Дирих стал было успокаивать сестру, но Анна расходилась настолько, что пообещала поучить и гостя брата, «белобрысого дурня».
Впрочем, к вечеру гроза прошла, и муж с женой, не мирясь, спокойно заговорили, как если бы утром не произошло между ними ничего особенного. Михайло только был особенно ласков к жене и заискивал… Анна была немного сумрачнее обыкновенного…
XVI
Прошел наконец год с исчезновения Карлуса.
В Дохабене жилось тихо и мирно после страшного посещения москаля.
В семье же пропавшего Карлуса была лишь одна новость, особого рода.
Пан Лауренцкий стал все чаще посещать избу Сковоротских и часто ласково беседовал с Марьей и с ее детьми.
Марья, женщина не очень дальновидная в житейских делах, даже немного наивная и доверчивая, но обладающая женским чутьем в бабьих делах, тотчас почуяла, что ласковость и частые посещения холостяка и сердцееда Лауренцкого – дело непростое.
Его притягивает Софья.
И мать, как бы не заметившая, что из шаловливой девчонки понемногу, потихоньку, из года в год, выросла красавица девушка, теперь в первый раз поглядела на дочь иными глазами.
«Да, Софья и впрямь красавица писаная! – подумала мать, удивляясь. – Как это я раньше не видала, не заметила ничего… Ведь она уже невеста. Ее пора бы просватать…»
И Марья кончила тем, чем постоянно кончала теперь, – вздохами и слезами.
– Эх, кабы был теперь Карлус с нами! Да, будь Карлус, он вряд ли допустил бы теперь хитрые козни пана!
Впрочем, Софья, которой минуло уже давно шестнадцать лет, но которой казалось на вид и все восемнадцать, была настолько развита, избалована всеми и поэтому бойка, что могла сама без помощи матери потягаться с ухаживателем паном. Софья давно видела и поняла то, что мать заметила теперь. Она была убеждена, что они оттого и спаслись от москалей, что пан с ней не хотел расстаться. Иначе, конечно, он продал бы семью за такую крупную сумму, какую ему москаль предлагал.
Софья решила хитрить и вести себя так, чтобы пан был доволен малым. Она всегда была ласкова с ним, но избегала встреч наедине, а встретясь, ловко отделывалась от назойливого пана так, чтоб его не рассердить.
В конце концов, за это лето пан Лауренцкий так влюбился в Софью, как давно с ним еще не случалось, но стал вести себя с ней скромнее, боясь ее обидеть…
Однажды, насильно удержав девушку и без конца целуя ее, он довел Софью до обильных, горьких слез оскорбления и досады… И ему стало жаль ее. Он стал искренно просить прощения, обещаясь более не сердить ее никогда.
По счастью для девушки, Лауренцкий был уже пятидесятилетний, потертый жизнью холостяк, который, не будучи красив смолоду, теперь был особенно дурен. Цуберка, возлюбленный Софьи, конечно, волновался немало, давно заметив, но не поняв отношений пана и девушки. Софья была с бобылем все та же, нежна и ласкова, но Цуберка ревновал ее к пану Лауренцкому… в будущем!..
XVII
Новые и подозрительные отношения пана Лауренцкого и общей любимицы Яункундзе заметил не один ее возлюбленный, а все латышское население как Дохабена, так и всего околотка.
Вскоре явились доброжелатели и друзья, которые стали нашептывать советы и предупреждения самой полувдове, Марье Сковорощанке.
– Берегися пана! – решилась наконец встревоженная Марья сказать дочери. – Он ведь бедовый… Как бы чего не вышло… Лучше удаляйся от него всячески. Скорее убережешься.
– Зачем мне беречься? Меня от него его собственная отвратительная фигура убережет! – отозвалась, как отрезала, Софья.
– Знаю, что он старый да противный и, конечно, никого не соблазнит. Но ведь он наш пан. Придет какая прихоть… Что мы сделаем без отца? А ведь тебя потом никто замуж за себя не возьмет. Пойми и помни это, дочь.
– Я это, мама, давно поняла, знаю и берегуся, – ответила Софья. – Думала я обо всем этом немало и додумалась, что мне спасения от пана нет. Будь отец с нами, конечно, иное дело. Но без него – я пропала.
– Как пропала?! Что ты… Покуда еще…
– Покуда еще ничего нет, хотите вы сказать? Нет, мама. Уж довольно! Больше мне не нужно. Он мне и так уж надоел до того, что я бы убежала из Дохабена. Надо это кончить…
– Кончить… Как?..
– Выдайте меня замуж! – твердо произнесла девушка.
– Пожалуй. Я готова с радостью, но за кого?..
– За того, кого я люблю и кто меня любит.
И Софья стала целовать мать и всячески ластиться к ней.
– Кто ж это?
– Цуберка.
– Бог с тобой! Да он бобыль! Он нищий. У него даже избы нет! У него всего имущества одна рубаха да штаны.
– В нашей избе жить будет. А одежду можно ему нашить… Хуже будет, мама, если я пропаду от пана и ни за кого не выйду. Отец Цуберку любил, всегда хвалил за усердие, за силу, за кротость.
– Правда, – заметила Марья. – Но замуж тебя за него он никогда бы не выдал. Ему хотелось всегда найти тебе жениха получше, кого-либо с постоялого двора, из слуг или из конюхов.
– Кроме Цуберки, мне нельзя ни за кого выходить. Он один меня защитит от пана. И его одного пан побоится.
– Отчего?
– Не могу сказать, мама. Согласитесь на наш брак, и я вам все расскажу.
Марья подумала, сообразила все обстоятельства, свое беспомощное состояние полувдовы и выговорила:
– Хорошо. Пожалуй. Я люблю Цуберку. Но видишь ли… Пан захочет выкупа, коли ты выйдешь за Цуберку. Ведь он не панский, а вольный, приписной…
– Да. Оттого-то я за него и хочу. Оттого-то он меня и защитит от пана, что он вольный.
– А выкуп? Где же Цуберка его возьмет? Пан на смех потребует злотых двадцать-тридцать, а то и больше. Ты девка сильная и работница хорошая.
– Цуберка ни одного злота не имеет!
– Ну… И я тоже говорю… Как же быть?
Софья молчала и стояла потупясь… Но затем тихо выговорила:
– Вы согласны, чтоб я за Цуберку шла?
– Да, пожалуй, говорю, но пойми…
– Больше, мама, ничего мне не нужно. Все устроится. Только вы нас благословите, а все остальное мы с Цуберкой сами наладим.
Марья согласилась, но с оговорками…
Разумеется, на другой же день здоровенный латыш, веселый и счастливый, появился в доме Сковоротских, чтобы, ради соблюдения приличия, объясниться с Марьей наедине.
Объяснение было простое. Цуберка явился свататься и клялся, что из любви к Софье будет так работать, что непременно под старость разбогатеет.
– Да покуда-то… Покуда! – возразила Марья. – Теперь-то у тебя ведь ничего нет.
– Нет… Как есть ничего нет! – таким голосом отозвался Цуберка, как если б объяснял, что у него целый подвал золота и серебра.
Марья, несмотря на свое простодушие, все-таки удивилась и покачала головой.
«Ишь ведь… Будто хвалится, что нет ничего!» – подумала она.
Разумеется, Софья, Цуберка и добродушно присоединившийся к ним Антон живо уговорили мать. Она дала согласие.
– Как же вы с паном-то? – спросила она.
– Это наше дело! – весело отозвалась Софья.
– Об этом не беспокойтесь! – сказал и Цуберка.
С этого дня началась никем не подозреваемая хитрая игра… Кошками были Софья и Цуберка, отчасти и Антон, а мышкой – пан Лауренцкий. Разумеется, он воображал себя котом, который выслеживает мышку Софью, чтобы проглотить ее простейшим образом.
Все было придумано самой Софьей, и придумано хотя дерзко, но просто.
Цуберка был вольный. Сделавшись женой свободного человека, Софья уже не принадлежала пану и становилась тоже вольной. Нужно было только письменное разрешение пана на ее брак без выкупа.
Пан дал сначала словесное разрешение, а затем справил все законным порядком и выдал бумагу, в которой не требовал ни с Марьи, ни с Цуберки никакой уплаты за девушку. Он терял работницу даром.
Марья только дивилась. Мацитайс тоже дивился, какое добросердие появилось у пана Лауренцкого.
Тайна заключалась в том, что Софья убедила пана, что она этого огромного дурака Цуберку не только не любит, но и видеть спокойно не может. Она любит давно его, пана. Но так просто принадлежать пану, на виду у всех срамиться, она не может и никогда не согласится. Лучше утопиться! Замужняя – иное дело… Прямо после венца она будет у пана, а затем, чрез некоторое время, они спровадят бобыля куда-нибудь. От него, вольного человека, пану легче было отделаться, чем от своего хлопа. Приказать ему уйти из пределов вотчины шляхтича – и конец!
Так уговорилась Софья с паном Лауренцким, и он, в силу пословицы, что на всякого мудреца довольно простоты, ослепленный своей самонадеянностью, с восторгом согласился на все. Для него тоже было выгоднее достигнуть своей цели без огласки.
Обвенчаться с разрешения самого пана, не уплатя выкупа, и, сделавшись свободной, насмеяться пану в его скверную и старую физиономию, а затем уйти из Дохабена и наняться в Витках, на постоялом дворе, содержатель которого предупрежден, – вот в чем тайно уговорилась Софья с Цуберкой.
Но может ли все уладиться так, как они затеяли, рассуждали молодые люди. Если пан Лауренцкий, обманутый и озлобленный, захочет силой отнять Софью у мужа… Тогда все на него подымутся… И пан мацитайс прежде других. Это будет соблазн, на который он не пойдет. Да к тому же Цуберка, силач страшный, пообещает пану повстречать его где-нибудь в поле или в лесу наедине… И он так может с паном наедине побеседовать, что Дохабен тотчас перейдет затем к одному дальнему родственнику пана по наследству…
XVIII
Среди деревни Кегема, невдалеке от господского дома самого пана Вульфеншильда, виднелся и ярко блестел на солнце свежим лесом домик Енриховых.
С тех пор, что Христина побывала в Риге, прошло без малого три года.
За это время на деньги, полученные в подарок от царицы, Енриховы выстроились вновь и завели хозяйство шире и богаче, чем прежде. А на все обзаведение ушла всего дюжина червонцев, хотя в том числе были куплены корова и пара лошадей.
Муж Христины, деятельный, усердный рабочий и хозяин, мастер на все руки, выстроился сам.
Часть денег Христина, не менее прилежная в работе, но расчетливая, сумела обратить с пользой и барышом. Она накупила с осени много льна и целую зиму, с помощью двух нанятых работниц, наткала столько полотна и так искусно продала его в соседний город, что к концу зимы Енриховы стали почти богатые люди.
Христина давно и думать забыла о том, что обещал ей седой пан полковник, – она бросила всякую мысль о перемене своей участи милостью государыни.
– Спасибо и за эти деньги, – думала и говорила она. – При помощи их мы разбогатеем скоро так, что сами откупимся на волю у пана Вульфеншильда!
На свой барыш, полученный от продажи полотна, Христина собиралась предпринять еще два торговых оборота. Усилив производство в следующую зиму и холста, и полотна, она уже надеялась, через год или два, иметь очень крупную суммму. Деятельная женщина мечтала о том, чтобы завести кабак около деревни, на большом тракте.
Пан Вульфеншильд, сам скопивший себе свое состояние трудом и расчетом, смотрел на деятельность Христины Енриховой с удовольствием.
Он заранее соглашался отпустить всю семью на волю за сравнительно малый выкуп, а затем соглашался в будущем дать им разрешение держать кабак на его земле.
Хотя у Енриховых из троих детей было два мальчика, то есть два будущих работника, Вульфеншильд не брал это в расчет, потому что мальчики были еще малы, и даже старшему расти лет пять, шесть. Отношения пана с рабами стали дружественные.
Часто при встрече пана с Енриховой между ними затевался разговор о родстве Христины. Пан полушутя, спрашивал у крестьянки, не получала ли она какого известия, письма из Москвы или из Петербурга от своего зятя; не знает ли она чего о какой новой российской войне, со шведом или с султаном. Христина усмехалась, добродушно отвечая, что она бы и рада списаться с сестрой и с зятем, да боится, чтобы из-за этих писуль не попасть в Сибирь.
Часто пан Вульфеншильд, когда заходила речь о будущем выкупе на свободу всей семьи, говорил Христине тоже полушутя:
– А ведь не следовало бы мне отпускать вас на волю, в особенности тебя. Захочет вдруг твоя сестра откупить вас у меня, так она побольше даст выкупа, чем вы с Янкой.
– Ну, пан… – отшучивалась Христина, – плохой расчет. Наши деньги с Янкой, какие ни на есть, а вернее тех, что заплатит вам сестра.
И в конце беседы пан Вульфеншильд тоже соглашался, посмеиваясь, что он предпочтет несколько десятков злотых за семью Енриховых тем сотням, которых надо дожидаться сто лет от русской царицы.
– Если бы русская царица захотела для вас что-то сделать, то сделала бы уже давно, – говорил он. – Будьте благодарны и за то, что вас до сих пор не перехватали, не увезли в Москву и не засадили в острог… А то и хуже того.
Последний раз, что Христина беседовала с паном о Москре и царице, было перед масленицей. Пан ничего особенного не сказал, как вдруг на другой день вызвал Христину к себе в усадьбу, и, когда женщина вошла, пан Вульфеншильд с важным лицом повел к себе в кабинет. Притворив двери, он прислушался и, убедившись, что никто из хлопов не может подслушать их беседу, передал Христине диковинную весть.
– Скончался в Петербурге первый русский император – Петр! Скончался вдруг!..
Привык ли народ взирать на монарха-исполина как на полубога, как на мифическое существо, как на царя, настолько великого, что и бессмертного? Или было что-нибудь, какие-нибудь темные слухи, украдкой выскользнувшие из Петербурга в Москву и далее, во все края, во всю ширь православного царства? Но смерть первого императора, Великого Петра, поразила равно и русский народ, и всех подвластных иноверцев. Как пан Вульфеншильд шептался теперь с Христиной, точно так же шептались и в других, далеких русских окраинах. У Белого моря, у Каспийского, у Азова, и у Балтийского порта, и на границах немецких, и на границах азиатских.
Великий Петр – мертвец. Эти два понятия были почти несовместны для современников.
Православное имя гениального царя, богатыря и чудотворца, произносилось теперь повсюду со страхом и трепетом, но уже не ради страха перед его могучей личностью…
Говорили, что великий император умер не своей смертью. И тот народный вымысел возник исключительно потому, что великий царь для всех современников своих еще при жизни стал легендой.
Он не мог умереть, а если и умер, то в силу каких-либо коварных волшебных чар.
Енрихова узнала от Вульфеншильда тайком, в его кабинете, о смерти русского императора, но для нее лично было еще и другое известие, имевшее большее значение. Безразличное для всех россиян, это событие имело огромную важность для Енриховых.
Марта была уже не супругою русского императора и не вдовою его, а императрицей-самодержицей, монархом всея России.
– Вот бы теперь царице на вас можно свою милость и благодеяния обратить, – кончил Вульфеншильд. – Я бы на твоем месте не сидел бы в Кегеме сложа руки.
XIX
Чрез несколько дней после этой беседы пан Вульфеншильд прямо стал советовать женщине отправляться снова в Ригу, как в ближайший большой город и ей уже знакомый, чтобы сделать заявление и подать просьбу главноначальствующему князю Репнину, прося его напомнить о ней с семьею великой государыне-самодержице.
– Не выйдет из этого ничего, – сказал Вульфеншильд, – ну, и не надо… А может быть, что-нибудь и выйдет!. На поездку деньги у тебя есть.
Христина колебалась и возразила, что не видит никакой разницы между прежним положением дела и теперешним, но, вернувшись домой, продумала несколько дней и затем объяснила мужу, что она едет в Ригу.
Енрихов ахнул и всячески отговаривал жену.
От добра добра не ищут – был смысл его речей. И так хорошо: и новый дом, и скот, и полное хозяйство, и денег много. Чрез года два будут они вольные и начнут еще больше богатеть… Зачем стремиться к чему-то неизвестному, темному? Как раз в беду попадешь.
Но Христина, раз решившаяся, стояла на своем и чрез день уже двигалась в тележке по большой дороге.
В пути Христина была спокойна, но когда она очутилась в Риге, то при виде того же острога, где она когда-то сидела, ею овладел трепет и даже сказалось на сердце какое-то дурное предчувствие. Она готова была, не предпринимая ничего, скорее возвращаться домой. Однако тотчас же ей показалось это настолько бессмысленным, что она решила не предаваться бесцельному страху.
Пан Вульфеншильд, конечно, сам написал и вручил ей краткое прошение, или, как называлось, «суплику», на имя военачальника.
В этой суплике Христина объяснила, что она просит облегчить ее положение крепостной и выкупить ее с семьей у господина Вульфеншильда.
Разумеется, пан ожидал, что если Репнин даст ход этой бумаге, то русская императрица неминуемо выкупит из неволи Христину и даст ему, помещику, хорошие деньги.
Христина, с бумагой в руках, легко добралась до начальника всего края.
Князь Репнин сразу узнал Христину и весело воскликнул:
– И хорошее дело!.. Вот удача. Мы тебя разыскивать хотели, а ты сама явилась.
Важный сановник тотчас же распорядился, чтобы женщину взяли и отвели в помещение около того же замка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26