А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


OCR, SpellCheck: TaKir
«журнал «Дружба Народов» 2006, №3»: журнал «Дружба Народов»; 2006
Аннотация
Сейран Сехавет - новеллист, публицист — один из ярких представителей писателей среднего поколения. Его роман «Некролог» признан одним из самых ярких книг последних лет и был отмечен как лучший роман года.
Сейран Сехавет
Интервью, взятое у собаки
«Человек не может угодить только смерти…»
Со слов собаки
Я учился на первом курсе факультета журналистики.
Было начало сентября. Днем, после занятий, я подался в ближайшую от университета редакцию и — прямым ходом к главному редактору.
— Я журналист, — выпалил с порога и только после этого поздоровался.
Главред смерил меня взглядом.
— Статью, что ли, принес?
— Нет.
— Тогда с чем пожаловал?
— Хотел бы сотрудничать с вашей газетой… и помаленьку продвигаться вперед.
Губы главреда тронула улыбка.
— О чем можешь написать?
— О чем угодно.
— Но ты еще молод… Умеешь ли разговорить людей, найти общий язык?…
— Я даже собачий язык знаю… — брякнул я в ответ.
— Ну, тогда ступай и возьми интервью у собаки, — подхватил главред, не без иронии оглядев меня. — Понравится — опубликую.
— Ладно! — я решил не отступать. — Через недельку приду. — И вышел было из кабинета, но главред окликнул:
— Ты что, действительно знаешь собачий язык?
— Не знал бы — не говорил.
Он помедлил, пригляделся, явно заинтересованный, и огорошил вопросом:
— Тогда скажи: как на собачьем языке называют родину?
— Объедки…
— Что-что?!
— Объедки!… — я в упор взглянул на него. — Если нет больше вопросов, позвольте откланяться.
— Имей в виду, — буду ждать!
Из редакции я прямиком потопал в наш старый квартал и стал искать бездомную дворнягу Гыллы Кёпек, то есть Лохматого Кобеля. Кинулся туда, сюда — нет псины. Приуныл, но не отчаялся. Вспомнил, что чаще всего Гыллы Кёпек дрыхнет где-нибудь на старом кладбище, двинулся туда, но и там не нашел. То ли в воду канул, то ли вознесся… Я невольно глянул на небо, а там, с севера, нависла мохнатая туча, смахивающая на нашу дворнягу. Ну, точь-в-точь — и голова, и морда, и хвост…
Откуда-то возник пожилой мужчина, завсегдатай этого скорбного места.
— Салам-алейкум.
— Салам!… — воспрянул я. — Скажи-ка, дядя, где твой дружок?
— Нет у меня никаких друзей, окромя Гыллы Кёпека.
— Так и я о нем!…
— Ну, коли так — пошли…
Мужчина повел меня через лабиринты оград.
В округе этого дяденьку всегда видели с мохнатым псом и считали, что Гыллы Кёпек принадлежит ему, но пес был ничей и принадлежал только самому себе.
Вдруг мужчина остановился.
— Запарился… — сказал он и, скинув рубашку, примостился на опрокинутом надгробье. — Где бы ни шастал, скоро объявится. — Извлек из замызганной торбы кусок сухаря и стал глодать.
Я обратил внимание на его мохнатый торс — как в меховой куртке сидел передо мной. Может, потому они и сдружились, мохнатый пес и мохнатый дядька…
Он поперхнулся, жесткий сухарь драл горло. И еще я заметил, что на земле возле камня, на котором он сидел, отпечатались очертания собаки. Похоже, они днюют и ночуют вместе.
Он почувствовал мое нетерпение:
— Не томись. Где бы ни шлялся, придет, пора… — Достал кусок хлеба, побольше прежнего, положил рядышком. Для пса, что ли?
— У тебя нет родни? — спросил я.
Отозвался не сразу. Пошарив взглядом по моему лицу, сказал:
— Ни души, кроме этой собаки. — Поглядел на отпечаток на земле. — Круглый год, считай, мы вместе. Прикипели друг к другу… Этот пес с другими собаками не знается, бродит один-одинешенек, а вечерами, значит, здесь встречаемся. Такой псины на веку не видел, все понимает, прямо как человек.
Я незаметно оглядел своего собеседника. Одежда его больше смахивала на дерюжную торбу. Вроде его взяли и запихнули человека в грязную торбу, да не
завязали — голова торчит, дышит.
— А в чем дело? — спросил он. — Может, я смогу…
— Нет, нет, я должен увидеть именно собаку.
— Так у нас никаких тайн друг от друга. Если хочешь ее забрать — не пойдет. — Помолчав, повторил тверже: — Ни за что не пойдет!
Я присел перед ним на корточки.
— Видишь ли, я пришел взять у нее интервью… Ну, то есть поболтать…
— А-а… Пес он смышленый. Очень. Не потому, говорю, что дружим.
— В газете напечатаем. Фотокарточка найдется?
— Откуда? У нас ни кола, ни двора, а ты — фотокарточка!… Ничего, отведешь — щелкнут.
— Так не пойдет же, говоришь.
— В моей компании не станет артачиться. А вот и он!
Откуда ни возьмись явился Гыллы Кёпек. Подошел, обнюхал приятеля, дружелюбно завилял хвостом. На меня — ноль внимания. Наконец, бросил хмурый взгляд, сел на задние лапы, перевел взгляд на своего друга, и они обменялись улыбками — собачьей и человечьей. После этого Гыллы Кёпек опять уставился на меня — выжидающе и вопрошающе. Мол, с чем пожаловал?
Я присел на камень, достал бумагу, перо и говорю:
— Представьтесь, пожалуйста.
— Гав! Гав! Гав!
— Понимай: «Сукин сын», — пояснил лохматый мужчина.
— Не беспокойся — я усек. — И продолжил «беседу». — Род занятий?
— Бродяга.
— Дата рождения?
— У нас такого не водится. Мы — собачье отродье.
— Эх, сынок, ты с ним не по-человечьи говори, а по-собачьи, — вмешался в разговор Гыллы Киши, то бишь Лохматый Мужчина. — И вопросы задавай по собачьей части. А то махнет хвостом — и привет…
Сбитый с толку, я примолк, огляделся.
На этом кладбище уже давно не хоронили. Наверное, потому его называли старым. Тишина стояла пронзительная. Безмолвие на старых кладбищах тяжелей, чем на новых.
Думая об этом, я вместе с тем искал вопрос для четвероногой твари. А ведь надо еще выудить из нее ответ… Отступать-то некуда: дал слово редактору — вот и выкручивайся!
— Лохматый, как ты относишься к людям? — спросил я.
— Откровенно? — прочел я в собачьих глазах.
— Ну да.
— Не обидитесь? — мне показалось, что пес ухмыльнулся.
— Нет… я-то не обижусь, а вот твой… ваш друг… — я кивнул на Лохматого Мужчину. — Он ведь тоже человек…
Пес замотал головой: — Он не человек… а мой друг.
Судя по выражению лица Лохматого Мужчины, ответ пришелся ему по душе, а вот я почувствовал себя совсем одиноким.
Пес заскучал, потерся мордой об колено человека. Тот сразу встал, натянул на себя свою дерюгу и снова сел. Я обратил внимание на грязную торбу у его ног. Мне показалось, что торба шевелилась, что в ней торкается кто-то, быть может, дитя Лохматого Мужчины. Рассеянно блуждающий взгляд наткнулся на маленькую опрятную могилку неподалеку от нас. Она была величиной с эту самую торбу, а надгробье — непомерно большое. Я подумал, что эта глыба отягощает могилку: камень на детской могилке должен быть поменьше… как само дитя… И вообще, почему бы не отвести отдельное место для упокоения детских, рано отлетевших душ? А здесь над маленькими, чуть не сказал «пухленькими» могилками надзирают большие могилы взрослых и старых, стесняют их свободу, неволят, тогда как заточенным в них детским душам, быть может, хочется… ну, поиграть, побаловаться…
Я снова уставился на рваную шевелящуюся торбу, уже почти уверенный, что в ней заключено дитя, чадо Лохматого Мужчины, чья голова торчала из большой дерюжной торбы.
Если бы не взлаял пес — густо, зычно, я бы не скоро пришел в себя.
— Ваше отношение к людям, — торопливо проговорил я.
Пес зарычал. И я понял это как: «Люди взбесились».
— Но ведь бешенство — собачья напасть…
— Взбесившийся человек хуже собаки… С нами это случается редко, а вот вы… Вдруг, взбеситесь целой страной и набрасываетесь на другую страну… Люди ниспосланы на землю в наказание… — угрюмо прорычал пес. — Вы и нас обманули…
— Мы?
— Да, — пес ощерил пасть. — Мы ведь волчьего племени. Слышишь, человек — волчьего! А вы стали скармливать нам объедки, привадили, приручили и бросили на произвол судьбы. Вместо молчания и воя мы научились лаять. Вот и долаялись, догавкались. Волчья порода обратилась в сукиных детей…
— Выходит, алчность вас сгубила.
— Да уж, позарились на подачки, что верно, то верно… Ради сахарной кости привадились к человеческому жилью и превратились в собак. А настоящие волки и поныне царствуют в горах. Cреди них не сыщешь выродков — волк, он и есть волк. Шкура одного волка стоит всех собак на свете!…
Помолчал. Из его глаз потекли слезы. Всплакнул, потом утер слезы о лохматую шевелюру своего друга, вскинул морду и взвыл разок-другой. Мужчина погладил пса по голове, прижал к груди. Они обнялись по-собачьи, потому как люди так не обнимаются.
Эта сцена тяжело подействовала на меня.
Неподалеку шныряла свора бродячих собак. Их первым заметил Гыллы Кёпек, но, похоже, взял себя в руки, вернее, в лапы — принял невозмутимый вид. Но когда от своры донесся лай и лаявший кобель подступил поближе, Гыллы Кёпек молнией сорвался с места. Собачья компания вмиг исчезла в сумрачной тени сосен. Погодя наш пес вернулся, приосанился и застыл возле своего друга как изваяние.
В тусклых глазах Лохматого Мужчины прибавилось света, он явно гордился своим четвероногим другом. В ответ собака завиляла хвостом. Я даже позавидовал их дружбе.
Воцарилось молчание.
Тишину нарушил Лохматый Мужчина — друг собаки.
— Откуда ты знаешь собачий язык?
— В инязе учусь.
— Придет время и собачий язык станет самым употребительным.
— Это почему же? — вскинулся я.
— Ты еще молод. — Лохматый Мужчина облокотился о плиту. — Придет
время — весь мир заговорит по-собачьи… Помяни мое слово.
— С какой стати? Ты же человек…
— Люди обращаются друг с другом, как собаки… Разве не так?… Им и язык нужен соответствующий…
Его логика огорошила меня. Он почувствовал это.
— Да, да, мир к этому идет. Глядишь, собачий язык станет общим для всех…
В глубине души я не мог не признать резонность его предположений, но не сдавался и решил перевести разговор на мохнатого респондента:
— Ты откуда родом-племенем?
Пес покосился на меня и вроде как пожал плечами:
— У нас такого учета не ведут.
— А себя щенком помнишь?
— Как это? Я себя щенком не видел. Других — да, а себя — нет.
— Ну, ладно. А как вообще живется? Какая твоя житуха?
— Собачья…
— Скажи-ка мне, а может шайтан вселиться в собачью душу?
— Шайтан с нами не водится. Может, брезгует. Он больше с людьми знается.
— Кто тебя больше всех боится?
— Кошка.
— А ты кого боишься?
— Человека.
— А ты? — Я адресовал вопрос Лохматому Мужчине.
— Я как моя псина — человека боюсь.
— А тебя кто боится?
— Никто, — мужчина потупился.
— Стало быть, вы оба боитесь людей?
Закивали. Пес посмотрел на Мужчину.
— Он пуще меня боится.
— Почему?
— Ведь он и человеческий язык знает. На свою беду…
— Неужели у тебя нет друзей среди людей? — спросил я у Мужчины.
— Не-ет… Изверился я… Ну их!…
— А у тебя — среди собак? — спросил я у пса.
— Не-ет… опостылели они мне…
Вот ведь как — каждый невзлюбил себе подобных.
Пес придвинулся ближе к человеку, прижался к нему. Их тепло смешалось, человечье и собачье, и человек почувствовал, что в воздухе похолодало.
Не хотелось беспокоить блаженно притихшего пса, но в газете ждали интервью.
— Ты когда-нибудь в жизни занимался общественно полезным трудом?
Пес расстался с удобной позой и, отойдя от человека, замер с важным видом.
— Я работал на государственной службе.
— Чего-чего?!
— Служил. На погранзаставе. Мы подчинялись этим… как их… КЭ-ГЭ-БЭ… Вот вы государственный человек, а я был государственной собакой.
— И как же ты дошел до жизни такой?!
— Раз на заставу прибыл начальник, — проворчал пес. — Важная шишка. Они с командиром крепко поддали. Расставаясь, командир подарил меня гостю… С тех пор начались мои черные дни.
— Ну, а после что было?
— После? Хозяин мой был рослый, плечистый, лысый. Любил гостей, пирушки. Так что в пище я не нуждался. И конуру мне смастерили красивую. Да-а, еды хватало, но сколько можно кости грызть. Я все норовил сбежать, осмотреться, обнюхать все. Хозяин, видя, что сладу со мной нет, ошейник надел и посадил на цепь. А цепь тяжелая!… Жратву самолично подносил к конуре, но я чувствовал, что он очень недоволен. Знаешь — чем? Тем, что не лаю. Я-то его понимал. На то и собака, чтобы лаять… А я сидел возле конуры и ничего не видел, кроме неба, квочек, копошащихся во дворе, и членов семьи. Двор был обнесен высоким забором. И когда я думал, что всю жизнь придется томиться внутри этого двора, как у людей говорится — в четырех стенах, в глазах у меня темнело. — Пес вздрогнул совсем по-человечьи и заскулил.
Я перевел взгляд на Лохматого Мужчину и обомлел: в его глазах застыла точно такая же собачья тоска. Их физиономии выражали одно и то же. Такого я не видел. Казалось, их головы можно было поменять местами.
Интересно на себя поглядеть, я-то каков…
Хотел было сказать Лохматому Мужчине об их поразительном сходстве, но поостерегся. Зачем обижать обиженных судьбой!
Мужчина встал с могильного камня, раскинул руки и потянулся — сладко, до хруста. Со стороны можно было подумать, что он о чем-то молит Всевышнего. Потом опустил руки и уставился на меня: «Ну что, не закругляешься?» Похоже, и пес устал от наших разговоров, да и я притомился.
Время подпирало меня, и я спросил пса:
— Кто тебя в первый раз поколотил? И за что?
— Тот самый лысый. Причем крепко…
— За что? Ведь ни с того, ни с сего бить не станут.
— Еще как станут… — проворчал пес. — Я же говорил, что посадили меня на цепь. У-у, света белого не взвидел! Просторы, приволье, государственную границу — все забыл. Лысый иногда отцепит — гуляй по двору. А, бывало, с гостями по саду расхаживая, меня показывает и что-то говорит: чую — про меня, а что именно, издали не разобрать… По соседству, за забором, жила другая собака. Она часто лаяла, очень приятно, звонко как-то, и я в ответ стал голос подавать. Как-то лысый отцепил меня, вывел за ворота и, вспомнив что-то, ушел в дом. Весна была. Мне надоело у калитки сидеть, повернул морду к соседскому забору и гавкнул громко. Соседская собака тут же отозвалась. Погодя, выбежала, виляя хвостом, и ко мне. Хороша была, ничего не скажешь! Короче, снюхались мы с ней и подались в заросли. Трое суток не расставались. По правде, и возвращаться не хотели. Но пришлось. Я прошмыгнул в калитку. Во дворе ни души. Тихонько влез в конуру. Устал смертельно. Но, прежде чем уснуть, гавкнул в сторону соседского забора и, как всегда, получил проникновенный ответ. Я отсюда, ты оттуда, лай, подруга, лай, голуба…
Вечером явился хозяин, что-то спросил у домочадцев. Чую: речь обо мне.
Вижу — идет к конуре. Я выскочил навстречу, пасть до ушей, хвостом двор перед ним мету. Он подвел меня к конуре, пристегнул цепь. А потом давай лупцевать, сперва поводком, потом черенком лопаты. Мутузил свирепо… Но это полбеды. Черт с ним! Собаку, бывает, побьют, не без этого. Но ведь на шум прибежала соседская красивая сука и видела мой позор. Вот этого я лысому никогда не прощу! Опозорил кобелину перед подругой… Не помню уж как я разорвал кожаный ошейник, перемахнул через забор и дал деру. Остановился дух перевести, вижу: соседская собака несется во всю прыть. Долго мы обнимались, терлись мордами и… Больше ее я не видел. Скорее всего, и не увижу никогда. Ну, чего изводить вас долгим рассказом. Те три счастливых весенних дня вышли мне боком… А как соседская собака была хороша! Может, люди меня и не поймут, но будь ты собакой, — пес воззрился на меня и, разинув пасть, задышал, — ты никогда не разлучился бы с ней… Короче, проклятье человеку! Все беды от него…
— А после этого случая тебе доставалось еще?
— Да нет… Пару раз камнем швырнули. А минувшей зимой какой-то пацан залепил снежком по голове, я чуть сознание не потерял…
— От снежка?
— А он в снежок голыш вложил. Я мог бы увернуться, но, думаю, пусть потешится, снежок ведь. Но пацан оказался злой, потому и снежок с начинкой. А мне невдогад. Куда уж с собачьим-то умишком! Будь у нас голова на плечах, стали бы зариться на человечьи подачки…
— Да ты (я перешел на ты), ты, я вижу, смекалистый. Политикой, часом, не увлекаешься?
— Не мое собачье дело — политика. Я же сказал: в нас шайтан не сидит, чурается нас. Зато с людьми якшается.
— При чем тут шайтан?
— А вот при том. Вы для шайтанов объекты государственного значения, понял? Запомни: маленькими политиками управляют малоопытные шайтанчики, а большими — матерые. Потому политика — не собачье дело. Я попытался обосновать свой вопрос:
— Я завел речь о политике потому, что ты упоминал о службе на государственной границе. А от госслужбы до политики — не так уж далеко… А как ты насчет политики? — решил я обратиться к Лохматому Мужчине.
— Я? Нет, нет. Я тоже…
— Что — тоже?
— Меня тоже шайтан сторонится… Видно, принимает за собаку…
И опять меня поразило их сходство…
Ответы собаки все во мне перевернули. От представителя рода человеческого такого не услышишь. Я решил не упускать шанса и задал парадоксальный вопрос:
1 2