– Но они влюбляются в меня и остывают так же быстро, как и я сама!
Каэдэ не обернулась. Шизука на коленях подползла к коробкам и начала складывать одежду, тихо напевая что-то. Ее голос был чистым, верно передавал мелодию – старую балладу о маленькой деревушке в сосновом лесу, о девушке, о юноше. Каэдэ показалось, что она слышала эту песню в детстве. Благодаря знакомому напеву она вспомнила, что детство давно позади, ей предстоит выйти замуж за незнакомца и никогда уже не познать любовь. Может, в деревнях люди могут позволить себе влюбляться, но у девушек ее сословия чувства во внимание не принимаются.
Она вернулась, опустилась на колени рядом с Шизукой и грубо выхватила у нее платье.
– Если собираешься его складывать, так делай это правильно!
– Да, госпожа, – почтительно согласилась Шизука, а потом добавила: – Говорят, господин Араи интересуется судьбой госпожи Ширакавы и высоко чтит ее.
– Ты знаешь Араи? – резко спросила Каэдэ.
– Я из того же города, госпожа. Из Кумамото.
– Я со спокойной душой желаю госпоже спокойной ночи, зная, что о ней заботится Шизука, – с улыбкой сказала Юнко.
Так Шизука вошла в жизнь Каэдэ, в равной степени забавляя и раздражая ее. Девушка обожала сплетни и распространяла слухи без малейших угрызений совести, часто убегала на кухню, в конюшню или в замок и возвращалась, переполненная разными историями. Она легко сходилась с людьми и не боялась мужчин. Насколько поняла Каэдэ, они сами опасались ее резких слов и острого языка. Внешне Шизука казалась небрежной, но о Каэдэ заботилась добросовестно. Массажем прогоняла головную боль, делала мази из трав и пчелиного воска, чтобы смягчить кремовую кожу хозяйки, выщипывала ей брови, оставляя только узкую дугу. Постепенно Каэдэ начала доверять своей служанке. Сама того не желая, Шизука часто смешила госпожу и ввела ее во внешний мир, от которого та была долгие годы изолирована.
Так Каэдэ познала о натянутых отношениях между кланами, о горьких обидах, оставленных Егахарой, о союзах, которые Йода пытается заключить с Отори и Сейшу, о постоянных метаниях предводителей кланов, которые то соперничают за более выгодное положение, то вновь готовятся к войне. Она узнала о существовании Потаенных, которых преследует Йода, требующий того же от союзников.
Каэдэ никогда не слышала о таких людях и решила, что Шизука их выдумала. Но однажды вечером служанка, подозрительно притихшая, прошептала хозяйке, что в отдаленной деревне поймали мужчин и женщин и привезли их в замок в плетеных клетках. Они должны были висеть на стенах замка, пока не умрут от голода и жажды. Вороны клюют их живьем.
– За что? Что за преступление они совершили? – спросила Каэдэ.
– Они утверждают, что существует тайный бог, который все видит. Они не могут отречься от него даже под угрозой смерти.
– Почему господин Йода так ненавидит их? – в страхе спросила Каэдэ.
Шизука огляделась по сторонам.
– Говорят, что тайный бог накажет Йоду после смерти.
– Но ведь Йода – самый могущественный повелитель в Трех Странах. Он может делать все, что ему вздумается. У них нет права судить его.
Сама мысль, что простые деревенские люди берутся оценивать действия повелителя, показалась Каэдэ нелепой.
– Потаенные говорят, что их бог считает всех равными, для него нет ни повелителей, ни рабов. Есть только верующие и неверующие.
Каэдэ нахмурилась. Неудивительно, что Йода хочет уничтожить еретиков. Ей хотелось задать еще несколько вопросов, но Шизука сменила тему.
– Со дня на день ожидают госпожу Маруяму, и мы отправимся в путь.
– И наконец оставим это смертоносное место, – сказала Каэдэ.
– Смерть везде. – Шизука взяла расческу и начала равномерно проводить ей по всей длине волос Каэдэ. – Госпожа Маруяма – ваша близкая родственница. Вы встречались с ней в детстве?
– Если и встречалась, то не помню. Она, кажется, двоюродная сестра моей матери, но я очень мало о ней знаю. А ты когда-нибудь встречалась с ней?
– Я видела ее, – рассмеялась Шизука. – Такие, как я, обычно не встречаются с представителями ее сословия!
– Расскажи мне о ней, – попросила Каэдэ.
– Как вам известно, госпожа Маруяма владеет обширным доменом на юго-западе. Ее муж и сын мертвы, а дочь, которая должна стать наследницей всего их состояния, находится заложницей в Инуя-ме. Госпожа не скрывает своего враждебного настроя к клану Тоган, хоть ее муж и был его членом. Ее вторая дочь, приемная, замужем за кузеном Йоды. Ходят слухи, что после смерти мужа семья Тогана отравила ее сына. Сначала Йода хотел выдать госпожу Маруяму за своего брата, а теперь сам решил жениться на ней.
– Да он ведь уже женат и имеет сына, – прервала ее Каэдэ.
– Все остальные дети госпожи Йоды умерли в детстве, у нее слабое здоровье. Она может покинуть этот мир в любой момент.
Иными словами, он в любой момент может убить ее, подумала Каэдэ.
– Так или иначе, – продолжила Шизука, – госпожа Маруяма никогда не выйдет за него и свою дочь не отдаст.
– Она сама решает, за кого выходить? Наверно, могущественная женщина.
– Маруяма – последний домен, который наследуется по женской линии, – объяснила Шизука. – Это дает ей больше власти, чем какой-либо женщине. И потом, у нее есть иные силы, которые граничат с волшебством. Она околдовывает людей, чтобы добиться своего.
– Ты веришь в такое?
– А как еще объяснить, что она до сих пор жива? Семья ее покойного мужа, господин Йода, да и многие из клана Тоган раздавили бы эту женщину как паука, но она жива, только вот потеряла сына и отдала в заложницы дочь.
Сердце Каэдэ забилось.
– Почему женщины вынуждены так страдать? Почему у нас нет той свободы, что у мужчин?
– Так устроен мир, – ответила Шизука. – Мужчины сильней. Им неведомы милосердие и мягкость. Женщины влюбляются в них, но не получают ответной любви.
– Я никогда никого не полюблю, – сказала Каэдэ.
– Верно, лучше этого не делать, – согласилась Шизука и рассмеялась.
Она постелила постель, и девушки легли спать. Каэдэ долго думала о женщине, которая имеет власть, о женщине, которая потеряла сына и почти утратила дочь. Она представила себе девушку, заложницу в руках Йоды в Инуяме, и пожалела ее.
Приемная зала госпожи Ногучи была украшена в традиционном стиле: на дверях и ширмах – виды гор и сосновых лесов. Каэдэ не понравились картины, она нашла их тяжеловесными, листовое золото казалось слишком цветастым и броским, кроме самого крайнего листа слева. На нем были изображены два фазана, так достоверно, что казалось, будто они скоро улетят. Яркие глаза, поднятые кверху головы. Птицы слушали разговор в комнате с большим оживлением, чем некоторые женщины, вставшие на колени перед госпожой Ногучи.
Справа от нее сидела гостья – госпожа Маруяма. Госпожа Ногучи позволила Каэдэ подойти ближе. Поклонившись до пола, девушка стала внимательно вслушиваться в разговор.
– Конечно же, мы опечалены, что нам приходится расставаться с Каэдэ: она была мне как родная дочь. И нам неловко обременять госпожу Маруяму. Мы лишь просим, чтобы Каэдэ сопровождала вас до Цувано. Там ее встретят господа Отори.
– Госпожа Ширакава выходит замуж за одного из Отори?
Каэдэ понравился низкий, мягкий голос. Она приподняла голову, чтобы видеть маленькие руки госпожи, сложенные у нее на коленях.
– Да, за Отори Шигеру, – промурлыкала госпожа Ногучи. – Это большая честь. Хотя, могу сказать по секрету, мой муж хорошо знаком с господином Йодой, который сам желал бы стать ей супругом.
Каэдэ видела, как сильно сжались пальцы: они побелели, словно обескровленные. После паузы, настолько затянувшейся, что можно было почесть ее за невежливость, госпожа Маруяма произнесла:
– За господина Отори Шигеру. Госпожа Ширакава действительно удачлива.
– Вы его встречали? Я не имела такого удовольствия.
– Я весьма поверхностно знакома с господином Отори, – ответила Маруяма. – Поднимитесь, госпожа Ширакава. Позвольте мне увидеть ваше лицо.
Каэдэ послушалась.
– Вы так молоды!
– Мне пятнадцать, госпожа.
– Немногим старше моей дочери.
Голос госпожи Маруямы был необычайно тонок и слаб. Каэдэ решилась взглянуть в красивые темные глаза. На мгновение они расширились, словно от потрясения, а лицо стало белей, чем пудра. Затем госпожа Маруяма будто пришла в себя. Губы подернулись улыбкой, хотя глаза оставались холодными.
Что я ей сделала? – гадала Каэдэ, которая всем своим существом тянулась к госпоже. Наверное, Шизука права. Госпожа Маруяма заставит любого пойти на что угодно ради нее. Ее красота, бесспорно, поблекла, но едва заметные морщинки вокруг глаз и рта придавали лицу строгость и подчеркивали силу характера.
Я не понравилась ей, разочарованно подумала девушка.
Снег растаял, и сад стал снова заливаться песней ручейков. Я пребывал в Хаги уже шесть месяцев. Я научился писать, читать и рисовать. Узнал разные способы убить человека, хоть испытать их на практике мне еще только предстояло. Казалось, я научился чувствовать людские намерения и приобрел множество полезных навыков, но им обучил меня не Кенжи, они проснулись сами. Находиться в двух местах сразу, становиться невидимым, взглядом усыплять собак – все стало привычным. Последний трюк я обнаружил сам и скрывал его от Кенжи, он же учил меня лукавству и многим другим уловкам.
Я пользовался своими умениями каждый раз, когда мне надоедало сидеть дома, погруженным в неумолимую рутину учебы, тренировок и послушания строгим учителям. Мне ничего не стоило сбить с толку стражников, усыпить бдительность собак и выскользнуть за ворота так, чтобы никто меня не заметил. Даже Ихиро и Кенжи иной раз были убеждены, что я сижу где-то в доме с кистью и тушью, когда мы с Фумио исследовали задворки порта, плавали в реке, слушали рассказы моряков и рыбаков; когда я вдыхал крепкий запах соленого ветра, пеньковых веревок и сетей и самой разнообразной морской еды: сырой, на пару, жареной, приготовленной маленькими клецками или щедрыми кусками, при виде которых в животе урчало от голода. Я понимал разные говоры: Западного Края, островов, даже континентальный – и слушал разговоры ничего не подозревающих людей, из которых многое познал о чужих жизнях, опасениях и мечтах.
Иногда я бродил в одиночестве, пересекал реку по плотине или вплавь и исследовал дальний берег, заходя глубоко в горы, где фермеры тайно работали на полях, скрытых среди деревьев, неведомых и потому не облагаемых пошлинами. Новые зеленые листья распускались в подлесках, каштановые рощи оживали первым жужжанием насекомых, ищущих пыльцу на золотых сережках. Фермеры так же суетились, несмолкаемо ворчали на повелителей Отори и на бремя вечно поднимающегося налога. Иногда проскакивало имя господина Шигеру, и я узнал о горьком сожалении большинства простых людей, что в замке правит не он, а его дяди. Такие мысли считались государственной изменой, поэтому высказывались только ночью или в глухом лесу, где их никто не мог услышать, кроме меня, а я ни с кем не делился.
Природа разразилась весенним взрывом; воздух потеплел, вся земля ожила. Я не мог найти покоя и не понимал, почему. Что-то должно было произойти, но что? Кенжи отвел меня в квартал удовольствий, чтобы я развлекся там с девицами, и мне удалось хоть на некоторое время забыть о своей тоске. Я не сказал учителю, что уже бывал в подобных заведениях вместе с Фумио. Девушки вызывали во мне не только страсть, но и жалость. Они были так похожи на девчонок, с которыми я вырос в Мино. Скорей всего, они из таких же семей, их толкают к проституции голодающие родители, они буквально продают своих дочерей, некоторые из которых едва вышли из детского возраста. Я внимательно осматривал их лица в поиске своих сестер. Стыд переполнял меня, но не останавливал.
Настал период весенних праздников, улицы и часовни полнились людьми. Каждый вечер били барабаны, лица и руки барабанщиков лоснились от пота в свете фонарей – они были так одержимы своим делом, что не знали устали. Я не смог устоять перед разгаром празднеств, неистовым самозабвением толпы. Однажды вечером я отправился туда с Фумио; мы шли за статуей бога, которую несла по улице толпа возбужденных людей. Я уже попрощался с другом, и тут меня пихнули, и я чуть не сбил с ног приземистого человека с уродливым, но проницательным лицом, похожего на коробейника, какие иногда приходили в Мино. Я узнал его: то был странник, который останавливался у нас на ночлег и предупредил об опасности. Прежде чем я успел увернуться, в его глазах мелькнуло осознание чего-то и жалость: он узнал меня.
Раздался крик:
– Томасу!
Я покачал головой, изобразив пустое удивление на лице, но коробейник не сдавался.
– Томасу, это же ты, мальчик из Мино?
– Вы ошиблись, – уверил я, – не знаю никого с таким именем.
– Все подумали, что ты умер!
– Не понимаю, о чем вы, – рассмеялся я, словно он отпустил невероятно смешную шутку, и попытался пробиться обратно в толпу.
Странник схватил мою руку, чтобы удержать, и когда он открыл рот, я уже знал, что он скажет.
– Твоя мать умерла. Они убили ее. Они убили всех. Ты единственный, кто остался в живых! Как тебе удалось сбежать?
Он пытался притянуть мое лицо поближе к себе, я чувствовал запах из его рта, пот.
– Ты пьян, старик! – сказал я. – Моя мать жива и пребывает в полном порядке в Ноф. – Я оттолкнул его и потянулся за ножом, сменив смех на гнев. – Я из клана Отори.
Странник отступил:
– Простите меня, господин. Я ошибся. Теперь я вижу, что вы не тот человек, за кого я вас принял.
Он был немного пьян, но страх отрезвил его.
В голове промелькнуло несколько мыслей сразу. Самая неотложная требовала, чтобы я убил этого безобидного коробейника, который пытался предупредить мою семью об опасности. Я в точности представил себе, как это произойдет: я уведу его в сторону по дороге, подставлю подножку, лезвие лишь коснется артерии на шее, он упадет на землю, будто пьяный, и я оставлю его истекать кровью. Если меня кто и увидит, то не посмеет задержать.
Мимо нас волной текла толпа, я держал в руке нож. Странник пал на землю, опустив лицо в грязь, и стал невнятно молить меня сохранить ему жизнь.
Я не могу убить его, подумал я, в этом и необходимости нет. Он убежден, что я не Томасу, даже если и питает сомнения на мой счет, то не посмеет никому рассказать о них. В конце концов, он один из Потаенных.
Я отошел в сторону и, гонимый толпой, добрался до ворот часовни. Затем свернул на тропу, идущую вдоль берега реки. Там было темно, пустынно, но я не переставал слышать крики возбужденной толпы, монотонный напев жрецов и глухой бой колокола в храме. Река плескалась, облизывая лодки, доки и камыш. Я вспомнил первую ночь в доме Шигеру.
Река вечно течет у двери. Мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.
Сонные собаки послушно проводили меня взглядами, когда я проходил через ворота, а стражники не заметили вовсе. Обычно в таких случаях я прокрадывался в караульню и заставал их врасплох, но этой ночью душа к шуткам не лежала. Я с горечью думал, какие они нерасторопные и невнимательные, с какой легкостью сможет войти сюда любой из Племени, как это уже однажды сделал наемный убийца. Тут вдруг меня переполнило отвращение ко всему миру – миру хитрости, двуличности и интриг, где я был на высоте. Мне хотелось снова стать Томасу, сбегающим вниз по горе к дому матери.
Слезы подступили к глазам. Сад переполнялся ароматами и звуками весны. При лунном свете едва распустившиеся цветки отдавали хрупкой белизной. Их чистота пронзила мне сердце. Как может мир одновременно быть столь прекрасен и столь жесток?
На веранде мерцали лампы, на теплом ветру оплывали свечи. В тени сидел Кенжи.
– Господин Шигеру ругает Ихиро за то, что он потерял тебя. Я сказал ему: можешь приручить лису, но ее не превратить в домашнего пса!
Он увидел мое лицо, когда я проходил через полоску света.
– Что случилось?
– Моя мать мертва.
Только дети плачут. Взрослые вынуждены мириться со смертью. В глубине моего сердца плакал ребенок Томасу, но Такео не проронил и слезы.
Кенжи подступил ко мне ближе и спросил:
– Кто сказал тебе об этом?
– Один знакомый из Мино был в часовне. – Так он узнал тебя?
– Да, но я убедил его, что он обознался. Пока он думал, что я Томасу, он и сообщил мне о смерти матери.
– Мои соболезнования, – равнодушно сказал Кенжи. – Надеюсь, ты убил его?
Я ничего не ответил. В этом не было нужды. Кенжи знал ответ, еще не задав вопрос. Придя в ярость, он сильно ударил меня по затылку, как делал Ихиро, когда я пропускал мазок в иероглифе.
– Ты дурак, Такео!
– У него не было оружия, абсолютно безобидный. Он знал мою семью.
– Именно этого я и боялся. Ты позволил жалости остановить себя. Разве тебе неизвестно, что человек, которого ты пощадишь, будет вечно ненавидеть тебя? Ты всего лишь подтвердил, что ты Томасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Каэдэ не обернулась. Шизука на коленях подползла к коробкам и начала складывать одежду, тихо напевая что-то. Ее голос был чистым, верно передавал мелодию – старую балладу о маленькой деревушке в сосновом лесу, о девушке, о юноше. Каэдэ показалось, что она слышала эту песню в детстве. Благодаря знакомому напеву она вспомнила, что детство давно позади, ей предстоит выйти замуж за незнакомца и никогда уже не познать любовь. Может, в деревнях люди могут позволить себе влюбляться, но у девушек ее сословия чувства во внимание не принимаются.
Она вернулась, опустилась на колени рядом с Шизукой и грубо выхватила у нее платье.
– Если собираешься его складывать, так делай это правильно!
– Да, госпожа, – почтительно согласилась Шизука, а потом добавила: – Говорят, господин Араи интересуется судьбой госпожи Ширакавы и высоко чтит ее.
– Ты знаешь Араи? – резко спросила Каэдэ.
– Я из того же города, госпожа. Из Кумамото.
– Я со спокойной душой желаю госпоже спокойной ночи, зная, что о ней заботится Шизука, – с улыбкой сказала Юнко.
Так Шизука вошла в жизнь Каэдэ, в равной степени забавляя и раздражая ее. Девушка обожала сплетни и распространяла слухи без малейших угрызений совести, часто убегала на кухню, в конюшню или в замок и возвращалась, переполненная разными историями. Она легко сходилась с людьми и не боялась мужчин. Насколько поняла Каэдэ, они сами опасались ее резких слов и острого языка. Внешне Шизука казалась небрежной, но о Каэдэ заботилась добросовестно. Массажем прогоняла головную боль, делала мази из трав и пчелиного воска, чтобы смягчить кремовую кожу хозяйки, выщипывала ей брови, оставляя только узкую дугу. Постепенно Каэдэ начала доверять своей служанке. Сама того не желая, Шизука часто смешила госпожу и ввела ее во внешний мир, от которого та была долгие годы изолирована.
Так Каэдэ познала о натянутых отношениях между кланами, о горьких обидах, оставленных Егахарой, о союзах, которые Йода пытается заключить с Отори и Сейшу, о постоянных метаниях предводителей кланов, которые то соперничают за более выгодное положение, то вновь готовятся к войне. Она узнала о существовании Потаенных, которых преследует Йода, требующий того же от союзников.
Каэдэ никогда не слышала о таких людях и решила, что Шизука их выдумала. Но однажды вечером служанка, подозрительно притихшая, прошептала хозяйке, что в отдаленной деревне поймали мужчин и женщин и привезли их в замок в плетеных клетках. Они должны были висеть на стенах замка, пока не умрут от голода и жажды. Вороны клюют их живьем.
– За что? Что за преступление они совершили? – спросила Каэдэ.
– Они утверждают, что существует тайный бог, который все видит. Они не могут отречься от него даже под угрозой смерти.
– Почему господин Йода так ненавидит их? – в страхе спросила Каэдэ.
Шизука огляделась по сторонам.
– Говорят, что тайный бог накажет Йоду после смерти.
– Но ведь Йода – самый могущественный повелитель в Трех Странах. Он может делать все, что ему вздумается. У них нет права судить его.
Сама мысль, что простые деревенские люди берутся оценивать действия повелителя, показалась Каэдэ нелепой.
– Потаенные говорят, что их бог считает всех равными, для него нет ни повелителей, ни рабов. Есть только верующие и неверующие.
Каэдэ нахмурилась. Неудивительно, что Йода хочет уничтожить еретиков. Ей хотелось задать еще несколько вопросов, но Шизука сменила тему.
– Со дня на день ожидают госпожу Маруяму, и мы отправимся в путь.
– И наконец оставим это смертоносное место, – сказала Каэдэ.
– Смерть везде. – Шизука взяла расческу и начала равномерно проводить ей по всей длине волос Каэдэ. – Госпожа Маруяма – ваша близкая родственница. Вы встречались с ней в детстве?
– Если и встречалась, то не помню. Она, кажется, двоюродная сестра моей матери, но я очень мало о ней знаю. А ты когда-нибудь встречалась с ней?
– Я видела ее, – рассмеялась Шизука. – Такие, как я, обычно не встречаются с представителями ее сословия!
– Расскажи мне о ней, – попросила Каэдэ.
– Как вам известно, госпожа Маруяма владеет обширным доменом на юго-западе. Ее муж и сын мертвы, а дочь, которая должна стать наследницей всего их состояния, находится заложницей в Инуя-ме. Госпожа не скрывает своего враждебного настроя к клану Тоган, хоть ее муж и был его членом. Ее вторая дочь, приемная, замужем за кузеном Йоды. Ходят слухи, что после смерти мужа семья Тогана отравила ее сына. Сначала Йода хотел выдать госпожу Маруяму за своего брата, а теперь сам решил жениться на ней.
– Да он ведь уже женат и имеет сына, – прервала ее Каэдэ.
– Все остальные дети госпожи Йоды умерли в детстве, у нее слабое здоровье. Она может покинуть этот мир в любой момент.
Иными словами, он в любой момент может убить ее, подумала Каэдэ.
– Так или иначе, – продолжила Шизука, – госпожа Маруяма никогда не выйдет за него и свою дочь не отдаст.
– Она сама решает, за кого выходить? Наверно, могущественная женщина.
– Маруяма – последний домен, который наследуется по женской линии, – объяснила Шизука. – Это дает ей больше власти, чем какой-либо женщине. И потом, у нее есть иные силы, которые граничат с волшебством. Она околдовывает людей, чтобы добиться своего.
– Ты веришь в такое?
– А как еще объяснить, что она до сих пор жива? Семья ее покойного мужа, господин Йода, да и многие из клана Тоган раздавили бы эту женщину как паука, но она жива, только вот потеряла сына и отдала в заложницы дочь.
Сердце Каэдэ забилось.
– Почему женщины вынуждены так страдать? Почему у нас нет той свободы, что у мужчин?
– Так устроен мир, – ответила Шизука. – Мужчины сильней. Им неведомы милосердие и мягкость. Женщины влюбляются в них, но не получают ответной любви.
– Я никогда никого не полюблю, – сказала Каэдэ.
– Верно, лучше этого не делать, – согласилась Шизука и рассмеялась.
Она постелила постель, и девушки легли спать. Каэдэ долго думала о женщине, которая имеет власть, о женщине, которая потеряла сына и почти утратила дочь. Она представила себе девушку, заложницу в руках Йоды в Инуяме, и пожалела ее.
Приемная зала госпожи Ногучи была украшена в традиционном стиле: на дверях и ширмах – виды гор и сосновых лесов. Каэдэ не понравились картины, она нашла их тяжеловесными, листовое золото казалось слишком цветастым и броским, кроме самого крайнего листа слева. На нем были изображены два фазана, так достоверно, что казалось, будто они скоро улетят. Яркие глаза, поднятые кверху головы. Птицы слушали разговор в комнате с большим оживлением, чем некоторые женщины, вставшие на колени перед госпожой Ногучи.
Справа от нее сидела гостья – госпожа Маруяма. Госпожа Ногучи позволила Каэдэ подойти ближе. Поклонившись до пола, девушка стала внимательно вслушиваться в разговор.
– Конечно же, мы опечалены, что нам приходится расставаться с Каэдэ: она была мне как родная дочь. И нам неловко обременять госпожу Маруяму. Мы лишь просим, чтобы Каэдэ сопровождала вас до Цувано. Там ее встретят господа Отори.
– Госпожа Ширакава выходит замуж за одного из Отори?
Каэдэ понравился низкий, мягкий голос. Она приподняла голову, чтобы видеть маленькие руки госпожи, сложенные у нее на коленях.
– Да, за Отори Шигеру, – промурлыкала госпожа Ногучи. – Это большая честь. Хотя, могу сказать по секрету, мой муж хорошо знаком с господином Йодой, который сам желал бы стать ей супругом.
Каэдэ видела, как сильно сжались пальцы: они побелели, словно обескровленные. После паузы, настолько затянувшейся, что можно было почесть ее за невежливость, госпожа Маруяма произнесла:
– За господина Отори Шигеру. Госпожа Ширакава действительно удачлива.
– Вы его встречали? Я не имела такого удовольствия.
– Я весьма поверхностно знакома с господином Отори, – ответила Маруяма. – Поднимитесь, госпожа Ширакава. Позвольте мне увидеть ваше лицо.
Каэдэ послушалась.
– Вы так молоды!
– Мне пятнадцать, госпожа.
– Немногим старше моей дочери.
Голос госпожи Маруямы был необычайно тонок и слаб. Каэдэ решилась взглянуть в красивые темные глаза. На мгновение они расширились, словно от потрясения, а лицо стало белей, чем пудра. Затем госпожа Маруяма будто пришла в себя. Губы подернулись улыбкой, хотя глаза оставались холодными.
Что я ей сделала? – гадала Каэдэ, которая всем своим существом тянулась к госпоже. Наверное, Шизука права. Госпожа Маруяма заставит любого пойти на что угодно ради нее. Ее красота, бесспорно, поблекла, но едва заметные морщинки вокруг глаз и рта придавали лицу строгость и подчеркивали силу характера.
Я не понравилась ей, разочарованно подумала девушка.
Снег растаял, и сад стал снова заливаться песней ручейков. Я пребывал в Хаги уже шесть месяцев. Я научился писать, читать и рисовать. Узнал разные способы убить человека, хоть испытать их на практике мне еще только предстояло. Казалось, я научился чувствовать людские намерения и приобрел множество полезных навыков, но им обучил меня не Кенжи, они проснулись сами. Находиться в двух местах сразу, становиться невидимым, взглядом усыплять собак – все стало привычным. Последний трюк я обнаружил сам и скрывал его от Кенжи, он же учил меня лукавству и многим другим уловкам.
Я пользовался своими умениями каждый раз, когда мне надоедало сидеть дома, погруженным в неумолимую рутину учебы, тренировок и послушания строгим учителям. Мне ничего не стоило сбить с толку стражников, усыпить бдительность собак и выскользнуть за ворота так, чтобы никто меня не заметил. Даже Ихиро и Кенжи иной раз были убеждены, что я сижу где-то в доме с кистью и тушью, когда мы с Фумио исследовали задворки порта, плавали в реке, слушали рассказы моряков и рыбаков; когда я вдыхал крепкий запах соленого ветра, пеньковых веревок и сетей и самой разнообразной морской еды: сырой, на пару, жареной, приготовленной маленькими клецками или щедрыми кусками, при виде которых в животе урчало от голода. Я понимал разные говоры: Западного Края, островов, даже континентальный – и слушал разговоры ничего не подозревающих людей, из которых многое познал о чужих жизнях, опасениях и мечтах.
Иногда я бродил в одиночестве, пересекал реку по плотине или вплавь и исследовал дальний берег, заходя глубоко в горы, где фермеры тайно работали на полях, скрытых среди деревьев, неведомых и потому не облагаемых пошлинами. Новые зеленые листья распускались в подлесках, каштановые рощи оживали первым жужжанием насекомых, ищущих пыльцу на золотых сережках. Фермеры так же суетились, несмолкаемо ворчали на повелителей Отори и на бремя вечно поднимающегося налога. Иногда проскакивало имя господина Шигеру, и я узнал о горьком сожалении большинства простых людей, что в замке правит не он, а его дяди. Такие мысли считались государственной изменой, поэтому высказывались только ночью или в глухом лесу, где их никто не мог услышать, кроме меня, а я ни с кем не делился.
Природа разразилась весенним взрывом; воздух потеплел, вся земля ожила. Я не мог найти покоя и не понимал, почему. Что-то должно было произойти, но что? Кенжи отвел меня в квартал удовольствий, чтобы я развлекся там с девицами, и мне удалось хоть на некоторое время забыть о своей тоске. Я не сказал учителю, что уже бывал в подобных заведениях вместе с Фумио. Девушки вызывали во мне не только страсть, но и жалость. Они были так похожи на девчонок, с которыми я вырос в Мино. Скорей всего, они из таких же семей, их толкают к проституции голодающие родители, они буквально продают своих дочерей, некоторые из которых едва вышли из детского возраста. Я внимательно осматривал их лица в поиске своих сестер. Стыд переполнял меня, но не останавливал.
Настал период весенних праздников, улицы и часовни полнились людьми. Каждый вечер били барабаны, лица и руки барабанщиков лоснились от пота в свете фонарей – они были так одержимы своим делом, что не знали устали. Я не смог устоять перед разгаром празднеств, неистовым самозабвением толпы. Однажды вечером я отправился туда с Фумио; мы шли за статуей бога, которую несла по улице толпа возбужденных людей. Я уже попрощался с другом, и тут меня пихнули, и я чуть не сбил с ног приземистого человека с уродливым, но проницательным лицом, похожего на коробейника, какие иногда приходили в Мино. Я узнал его: то был странник, который останавливался у нас на ночлег и предупредил об опасности. Прежде чем я успел увернуться, в его глазах мелькнуло осознание чего-то и жалость: он узнал меня.
Раздался крик:
– Томасу!
Я покачал головой, изобразив пустое удивление на лице, но коробейник не сдавался.
– Томасу, это же ты, мальчик из Мино?
– Вы ошиблись, – уверил я, – не знаю никого с таким именем.
– Все подумали, что ты умер!
– Не понимаю, о чем вы, – рассмеялся я, словно он отпустил невероятно смешную шутку, и попытался пробиться обратно в толпу.
Странник схватил мою руку, чтобы удержать, и когда он открыл рот, я уже знал, что он скажет.
– Твоя мать умерла. Они убили ее. Они убили всех. Ты единственный, кто остался в живых! Как тебе удалось сбежать?
Он пытался притянуть мое лицо поближе к себе, я чувствовал запах из его рта, пот.
– Ты пьян, старик! – сказал я. – Моя мать жива и пребывает в полном порядке в Ноф. – Я оттолкнул его и потянулся за ножом, сменив смех на гнев. – Я из клана Отори.
Странник отступил:
– Простите меня, господин. Я ошибся. Теперь я вижу, что вы не тот человек, за кого я вас принял.
Он был немного пьян, но страх отрезвил его.
В голове промелькнуло несколько мыслей сразу. Самая неотложная требовала, чтобы я убил этого безобидного коробейника, который пытался предупредить мою семью об опасности. Я в точности представил себе, как это произойдет: я уведу его в сторону по дороге, подставлю подножку, лезвие лишь коснется артерии на шее, он упадет на землю, будто пьяный, и я оставлю его истекать кровью. Если меня кто и увидит, то не посмеет задержать.
Мимо нас волной текла толпа, я держал в руке нож. Странник пал на землю, опустив лицо в грязь, и стал невнятно молить меня сохранить ему жизнь.
Я не могу убить его, подумал я, в этом и необходимости нет. Он убежден, что я не Томасу, даже если и питает сомнения на мой счет, то не посмеет никому рассказать о них. В конце концов, он один из Потаенных.
Я отошел в сторону и, гонимый толпой, добрался до ворот часовни. Затем свернул на тропу, идущую вдоль берега реки. Там было темно, пустынно, но я не переставал слышать крики возбужденной толпы, монотонный напев жрецов и глухой бой колокола в храме. Река плескалась, облизывая лодки, доки и камыш. Я вспомнил первую ночь в доме Шигеру.
Река вечно течет у двери. Мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.
Сонные собаки послушно проводили меня взглядами, когда я проходил через ворота, а стражники не заметили вовсе. Обычно в таких случаях я прокрадывался в караульню и заставал их врасплох, но этой ночью душа к шуткам не лежала. Я с горечью думал, какие они нерасторопные и невнимательные, с какой легкостью сможет войти сюда любой из Племени, как это уже однажды сделал наемный убийца. Тут вдруг меня переполнило отвращение ко всему миру – миру хитрости, двуличности и интриг, где я был на высоте. Мне хотелось снова стать Томасу, сбегающим вниз по горе к дому матери.
Слезы подступили к глазам. Сад переполнялся ароматами и звуками весны. При лунном свете едва распустившиеся цветки отдавали хрупкой белизной. Их чистота пронзила мне сердце. Как может мир одновременно быть столь прекрасен и столь жесток?
На веранде мерцали лампы, на теплом ветру оплывали свечи. В тени сидел Кенжи.
– Господин Шигеру ругает Ихиро за то, что он потерял тебя. Я сказал ему: можешь приручить лису, но ее не превратить в домашнего пса!
Он увидел мое лицо, когда я проходил через полоску света.
– Что случилось?
– Моя мать мертва.
Только дети плачут. Взрослые вынуждены мириться со смертью. В глубине моего сердца плакал ребенок Томасу, но Такео не проронил и слезы.
Кенжи подступил ко мне ближе и спросил:
– Кто сказал тебе об этом?
– Один знакомый из Мино был в часовне. – Так он узнал тебя?
– Да, но я убедил его, что он обознался. Пока он думал, что я Томасу, он и сообщил мне о смерти матери.
– Мои соболезнования, – равнодушно сказал Кенжи. – Надеюсь, ты убил его?
Я ничего не ответил. В этом не было нужды. Кенжи знал ответ, еще не задав вопрос. Придя в ярость, он сильно ударил меня по затылку, как делал Ихиро, когда я пропускал мазок в иероглифе.
– Ты дурак, Такео!
– У него не было оружия, абсолютно безобидный. Он знал мою семью.
– Именно этого я и боялся. Ты позволил жалости остановить себя. Разве тебе неизвестно, что человек, которого ты пощадишь, будет вечно ненавидеть тебя? Ты всего лишь подтвердил, что ты Томасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27