- Вы что там, обезумели? - проговорили на том конце провода.
- Сколько? - тут же вопросил Божив.
- Три пятьсот.
- Высокий?
- Пятьдесят три.
- А во сколько, во сколько родила?
- В десять утра.
- Спасибо. Конфеты за мной. А когда можно прийти посмотреть? - но в
трубке уже звучали короткие сигналы.
Вернулась Оксанка, она не спеша присела за кухонный стол, косясь на
телефонный аппарат, как будто обижаясь на него.
- Двенадцать, - сказал она. Божив сидел напротив нее и весело уплетал
яичницу.
- Ну чего ты радуешься, папочка, они не звонят, а ты радуешься?
- Уже по-зво-ни-ли, - по слогам, с выразительной игривостью снова
восторжествовал Божив.
- Мамочка родила? - всплеснула руками девочка и прижала ладошки к
щекам.
- И как ты думаешь, кого?
- Ой, папочка, только не девочку.
- Радуйся, Оксанка, твоя взяла - мальчик.
- Братик! - тоже восторжествовала девочка. И Божив, и Оксанка
вскочили из-за стола, крепко схватились за руки и стали прыгать на месте.
- Братик, братик! - подкрикивала дочка.
- Братик, братик! - подзадоривал ее папа.
Они перестали прыгать, оба тяжело и радостно дышали.
- Братик, - заманчиво призадумавшись, снова проговорила Оксанка. - Во
- класс! - подытожила она...
Вскоре Наташа весело шагала в ногу с Юрой Боживым и его приемной
дочерью Оксанкой по дороге в роддом навестить Вику - теперь уже маму двоих
детей.
Всю дорогу Оксанка, держась за руку папочки, вприпрыжку рассматривала
прохожих, глазела по сторонам, ей было отчетливо радостно, и она
заглядывала в глаза прохожим, выискивая в них ответное настроение, словно
весь мир знал о ее счастье. Она не мешала папочке разговаривать с тетей
Наташей, да она и не слышала их разговора.
- Я очень рада за вас обоих, Юра.
- Спасибо, Наташа, ты не можешь себе представить, какое у меня
величественное вдохновение сейчас.
- Я бы тоже хотела второго ребенка. - И Божив слегка придержал свой
восторг, перестал выказывать его так ярко, он понимал, что радостью тоже
можно убить, ибо радость, что и горе, слепы и безжалостны.
- Наташа, я не могу тебе много сказать, но я верю, я знаю, что Сережа
обязательно вернется.
Наташа оживилась и подозрительно посмотрела на Божива.
- В каком смысле понимать твои слова, Юра? - с налетевшим волнением
заговорила она.
- Сергей жив, - сказал Божив.
- Я это знаю.
- Да нет, ты не все знаешь, Наташа.
- Нет, я знаю, Сережа - там... - и Юра насторожился.
- Где... там? - исподволь поинтересовался он.
- Ты все равно не поймешь, Юра, он там, откуда пришла я.
- Ты пришла из Астрала?
- Я не знаю, как называется этот мир, я вообще ничего не понимаю, что
происходит. Я никогда об этом никому не говорила, Юра, ведь я когда-то
умерла, меня похоронили.
- Да, ну это понятно, - определился Юра, - всех нас когда-то
похоронили, в прошлой жизни, если брать за основу теорию инкарнации.
- Нет, уж лучше молчать и дальше. Прав был Сережа, написав
стихотворение "Молчание - золото", - сказал Наташа и обратилась к Боживу,
- хочешь, прочту?
- Да, конечно, мне всегда были близки и понятны Сережины стихи.
"Молчание - золото", говоришь, я не встречал это стихотворение у Сергея.
- "Однажды умный, - заговорила Наташа, - просто не за грош продал
себя, он выразился так: "Молчи, дурак, за умного сойдешь!" Поверил в это
искренне дурак... и светлым днем, особенно в ночи - дурак молчит, его целы
бока. Дурак одернул умного: "Молчи, тогда и ты сойдешь за дурака".
Дальше они шли молча. Юра терялся в догадках.
В роддом их не пустили, но они целых два часа простояли под окнами -
Вика лежала в палате второго этажа. Выглядывая в открытое окно, она
радостно разговаривала со своими посетителями, но все это время Юру ни на
минуту не оставляли безответные размышления. Ненароком он посматривал на
Наташу и анализировал неожиданные свои домыслы.
Ему весьма не терпелось уточнить до объяснимости и, может быть, даже
открыться Наташе, если такое позволят обстоятельства разговора, на
неминуемость которого он все-таки надеялся, разговора откровенного,
который поставит все на свои места.
Юра надеялся на подробное общение по недосказанной теме с Наташей на
обратной дороге из роддома. Но случилось другое, на что Божив никак не мог
рассчитывать: может, Наташа не захотела продолжать беседу и потому решила
поступить именно так, а может, уж таковы были судьбиные обстоятельства,
но, как бы то ни было, Наташа в одну минуту попрощалась с Юрой, Оксанкой и
Викой и уехала куда-то по делам.

МАГИЧЕСКИЙ СОВЕТ
- Алло! Иван, ты?
- Да, это я. А кто это звонит?
- Как тебе сказать... ну, в общем-то это я - Сергей... Истина.
- Сергей? - в трубке установилось молчание.
- Иван, ты меня слышишь?
- Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты проснулся?
- Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.
- Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?
- Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной будке.
- Откуда ты звонишь?
- Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.
- Я имею в виду - отсюда или оттуда.
- А, да нет, отсюда.
- Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?
- Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не полностью. Этот тип
смылся.
- Ты что, влез куда-то?
- Да, в председателя кооператива.
- Понятно. И что собираешься делать?
- Да есть кое-какие соображения.
- А что Эзоповым языком заговорил?
- Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя дела.
- Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.
- Хорошо, - сказал я и немного задумался: "Стоит ли все-таки Ивана
привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не должно бы мне поступать так
слабо и подчеркивать в себе незадачливого ученика. И для меня медвежья
услуга, и для Ивана - слабинка учителя".
- Ты что замолчал?
- Думаю, что сказать.
- Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?
- Заблокировали.
- Ну это пустяк. Помочь?
- Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и расхлебывать.
- Ну, смотри, тебе виднее.
- Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе позвоню,
хорошо?
- Ладно.
- Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?
- Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по медицине.
Занятия продолжаю.
- Не женился?
- Женился, не так давно.
- Папкой скоро будешь?
- Да, эта проблема намечается.
- Поздравляю, - с грустноватым оттенком сказал я и тут же решил
закончить разговор:
- Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.
- Ну ладно, пока, звони.
- Пока, Иван, - подытожил я и уверенно повесил трубку на автомат, и
душа у меня заныла немного, вспомнились былые времена, когда я работал
директором кинотеатра.
Я вышел из телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с
твердой уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и
находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно присутствовал в
Астрале, но здесь, на Земле, на физическом плане, среди вороха страстей
телесного преобладания я снова захотел обладать своим земным телом, и мне
даже порою уже бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты
необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в него
вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел возвращения. Я привыкал
к нему, словно к одежде, без него я начинал себя чувствовать голым и даже,
в какой-то мере, несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало
означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким образом, я
все больше привязывался к Гришиному физическому телу, и я еще не имел
подобного опыта инородного вживления души на столь продолжительный срок, и
потому не мог предвидеть, во что это все выльется, ведь не исключена была
возможность, что моя инородная душа, насильственно вживленная в тело
председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и пустит
корни, но чувственные корешки уже появились, как очертания моей теперешней
грусти.
"Вот так, - подумал я, - могу остаться Гришей".
И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной суеты
прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте уличного шума
промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый сгусток, напряжение, и
оно обозначилось, активизировалось в моей памяти раньше, чем я это смог
проанализировать, мне ничего не оставалось, как ринуться за своей
импульсивностью, что за маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно
оправдывать ее поведение.
- Золотов! - не успев подумать, окликнул я человека в старом
подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно упитанном теле.
Он стоял и крикливо рекламировал газету.
- Самая клеветническая газетенка! - подкрякивал он голосисто,
потрясая пачкой газет у себя над головой. - Берите, покупайте, самая
дешевая газетенка в городе!
Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то поглазеть
на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с ним, подбросить ему
какое-нибудь испачканное слово, другой останавливался, чтобы купить.
Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу реализовывать
свой товар, впился в меня глазами, лишь на мгновение отводя их,
присматривая за публикой.
- Что-то я вас не припомню, - озадаченно говорнул он в мою сторону
между рекламным слововоротом, - откуда мы знакомы?
- Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими стихами я
тоже немного знаком, - начал оправдываться я, но уже понимая, что эта
встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще одна возможность укоротить
астральную волю Магистра - Остапа Моисеевича, ибо я тут же припомнил
обстоятельства, некогда столкнувшие меня с этим газетчиком.
- Вы читали мои стихи в сборнике? - как-то особенно сладко произнеся
слово "сборник", поинтересовался Золотов, видимо, до сих пор это был его
единственный наиболее весомый выход в печать.
- Да, - тут же соврал я, потому что знаком я был со стихами газетчика
только по одному тому злополучному четверостишию, изуродованному на
астральном экране опечатками, хорошо продуманными астральной шайкой, дабы
остановить стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить
творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью в окружении
необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод. В прошлый раз Золотов
улизнул от меня, его судьба отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь
друг другу еще тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай
поправить это дело.
- А правда, хороший сборник, - подбодрился Золотов, снова обращаясь
ко мне, - целых шесть стихотворений моих! Вам понравились?
- Еще бы, - заискивающе поддакнул я, - вы настоящий поэт.
- Вы мои мысли читаете, - обрадовался газетчик, - тут недавно ко мне
подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я ему так и сказал, как его
там звали... фамилия у него дурацкая, а, Палецкий, так вот я ему так и
сказал: "Ну, роман каждый Палецкий может написать, а вот шесть
Стихотворений, - выразительно подчеркнул слово "стихотворений" Золотов, -
не каждый может опубликовать".
- Да, это точно, вы правы, - быстренько подтвердил я и принял
серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою неискренность, потому что
глаза у него были очень прожорливые по отношению к своей славе, а значит
могли не упустить, подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие
мое истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.
Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в оправданности выбора
своей жертвы, но мне все-таки не думалось, что этот тип Золотов и в самом
деле может составить в перспективе авангард литературы. "Но он же сейчас
остановлен, уничтожен", - отвечал я себе, чтобы не столь уж поддаваться
своим столь чувствительным взглядам на этого человека в предоставленной
мне данности. Но жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и
если смахнуть со стола "крошки", то обнаружится, на первый взгляд,
замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура, клеенчатый
рисунок.
- Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу, пойдемте ко
мне, выпьем по чашечке кофе, - предложил Золотов мне.
- А что, я не против, - сразу же согласился я, логика жизни начинала
оправдывать себя, подтверждать свое незримое существование.
- Все, - сказал Золотов, - ну их на хер, эти газеты. - И он нагнулся
к своим ногам, подхватил черный обтрепанный портфель и ловко метнул в его
нутро остаток нереализованного товара, затем он защелкнул портфель,
подхватил его под мышку, ибо ручек не было, и добавил: - Ну что, идем?
- Я готов, - оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову.
Дорога была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по
пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального рынка, не
доходя до Братского переулка, и мы с ним действительно шагали в ногу, как
братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван, ведомый мне
по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под шелушащейся обивкой, и
предложил чаю, ибо кофе не оказалось: Золотов много перетряс банок и,
наконец, из одной из них, хотя они все были из-под кофе, просыпались
чайные крошки, и по все комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
- А я недавно женился, - осведомил меня стихотворец, - замечательная
баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю на это, у нее душа прямая,
- расхохотался Золотов. - Мы не расписывались, но все равно живем, не
убегаем друг от друга, скоро она явится, и вы познакомитесь, только,
пожалуйста, - перешел на шепот Золотов, - вы с ней поаккуратнее.
- А что? - тоже прошептал я, недоумевая.
- Ведьма, - сказал Золотов и добавил, - страшная.
- В каком смысле ведьма?
- В самом прямом.
- Да ну?
- Я вам говорю!.. С мертвецами, - негромко сказал стихотворец и
огляделся по сторонам, - общается.
- Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение тоже, -
хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
- А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти шесть
стихотворений, правда, в последнее время мне что-то не пишется, -
погрустневши, определился он и протянул мне чай в замусоленной чашке без
блюдца. - Сахара нет, - добавил газетчик, - вчера кончился. Может, сейчас
Ветистова притащит.
- А Ветистова это кто? - переспросил я, гадливо пригубливая чай, но
делая это незаметно, чтобы не насторожить хозяина, не оттолкнуть его
расположенность ко мне. Роль откровенного почитателя всегда сложнее роли
критика.
- Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
- Нет, - отрицательно покачал я головой.
- Да это же она самая.
- Кто?
- Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
- Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что именно она
Ветистова, об этом ни слова.
- Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи почитаю, они,
правда, не вошли в сборник "Счастливый сон", - Золотов рылся в шкафу. -
Но, сами понимаете, редактура у нас "без слуха", так сказать, да и потом,
разве можно вместить всю мою открытую душу... печатные площади ограничены,
- надменно произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю
губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же замусоленная,
как и предложенная мне кружка с чаем.
Теперь Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и
сказал: - Вот, оно открылось - его и прочту, напоминаю, это из первых моих
стихов.
- Да-да, - подтвердил я и принял внимательный вид, - читайте.
И Золотов нараспев задекламировал:
Найти бы
пятновыводитель,
Что с неба выведет
Луну!
Померк бы
мой руководитель,
И я ко тьме бы лишь
прильнул!
Хранитель мой - не обижайся!
Мне жаль усердие твое...
Ты мне вещаешь:
"Возвращайся!"
К тебе тянусь,
но на своем!
Я в телесах, я в низшем ранге,
под светом
извергаю
лай...
Меня ты мучаешь,
мой ангел:
Оставь меня, -
не оставляй!
- Да! - сказал я, когда Золотов прочел стихотворение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54