… Повинуясь непонятному желанию, я зашла в здание мэрии, в окнах которой, несмотря на вечер, горел свет. Уж мне-то хорошо была известна манера чиновников разных мастей изображать из себя неутомимых деятелей, назначать встречи на восемь или девять часов вечера, а то и за полночь собираясь на оперативные планерки. Пусть гуляющий, думающий только о праздниках и пьянках народ видит, что правительство неусыпно бдит, думает об их нуждах, не дает себе ни сна, ни покоя в мыслях, как и без того счастливую жизнь сделать еще лучше.
— Скажите, а Лодкин Геннадий Иванович у себя? — спросила я молодого охранника у входа.
— У себя. А что? Он сегодня по личным вопросам не принимает.
— А когда?
— В понедельник с четырех до шести. Вон, на стенде все написано, — зевнул мальчишка, которому, как видно, сильно осточертело стоять у входа в такие веселые деньки.
— А по очень личным вопросам? По очень-очень личным вопросам мой Гена, надеюсь, сейчас принимает? — заговорщицки подмигнула я служивому.
— Да не знаю, спросить надо, — привычно кивнул парень, набрав какой-то номер. — Геннадий Иванович, тут вас одна красавица спрашивает. Говорит, что по очень-очень личному вопросу. Ага, нравится…
— Люба? — спросил он меня, отрываясь от трубки.
— Люба. Кто ж еще.
— Идите. Комната номер тридцать шесть. По коридору налево. Да там табличка есть…
Быстренько проделав указанный охранником маршрут, я вошла в комнату Геннадия Ивановича Лодкина и закрыла за собой дверь.
— Любаня? — поднял Лодкин от бумаг свои знаменитые мушкетерские усы, которые выдавали в чинуше желание быть к тому же романтическим любовником. — Вы кто?
Он уже потянулся было к телефонной трубке, но я опередила его и прижала телефон рукой. Понятное дело, что где-то у Лодкина должна еще быть кнопка вызова для экстренных случаев.
— Если вы не будете поднимать шума, мы сейчас просто мирно поговорим и разойдемся. Речь идет о вашем близком друге — это Михаил Михайлович Семечка. Дело очень серьезное, — сказала я сквозь зубы.
— Ладно. Тебе что надо? — спросил Лодкин, убирая руку с телефона.
— Поговорить.
— Ну говори. Все просят. Тебе чего?
— Хочу рассказать вам одну историю. Новогоднюю, но страшную. Коротко.
В зеленых, с неприятной продрисью глазах Лодкина мелькнул испуг. Он явно считал меня за сумасшедшую. Но что поделать, и с такой клиентурой приходится ему иметь дело, причем чаще всего. Каждый понедельник — то ветеран в медалях приходит и просит, чтобы мэрия финансировала сборник его стихов, то бабка с трясущейся головой жалуется на протекающую крышу, хотя она у нее самой едет так, что уже никакая психбольница не остановит, то эта идиотка теперь с какой-то историей… И каждый просит: пусть город даст сто тысяч на частушки, двести на погремушки, отправит в Америку слепых балалаечников или срочно организует съезд каких-нибудь старых бздунов…
Такие или подобные мыслишки злой искрой промелькнули в кошачьих глазах Лодкина, которые сразу же несколько присощурились, примирившись с ужасной действительностью соображением, что на эту молодую бабу со сдвигом хоть смотреть приятно.
— Давай, раз пришла, — и господин Лодкин уже разлегся за столом в отдыхающей позе. — Что у тебя за история?
— Так вот, сюжет такой, — начала я рассказ и поведала оцепеневшему за столом Лодкину про деятельность детского фонда, про идею воспользоваться фондом для переброса из-за границы гуманитарной помощи деткам с весьма специфическими на вкус конфетками, про некоего чиновника по фамилии Семечка, который через заграничных «друзей» организовал столь доброе дело поддержки сирот при помощи героина. Когда я развивала версию о роковой ссоре Семечки со своим невлиятельным приятелем, отвечающим за транспортировку праздничного груза, я особенно внимательно смотрела в лицо Лодкина, которое в разных местах покрывалось то красными, то белыми пятнами. Интереcно было бы, конечно, узнать, в каком именно пункте товарищи-благодетели не сошлись настолько, что один убил брата другого, а второй в отместку завалил всю операцию и сделал ноги? В общих чертах я рассказала про поимку Штыря, который во всем сознался и назвал заказчика. Тут я немного приврала, но какой же рассказ обойдется без вдохновенного вымысла?
Геннадий Иванович, нервно потирая побелевшую щеку ладонью, словно только что отморозил ее, теперь смотрел на меня исподлобья. Нет уж, больше он казался похож не на кота, а скорее на кого-то другого из породы кошачьих, готового вцепиться тебе в лицо.
— Интересная история. Только слишком много крови. Напишите, попробуем издать. Не пойму только, я-то здесь при чем? — сказал он наконец, медленно растягивая слова. — Ах да, вы сказали про какого-то моего друга. Если вы имели в виду этого вашего Семечку, который целую мафию организовал, то мы, признаться, еле знакомы. Так, встречались по каким-то мелким делам, не больше того.
— Значит, говорите — плохо знакомы?
— Плохо. И слава богу, насколько я понимаю по вашему рассказу, — подтвердил Лодкин.
Но выразительные его глаза говорили совсем другое: отстаньте от меня, оставьте в покое, не буду я никого лезть выгораживать, клянусь чем угодно! Понятно, что своя шкура дороже, тем более в моменты повышенной опасности.
— Вы… что — принесли мне свою… сказку в письменном виде? Как вас зовут? Нужно оставить письменное заявление, типа прошения, указать свою фамилию, имя, отчество…
— Завтра принесу, — пообещала я, вставая, и, не говоря больше ни слова, пошла по коридору…
— Эй! Остановитесь. Геннадий Иванович сказал обязательно записать, кто вы, отметьтесь в журнале, — попытался было схватить меня за рукав юный мент, но я одним движением отбросила его руку.
— Запиши, что приходила Снегурочка. Поздравить с Новым годом, — сказала я, захлопывая старинную дверь мэрии. — И пожелать дальнейших успехов…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16