– Я вас слушаю.
– Заранее прошу извинить, но речь пойдет о некоторых интимных предметах. Надеюсь, нет нужды разъяснять, что здесь не простое любопытство. Вопрос чрезвычайно серьезен.
Языкова усмехнулась:
– Любопытно. Вот уж не думала, что моя интимная жизнь может интересовать официальное учреждение, да еще такое, как ваше…
– Простите, – досадливо поморщился майор, – вы превратно толкуете мои слова. Я не сказал – ваша интимная жизнь. Кто вправе в нее вмешиваться? Интересоваться? Речь пойдет совсем о другом. Я уточню: нам крайне важно знать, был ли у вас жених – военный летчик? Армянин по национальности?
– Аракел?! – взволнованно вскрикнула актриса. – Бога ради, почему вы спрашиваете? Меня? Что вы о нем знаете?
– Значит, был? – полуутвердительно повторил свой вопрос майор. Он был явно удовлетворен услышанным.
– Жених? Это, пожалуй, не совсем так, но какую это играет роль? Где он? Что с ним? Почему вы спрашиваете о нем меня, именно меня? Нет, вы должны мне объяснить, все объяснить!..
– Татьяна Владимировна, милая, – примирительно сказал Скворецкий, – так мы далеко не уйдем. По существу вы не ответили толком на мой вопрос и сами засыпали меня кучей вопросов. Я вам охотно все разъясню, насколько это в моих силах, но давайте придерживаться порядка. У меня такое предложение: сначала вы расскажите все, что знаете об этом человеке, начиная с имени, отчества, фамилии, возраста, а затем, если речь идет о том человеке, который нас интересует, мы постараемся, в пределах возможного, ответить на ваши вопросы. Согласны?
– А разве от моего согласия или несогласия хоть что-нибудь зависит? – как-то потерянно улыбнулась Языкова, отбрасывая свесившуюся на лоб прядку волос. – Извольте, я вам все расскажу.
Актриса глубоко задумалась. В молчании прошла минута, другая. Наконец, словно собравшись с мыслями, она начала свой рассказ. Речь, как она понимает, идет о Менатяне. Аракеле Геворковиче Менатяне. Летчике. Так вот: Аракела Менатяна Языкова знала не один год. Если память ей не изменяет, они познакомились еще в 1936 году, когда она училась в музыкальной школе. Познакомились случайно, на катке, на Петровке. Сначала встречались редко, от случая к случаю, все там же, на катке «Динамо». Потом стали встречаться чаще, уже не случайно. Аракел, который был на три года старше Татьяны, нравился ей. Чего греха таить: ей, девчонке, льстило, что за ней ухаживает такой взрослый, интересный парень. Военный. (Менатян учился в военной школе, на летчика.) А он ухаживал. И чем дальше, тем настойчивее. Кончилось тем, что он своей настойчивостью не на шутку напугал ее: ведь было ей тогда всего семнадцать лет. И, конечно, родители… Мама всегда была Тане другом. И тут она на многое открыла ей глаза. Поведение Аракела, сам он определенно не нравились родителям Татьяны.
Короче говоря, прошел год с небольшим после их знакомства, и Языкова стала избегать Менатяна. Он искал встреч с ней, устраивал идиотские сцены, но ничего не добился, Татьяна настояла на своем: они перестали видеться.
Минуло еще три года. Девичье увлечение стерлось из памяти Тани. Она начала сниматься в кино, стала самостоятельным человеком, как вдруг, у одной приятельницы, в дружеской компании, вновь встретила Аракела. Случайно ли он оказался там, в той компании, трудно сказать. Скорее, не случайно. Как бы то ни было, все началось опять, как прежде, и в то же время по-новому, куда серьезнее.
Полюбила ли она Менатяна? Нелегкий вопрос. Он ей нравился, это бесспорно, но любить?.. И – она его боялась. Он был еще больше, чем прежде, настойчив, нетерпелив. Самонадеянность – одна из отличительных черт этого человека. Самонадеянность, себялюбие, даже больше – быть может, эгоцентризм. Все это она знала за ним, постоянно в нем замечала, и все же он ей нравился. Много было в нем какой-то силы, веры в себя, мужского обаяния. По жизни он шел от успеха к успеху, был уже признанным летчиком, только расположением товарищей почему-то не пользовался. И друзей у него не было, скорей всего из-за того же себялюбия. Менатян всех презирал, ставил себя выше всех, в общении с людьми был нетерпим. В минуту откровенности он поговаривал о месте в жизни «сильного человека», плюющего на общество, на окружающих.
Откуда это у него взялось, она не знает. Родителей Менатяна Языкова никогда не видела, не знала. Они жили в Армении, в Москве никогда не бывали. Отец Аракела, как она поняла, был одно время на крупных постах, очень крупных, но чем-то проштрафился и последние годы «тянул лямку», по выражению сына, в системе кооперации. Говорить об этом без обиды, без злой горечи Аракел не мог, хотя и не прочь был поговорить на эту тему. Совсем не прочь! Похоже было, что именно отсюда все и шло: и отношение Менатяна-сына к людям и характер.
Любил ли он ее? Пожалуй, да. Но любовь эта была какая-то странная, опять-таки эгоистичная. Он мало с ней считался, но в то же время его тщеславию льстила ее популярность как актрисы. В общем, все у них было страшно трудно, неопределенно. Так и шло до начала войны.
Первые дни войны Татьяне запомнились навсегда. Она многое поняла по-новому, многое передумала. Поняла свое место в жизни… А Аракел? Аракел некоторое время почему-то задерживался в Москве, не сразу получил назначение в действующую часть. Как, почему, она не знала. Так вот: Менатяна она не узнавала. Куда девалась его вечная самоуверенность, самомнение… Он был перепуган, находился в глубочайшем смятении, то и дело впадал в состояние полной прострации. На людях-то он держался лихо, бахвалился: дадим прикурить Гитлеру, – а наедине?.. Ох, и вспоминать не хочется! Аракел не скрывал страха, животного страха перед немцами, их военной техникой, организованностью, военной мощью. «Нет, – говорил он, – как идут, как идут!.. Разве их остановить? Нам? Нет, куда уж там!..» – и истерически хватался за голову. Он бывал ей в такие минуты отвратителен. Однако, получив назначение, он внезапно переменился и, как казалось, стал держаться достойно.
«Ждать будешь? – спрашивал он перед отъездом. – Будешь ждать? Помни, Таня-джан, ты должна меня ждать!» Она вроде бы обещала. Вот, собственно говоря, и вся история…
– Нет, Татьяна Владимировна, не вся, – сказал Скворецкий. – Ваша история не имеет конца. Менатян когда ушел на фронт?
– А я разве не сказала? Прошу извинить. Это было в конце 1941 года, в последних числах ноября. С тех пор, с 1941 года, я об Аракеле ничего не слыхала, не имела от него ни строчки. В первых же боях он погиб или пропал без вести, что-то в этом роде. Я ничего о его судьбе не знаю. Кроме того, я встретила одного человека. Еще в 1942-м. В самом начале года… Ну, одним словом, возможно, я скоро выйду замуж. Этого человека я тоже должна назвать?
– Это целиком на вашем усмотрении. Нас интересует только Менатян. Так вот, если вы собираетесь выходить замуж, как же с Аракелом? Вы не нарушаете данного ему слова?
– Но я же вам говорила, – лицо актрисы исказила болезненная гримаса, – наши отношения были страшно неопределенными. Я никогда не давала Аракелу слова, не обещала, что стану его женой. Женой этого человека? Подумать страшно. И потом… он же погиб. К чему этот разговор? Какая-то бессмыслица.
– Нет, не бессмыслица, – медленно произнес Скворецкий. – У нас есть очень веские основания полагать, что бывший военный летчик Менатян не погиб. Ни в 1941 году, ни позже. Менатян жив.
– Жив?! – Татьяна побледнела. Можно было подумать, что это известие ее мало обрадовало. Но так казалось только мгновение. Она тут же встрепенулась: – Жив? Но где он? Что с ним? Почему он так долго не подавал признаков жизни? Нет, это невозможно. Я… я не верю.
– И все же, Татьяна Владимировна, думаю, что это так. Придется поверить. Однако ничего больше сегодня я вам не скажу. Повременим денек-другой. Потом мы снова продолжим наш разговор.
– День-два? Но я не могу ждать. Завтра у меня начинаются концерты, я должна ехать.
– А отложить никак нельзя? Сейчас ваш отъезд крайне нежелателен. Если требуется наша помощь в оформлении, мы к вашим услугам.
– Нет, зачем же, зачем, – поспешно сказала актриса. – Дело не в том, как оформить мою задержку. Просто мне надо ехать, очень надо. Ведь меня ждут. На фронте. Мой приезд обещан. Должны вы это понять?..
– Татьяна Владимировна, – решительно сказал Скворецкий, – я все понимаю и все же вынужден настаивать. Иначе поступить не имею права. Пока мы всё до конца не выясним, вам просто невозможно уехать. Никак невозможно. И не вполне безопасно. Поймите, это больше, чем просьба.
– Хорошо, – после минутного колебания согласилась Языкова. – Если вы этого требуете, я останусь…
– Простите, – обратился Кирилл Петрович к Языковой, когда они с Горюновым уже собрались уходить, – еще один вопрос. На сегодня – последний. У Менатяна была ваша фотография? С надписью?
– Была. Я подарила ему свою карточку перед его отъездом на фронт. А что? Какое это имеет значение?
– Имеет, Татьяна Владимировна, имеет. Какое? Об этом не сейчас. Потерпите…
Теперь, когда известны были имя, отчество и фамилия «жениха» актрисы Языковой, его возраст, проверка не составила особого труда. Результаты ее заслуживали внимания. Воинская часть, где служил Менатян, дать ему характеристику воздержалась: слишком недолго он прослужил в части, да и давно это было. Зато подробности того, что с ним произошло, запомнились и были весьма примечательны. В группе из нескольких машин Менатян совершил один из первых своих вылетов, который стал для него и последним. Наши самолеты шли наперехват вражеских бомбардировщиков, когда из-за облаков на них вывалились «мессеры». Наши приняли бой, в ходе которого машина Менатяна оказалась каким-то образом оттертой от остальных и, преследуемая двумя фашистскими самолетами, потянула на территорию, занятую немцами. Рация Менатяна с первой минуты боя молчала. На вызовы он не отвечал. Почему, неизвестно. Больше никаких сведений о Менатяне не было, он исчез. Кое-кто из горячих голов, участвовавших в том бою (две наши машины в тот день были сбиты, летчики погибли, но и фашистам досталось), утверждали, что Менатян – изменник. Не принял боя и перелетел к немцам. Доказано это не было, как не было доказано и противное, вопрос так и остался открытым. Менатяна считали пропавшим без вести.
– Да, – ворчал Кирилл Петрович, читая и перечитывая сообщение, – «пропал без вести»! А он и не пропал. Вовсе не пропал. Он – объявился. У майора Шлоссера, в фашистской разведывательной школе, вот где объявился. Нет, Сенька Буран не врал, не мог он такого придумать, И фотокарточка Языковой…
– Карточка? – усомнился Виктор. – Но мы ведь не знаем, какую карточку и кого видел Буранов. Помните?
– Все помню, – откликнулся Скворецкий. – Но карточка-то Языковой. С надписью. И такая карточка была. Совпадение? Не верю.
На сей раз Виктор промолчал.
– Да, – продолжал рассуждать вслух Скворецкий, – так оно и бывает. Одно к другому. Вот из таких-то и получаются предатели. Как это говорила Татьяна Владимировна? Себялюб? Эгоцентрик? Себя ставил высоко, а людей презирал. А тут еще обида за отца. Как же, «обидели»! Лишили постов. И – немцев испугался. До ужаса. Немецкой техники. Организации. Ну, и решил устроить себе жизнь при «новом порядке». Устроил!..
– Разрешите, Кирилл Петрович? – вновь перебил майора Горюнов, пристроившийся возле краешка стола и внимательно изучавший сообщение вслед за своим начальником. – Разрешите? Ведь что получается! Я рассуждаю так: раз болтовня Осетрова о «женихе» Языковой не вымысел, следовательно, и остальное – предстоящая выброска, Тула – тоже правда. Отсюда…
– Отсюда, – твердо сказал Скворецкий, – складывай вещички. Готовься. Поедешь в Тулу, и не один. Вот только получу санкцию комиссара…
Вернулся Кирилл Петрович от комиссара в приподнятом состоянии духа:
– Ну, все в порядке. «Добро» получено. Звони Татьяне Владимировне. Теперь самое время повторить наш визит…
Актриса, открывшая им дверь, едва они успели постучать, заметно волновалась. Было видно, что за двое суток, минувшие с прошлой беседы, она немало пережила, передумала. Кирилл Петрович сразу приступил к делу:
– Так вот, Татьяна Владимировна, кое-что мы тут проверили, собрали кое-какие сведения. Наши предположения подтвердились. Прямо скажу: особо порадовать вас нечем…
– Я знаю, – вдруг сказала Языкова, пристально глядя в глаза майору. – Все знаю. Вернее – поняла.
Майор опешил:
– Что вы знаете? Что поняли?
– Все. – В голосе Языковой послышалось отчаяние. – Я – не девочка, кое в чем разбираюсь. Годы войны и меня многому научили. Одним словом, если Ара… если Менатян жив и в то же время без малого два года не подает признаков жизни, это… Ну, и дальше: если… если им интересуются работники вашего ведомства, вы интересуетесь – да, да, вы, не перебивайте, пожалуйста, – значит, он, Менатян, у немцев. В плену. Если только не хуже…
– Что – хуже? – мрачно спросил Скворецкий. – Что? Считаете – погиб?
– Неужели не ясно? Да, я боюсь – нет, почти уверена, – что Менатян… Ну, словом, он стал предателем.
– Почему вы пришли к такому выводу? – заинтересовался Горюнов.
– Почему? Но, мне кажется, я это уже объяснила. Самый ваш визит, ваши вопросы… А потом… потом, Аракел ведь, в общем-то, слабый человек, очень слабый. Он только казался сильным. Мы, женщины, в этом разбираемся. Немцев он боялся, боялся смертельно, в нашу победу не верил… И если он очутился там, у них… Нет, все ясно.
– И все же, Татьяна Владимировна, я не спешил бы с выводами, – сказал Скворецкий. – Семь раз отмерь… А когда речь идет о человеке, и семи раз мало. Короче говоря, дело обстоит так: прежде чем делать окончательные выводы, необходимо провести тщательную проверку Менатяна. Самую что ни на есть тщательную. Надеюсь, вы меня поняли?
– Конечно. Одно мне не вполне ясно: мне-то вы зачем все это говорите? К чему?
– А вот к чему: нам хотелось бы в этом деле рассчитывать на вашу помощь.
– Мою? Но чем я могу помочь? Как?
– Как, это мы обсудим. Важно ваше желание. Если оно есть… С этим мы к вам и пришли. Что скажете?
– А что я могу сказать? – растерянно возразила актриса. – Что? Если надо… Только… Только я себе никак не могу представить, чем могу быть полезной?
– А вот чем, – спокойно сказал Скворецкий. – Слушайте. У нас есть основания предполагать, что в ближайшие недели, быть может, даже дни, Менатян может очутиться в Туле. Если бы в это время вы оказались там…
– В качестве приманки? – горько усмехнулась Языкова.
Кирилл Петрович поморщился:
– Зачем вы так? На вас это не похоже. Мы, конечно, можем обойтись и без вас, но если еще осталась хоть какая-то возможность круто повернуть судьбу Менатяна, то это, скорее всего, зависит от вас. Боюсь, только от вас. Впрочем, навязываться мы не собирались…
– Простите, я, очевидно, сказала глупость… Поймите мое состояние. У меня и в мыслях не было вас обидеть. Да, если надо, я еду.
– Вот это другой разговор, – вздохнул с облегчением майор. – Поедете вы не одна. С Виктором Ивановичем. Теперь давайте обсудим план действий…
Вот так Горюнов и Языкова очутились в Туле. Актриса выступала с концертами в Доме офицеров и расположенных в городе и поблизости воинских частях, а Виктор… Виктор бездельничал. Ждал.
Глава 28
Сотрудники специальной радиослужбы поймали очередную передачу «Фауста». Марш. Затем шла пространная сводка погоды: сообщалась температура в различных точках Европы, барометрическое давление. Когда расшифровка была закончена, чекисты прочли:
«Благополучное возвращение „Острого“ позволяет использовать „Быстрого“. Встреча „Сутулым“ была непреднамеренной, но ваше сообщение „Сутулом“ учтено, служит подтверждением. Связь „Быстрым“ поручена опытному агенту „Кинжал“, который будет снабжен всем необходимым, кодом, средствами».
Кирилл Петрович, изучив содержание шифровки, задумался. Тут было над чем поломать голову. В том, что радиограмма предназначалась «Зеро», сомнений не было, но кто скрывался под псевдонимами? Ну что же, думал майор, прохаживаясь из угла в угол просторного кабинета. И это задача не из сложных. Что тут за псевдонимы? Их четыре. Начнем с того, что нам доподлинно известно: «Быстрый» – Малявкин. «Сутулый» – Шкурин. Уже хорошо. Так, «Острый». Это, надо полагать, Осетров. «Благополучно возвратился». Все ясно!
Нерасшифрованным остался «Кинжал». Кто? Менатян?.. Да, скорее всего он. Однако не будем спешить: пусть «Кинжал» остается пока под вопросом – так и так до него доберемся.
Теперь можно подвести итог: посылка «Острого», как и то, что он назвал Малявкину Шкурина, имели своей основной целью проверку «Быстрого». Отсюда ясно: немцы ведут крупную игру, в которой «Быстрому» отведена не последняя роль.
«Черт побери! – подумал Кирилл Петрович. – Мы не допустили ошибки, обеспечив Буранову благополучное возвращение к Шлоссеру, не тронув Шкурина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Заранее прошу извинить, но речь пойдет о некоторых интимных предметах. Надеюсь, нет нужды разъяснять, что здесь не простое любопытство. Вопрос чрезвычайно серьезен.
Языкова усмехнулась:
– Любопытно. Вот уж не думала, что моя интимная жизнь может интересовать официальное учреждение, да еще такое, как ваше…
– Простите, – досадливо поморщился майор, – вы превратно толкуете мои слова. Я не сказал – ваша интимная жизнь. Кто вправе в нее вмешиваться? Интересоваться? Речь пойдет совсем о другом. Я уточню: нам крайне важно знать, был ли у вас жених – военный летчик? Армянин по национальности?
– Аракел?! – взволнованно вскрикнула актриса. – Бога ради, почему вы спрашиваете? Меня? Что вы о нем знаете?
– Значит, был? – полуутвердительно повторил свой вопрос майор. Он был явно удовлетворен услышанным.
– Жених? Это, пожалуй, не совсем так, но какую это играет роль? Где он? Что с ним? Почему вы спрашиваете о нем меня, именно меня? Нет, вы должны мне объяснить, все объяснить!..
– Татьяна Владимировна, милая, – примирительно сказал Скворецкий, – так мы далеко не уйдем. По существу вы не ответили толком на мой вопрос и сами засыпали меня кучей вопросов. Я вам охотно все разъясню, насколько это в моих силах, но давайте придерживаться порядка. У меня такое предложение: сначала вы расскажите все, что знаете об этом человеке, начиная с имени, отчества, фамилии, возраста, а затем, если речь идет о том человеке, который нас интересует, мы постараемся, в пределах возможного, ответить на ваши вопросы. Согласны?
– А разве от моего согласия или несогласия хоть что-нибудь зависит? – как-то потерянно улыбнулась Языкова, отбрасывая свесившуюся на лоб прядку волос. – Извольте, я вам все расскажу.
Актриса глубоко задумалась. В молчании прошла минута, другая. Наконец, словно собравшись с мыслями, она начала свой рассказ. Речь, как она понимает, идет о Менатяне. Аракеле Геворковиче Менатяне. Летчике. Так вот: Аракела Менатяна Языкова знала не один год. Если память ей не изменяет, они познакомились еще в 1936 году, когда она училась в музыкальной школе. Познакомились случайно, на катке, на Петровке. Сначала встречались редко, от случая к случаю, все там же, на катке «Динамо». Потом стали встречаться чаще, уже не случайно. Аракел, который был на три года старше Татьяны, нравился ей. Чего греха таить: ей, девчонке, льстило, что за ней ухаживает такой взрослый, интересный парень. Военный. (Менатян учился в военной школе, на летчика.) А он ухаживал. И чем дальше, тем настойчивее. Кончилось тем, что он своей настойчивостью не на шутку напугал ее: ведь было ей тогда всего семнадцать лет. И, конечно, родители… Мама всегда была Тане другом. И тут она на многое открыла ей глаза. Поведение Аракела, сам он определенно не нравились родителям Татьяны.
Короче говоря, прошел год с небольшим после их знакомства, и Языкова стала избегать Менатяна. Он искал встреч с ней, устраивал идиотские сцены, но ничего не добился, Татьяна настояла на своем: они перестали видеться.
Минуло еще три года. Девичье увлечение стерлось из памяти Тани. Она начала сниматься в кино, стала самостоятельным человеком, как вдруг, у одной приятельницы, в дружеской компании, вновь встретила Аракела. Случайно ли он оказался там, в той компании, трудно сказать. Скорее, не случайно. Как бы то ни было, все началось опять, как прежде, и в то же время по-новому, куда серьезнее.
Полюбила ли она Менатяна? Нелегкий вопрос. Он ей нравился, это бесспорно, но любить?.. И – она его боялась. Он был еще больше, чем прежде, настойчив, нетерпелив. Самонадеянность – одна из отличительных черт этого человека. Самонадеянность, себялюбие, даже больше – быть может, эгоцентризм. Все это она знала за ним, постоянно в нем замечала, и все же он ей нравился. Много было в нем какой-то силы, веры в себя, мужского обаяния. По жизни он шел от успеха к успеху, был уже признанным летчиком, только расположением товарищей почему-то не пользовался. И друзей у него не было, скорей всего из-за того же себялюбия. Менатян всех презирал, ставил себя выше всех, в общении с людьми был нетерпим. В минуту откровенности он поговаривал о месте в жизни «сильного человека», плюющего на общество, на окружающих.
Откуда это у него взялось, она не знает. Родителей Менатяна Языкова никогда не видела, не знала. Они жили в Армении, в Москве никогда не бывали. Отец Аракела, как она поняла, был одно время на крупных постах, очень крупных, но чем-то проштрафился и последние годы «тянул лямку», по выражению сына, в системе кооперации. Говорить об этом без обиды, без злой горечи Аракел не мог, хотя и не прочь был поговорить на эту тему. Совсем не прочь! Похоже было, что именно отсюда все и шло: и отношение Менатяна-сына к людям и характер.
Любил ли он ее? Пожалуй, да. Но любовь эта была какая-то странная, опять-таки эгоистичная. Он мало с ней считался, но в то же время его тщеславию льстила ее популярность как актрисы. В общем, все у них было страшно трудно, неопределенно. Так и шло до начала войны.
Первые дни войны Татьяне запомнились навсегда. Она многое поняла по-новому, многое передумала. Поняла свое место в жизни… А Аракел? Аракел некоторое время почему-то задерживался в Москве, не сразу получил назначение в действующую часть. Как, почему, она не знала. Так вот: Менатяна она не узнавала. Куда девалась его вечная самоуверенность, самомнение… Он был перепуган, находился в глубочайшем смятении, то и дело впадал в состояние полной прострации. На людях-то он держался лихо, бахвалился: дадим прикурить Гитлеру, – а наедине?.. Ох, и вспоминать не хочется! Аракел не скрывал страха, животного страха перед немцами, их военной техникой, организованностью, военной мощью. «Нет, – говорил он, – как идут, как идут!.. Разве их остановить? Нам? Нет, куда уж там!..» – и истерически хватался за голову. Он бывал ей в такие минуты отвратителен. Однако, получив назначение, он внезапно переменился и, как казалось, стал держаться достойно.
«Ждать будешь? – спрашивал он перед отъездом. – Будешь ждать? Помни, Таня-джан, ты должна меня ждать!» Она вроде бы обещала. Вот, собственно говоря, и вся история…
– Нет, Татьяна Владимировна, не вся, – сказал Скворецкий. – Ваша история не имеет конца. Менатян когда ушел на фронт?
– А я разве не сказала? Прошу извинить. Это было в конце 1941 года, в последних числах ноября. С тех пор, с 1941 года, я об Аракеле ничего не слыхала, не имела от него ни строчки. В первых же боях он погиб или пропал без вести, что-то в этом роде. Я ничего о его судьбе не знаю. Кроме того, я встретила одного человека. Еще в 1942-м. В самом начале года… Ну, одним словом, возможно, я скоро выйду замуж. Этого человека я тоже должна назвать?
– Это целиком на вашем усмотрении. Нас интересует только Менатян. Так вот, если вы собираетесь выходить замуж, как же с Аракелом? Вы не нарушаете данного ему слова?
– Но я же вам говорила, – лицо актрисы исказила болезненная гримаса, – наши отношения были страшно неопределенными. Я никогда не давала Аракелу слова, не обещала, что стану его женой. Женой этого человека? Подумать страшно. И потом… он же погиб. К чему этот разговор? Какая-то бессмыслица.
– Нет, не бессмыслица, – медленно произнес Скворецкий. – У нас есть очень веские основания полагать, что бывший военный летчик Менатян не погиб. Ни в 1941 году, ни позже. Менатян жив.
– Жив?! – Татьяна побледнела. Можно было подумать, что это известие ее мало обрадовало. Но так казалось только мгновение. Она тут же встрепенулась: – Жив? Но где он? Что с ним? Почему он так долго не подавал признаков жизни? Нет, это невозможно. Я… я не верю.
– И все же, Татьяна Владимировна, думаю, что это так. Придется поверить. Однако ничего больше сегодня я вам не скажу. Повременим денек-другой. Потом мы снова продолжим наш разговор.
– День-два? Но я не могу ждать. Завтра у меня начинаются концерты, я должна ехать.
– А отложить никак нельзя? Сейчас ваш отъезд крайне нежелателен. Если требуется наша помощь в оформлении, мы к вашим услугам.
– Нет, зачем же, зачем, – поспешно сказала актриса. – Дело не в том, как оформить мою задержку. Просто мне надо ехать, очень надо. Ведь меня ждут. На фронте. Мой приезд обещан. Должны вы это понять?..
– Татьяна Владимировна, – решительно сказал Скворецкий, – я все понимаю и все же вынужден настаивать. Иначе поступить не имею права. Пока мы всё до конца не выясним, вам просто невозможно уехать. Никак невозможно. И не вполне безопасно. Поймите, это больше, чем просьба.
– Хорошо, – после минутного колебания согласилась Языкова. – Если вы этого требуете, я останусь…
– Простите, – обратился Кирилл Петрович к Языковой, когда они с Горюновым уже собрались уходить, – еще один вопрос. На сегодня – последний. У Менатяна была ваша фотография? С надписью?
– Была. Я подарила ему свою карточку перед его отъездом на фронт. А что? Какое это имеет значение?
– Имеет, Татьяна Владимировна, имеет. Какое? Об этом не сейчас. Потерпите…
Теперь, когда известны были имя, отчество и фамилия «жениха» актрисы Языковой, его возраст, проверка не составила особого труда. Результаты ее заслуживали внимания. Воинская часть, где служил Менатян, дать ему характеристику воздержалась: слишком недолго он прослужил в части, да и давно это было. Зато подробности того, что с ним произошло, запомнились и были весьма примечательны. В группе из нескольких машин Менатян совершил один из первых своих вылетов, который стал для него и последним. Наши самолеты шли наперехват вражеских бомбардировщиков, когда из-за облаков на них вывалились «мессеры». Наши приняли бой, в ходе которого машина Менатяна оказалась каким-то образом оттертой от остальных и, преследуемая двумя фашистскими самолетами, потянула на территорию, занятую немцами. Рация Менатяна с первой минуты боя молчала. На вызовы он не отвечал. Почему, неизвестно. Больше никаких сведений о Менатяне не было, он исчез. Кое-кто из горячих голов, участвовавших в том бою (две наши машины в тот день были сбиты, летчики погибли, но и фашистам досталось), утверждали, что Менатян – изменник. Не принял боя и перелетел к немцам. Доказано это не было, как не было доказано и противное, вопрос так и остался открытым. Менатяна считали пропавшим без вести.
– Да, – ворчал Кирилл Петрович, читая и перечитывая сообщение, – «пропал без вести»! А он и не пропал. Вовсе не пропал. Он – объявился. У майора Шлоссера, в фашистской разведывательной школе, вот где объявился. Нет, Сенька Буран не врал, не мог он такого придумать, И фотокарточка Языковой…
– Карточка? – усомнился Виктор. – Но мы ведь не знаем, какую карточку и кого видел Буранов. Помните?
– Все помню, – откликнулся Скворецкий. – Но карточка-то Языковой. С надписью. И такая карточка была. Совпадение? Не верю.
На сей раз Виктор промолчал.
– Да, – продолжал рассуждать вслух Скворецкий, – так оно и бывает. Одно к другому. Вот из таких-то и получаются предатели. Как это говорила Татьяна Владимировна? Себялюб? Эгоцентрик? Себя ставил высоко, а людей презирал. А тут еще обида за отца. Как же, «обидели»! Лишили постов. И – немцев испугался. До ужаса. Немецкой техники. Организации. Ну, и решил устроить себе жизнь при «новом порядке». Устроил!..
– Разрешите, Кирилл Петрович? – вновь перебил майора Горюнов, пристроившийся возле краешка стола и внимательно изучавший сообщение вслед за своим начальником. – Разрешите? Ведь что получается! Я рассуждаю так: раз болтовня Осетрова о «женихе» Языковой не вымысел, следовательно, и остальное – предстоящая выброска, Тула – тоже правда. Отсюда…
– Отсюда, – твердо сказал Скворецкий, – складывай вещички. Готовься. Поедешь в Тулу, и не один. Вот только получу санкцию комиссара…
Вернулся Кирилл Петрович от комиссара в приподнятом состоянии духа:
– Ну, все в порядке. «Добро» получено. Звони Татьяне Владимировне. Теперь самое время повторить наш визит…
Актриса, открывшая им дверь, едва они успели постучать, заметно волновалась. Было видно, что за двое суток, минувшие с прошлой беседы, она немало пережила, передумала. Кирилл Петрович сразу приступил к делу:
– Так вот, Татьяна Владимировна, кое-что мы тут проверили, собрали кое-какие сведения. Наши предположения подтвердились. Прямо скажу: особо порадовать вас нечем…
– Я знаю, – вдруг сказала Языкова, пристально глядя в глаза майору. – Все знаю. Вернее – поняла.
Майор опешил:
– Что вы знаете? Что поняли?
– Все. – В голосе Языковой послышалось отчаяние. – Я – не девочка, кое в чем разбираюсь. Годы войны и меня многому научили. Одним словом, если Ара… если Менатян жив и в то же время без малого два года не подает признаков жизни, это… Ну, и дальше: если… если им интересуются работники вашего ведомства, вы интересуетесь – да, да, вы, не перебивайте, пожалуйста, – значит, он, Менатян, у немцев. В плену. Если только не хуже…
– Что – хуже? – мрачно спросил Скворецкий. – Что? Считаете – погиб?
– Неужели не ясно? Да, я боюсь – нет, почти уверена, – что Менатян… Ну, словом, он стал предателем.
– Почему вы пришли к такому выводу? – заинтересовался Горюнов.
– Почему? Но, мне кажется, я это уже объяснила. Самый ваш визит, ваши вопросы… А потом… потом, Аракел ведь, в общем-то, слабый человек, очень слабый. Он только казался сильным. Мы, женщины, в этом разбираемся. Немцев он боялся, боялся смертельно, в нашу победу не верил… И если он очутился там, у них… Нет, все ясно.
– И все же, Татьяна Владимировна, я не спешил бы с выводами, – сказал Скворецкий. – Семь раз отмерь… А когда речь идет о человеке, и семи раз мало. Короче говоря, дело обстоит так: прежде чем делать окончательные выводы, необходимо провести тщательную проверку Менатяна. Самую что ни на есть тщательную. Надеюсь, вы меня поняли?
– Конечно. Одно мне не вполне ясно: мне-то вы зачем все это говорите? К чему?
– А вот к чему: нам хотелось бы в этом деле рассчитывать на вашу помощь.
– Мою? Но чем я могу помочь? Как?
– Как, это мы обсудим. Важно ваше желание. Если оно есть… С этим мы к вам и пришли. Что скажете?
– А что я могу сказать? – растерянно возразила актриса. – Что? Если надо… Только… Только я себе никак не могу представить, чем могу быть полезной?
– А вот чем, – спокойно сказал Скворецкий. – Слушайте. У нас есть основания предполагать, что в ближайшие недели, быть может, даже дни, Менатян может очутиться в Туле. Если бы в это время вы оказались там…
– В качестве приманки? – горько усмехнулась Языкова.
Кирилл Петрович поморщился:
– Зачем вы так? На вас это не похоже. Мы, конечно, можем обойтись и без вас, но если еще осталась хоть какая-то возможность круто повернуть судьбу Менатяна, то это, скорее всего, зависит от вас. Боюсь, только от вас. Впрочем, навязываться мы не собирались…
– Простите, я, очевидно, сказала глупость… Поймите мое состояние. У меня и в мыслях не было вас обидеть. Да, если надо, я еду.
– Вот это другой разговор, – вздохнул с облегчением майор. – Поедете вы не одна. С Виктором Ивановичем. Теперь давайте обсудим план действий…
Вот так Горюнов и Языкова очутились в Туле. Актриса выступала с концертами в Доме офицеров и расположенных в городе и поблизости воинских частях, а Виктор… Виктор бездельничал. Ждал.
Глава 28
Сотрудники специальной радиослужбы поймали очередную передачу «Фауста». Марш. Затем шла пространная сводка погоды: сообщалась температура в различных точках Европы, барометрическое давление. Когда расшифровка была закончена, чекисты прочли:
«Благополучное возвращение „Острого“ позволяет использовать „Быстрого“. Встреча „Сутулым“ была непреднамеренной, но ваше сообщение „Сутулом“ учтено, служит подтверждением. Связь „Быстрым“ поручена опытному агенту „Кинжал“, который будет снабжен всем необходимым, кодом, средствами».
Кирилл Петрович, изучив содержание шифровки, задумался. Тут было над чем поломать голову. В том, что радиограмма предназначалась «Зеро», сомнений не было, но кто скрывался под псевдонимами? Ну что же, думал майор, прохаживаясь из угла в угол просторного кабинета. И это задача не из сложных. Что тут за псевдонимы? Их четыре. Начнем с того, что нам доподлинно известно: «Быстрый» – Малявкин. «Сутулый» – Шкурин. Уже хорошо. Так, «Острый». Это, надо полагать, Осетров. «Благополучно возвратился». Все ясно!
Нерасшифрованным остался «Кинжал». Кто? Менатян?.. Да, скорее всего он. Однако не будем спешить: пусть «Кинжал» остается пока под вопросом – так и так до него доберемся.
Теперь можно подвести итог: посылка «Острого», как и то, что он назвал Малявкину Шкурина, имели своей основной целью проверку «Быстрого». Отсюда ясно: немцы ведут крупную игру, в которой «Быстрому» отведена не последняя роль.
«Черт побери! – подумал Кирилл Петрович. – Мы не допустили ошибки, обеспечив Буранову благополучное возвращение к Шлоссеру, не тронув Шкурина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36