А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Попов Виктор Николаевич
Наука преданности
Виктор Попов
НАУКА ПРЕДАННОСТИ
Красный спиртовый столбик на градуснике за окном ползет и ползет вниз, а переведешь с него взгляд, и перед тобой - кипень цветущей смородины.
Метеорологи предупредили: ночью заморозок. И люди толпятся на крыльце совхозной конторы, с тревогой оглядывают смородиновые плантации: вдруг да на самом деле мороз побьет цвет.
А в угловом кабинете высокий, плотный человек наклоняется к микрофону и очень внятно говорит:
- Повторяю: начинайте дымить. Как слышите? Прием.
- Спасете? - пожалуй, я не спрашивал, а утверждал.
- Смотря какой мороз... - голос тихий и усталый.
И тут же снова резко и властно: - Ехать надо!
- Не доверяете?
- Доверяю. Как себе доверяю, без этого работа - не работа. Но ведь душа-ю болит.
Вечереет в горах. Деревья, облепившие склоны, теряют очертания, заслоняются темнотой. Сергей, директорский шофер, его вечный и верный спутник, включает фары.
Едем, молчим. Я думаю: "Сколько же ты одолел километров по этим склонам, сколько ненастий перенес, сколько надеялся и сколько разуверился? Ты, директор плодосовхоза "Мичуринец" Иван Алексеевич Яркий, человек, который, по собственным словам, и свет-то божий увидел случайно? Какова она, мера твоего труда, твоего нервного напряжения и твоей отдачи?"
ЧЕЛОВЕК,
РОДИВШИЙСЯ СЛУЧАЙНО
Августовской сырой ночью с гор в долину спускался всадник. Он думал о том, что сейчас вот, едва подъедет к дому, перелетит через плетень Шалый и с тихим визгом будет прыгать рядом со стременем, норовя огладиться о хозяйскую ногу. Но Шалый не встретил, и когда хозяин поднялся на крыльцо и условным стуком дал знать о себе, он уже забыл о собаке. Он вообще обо всем забыл, потому что дверь ему открыла жена, которую он не видел больше двух месяцев. Прижимаясь к нему тугим, распирающим платье животом, она спросила:
- Никто тебя не заметил, Лешенька?
- Темень - глаз коли.
- Ну слава богу. А то третьего дня беляки Шалого кончили. И голосу-то теперь подать некому.
Ему бы насторожиться, потому что два раза уже собака его выручала. Был у него хитрый лаз в огороде, которым он оба раза исчезал, едва собака начинала заходиться в лае. Но он не насторожился, потому что четверо ребятишек уже терлись об него и ему с ними было так спокойно, так хорошо, и он забыл, что за его голову обещана награда, а сосед их, Левка Захаров человек жадный и злой.
На очень короткое время забыл бывший балтийский моряк, член партии большевиков, член совдепа села Алтайского Алексей Яркий о том, что идет гражданская война и что "либо мы их, либо - они нас". Из пятнадцати лет своей семейной жизни он провел с семьей чуть больше шести. В девятьсот третьем ушел на действительную, хватил японской войны от первого дня до последнего, а в четырнадцатом - там уж и говорить нечего. Начал службу безграмотным парнем, а на флоте образовался. Там же стал убежденным партийцем. Как только вернулись домой бывшие фронтовики-большевики: он, Михаил Юрков, Александр Тарасов, Калина Губин, Николай Громоздин, Павел Тутукин - создали большевистскую ячейку, начали агитацию за Советы. Всего несколько месяцев продержалась в селе новая власть. Явились белые, пришлось скрываться, уходить в подполье.
Домой наведывались ночными наездами. Вот так, как сегодня.
- Может, помоешься, баня натоплена?
- Помоюсь, Анна, ой помоюсь... - нащупал в темноте над ребячьими головами женино лицо, нежно зажал щеки ладонями. - Неласканые мои. От живого отца перебиваетесь сиротами... Когда сына-то ждать?
- В сентябре мамка рожать будет. Бабка Лена сказала: в сентябре. Одиннадцатилетняя Дунька, получив подзатыльник, ойкнула, но тут же сказала рассудительно:
- Чего дерешься-то? Сама слыхала, как говорила.
Что я, вру, что ли...
А когда вернулся хозяин из бани и пил холодный, прямо из погреба квас, Анна, досадуя на то, что приходится начинать разговор, который совсем не ко времени, стояла перед мужем в растерянности. И только когда он настороженно спросил: "Что-то ты, Анна, тянешь?" - решилась, - Я вот думаю, Лешенька, не ко времени это. Не дело мне нынче рожать. Переживем маленько, тогда и можно.
- Да что ты, Нюрка, месяц всего осталось носить.
- Вон Калинихе столько же оставалось. Бабка Лена вытравила.
- И думать не моги. Белых прогоним, знаешь, как жить станем!
- Ой, Леша, Леша. Ты-то побыл дома да ушел.
А мне-то с ними, с пятерыми, куда? И еще - с младенцем. Мы и сейчас по чужим хатам хоронимся, спасибо, люди добрые пускают. Беляки на тебя злобствуют, а нам откликается. Грозились недавно, что корову со двора сведут. Господи, никак на крыльцо кто подымается! .
Когда в дверь начали ломиться, Алексей метнулся к одному окну, к другому. Его, одетого в белое исподнее, видимо, заметили.
Анна тянула мужа к погребу.
- Уходи, через подполье уходи.
- Если мне уходить, вас всех здесь под одно решат.
Не судьба, значит, мне, Анна.
Подошел к рвущейся с петель двери, отодвинул засов.
Капитан Рождественский, руководивший арестом, был человеком веселым. Уводя Алексея Яркина, даже пошутил:
- А ты молодец, право слово, молодец. Блюдешь армейский обычай. Перед смертью чистое надел. Через чистое и душе вылетать свободней.
Анна упала на колени, потянулась руками к капитановым коленям.
- Господи, за что ты так к нам...
- Господа вспомнила, тварь!
С медными бляхами нагайка свистнула раз, еще раз.
Потом вдруг вырвалась из рук капитана и отлетела в сторону. Капитан не стал ее искать, опять же пошутил:
- Плетку на память оставляю. Детей учи, чтобы против власти не бунтовали.
Уже с улицы донесся до Анны голос мужа:
- То, что думала, не делай!
И ушел балтийский моряк под вражеским конвоем.
До утра отчаянно молилась Анна, прося у бога заступы и справедливости. А Яркий на пустыре села Алтайского копал себе могилу.
Год спустя, когда в село войдут красные, тело борцабольшевика с воинскими почестями похоронят на кладбище родного села Нижняя Каменка. И будет воздвигнута на месте захоронения массивная, под цвет морского бушлата, черная пирамида, на фоне серебряного якоря напишут:
"Здесь похоронен расстрелянный белогвардейцами моряк Балтийского флота, партизан Яркий А. А. 18. 3.
1883-27. 8. 1918 гг. Вечная слава погибшему за революцию".
А на месте расстрела поколение свободных, благодарных людей поставит революционному бойцу памятник.
И пионеры по торжественным дням будут нести около этого памятника торжественный караул. Все, все это будет.
Пока же... Пока не справивший еще тридцатишестилстия матрос расстрелян, а жена мечется в неутешном горе, молит смерти ребенку, который еще не родился.
Ребенок появится на свет живым и здоровым. Сын.
Она ке хочет его кормить. Она видеть его не желает.
Бабка Лена, которая может помочь в родах, но знает также и секреты смерти, первая, с кем делится Анна своей ненавистью.
- Не надо мне его. Все из-за него, все. Если бы не он...
- Дите-то в чем виновато?
- Да если бы я тяжелой не была... Ушла бы с Алешей. А с брюхом-то я куда?.. Глаза бы на него не смотрели...
- Что ты, Анна, бога побойся. Он ведь все слышит!
- Бо-ога?
Когда Анна топором начала крошить иконы, бабка Лена рванулась было отнять, но встретившись с бешеным взглядом Анны, присела на скамейку и в голос запричитала. Как ни уговаривала бабка Анну, та не брала новорожденного на руки. Да не только на руки, вообще к себе не подпускала. Выходила ребенка бабка.
Шло время.
Как-то прискакал к Анне из Куягана, что в семидеся!И верстах от Нижней Каменки, дальний родственник и сказал:
- Того, что Алексея стрслил, в Черте поймали. Сейчас у нас на съезжей сидит.
Как была Анна простоволосая, так и платка не набросила. Только что кинула шубейку на плечи, вскочила на коня. Потом вдруг вернулась. Достала из-под сундука капитанов подарок - плетку.
Рассказывают люди... Впрочем, что они рассказывают о последней встрече Анны Яркиной с бывшим его благородием капитаном Рождественским, без слов понятно. И вряд ли у кого повернется язык осуждать вдову балтийца за жестокость. Но ведь и еще рассказывают, вернулась Анна из Куягана преображенной. Лишь слезла с коня и - к зыбке.
С тех пор как прежде Ивана ненавидела, так теперь д"ши не чаяла. В минуты особой душевности, когда на нее находил нежный стих, младшего своего не Иваном даже, а Лешенькой называла. А бабке Лене открылась:
- Когда я с тем гадом разговаривала, мне Алексей явился. Всгал, живехонек, позади гада, и про Ванюшку спросил. В голос я тогда запричитала. А себе сказала:
Ванюшку мы выучим, человеком сделаем.
Так вот и получил путевку в жизнь последний сын большевика-партизана Иван Яркий.
КОНЬ И ТОТ СПОТЫКАЕТСЯ
На житейских перекрестках то и дело возникают разговоры - вехи. Для людей, убеждающих себя, что важные решения - не для них, ч го рано или поздно все образуется само собой, эти разговоры проходят бесследно. Первый вопрос, который они задают себе, есть вопрос: а зачем? Это - трусливое благоразумие.
Примерно в таких берегах текла наша беседа с Иваном Алексеевичем, когда он, освободившись от дневных забот, увез меня на берег карпового пруда.
- Не понимаю я таких людей, хоть убей, не понимаю. - Иван Алексеевич сдвинул кепку на лоб. - "Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет"... Наверняка они придумали. Только некогда нам горы обходить, перелетать их надо. Рискованно? Без риска никакое большое дело не делается. Конечно, если рискуешь не авантюрно.
А в общем-то устал я сегодня... Ночь, сам знаешь, какая была. О делах давай в воскресенье. А пока я тебе про людей расскажу. Их понять - значит меня понять.
Тут, как сейчас говорят, прямая связь: совет - жизнь.
То ли везучий я такой, но мне в жизни исключительно хорошие люди попадаются... Были, конечно, и дрянные, но таких наперечет. Я тебе уже про бабку Лену рассказывал, теперь про первого своего учителя расскажу.
Сколько лет прошло, а я его, как тебя, вижу. Дмитрий Дмитриевич Смирнов... Про слесаря дядю Сашу... про своего первого директора... Что ни человек, то веха.
И вот - воскресенье. И продолжение разговора.
...С учебой у меня не все гладко вышло. Окончил я у себя в Каменке четыре класса, неплохо окончил, послали меня в Алтайское, в ШКМ - школу крестьянской молодежи. Явился, а меня - обратно. Сказали: мест нет. Ну, нет так нет, я не очень расстроился. Дружков полно, все в колхозе работают, уж там-то место найдется. Не знаю, как бы у меня дальше с учебой пошло, не вмешайся Дмитрий Дмитриевич. Увидел меня на колхозном дворе, спрашивает: "Ты чего здесь?" - "Не приняли, - говорю, - места нет". - "А сам-то ты учиться хочешь?" Сказать по совести, к наукам меня тогда не очень чтобы тянуло. Только как учителю скажешь, что учиться неохота? Сказал, что хочу. Назавтра, чуть только зазарилось, Дмитрий Дмитриевич зашел к нам домой.
И пошагали мы с ним в Алтайское. Идем, не торопимся, он все расспрашивает, как отказали, что говорили, кто говорил. Потом сказал: "Нельзя тебе без образования, Ваня. Был бы отец твой жив, он бы сам тебе сказал".
Дошагали до школы, он зашел, я на крыльце остался.
Долго ждал. С час, может, и больше. Вышел он - туча тучей. Взял меня за руку, повел в класс - все это во время урока было- подошел к учительнице, поговорили они о чем-то, потом подвел меня Дмитрий Дмитриевич к последней парте, она в аккурат одна свободная была, говорит: "Здесь твое место. Сиди, учись". И как я сел на эту парту, так просидел на ней до окончания седьмого класса.
В те годы семь классов - уже образование. Нас таких на весь колхоз имени Карла Маркса, может, около десятка человек и было. Когда не получилось у меня сначала с ШКМ, мои домашние расстроились: четыре класса и тогда уже было маловато, а вот когда семь...
Стал Дмитрий Дмитриевич меня в техникум уговаривать, а мать, когда он ушел, говорит: "Может, пока подождешь? Годы тяжелые (мы как раз только засуху пережили), нам поможешь, да и сам сыт будешь..." И стал я заведовать хатой-лабораторией. Был тогда в колхозе такой научный центр... Да ты не улыбайся, по тогдашним возможностям и это было размахом. Главное не то, как называлось, главное, что и в самое тяжелое время люди искали, понимали, что без науки да без опыта далеко не уйдешь.
Опытничали мы над пшеницей, над махоркой, над коноплей... над всем, что колхозу могло принести доход.
Наша махорка на всю округу славилась. Даже должность такая в колхозе была - махорковед. Тихон Герасимович Ширнин этим делом заворачивал. Был при хате совет. Закладывали мы опытные деляны. На этих делянах Матвей Семенович Зырянов такие урожаи пшеницы получал, что все диву давались. При этом, заметь, никто ему никаких особых условий не создавал. Ни техники дополнительной, ни удобрений. Повертелся я тогда вокруг людей, которые не только видят, но и слышат, наверное, как хлеб растет, и понял, что грамота-то моя не только что мала, а ее и не видать вовсе. У них - опыт, жизнь за плечами, а у меня что? Семь классов?
И пошел я к Дмитрию Дмитриевичу за советом. А он спросил: "У тебя какая самая главная задача в жизни?"
Что я мог ответить? "Если бы знал, какая, не пришел бы?" Так ведь не ответишь. Начал я вертеться. "И то, дескать, мне интересно и это. А вообще-то жизнь моя только начинается. Поэтому не знаю, на чем остановиться". - "Ну, если ты сам не определил, что тебе по душе, я того и подавно не знаю. Тебе уж, слава богу, восемнадцатый. К этому времени и устояться пора. Одно могу посоветовать: учись. Парень ты сельский, так и выбирай сельскую профессию. В Алтайском есть мясо-молочный техникум, туда и иди. Кончишь техникум, в институт никогда не поздно. Станешь специалистом, а специалисту широкая дорога. Есть у тебя тяга к учебе-то?" Послушал я Дмитрия Дмитриевича. Вроде ничего особенного человек и не сказал. Самую обыкновенную вещь: "ученьесвет, неученье - тьма". Это ведь и "аппетит приходит во время еды". Я и без него знал. Но что дорого оказалось - в самое время сказал. В институт мне позже поступать пришлось. Война уже давно кончилась, позабыл все, но, веришь, нет, ни минуты не раздумывал. Эта пословица про аппетит всегда со мной. Когда буду про наши сады рассказывать, я тебе еще ее напомню.
Короче сдал я в техникум. На отделение механиков.
Кстати, и здесь без совета не обошлось. Сам-то, я думал поступать на технологическое отделение, а тут ленинградец Володька Уланов подвернулся, будущий однокашник. Узнал, что собираюсь в технологи, и просмеял на чем свет сюит. Я подумал: и правда технолог - специальность больше женская. А парень в любой момент - солдат. Механик уже сам по себе - танкист. Это тебе не пехота. Помнишь, наверное, то время. Самолеты и танки у хлопцев с языка не сходили .. Так вот и стал Иван Алексеевич Яркий студентом механического отделения Алтайского техникума мясо-молочной промышленности.
Если все по порядку рассказыва!Ь, то судьба моя тогда чуть совсем в другую сторону от сельского хозяйства не повернула. Кто захватил тридцатые годы, помни г, какие они беспокойные были. В Испании война, на нашем востоке - Хасанские события, в Монголии Халхин-Гол. . не мир, а пороховая бочка. А мы, студенты, парни все как на подбор - рослые, крепкие, все комсомольцы... тут еще военкоматовские беседу с нами провели. Одним словом: морское училище! Человек десять из нас заявления подали... И я, само собой. Но случилось так, что меня не приняли.
Техникум я окончил в тридцать девятом году, получил направление в село Горькое Омской области на должность сменного механика комбината сухого молока.
Направление есть, малого не хватает - комбината.
Строится комбинат. Хуже нет, когда между небом и землей. Сегодня слесарь, завтра монтажник, послезавтра - куда пошлют. Некоторые ребята разбаловались, филонить начали, преферансом "заболели". Насчет вина я не грешен, а преферансом, врать не стану, увлекся. А он - как зараза. Прилипнет, сразу не отобьешься.
Однажды случилось, доигрались до того, чю на работу проспали. Пришли на полчаса позже, к работе нас не допускают. А к вечеру приказ повесили. В приказе я в такой компании: главный инженер комбината, главный механик, сменный инженер... Двинулись мы к директору. Он - ни в какую. Так и покинули комбинат главный инженер, главный механик и сменный инженер. А я остался. Опять же после разговора-вехи.
С каким настроением я вернулся в общежитие - говорить не приходится. Не сладко начинать службу с увольнения. Сижу на койке, перебираю вещички, думаю, куда податься. Вдруг курьер из конторы: "Яркий, к директору". Являюсь. Павел Прокопьевич - туча тучей.
В общем, поговорил он тогда со мной "за жизнь" и приказ отменил. В отношении меня. А остальные так и уеxaли "c хвостом". О чем директор со мной говорил?
Смысл такой: биографию человеку испортить-раз плюнуть, а вот как ему потом расхлебываться, одному аллаху ведомо. Хотя закон есть закон, для всех он вроде бы одинаков, но пользоваться этим законом надо куда как осмотрительно.
1 2 3