- Попомните мои слова: рано или поздно вас предадут все окружающие, и вы окажетесь на моем месте.
- Этого никогда не будет.
- Нет, не в буквальном смысле, конечно. Я вам зла не желаю. Вы поймите: все, кто сегодня улыбается вам, завтра по первому сигналу всадят вам нож в спину. Они сделают это, как только почувствуют вашу слабость. Да вы и сейчас понимаете это, только не верите своим догадкам. Продолжаете верить в справедливость? Уверяю вас, ваши иллюзии скоро пройдут.
Когда задержанного повели в камеру, на пороге он обернулся и сказал:
- Прощайте, лейтенант.
Хотел добавить что-то еще, но махнул рукой и вышел из кабинета.
Несколько дней поджигатель и его слова не выходили у меня из головы. Как, действительно, судьба скрутила человека, какую злую шутку она с ним сыграла! А я, как слепое орудие этой судьбы, добился у человека признания. А ведь он не верит, что когда-нибудь выйдет из тюрьмы. И надо ж ему было взять ту злополучную шапку, и черт его дернул не затушить окурок...
Я имел неосторожность поделиться своими мыслями с Надеждой, не успел и рта раскрыть, как она перебила:
- Нашел о чем говорить - о каком-то преступнике.
- Но он не родился преступником.
- Ну и что? Меня это не интересует, понимаешь?
- Прости, я все еще под впечатлением разговора с ним.
- На будущее: оставляй свои впечатления на работе. Меня не интересует твой преступный мир. У меня свои интересы.
- Я бы хотел, чтобы мы с тобой жили в одном мире. Все мы виноваты, что у нас есть преступники.
- Лично себя я виноватой не считаю. Что касается тебя - это твое дело.
- Но ведь нельзя отгораживаться от своих детей...
- Детей? Ну, ты даешь! Вот и нянчись с чужими, глядишь, забудешь, что уже свои есть. Мент несчастный!
Она еще о чем-то говорила, но я уже не слушал. Свои и чужие дети... Я вновь вспомнил детство, бескорыстие тети Фаи, ее теплые ласковые руки...
Я понял, что чужой в этом доме. Этот брак оказался еще мучительнее, чем одиночество. Одиночество вдвоем - что может быть страшнее? Только дочь да еще работа отвлекали меня от мысли, что надо уходить из этого дома.
3. ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН
Еще в первый год работы в уголовном розыске ко мне подошел замполит райотдела и предложил вступить в партию, поскольку пришла разнарядка из райкома и ему нужен кандидат.
- Вы говорите - разнарядка? - переспросил я и прямо посмотрел ему в глаза. - Странно, а я до сих пор думал, что в партию вступают по идейным соображениям, а не по разнарядке.
- Ну и ходи всю жизнь в операх, раз такой идейный, - обиделся замполит.
Я не стал объяснять ему, что карьера меня не интересует, а работа нравится и без повышения по службе. У меня не хватало времени на раскрытие преступлений, и убивать его на различных собраниях и совещаниях я не собирался. А в том, что эти посиделки, как и вся партийная мишура, к нашему профессиональному долгу никакого отношения не имеют, я убеждался не раз.
27 декабря 1984 года ЦК КПСС со своими верными слугами Президиумом Верховного Совета и Советом Министров СССР принял постановление "Об увековечении памяти Д. Ф. Устинова", которым Ижевск был переименован в Устинов.
Это переименование доставило много хлопот правоохранительным органам города.
На что рассчитывали власти, одним росчерком пера отобрав у города его историческое название, цинично не посчитавшись с мнением более чем полумиллиона ижевчан? Конечно, партийные лидеры были убеждены, что людям абсолютно все равно, как будет называться город, в котором они живут. И поначалу будто бы так оно и случилось, во всяком случае, ни о каких организованных акциях протеста не было слышно. А официальная пресса лила слезы восторга по поводу исторического решения партии. Кстати сказать, сообщение о переименовании появилось в "Удмуртской правде" только 3 января. Через день эта же газета опубликовала отчет о митинге трудящихся столицы Удмуртии. Выступившие на митинге рабочие, все как один, одобрили постановление партии и правительства и взяли повышенные обязательства на 1985 год, развивая социалистическое соревнование. Затем в газетах появилась серия статей, в которых бывший министр обороны СССР превозносился до небес пропагандистская машина набирала обороты. Через все публикации проходила мысль о том, что присвоение Ижевску имени Устинова - это большая честь, и мы, жители города, должны быть этой чести достойны. Одна из статей так и называлась - "Будем достойны". Я подумал: "А как же быть тем, кто недостоин? Может, сменить прописку и переехать в другой город?"
Однако тишь да гладь длилась недолго. Событие активно обсуждалось в неформальных кругах, в среде молодежи. Многие посчитали себя оскорбленными, и вскоре сквозь общее недоумение стали проступать первые сигналы о недовольстве. Школьники демонстративно носили значки с надписью "Ижевск", и некоторые преподаватели не скрывали, что поощряют их патриотизм. Находились и такие, которые срывали значки со своих учеников, не желая себе неприятностей.
Для власть имущих ситуация складывалась явно неординарная: в феврале должны были состояться выборы в Советы всех уровней, и по городу стали распространяться листовки с призывами бойкотировать выборы. Естественно, это сразу стало известно в Москве. Из ЦК КПСС, КГБ и МВД СССР прибыли команды для координации мероприятий по успокоению народа.
За неделю до выборов группа энтузиастов решила провести митинг протеста в сквере у кинотеатра "Колосс". Я получил такую информацию от своего агента, оформил, как положено, агентурное сообщение и почти сразу же пожалел об этом. Копию агентурного сообщения начальник уголовного розыска направил в КГБ, и оттуда стали ежечасно звонить в отдел для уточнения информации, требуя новых встреч с агентом. Было похоже на то, что комитетчики в присутствии высоких московских чинов боялись ударить в грязь лицом и потому запаниковали. Выслушивать их панические тирады пришлось начальнику угрозыска, а поскольку я в тот день не сидел в кабинете, работая на месте преступления, он не мог сообщить в КГБ ничего вразумительного.
На следующий день меня вызвали к министру внутренних дел республики. Все московские гости были уже в сборе и заметно нервничали, министр же явно был напуган вчерашней информацией и потому говорил довольно бессвязно, постоянно без видимых причин повышая голос.
- Ну что у нас там? Что у нас там происходит? Какие митинги, какие демонстрации? Сколько будет людей? В какое время?
В кабинете находились оперативные работники из других райотделов, это к нам обращался министр, пытаясь добиться от нас подтверждения, а скорее, надеясь на опровержение поступившего сообщения.
- Разин здесь? Что можете сообщить дополнительно? Как ничего? А чем же вы там занимаетесь? Сколько будет людей, я вас спрашиваю? Вот работнички! Тут вопрос: нужны ли войска для разгона, а они не знают! Докладывайте, что у нас там...
Я впервые так близко наблюдал министра, и меня поразило его косноязычие. Агентурные сообщения, которыми располагали оперативники, были весьма расплывчаты, разные агенты сообщали различное количество участников, не совпадало и время начала митинга. Никто не решился заявить о том, что обладает достоверной информацией.
- Бездельники! - закричал министр. - Чтобы завтра к шести утра я знал, как и что! Приказываю: со всеми агентами перейти на экстренную связь.
Мы узнали также, что воскресенье будет объявлено в школах учебным днем, запланирован вывоз части школьников и студентов за город на лыжные прогулки, другие мероприятия по предотвращению митинга. Представители Москвы добавили, что Ижевск переименован в Устинов советской властью, и если кто-то против переименования - значит, он против советской власти, исходя из этого нам и необходимо действовать. Надо разъяснять гражданам, что постановление было принято по просьбам трудящихся.
Был ли среди собравшихся хоть один человек, который бы не понимал, что в этих рассуждениях московского начальства нет ни грамма правды? Ложью было то, что решение принимали Советы - оно было насквозь партийным, сугубо политическим, причем родившимся, скорее всего, в недрах Политбюро. Ни о каком совете с людьми не могло быть и речи. Впрочем, ложь всегда была мощным оружием кучки экстремистов, а в наши дни - престарелых коммунистов, оружием, направленным против народа. И милиция, которая опять же всегда выполняла волю коммунистической партии, и на этот раз беспрекословно подчинилась ей.
На следующий день в шесть утра мы вновь собрались у министра. Картина повторилась: те же расплывчатые сообщения, та же неуверенность. Я смотрел на лица присутствующих и думал о том, насколько эти люди оторваны от народа. Я уже знал, точнее, был уверен, что митинга не будет, поскольку Система подавления инакомыслия сделала свое дело. Люди еще не были готовы к открытому выступлению против нее, а многие просто боялись.
Когда очередь доложить обстановку дошла до меня, я ответил, что вряд ли смогу что-то добавить к тому, что уже было сказано.
- Мне не нужны ваши рассуждения, - перебил меня министр. - Мне нужна информация. Сколько встреч с агентами вы провели? Сколько сообщений по митингу вами получено? Сколько людей придет на этот митинг, можете вы сказать или нет?
Я разозлился. Собственно говоря, эти слова переполнили чашу моего терпения. На совещание я прибыл невыспавшийся: чтобы быть у министра в шесть утра, мне пришлось встать в пять часов, а лег я в час ночи. Кроме краж, над которыми я работал накануне, у меня были и другие нераскрытые преступления, а здесь приходилось бесплодно тратить драгоценное время. Но от меня требовали ответа. И я сказал:
- Товарищ генерал, моя агентура нацелена на раскрытие преступлений, а не на сбор информации против народа. А для того, чтобы обладать информацией о всех жителях Ижевска, способных прийти на митинг, нам придется завербовать их всех. По крайней мере, каждого второго.
Стало тихо, слишком тихо - все замерли, ожидая гнева министра. И когда он пришел в себя и действительно готов был закричать, заговорил один из представителей госбезопасности.
- Вы, по-видимому, оговорились, - вкрадчиво сказал он. - Ижевск переименован в Устинов, прошу это запомнить. А что касается агентов, то чем больше их будет на связи, тем лучше. И нацеливать их нужно на сбор любой информации.
- И как можно называть это - против народа? - ввернул все-таки министр.
- Не нужно открывать дискуссии по этому вопросу, - остановил его комитетчик. - А вот посмотреть за товарищем, если он не поймет, следует.
Их присмотр я чувствовал на себе долгие годы.
17 февраля 1985 года в десять часов утра на "Жигулях" начальника РОВД мы подъехали к кинотеатру "Колосс". В скверике возле бывшего собора никого не было, кроме сотрудников седьмого отдела, которые осуществляли наружное наблюдение. Напротив дворца культуры "Ижмаш" я увидел две машины "скорой помощи" - в них находились сотрудники госбезопасности. Там же стояла "Волга" председателя КГБ. У кинотеатра патрулировали постовые милиционеры. Не было только главного виновника торжества - народа. В райотделах милиции, ожидая сигнала, сидели вооруженные сотрудники, но народ безмолствовал. Митинг не состоялся.
21 февраля "Удмуртская правда" опубликовала статью "Курсом единства и сплоченности". Благоразумные ижевчане и жители автономной республики узнали из нее, что избирательная кампания в нашей стране проходит в обстановке высокой трудовой и политической активности трудящихся. Был приведен текст последнего выступления кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР, члена Политбюро ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева. Будущий лидер страны говорил тогда, что служение народу составляет высший смысл деятельности КПСС, что в период между выборами национальный доход Российской Федерации увеличился на девятнадцать процентов. В 1990 году Горбачев скажет, что уже в 1983 - 1985 годах у него и у других коммунистов было полное понимание того, что национальный доход падает. Трудно определить, когда он говорил правду и говорил ли ее вообще когда-нибудь.
Московская верхушка партии всегда гордилась тем, что у членов ЦК корни в гуще народа. Может быть, они и "вышли все из народа", как пелось в известной революционной песне, но давным-давно потеряли с ним связь и с каждым годом все больше боялись его. Страх перед народным гневом толкал их на создание разветвленной сети слежки за умонастроениями людей, более того, они всегда были готовы к вооруженному подавлению возможных волнений. К этой мысли должны были привыкнуть все правоохранительные органы.
24 февраля, в день выборов, я вместе с двумя сотрудниками РОВД находился на избирательном участке. Перед заступлением на службу мы получили инструктаж о применении оружия в крайних случаях. Я спросил, какие "крайние случаи" имеются в виду.
- Могут быть разные провокации... Перехвачены телеграммы протеста в адрес ЦК. Есть сведения, что экстремисты хотят пикетировать участки... Словом, надо действовать по обстановке.
По дороге на избирательный участок я сказал своим коллегам, что никакая "обстановка", даже чрезвычайная ситуация, не заставит меня стрелять в безоружных людей. Коллеги ответили, что они коммунисты и для них приказ и устав партии превыше всего.
- Но ведь партия существует для народа и служит ему?
- Это все высокие слова, спустись на землю. Бандиты хотят сорвать выборы, понял?
- А кто определил, что они бандиты? Их что, уже судили?
- Засудят, не волнуйся.
- А если никто не придет голосовать - все будут бандитами?
- Да придут они, куда они денутся с подводной лодки!
И он самодовольно похлопал себя по кобуре.
К счастью, выборы прошли без эксцессов. Готовность номер один, объявленная МВД, оказалась ненужной перестраховкой.
4. ЖИТЬ НЕ ПО ЛЖИ
"Когда насилие врывается в мирную жизнь - его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несет, и кричит: "Я - Насилие! Разойдись, расступись - раздавлю!" Но насилие быстро стареет, немного лет оно уже неуверено в себе, и чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, непременно вызывает в союзники Ложь. Ибо насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладет насилие свою тяжелую лапу: оно требует от нас только покорности лжи - и в этом вся верноподданность..."
Этот странный монолог с названием-заклинанием "Жить не по лжи", написанный Александром Солженицыным 12 февраля 1974 года, свыше десяти лет был, по существу, недоступен российскому читателю. И когда, наконец, его опубликовал один из перестроечных журналов, я узнал в мыслях писателя многое из того, над чем сам не раз задумывался. Отрывки из монолога Солженицына я выписал себе в блокнот. Вот и сегодня, наткнувшись на эту запись после врачебного обхода, я вспомнил несколько историй, которые тороплюсь изложить на бумаге: день в больнице проходит так быстро, иногда и десяток страниц черкнуть не успеешь, как уже отбой, и медсестра гасит свет. Но я все равно долго лежу в темноте и не сплю. Память не дает покоя.
До армии с милицией я был знаком только по книгам, не считая нескольких личных встреч с представителями правоохранительных органов, которые особых впечатлений не оставили. В общем, образ дяди Степы - доброго и справедливого - с детства прочно отпечатался в сознании. А призвали меня именно в милицейскую часть: мы патрулировали улицы г. Свердловска, охраняя общественный порядок.
В тот вечер мы несли службу в Центральном парке культуры и отдыха. Один из двух моих подчиненных (а я был старшим патруля) вдруг метнулся в сторону киоска и заорал:
- Перестань ссать, а то с яйцами оборву!
Когда мы с напарником подошли к месту происшествия, понять, что творится, сразу было невозможно. За киоском стоял, слегка покачиваясь, мужчина лет сорока. Вид у него был жалкий, по лицу стекали струйки мочи. Вытирая ее рукавом, он тихо бормотал:
- За что? За что, ребята?
- Давай трешку, и побыстрей!
- Ребята, простите, я же ничего не сделал...
- Ты еще базарить будешь? Гони деньги и уматывай!
- Что тут происходит? - попытался вмешаться я.
Патрульный, не отвечая, залез мужчине в карман, достал измятую трешку и пнул ему под зад. Чуть не упав, тот побежал и быстро скрылся из виду.
- Пойдем перекусим, деньги теперь есть, - сказал блюститель порядка.
Я молчал. Я настолько был потрясен увиденным, что оцепенел. Для меня было дико, не укладывалось в сознании, чтобы милиционер, а все мы носили милицейскую форму, унизил и ограбил гражданина, которого он призван защищать. Ведь патрульный снял с него фуражку и заставил его мочиться в нее, а потом надел ее ему на голову. Я почему-то ждал, что вмешаются силы небесные и немедленно восстановят справедливость. Но грома не раздалось, и молния не поразила обидчика.
- Ты чего такой квелый? Заболел, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13